Пункт назначения - вечность

Так, я наконец-то вернулась, поэтому, как и обещала, возобновляю выпуск глав. Эта часть маленькая и не очень интересная, но вот следующая будет быстрее и побольше :3 Не забываем оставлять отзывы ^^ Музыка для главы: Вильгельм Рихард Вагнер - Фауст. Приобщаемся к классике :3 Тем более, там очень подробно расписывается ангст этой главы. Пожалуйста, послушайте. Вопреки всем безрадостным ожиданиям Фабрегаса, выздоровел он достаточно быстро, да и неделя, которая должна была тянуться бесконечно долго, прошла незаметно и стремительно. Вечером и ночью, к слову, становилось гораздо хуже, чем днем, но прекрасный по своим ощущениям сон, казалось бы, только и ожидающий появления, снимал как рукой все болезненные симптомы простуды. Можно было забыть о приеме многочисленных лекарств, высчитывании правильного времени их употребления и прочей подобной ерунде, непосредственно связанной с назначениями врача, так что Сеск чувствовал себя как никогда свободным. Теперь, когда голова предельно прояснилась, рассудок перестала затягивать горячечная плотная пелена, и ничто больше не мешало нормальному ходу мыслей, футболист смог окончательно проанализировать произошедшее несколько дней назад и дать случившемуся свою объективную оценку. Несмотря на все обстоятельства, оно не стерлось из памяти и не притупило остроты ощущений, как это обычно бывает спустя время, а продолжало настойчиво напоминать о себе. Но кроме как "кретин" или "идиот" ничего более положительного на ум не приходило. Надо же было закатить такой форменный абсурд, кошмар. Ну да ладно, что теперь. Сделанного ведь, как говорится, не воротишь, поэтому необходимо просто жить дальше, сделав соответствующие выводы, и постараться впредь не допускать подобных ошибок, хотя будущее предсказать невозможно. Впрочем, одну мысль Сеск гнал от себя достаточно долго и упорно, но та, упрямая, никак не поддавалась и на компромиссы не соглашалась. Одиночество. Накатывающее холодящими волнами, постепенно ухудшающее стадии. Раньше почувствовать полностью это никак не удавалось: испанец все свое время и большинство помыслов обращал на поддержание лечебного режима и выздоровление. Теперь же эти заботы были сняты с повестки дня, поэтому на их место тут же пришли другие, еще более проблематичные и основательные. Нет, ему было не привыкать жить в одиночку, но удовольствия или каких-либо радужных перспектив в подобном существовании не проглядывалось совершенно. Вот же радость выслушивать увлеченную веселую болтовню одноклубников друг с другом о том, где и с кем каждый из них проведет свободное время, оставшееся после тренировок, и, тем временем, с нарастающей мрачностью вспоминать о своем темном пустом доме, где кроме тебя самого нет ни души. По вечерам стала накатывать беспричинная тоска, достигающая апогея в краткий миг перед самым заходом солнца: как будто с последними его ярко-красными, словно свежая кровь, лучами ускользает и теряется нечто важное, но до сих пор до конца не осмысленное и не оформленное словесно, погружая в беспокойное лихорадочное ожидание нового дня, способного рассеять сумрак наваждения. А утро не дает ответов, затирая воспоминания, выставляя все под абсурдным углом, заставляя считать мимолетным ничего не значащим призраком. Днем отчетливо кажется, что все это ложь и выдумка, мираж, щедро подкинутый и подробно разрисованный воображением, а точнее, каким-то необычным его виражом, заложенным в бесконечном полете фантазий. Очередной вечер неуловимо обещает повторение меланхолии и глубокой задумчивости. Воспоминания о Даниэлле и всех ее деяниях футболист запер глубоко внутри на сотни прочных замков и, фигурально выражаясь, выбросил ключи, дабы не ранить себя снова и снова. Больше ее дальнейшая судьба его совершенно не беспокоила, точно перед глазами рассыпался и вдребезги разбился потрясающей красоты изысканный и утонченный витраж, блистающий своими разноцветными пестрыми красками, купаясь в лучах полуденного солнца, доселе скрывавший, как ширма, поистине ужасающую правду. Шрамы все еще оставались свежими, а предательство серьезно подкосило не только веру в чувства как таковые, но и в людей и искренность их поступков, мыслей и слов. Не было сил хранить одиночество, а рассчитывать на кого-то вообще представлялось теперь невозможным. Фабрегас продолжал на тренировках оставаться самим собой, но никто не знал, каких трудов ему это стоило. К тому же, печаль в глазах и горечь в оборотах речи утаивать почти не получалось. Он не мог понять, почему в жизни все так резко поменялось, и с окружающими его людьми появилась неведомая ранее тяжесть и неловкость. Частенько каталонец не мог отделаться от очень странных размышлений о спасшем его незнакомце. Сеску почему-то ярче всего вспоминалось, как крепко, но бережно держали его те руки, как кстати прозвучала спасительная ирония, и, самое главное - взгляд. Запоздало полузащитник осознал, что совсем не может воспроизвести в памяти ни одну черточку лица того парня, только глаза, которые даже сейчас, спустя такое количество времени, продолжают действовать неким магическим образом. Нет, если бы они повстречались еще раз, то Фабрегас точно бы его узнал, в этом он был абсолютно уверен, но тут дело заключается в другом. Испанец искал подходящее определение своим чувствам и не находил даже отдаленного напоминающего правильный ответ: он находился в полнейшем смятении и целой сумятице эмоций, туго сплетенных в один большой клубок. Их нельзя было назвать иначе, кроме как томление или ожидание, однако как можно скучать по человеку, которого совсем не знаешь, да и в жизни видел мельком один-единственный раз? Мучимый своими крайне непонятными и многозначительными желаниями футболист совершенно не представлял, что ему со всем этим делать и возможно ли вообще совладать. И, всякий раз возвращаясь домой, его взгляд невольно падал на черную кожаную куртку, висящую в прихожей, а распаленное воображение тут же рисовало образ ее предыдущего обладателя. Стоило ли спрашивать, что позже он начал носить ее постоянно, когда только позволял случай. Он искал ответ, который не желал становиться обнаруженным. В поисках прошло еще некоторое время. И тогда Фабрегас понял, что окончательно запутался и попал и безвыходный тупик, не имея никаких возможностей исправить что-либо или мало-мальски изменить. Он бросил все эти бессмысленные попытки найти понимание происходящего с ним, в особенности того, почему так круто и стремительно повернулась жизнь, поэтому все свои силы стал отдавать работе, что и вправду помогало отвлечься от дурных мыслей и прочно выбивало из головы излишек тяжелых безрадостных раздумий на весьма приличный срок. Однако потом это превратилось в своего рода зависимость - даже возвращаться домой Сеску стало невыносимо: наваливалось все и сразу. Футболист нещадно выматывал себя, избегая собственного жилища и не приближаясь к нему без особой на то необходимости на пушечный выстрел. Испанец забыл о том, что такое нормальный отдых: усталость неумолимо наваливалась тяжелейшим грузом, но каталонец продолжал и далее не менее упорно следовать по пути самоуничтожения, кристально четко осознавая, что скоро не выдержит нечеловеческих нагрузок, добровольно взваленных на себя, и сломается, причем, произойдет очень серьезный, можно сказать, катастрофический срыв. И Сеск отчаянно хотел до дна испить чувства, полученные в результате испытания глубины возможного разлома, любого достоинства, но сойти с привычной накатанной колеи своей жизни и был охвачен мрачным восторгом и болезненным ожиданием этого дня.