Лабиринт отверженных

Нельзя сказать, что Итачи не был удивлён решением Лидера. Услышав, в чём состоит их миссия, он про себя всё больше склонялся к мысли, что Змеиный Санин, как ученый, был бы в этом деле куда более полезен, чем тот странный кукольник, специализирующийся на манипуляции и ядах. Пейн, и сам понимая некоторое несоответствие по специализации исполнителей, дал как можно более подробные указания и копии всех имеющихся карт. − Итачи, я знаю, что, работая с Орочимару, вы бы были более эффективны, и это даже было бы хорошей возможностью узнать друг друга лучше для совместной работы в будущем. Но на данный момент это задание я могу доверить только тебе и Акасуне. Ты пока что не знаешь некоторых… нюансов, касающихся Орочимару. − Пейн взял в руки один из свитков, набросал на чистой бумаге пару слов и поставил печать, приложив кольцо камнем вниз к белоснежной поверхности. Кадзи на секунду вспыхнуло неярким светом. На том месте, где оно прикоснулось к пергаменту, остался красный след. − Передай этот свиток Акасуне но Сасори. У вас полчаса на сборы, выступаете сразу же после этого. Полтора дня вам должно хватить, если не возникнут неожиданные обстоятельства. Будьте осторожны, − слабо улыбнулся Пейн, − и удачи тебе на твоей первой миссии в Акацуки. Иди. Учиха сдержанно поклонился Лидеру и Конан, и вышел из комнаты. Взглянув на полученную карту жилой зоны, быстро нашел кладовую, а в ней − вожделенное масло для лампы, точило для лезвий и несколько длинных стальных тросов с «кошками» на конце. Там было ещё множество коробок, коробочек и стеллажей, заваленных всяческими мелочами, но на осмотр этого всего у него сейчас не было времени, и он направился на свой Уровень. «Спасательная миссия. С Акасуной. Интересно, чем могут пригодиться его навыки? Разве что отравить всех оставшихся в живых людей. Если его тело искусственное, и он не может пострадать от действия своих собственных ядов, имеет ли ему смысл уметь делать противоядие? Акасуна… Если не ошибаюсь, эта фамилия связана с какой-то семьёй из Деревни Скрытого Песка. Но миссиями, связанными с этой локацией, занимался только Он…» Сердце пропустило удар, когда он снова вспомнил о втором человеке после Сазке, который был ему дорог. Воспоминания коснулись его души, показывая ему картины прошлого: время, проведённое вместе, их разговоры после миссий, когда им удавалось выкроить пару минут и скрыться от строгого надзора главы клана. Они были на равных в своём мастерстве и в своей человечности, которую умело скрывали от чужих глаз, зная, что стоит проявить на людях минутную слабость, не сдержать рвущихся на волю эмоций, и их редким светлым встречам наступит конец, ведь Фугаку никогда не позволит, чтобы двое самых одарённых детей клана Учиха выбрали свой собственный путь, а не тот, который диктует доктрина. Когда Итачи и Шисуи стали старше, и после окончания Академии стал выбор распределения по командам, их, как сильных и подающих большие надежды ниндзя, должны были определить в разные команды. Команда всегда состояла из трёх человек: медика, потенциального лидера, и бойца, способного подчиниться приказам. На тот момент Итачи ещё не активировал Шаринган, хотя все экзамены сдал на «отлично», благодаря исключительному мастерству боя. В обращении с кунаями и рукопашном бою он был даже лучше Шисуи, который был на год его старше. Но умение сражаться не могло помочь ему предотвратить предстоящую разлуку с другом. Последний день в Академии, когда им объявили о том, что они будут тренироваться в разных командах, стал первым днём, когда Итачи пожалел о своих способностях. Он помнил, как сказал об этом Шисуи, бросая полные горечи взгляды на их преподавателя, который вот-вот должен был утвердить свой выбор у Хокаге. «Ты правда хочешь, чтобы мы были в одной команде?», спросил тогда Шисуи. «Я бы убил этого глупого учителя, если бы это помогло нам остаться вместе!», ответил ему тогда Итачи. Друг некоторое время внимательно смотрел ему в глаза, мысленно взвешивая какие-то «за» и «против», затем тихо прошептал: «Доверься мне», и побежал следом за учителем, который уже направлялся к резиденции Хокаге. Итачи ждал его под стенами Академии до самого вечера, несмотря на приказ отца вернуться домой сразу после объявления результатов. Несколько раз ему пришлось применить техники, скрываясь от неудачливых соклановцев, отправленных Главой на его поиски. Наконец, когда на дворе стемнело, к Академии прибежал Шисуи. Итачи с нескрываемой радостью бросился ему навстречу, однако это чувство тут же сменилось тревогой: светлая кожа Шисуи тогда была похожа на белоснежный мрамор, под выразительными глазами залегли темные тени, а дыхание сбито. «Мы будем в одной команде!» заявил измождённый, но явно ликующий Учиха. Итачи в ответ, отмахнувшись от всех правил поведения, которое им вдалбливали в голову, просто обнял его и впервые сказал: «Спасибо», не потому, что это было бы вежливо, а потому, что он действительно был преисполнен благодарности. Вспоминая об этом случае много лет спустя, Итачи понял, что именно тогда произошло. И, зная своего друга достаточно хорошо, он не мог не восхититься той безумной идеей, на которую пошел восьмилетний Учиха Шизуи. Он, впоследствии ставший лучшим мастером гендзютцу в клане, в тот день впервые использовал свои способности, пытаясь подчинить своей воле взрослого преподавателя Академии, рискуя многим ради того, чтобы их с Итачи не разлучили. И, хотя, это далось ему нелегко, он всё же сумел сделать это так, что даже Хокаге не заподозрил подвоха. Их всегда объединяло нечто большее, чем кровная связь клана, и даже больше, чем просто дружба. Они были друг для друга единственными людьми, ради которых они могли пойти на нечто абсолютно непредсказуемое. И, если у Итачи был ещё и младший брат, то у Шисуи не было никого, кроме Итачи. Возможно, именно это и было причиной того, что он не нашел в себе силы жить после того, как узнал о плане Данзо. И заставил Итачи совершить тот кошмарный, выжигающий душу поступок. «Ты тогда говорил, что думаешь обо мне, до самого конца. Уверял, что просишь меня об этом ради моего же блага, чтобы я получил силу, превосходящую мою тогдашнюю. Что мне всё равно придётся вырезать всех Учих, словно скот на бойне, а так, с Мангекью, будет гораздо больше шансов, что я не пострадаю. Ты просто боялся потерять меня прежде, чем я потеряю тебя. И, когда я отказался нанести тебе последний удар, когда просил тебя уйти вместе, ты просто применил на мне гендзютцу, сломив мою волю. Ты знал, что ты был единственным человеком, которому я не в силах был сопротивляться, и ты просто убил себя моими руками. Чертов эгоист ты, Шисуи… Настолько гордый, настолько уверенный, что поступаешь правильно, сохранив мне жизнь ценой ужасной боли и пустоты, ненависти к себе, что медленно подтачивает мои силы год за годом. Да, ты спас мне жизнь, но убил мою душу. И, что хуже, ты виноват в том, что я сделал с Сазке то же самое, что ты сделал со мной, просто потому, что я не в силах был вынести эти страдания в одиночку. Хотел ли я таким образом отомстить тебе за ту боль, которую ты причинил мне, выбрав смерть? Сейчас я даже не знаю. Не хочу об этом думать, ведь тогда придётся думать и о тебе самом, вспоминать твой характер, твой голос, твоё лицо… А потом вспоминать о том, что тебя больше нет. Чертов эгоист. Я никогда больше не встречу человека, подобного тебе, а если и встречу то, клянусь, он не займёт твоё место в моём сердце. Есть раны, которые невозможно излечить, сколько бы времени не прошло…» Итачи остановился перед дверью в мастерскую, нехотя постучал. С одной стороны, он был рад тому, что миссия позволит ему отвлечься от воспоминаний, с другой − он был уверен, что придётся снова быть вымученно вежливым перед кукольником, с которым и так уже было связано несколько неприятных моментов. Хотя, возможно, не столь неприятных, как с его напарником. Несколько минут он молча простоял перед дверью, затем, неожиданно разозлившись за столь напускное безразличие со стороны Акасуны, резко открыл дверь и вошел вовнутрь. В отличие от визита к Орочимару, хозяин этой комнаты не встретил гостя летящими в лицо кунаями или веером отравленных игл. Сасори сидел на полу, повернувшись спиной ко входу. Перед ним на столе лежало несколько заготовок деревянных лиц, какие-то мелкие лезвия для работы с деревом, ровные лоскутья светлой кожи, краски, лаки, кисточки. Удушающий запах стал слабее, но достаточно ощутим, чтобы заставить Итачи недовольно поморщиться. − Чего тебе, Учиха Итачи? − Спросил кукольник, не оборачиваясь и не прерывая своей работы. − У меня приказ от Лидера-сама. Нам поручена совместная миссия. − Вот как?.. Сасори аккуратно закончил линию века и немного отстранил руку, в которой держал заготовку, осматривая её внимательнее. Итачи, поневоле скользнув взглядом в ту же сторону, не мог не отметить мастерства, с которым кукольник точно повторил очертания. Это была маска, такая же, как то лицо, что было искалечено в дальних катакомбах. На ней не было кожи, но форма была узнаваемой − характерный овал лица, скулы, высокие надбровные дуги, тонкая переносица. − Подробности? − без особой заинтересованности спросил Сасори. − Здесь, − Итачи подошел ближе, намереваясь положить свиток с печатью лидера на рабочий стол Акасуны. Но Сасори не позволил ему дойти до цели буквально пару шагов, остановив Учиху предупреждающим жестом поднятой вверх ладони. С кончиков пальцев сорвались уже знакомые нити чакры, и свиток плавно опустился в куку кукольника. − Сколько на сборы, − произнёс кукольник, даже не потрудившись придать своему пустому голосу легкий вопросительный оттенок. − Около получаса. − Около? − Пустой голос сменился раздраженным. Итачи мысленно хмыкнул, поздравив себя с тем, что нашел слабое место кукольника. Хотя при этом понимал, что заигрываться с его любовью к точности может быть опасным. − Двадцать четыре минуты. − Собирайся. Зайдешь за мной. После этих слов Сасори вернулся к прерванной работе. Итачи, поняв, что более не вытянет из кукольника ни слова, отвернулся. Под ногами хрустнули мелкие осколки. Уже уходя, он бросил мимолётный взгляд вниз: зеркальная россыпь хаотично разбросанных кусочков стекла украшала пол возле двери, а в углу, лицом вниз, лежала рамка, наподобие тех, в которые вставляли фотографии. От Учихи не укрылась и небольшая вмятина на двери. «Так-так, кто-то швыряется фотографиями через всю комнату. Фото в рамке, значит, оно скорее всего довольно давнее, и владелец бережет его от воздействия времени.» С его губ чуть не сорвался язвительный вопрос вроде: «О, Сасори-сан, это фото Вашей девушки?», но Учиха всё-таки сдержался. Ему не улыбалось злить марионеточника накануне общей миссии длиной в полтора-два дня. −Уже собрал все вещи, Учиха? Или боишься, что тебя в комнате Орочимару-сан поджидает? − холодно поинтересовался Акасуна. − Нет, Сасори-сан, просто переживаю, как бы он к Вам не наведался. В организации ведь всего одна женщина, и та – подруга Лидера-сама, а Ваше новое тело такое милое…− не остался в долгу Учиха и быстро вышел, пока задохнувшийся от возмущения Сасори не успел отреагировать. Разумно рассудив, что времени у них на самом деле не так уж и много, он поспешил в свою комнату, чтобы забрать некоторые нужные вещи. Жизнь научила его, что даже самая мирная, на первый взгляд, миссия, может обернуться кровавым побоищем, поэтому в список самого нужного вошли: его катана, тридцать кунаев, десять сюрикенов и три свитка. Итачи принципиально не носил с собой взрывных печатей, дымовых шашек и прочих подобных вещей, потому что он был достаточно силён, чтобы достигнуть этих эффектов без помощи оборудования. Способностям своего тела он доверял больше, чем механическим игрушкам. Именно поэтому ему с первого взгляда наиболее достойным, после Пейна, ниндзя, показался Кисамэ, который также добивался преимущества в бою за счёт своей природной силы. Самым досадным оказалось то, что еды у него оставалось совсем немного. На полтора дня худо-бедно хватит, но не больше. А времени бегать, искать у него не было. Он, конечно, мог бы сейчас заняться этим вопросом, но это бы означало, что он, во-первых, не успеет выйти строго вовремя, как приказал Лидер, во-вторых, заставит ждать и так осерчавшего Акасуну. В-третьих, цель их миссии была куда важнее, чем недолгое голодание Учихи. Часть снаряжения он закрепил на поясе, по старой привычке, часть запечатал в свитки. Он как раз уложился в нужное время, и, окинув немного печальным взглядом постель (он был не против поспать ещё пару часов, после той массы впечатлений, которую он уже получил за сегодня), вышел из своей комнаты в коридор. Итачи заметил, что до теперешнего момента он не встретил ни одной запертой комнаты. Свою он тоже закрыть не мог, даже при желании: ключей ему никто не выдал, ровно как и четких указаний о каких-либо существующих здесь правилах. Или чьих-то привычках, со временем превратившихся в негласные правила. Несколько таких моментов, самых очевидных, он уже успел заметить, но при этом он понимал, что каждый из этих моментов должен подвергнуться испытанию временем, чтобы быть принятым, как истинные. И даже если первые впечатления не изменяться спустя пару месяцев, или лет, то всё равно истинными они будут лишь до тех пор, пока те, кто утвердил их истинность, не пожелают перемен. В этом и состоит опасность всех «незыблемых» истин, которых веками не касались перемены: они устаревают, тогда как те, кому они должны были внушать свою правоту, постоянно меняются и движутся вперёд. А может, именно из-за своей порывистости и желания меняться люди и не понимают того, что вечно и нерушимо? Итачи не замечал, что, увязнув в своих мыслях, уже больше минуты стоял в коридоре, перед своей комнатой, взявшись за дверную ручку. Неслышно подошедшая невысокая фигура в черном закрытом одеянии песчаников стала рядом, не спеша тревожить Учиху. − Вспоминаешь о чём-то? − полюбопытствовал его спутник спустя некоторое время. − О том, что вечность не может понять мгновение. И наоборот. Хотя и в стремительном течении времени, и застывшем, есть своя прелесть. Но вот что горько: эту прелесть дано понять лишь тому, кто выбрал одну из сторон, и держится её. Как правило, человек выбирает что-то одно и живёт с этим выбором всю жизнь, пожиная только его плоды. Мы познаём либо эйфорию мгновения, либо созерцательное умиротворение вечности. Но если мы мечемся между этими двумя путями, то мы не познаем ни того, ни другого – только тревожное и щемящее чувство неопределённости, невозможности причастия к тому, что успели испытать другие. Невозможность понять в полной мере себя и невозможность понять тех, кто уже определился. Невозможность принять… себя. Сасори отвёл взгляд от Итачи. В полутьме невозможно было разглядеть выражения его лица, если он, конечно, потрудился бы придать своему мертвому лицу какое-либо выражение, отражающее его душевное состояние. Но, когда он снова заговорил, голос его был тише и глуше, чем раньше. Долгие годы одиночества подарили ему отчуждённость, принимаемую многими за спокойствие, но не подарили сдержанность. Есть ли смысл в самоконтроле, когда тебе не перед кем его проявить, а себе не соврёшь, да и наплевать на эту маску уже давно? − Пойдём, Учиха Итачи. Наша миссия уже началась. Он даже не вспомнил о том, что ждал его в мастерской непозволительно долгие шесть минут.