Две недели спустя
<~ ꃅꀤꉓꉓꀎᖘ ~>
Я пытался. Я правда пытался. Дела деревни в этом как ничто другое помогали; то, что их число в связи с необходимостью полного восстановления острова резко возросло, было мне на руку. Но этого всё равно было мало. Я просыпался с мыслями о Ней, ведь Она встречалась мне во сне. Вставал с койки и брался за работу. Собирал обращения граждан, контролировал отстройку сооружений, занимался кузней. Иногда я замечал тоску Беззубика и думал: когда мы с ним последний раз летали?.. Раньше я никогда не забывал о наших ежедневных вылазках и всегда с нетерпением ждал их наступления. Теперь же небо меня не манило. Я возвращался к делам, измотанный возвращался домой и погружался в беспокойный сон. Мне снилась Она. Однажды я не выдержал. — Прости меня, братец, — сказал я, проводя ладонью по тёмной чешуе дракона. — Мы так давно не летали… Прости меня. Он, наверное, прежде хотел обидеться, но ничего не вышло. Печаль моего лица не позволяла ему этого сделать, и всё, что ему оставалось, это разделять её со мной. Он обрадовался моим словам, прижался к моей груди головой, и через минуту мы уже взмыли в облака. Да, я бесспорно продолжал любить Беззубика и мне не хотелось лишать его полетов. Но сам я хотел в небо не потому, что скучал. Мы, как и обычно, летели над морем. Я подумал: может, я увижу в нём Её… Как и тогда, когда она сидела на камне, а я не тронул её. Почему?.. И что было бы, если бы тронул?.. Все, с кем я говорил, были жители да ещё пара человек. Хедер явно хотела стать одной из них, но у неё ничего не выходило. Не знаю, почему, но все, с кем я имел силы и желание говорить были Плевака, Задирака и Эрет. Насчёт первого все понятно: он всегда был мне как второй отец, а теперь стал словно первый. Я никогда не забуду Стоика Обширного, но всегда буду благодарен его верному другу за постоянную поддержку и… любовь. Думаю, он любит меня. Как отец любит сына. Задирака… Возможно, я разделял его боль. Да, как таковой невесты у меня не было и ребёнка я не ждал, но мы оба с ним потеряли что-то… что-то очень дорогое сердцу. Это горе коснулось всех на острове, но он был мне более близок из особенно пострадавших жителей деревни. А Эрет… даже не знаю. Он был как старший брат. Он все ещё не оклемался до конца и виделись мы не так часто, но мне хотелось навещать его. Пожалуй, он был почти единственным, к кому мне хотелось идти. С Плевакой обсуждать то, что я хотел с кем-то обсудить, было бы странно, а Задираке явно сейчас это слушать явно ни к чему. — Доля вождя слишком внезапно свалилась на меня, — говорю я ему, сидя, уперев локти в колени и безвольно свесив голову вниз. — Смерть отца, трети или даже половины деревни и почти полная её разруха — всё это… — я хочу подобрать подходящее слово, но у меня никак не выходит, и в итоге сдаюсь. — Я понимаю, — отвечает Эрет, — но я чувствую, что это не всё. Есть ещё что-то, что ты скрываешь. Твоя печаль не идентична всеобщей. Я это вижу. Я развожу руками. В попытке перевести тему делаю глоток эля, две кружки которого стоят на столике между лавкой, на которой я сижу, и койкой бывшего охотника, уже тоже способного сидеть подобное моему положение. Готти разрешила пострадавшему немного сего напитка. Но перевести тему не получается. — Знаешь, я просто не был к этому всему готов… Может, зря мы затеяли весь тот эксперимент с сиренами, если бы не он… Мы бы потеряли меньше. Хотя, наверное, Дагур всё равно нашел бы повод для атаки раз этого хотел. Но какая уже разница… Все мёртвые уже в Вальхалле, раненых лечат, как могут, дома восстанавливают. Но… Но только где теперь Астрид?.. Я не сразу замечаю, что все эти мысли были озвучены, а не просто промчались вихрем в моей голове. — Астрид? — словно не понимая, кого или что я имею в виду, переспрашивает Эрет. — Это… Это та сирена, что ли? Я не отвечаю. Только шумно выдыхаю, так, словно легкие покинул абсолютно весь воздух разом. Наступает минутное молчание. Мои мысли уносятся куда-то далеко, я даже забываю, где находился и что делал до этого, поэтому когда Эрет начинает говорить, я легонько вздрагиваю. — Да ты запал на неё, вождь, — многозначительно тянет он, изумлённо приподняв брови. — И давно у тебя это? — Что? Ай, не знаю, — бросаю я, взъерошивая пальцами волосы. А потом, сдавшись, произношу. — Да, возможно, ты прав, и я не знаю, что это. Такого у меня… ещё не было. — Думаю, ты влюбился. Ну или же это чары, которыми тебя околдовали, чтобы сожрать, чего сделать не успели. Причем второй вариант в реальном нашем мире наиболее вероятен, ты же понимаешь? — Да, но, думаю, всё же первый… — Откуда ты знаешь? Как мы выяснили, сейчас даже официально заключенный мирный договор ничего не значит. Порой нельзя доверять друзьям, а тут ты почему-то уверен в доброте морской ведьмы! Я закрываю глаза. Мне трудно дышать. — Так или нет — неважно! Что мне делать, Эрет, скажи?! Я не вылезаю из кузни, занимаюсь деревней так, чтобы спать по ночам, как убитый, но это не помогает! Что мне делать?.. Думаю, выходит даже как-то немного жалко. К тому же, теперь я с отчаянием вглядываюсь в тёмные глаза всадника, а не гляжу в пол в стороне, как делал всё время до этого. — Да-а-а, друг… знатно тебя околдовали. Вот чем тебе не нравятся местные красотки? А Хедер? Да она по тебе с детства с ума сходит, а как ты возмужал, так вообще стал муженьком в её мыслях! Ну посмотри, не глупая, довольно хороша собой, прекрасная всадница. Не знаю про хозяйство, но ради тебя она наверняка научится его вести в случае чего. Чего тебе ещё надо? — Я даже не знаю. Всё это прекрасно, даже замечательно, но Хедер… Хедер… — Ну да. Хедер не Астрид. И, видимо, это её главный недостаток. С моих губ слетает усмешка. Эрет тоже веселеет. — Н-да. Я думал, что слухи о том, как блондиночку видели у твоего дома ночью — всего лишь слухи. А тут вон оно что. Слушай, с тех пор, как меня стукнули по башке, я даже немного подзабыл её лицо. Но она, конечно, неземной красоты, как и все её сестрички, да? — Да… У неё очень мягкие и блестящие, точно шелк, светлые волосы. Её глаза голубые, точно наичистейшая морская вода. Я сначала думал, что в них может быть только злоба, но знал бы ты, как я был не прав. В них может быть и радость, и печаль, и что-то невероятно манящее, загадочное. Всё как у человека, понимаешь? Но к этому какое-то дополнение. А её кожа такая белая… Ой. Что-то я увлекся. — Это точно! — рассмеялся Эрет. — Я от таких красочных описаний и сам почти влюбился. Шучу, шучу. — Но дело даже не в красоте, понимаешь? Астрид такая смелая. Её острому языку позавидует любой задира и льстец, она отвечала всё, что думала, все это время. Даже осознавая, что в любой момент её убьют, она не опускала подбородка, была непоколебима, а не молила о пощаде. Так повёл бы себя не каждый человек. Но при этом она не бессердечна. Она готова была рассказать нам о своем мире взамен на жизнь сестры. А рассказать она могла бы довольно много, учитывая, кто она такая… — В смысле сирена? — В смысле дочь Морского Властителя. Глаза бывшего охотника медленно, но верно готовятся выйти из орбит. Он приподнимается ещё выше, не отрывая от меня взгляда. — Что? — Ты не ослышался. — Хочешь сказать, мы словили дочь самого… — Да. — Чепуха, дудки! Если это правда, то и самого его можно одной левой хлопнуть! — Ага, конечно, — невесело усмехаюсь я. — Наши ребята чудом выжили. Это благословение Одина, не иначе. — Но откуда ты знаешь? Это она тебе сказала? — Нет, — она, кажется, и не собиралась. А что ещё она мне не рассказала?.. — Мне сказал Плевака. Слухи уже всю деревню обошли, как ты можешь так удивляться? — До моей коморки ничего не доходит, только ты иногда, да знахарки. Все заняты… — с некой печалью произносит он. Внезапно становится его жаль. — Но да ладно. Что там ещё рассказал Плевака? — Ох… Я пересказываю ему всё до того момента, который помню сам. Медленно, но верно в моей памяти всё это время оживали воспоминания о том, как мы плыли на корабле, как сражались, как я вонзил в Дагура лезвие, как плыли обратно и как мой затуманенный разум велел мне прыгнуть в воду. А потом — ничего. Потом я уже очнулся на Олухе. Но перерыв между двумя этими словами все же входит в мой рассказ пересказанным из уст Плеваки. После моей отключки случился какой-то долгий разговор между Астрид и её отцом. Мне сказали, она хотела обменять свою жизнь на мою… Но её отец не очень-то этому обрадовался. В итоге в неё из его трезубца рванул столб света, и этот свет, которым стала она сама, скрылся где-то под водой. И самое удивительное — после этого викингов отпустили живыми. Они не рискнули что-либо говорить Морскому Властителю. Тот ещё долго смотрел на пузыри, а потом вскинул свою ручищу и корабли невероятных размеров волной откинуло назад. С помощью драконов и самого Одина все спаслись, даже уцелел один корабль. А когда викинги пришли в себя, никого постороннего рядом уже не было. Когда я выхожу от Эрета, уже темнеет: солнечный диск едва выглядывает из-за края горизонта. Небо сегодня поистине великолепно: по нему раскиданы, переплетаются меж собой, малиновые, рыжеватые и желтые цвета. Сам не замечая, как, но я оказываюсь ближе к нему, неожиданно заметив, что расстояние меж мной и обрывом, ведущим к прибрежным скалам, о которых разбиваются мощные и наверняка ледяные волны, резко сократилось. Вместе с порывом ветра, который сперва бьёт в лицо, а затем мчится дальше, уносится и мой вздох. Конечно, я не могу смотреть на море и не думать о Ней… Где она? Где среди всей этой толщи воды? Я её ещё увижу? Хоть разок? Она меня помнит? Вспоминает, ну, иногда?.. Она вообще жива?<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>
Мне не столько противно от того, что я теперь заключена в тюрьме на дне морском, в самой унылой атмосфере, с клеймом предателя и лишенная даров Нептуна, сколько меня раздражают отродья, коих послал сюда по моё нутро отец. Эти идиоты — они китовые кишки, они отвратительные создания, смеющие считать себя частью морского народа. Стоит выбраться из этой дыры только ради того, чтобы вырвать им глаза, а сердца раздавить, пока глаза ещё будут видеть… — Ну так какого это — родиться во дворце, а сдохнуть в тюрьме? — смеётся первый. — …из самой наследницы престола упасть до ничтожного изгоя? — подхватывает второй. Пока у меня хватает выдержки не тратить силы на ответ, но силы эти явно на исходе. Всё, чего я хочу — чтобы они заткнулись, а ещё лучше — сгинули в морской пучине. Моя тюрьма находится в одном из самый глубоких уголков моря. Таких у нас несколько, в них заключены изменщики, убийцы, воры, но мне досталась отличная от всех остальных — в ней сижу одна я. Эта единичная крохотная камера, находящаяся вдали от морского народа, долго пустовала, и вот наконец отец нашел ей применение, отправив сюда свою старшую дочь. Что я думаю по поводу того, что он нарек меня предателем? Это, конечно, немного печально, но возможно я и сама бы так нарекла того, кто захотел бы защитить человека; будь это до того, как я попала на сушу. Наверное, нельзя его винить. Его слова и действия весьма предсказуемы. Надо благодарить Нептуна за то, что он не убил меня этим столбом света и энергии, что вырвался из трезубца, а лишь в сумасшедшем вихре через всё море доставил в темницу. Его самого я больше не видела; через время ко мне явилась стража, которая заявила, что отныне я не являюсь Наследницей Морского Властителя, что он отрекается от меня как от дочери, что мои сёстры отреклись от меня, как от сестры, и что любому, кто когда-либо произнесет моё имя, моё прежнее имя, отсекут плавник. Как я помню, последнее постановление актуально для заключенных по высшей мере наказания. Слышать всё это было больно, хоть примерно такого содержания речей и стоило ожидать. Я поверю в то, что морской народ меня ненавидит, но в то, что от меня отреклись сестры — никогда. Я уверена, у них не было выбора. Иначе отец и их бы кинул в клетку. Насчет викингов я почти не беспокоюсь, только иногда накатывает волна сомнений. Отец просто должен был их отпустить, ведь он, как я помню, дал слово обменять Коббер на Иккинга, а слово Морской Властитель держать просто обязан. А раз он их не тронул, они должны выбраться. У них же драконы. Как бы не было смертоносно море, смертоноснее моего отца в нём ничего нет… Моя клетка, конечно, отличается от моей комнаты во дворце. Она довольно маленькая, а едва заметный свет, которого почти нет на дне, в неё идет только из очень маленького окна, решетка, которая выбита из камня, идентичного камню стен вокруг меня. С противоположной стороны — небольшая дверь, тоже каменная, и в ней небольшое окно, через которое на меня переодически пялят рожи стражей. А на дне вместо песка массивные и острые камни, лежать на которых одна мука. Я уже успела поранить о них свой хвост. Что снаружи — я не знаю. Где я вообще и в какой стороне морской дворец — тоже. Об этой одиночной темнице ходили только слухи, никто не знал её точного местоположения, известно только было, что где-то рядом долина спящих вулканов. Говорят, тут сошёл с ума не один узник. Итак, я тут ориентировочно до конца своих дней, полностью одна, и, возможно, тоже стану терять рассудок. Наверное, через время я стану искать способы для побега — в какой-то степени бессмысленного, ведь где бы я не оказалась, меня станет искать всё море, и рано или поздно найдёт. А на сушу мне путь теперь закрыт. И моих сил у меня нет… В общем, пока я ничего предпринимать не собираюсь. Поводов для беспокойства у меня всего два. Коббер. Как она, смогли ли её спасти? Всё, о чем я молила стражей — сказать, жива ли моя сестра. Это было единственное, что я спросила на оглашенный мне стражей приговор. Но ответа я не получила — Морской Властитель запретил поведывать мне какую-либо информацию о морском народе. Это наказанье — сидеть в тюрьме и не знать, жива ли она — гораздо более жестокое, чем все остальные. Иккинг. Спасли ли его? Можно ли вообще было его спасти, учитывая, каким нагрузкам подвергся его организм? Это так ужасно — что я, наверное, никогда и не узнаю, что с ним стало. Даже если я выберусь — я без понятия, как отыскать малюсенький Олух среди гигантского моря. Мне остаётся только молить обо всём Нептуна, я знаю, он меня услышит. А ещё у меня есть воспоминания — я помню его смех, его теплые руки, его спокойный голос. Да, он стал причиной, по которой я оказалась здесь, но я не жалею, что так случилось. Да, я пошла против своих обычаев, но я не покушалась ни на чью жизнь, не оскорбляла морской народ, по сути, не совершала никаких действий против него. Если я кого и предала, так это отца, но никак не свой дом — не море и его обитателей. Хоть даже я и буду считать так одна, мне этого будет достаточно. Моя совесть чиста. Я увидела абсолютно другой мир, я познакомилась со своей бабушкой, о существовании которой не могла и предположить. Мне жаль, что мои сестры так её и не узнают. Да и я, верно, больше её не увижу… А ещё Иккинг показал мне что-то, чего я, может быть, никогда больше не увижу. Не почувствую. Я всем сердцем люблю своих сестёр. Я люблю морскую пену, волны, кораллы, рыб и дельфинов. Но я никогда не любила кого-то другого. Наверняка отец выдал бы меня замуж за какого-нибудь жестокого тритона, диктующего, что мне делать и ущемлённого моей властью — брак был ради наследников, а не ради раздела трезубца. Не думаю, что я бы его полюбила, ведь он наверняка не любил бы меня. Жители моря не знают любви, радости и счастья с тех пор, как умерла моя мама. Отец, сам лишившись всех этих чувств вместе с ней — если их зачатки у него и были, лишил их и свой народ. А Иккинг показал мне, что это такое. Он, сам того не зная, объяснил, что это — хотеть к кому-то, когда тебе страшно, делиться эмоциями, желать прикосновений. Никто мне не говорил, что такое бывает. Мама могла бы… Но не успела. Я поднимаю голову к небольшому окошку. Как я и говорила, свою основную роль оно плохо выполняет — это только кажется, что оттуда идет хоть какой-то свет, ведь внутри слишком темно. Я едва различаю свою чешую. Она уже больше не блестит — её лишили света, свободы и нормальной пищи. Но я всё равно рада вновь видеть свой хвост, а не ноги вместо него. Он все-таки роднее, привычнее. Я скучала, но мне жаль, что я никогда, наверное, больше не смогу ощутить его силу и мощь — в тюрьме особо не поплаваешь. Кожа моя тоже поблекла. Волосы спутались. Уже непривычно натыкаться на них, поворачивая голову, ведь на суше они висели, а не застывали вокруг меня, как в воде. Как-то печально идёт моё дело. Наверное, я и правда скоро свихнусь, ведь эта тюрьма куда хуже той, что была на суше у викингов. Или же я умру, и станут сирены слагать легенды о наследнице престола. Они будут пугать детей: если те поступят, как и она, их тоже заточат в темницу, где и закончатся их дни. Её дух, дух этой ужасной наследницы, превратится в пену, а по ночам будет приходить во снах ко всем неугодным… И даже к Морскому Властителю.