Песнь сирены

<~ ꍏꌗ꓄ꋪꀤꀸ ~>

      Взгляд Морского Властителя на миг становится уже не так грозен. — Как ты смеешь… упоминать… её…       Мне начинает казаться, что его жабрам не достает кислорода. — Хотя бы её я ведь могу безнаказанно упомянуть? Она единственная здесь от меня не отреклась.       Прежняя злость подступает к жилам отца. Он скалится. Прогоняет вон всю стражу, а потом произносит сквозь зубы: — Как будто это сделано просто так, ни за что! Отвечай, как ты оказалась тут! Как посмела явиться!..       Его незнание, его некоторое замешательство почему-то придают мне сил. Может, еще действует то зелье, что дала морская ведьма? Из израненной и беззащитной, маленькой и жалкой сирены под плавниками грозного морского правителя я мысленно вырастаю во что-то большее. Краем глаза я вижу замерших и схватившихся друг за друга сестёр, которые, как и сказала служанка, обедали вместе с отцом. Я благодарна за то, что они сдерживаются и не вмешиваются; ещё слишком рано. Я так хочу, однако не могу с ними поговорить, но это неважно: одно их присутствие придает очень много сил. — Вам не соврали, Морской Властитель. Спящий прежде вулкан очнулся и разрушил мою тюрьму. Но я выжила. Не нашла места лучше, чем это, и направилась сюда. Я ничего от Вас не скрываю, повелитель мой. Поэтому и своё местоположение не скрыла. — Но при этом проникла во Дворец втайне ото всех! — Я хотела появиться эффектно. — Хватит нести чушь! — взрывается тритон, — похоже, ты окончательно свихнулась там, в своей пещере!       Я усмехаюсь, причем довольно искренне: — Но ведь именно этого и ждали от этого места, нет? Очень сложно сохранить рассудок целым после стольких месяцев одиночества в подобной дыре…       В зрачках отца сверкает гнев. — Тебе напомнить, что ты сделала?!       Он из привычки хочет назвать меня по имени, но вовремя останавливается. — Не нужно. В отличие от рассудка, память моя цела. Но ты сам… ты помнишь, что сделал?       Сперва я не могла представить, зачем так нужна своим сестрам. Поверить в слова Микки о том, что я одна способна что-то изменить в Морском Царстве — это могло вызывать лишь нервный смех и отчаяние.       Но он уже спас меня. Я уже здесь. Зачем было всё это, если я теперь ничего не предприму? Не озвучу то, о чем думают многие. То, о чём я сама опасалась думать, будучи главной наследницей, воспитанной в суровом и жестоком обществе. Но теперь всё изменилось. Теперь я уже ничего не боюсь.       Я всё ему выскажу. Это просто слова, но пока это всё, что я могу. Ради сестёр, которые вместе со стражником вытащили меня, буквально спасли от смерти под обломками. Ради Коббер, которую отец теперь презирает. Ради морского народа, который страдает от его власти.       Ради мамы, которая ужаснулась бы про виде всего того, что натворил её суженый.       Он не успевает ответить; я просто не даю возможности. На смену ледяному спокойствию приходят эмоции. — Ты всё изменил. Ты оброс панцирем жестокости и безжалостности. Ты запретил праздники, запретил музыку. Ты заставил нас петь лишь ради убийства! Наш дар, наше многовековое искусство ты обратил в орудие смерти. Ты лишаешь жизни сирен и русалок по всяким мелочам! Ты держишь Морской народ в страхе уже много лет… Но зачем? Ради чего? Что сказала бы мама, если бы это увидела?!..       Кто-то из сестёр всхлипывает. У меня и самой глаза уже полны слёз.       Каждое новое слово порождает новую морщинку гнева на лице Морского Властителя. Но меня это нисколько не смущает. — Мы все тосковали, когда умерла мама. Её отобрали у тебя, но за это ты отобрал нормальную жизнь у своего народа. Хотя не он был во всём виноват…       Кажется, будто он сейчас взорвется тысячей пузырьков. Он своими мускулистыми руками приподнимается на троне, весь трясущийся от злости. — В её смерти виноваты обожаемые тобою люди, сирена! — ревёт он, нависая надо мной своей массивной фигурой. — И я ненавижу их за это также, как ты! Но как ты не поймешь — не все такие! Нашлись те, кто сохранил нам с Коббер жизнь, иначе меня бы уже давно не было! Я очень люблю маму и скучаю по ней, но ты задумывался, что и мы лишаем их детей матерей?.. Мы играем на равных!       В порыве гнева он даже плюёт на своё же нововведение с именем предательницы: — Они убивают нас сотнями, Астрид! — А мы их тысячами, отец! И так было всегда, просто прежде наша нескончаемая война не была столь жестокой и кровавой! И от неё не страдали так сильно сами сирены!       Я тяжело дышу, так, словно только что проплыла с сотню морских миль. Мне будто вырвали сердце.       Наступившее молчание прерывается лишь тяжелым дыханием Морского Властителя. Он обводит взглядом весь великолепный зал, а вместе с ним меня, сестёр. Я выкрадываю момент, чтобы взглянуть в их сторону: вон они, мои дорогие, мои любимые. Рискуя всем, они спасли меня. Морскому Властителю не удалось их поработить и лишить разума.       Они все перепуганы, держатся друг за друга и с ужасом ждут, что же будет. А я совсем не боюсь. Дыхание восстановилось, а прежняя тяжесть и смятение, вспыхнувшие в процессе диалога, упали с плеч, когда я высказала всё, что хотела. Поэтому, обернувшись, я посылаю сестрам такую легкую и нежную улыбку, какую только могу.       Этому прекрасному мгновенью, в которое я на миг могу оторваться от происходящего и просто полюбоваться своими сёстрами, хоть даже и перепуганными, и осознать вновь, что есть в этом мире те, кто готов за меня многое отдать, конечно, этому мгновению приходит конец. Это случается тогда, когда отец начинает говорить. Я от неожиданности поворачиваю голову обратно на него. Его слова режут, точно когти, а разрез глаз с каждым новым из этих слов всё более презрительно сужается. — Ты, — выдыхает он, уже полностью выпрямившись, — я считал тебя разумной, достойной многого и даже своего престола сиреной! Я воспитывал тебя, как будущего правителя, и ты была нормальной до тех пор, пока не оказалась там! — его палец вздымается вверх. — Я дал тебе шанс, но ты его проигнорировала, заявив, что меняешь свою жизнь на жизнь человека! И даже тогда я не избавился от тебя, отправив в темницу, где хоть что-то да должно было проясниться в твоей неразумной голове! Но нет, и это не помогло! И вот ты заявляешься в мой дворец и рассказываешь, что я повинен во всех бедах собственного народа! Да… Как… Ты… Только… Смеешь!       Он замахивается своим трезубцем, и в следующую секунду три острия царапают мне плечо и бок так, что я отлетаю метра на два и оказываюсь на каменном дне. Сестры вскрикивают. Я открываю глаза. Сиренья кровь медленными облачками расплывается по округе. — Ты не достойна этого мира, ты не достойна этой жизни, ты не достойна ничего.       Он делает паузу, сверлит меня острым взглядом. Он будто что-то решает внутри себя, глядя на жалкую сирену перед собственными глазами. Я хмурюсь, сжимая рану. — Я тебя породил, — злобно вдыхает он, а потом ревёт так громко, что, кажется, сотрясаются стены дворца, — я тебя и уничтожу!       Всё происходит очень быстро: движение его руки, блеск трезубца, краснота столба энергии на его конце, а потом, на фоне, чьё-то «Нет!».       Толчок.       Он убил меня. Мой отец лишил меня жизни. До чего мы дошли…       Вскрик.       Однако я на своё удивление никакой боли не чувствую. А потом даже открываю глаза и вижу ту же картинку, что и мгновенье назад. Я жива?       Но странно: лицо отца изменилось. Его искривляет страх, настоящий испуг, такой, как у сестёр несколько минут назад. Я перемещаю глаза туда, куда направлен его взгляд и куда уже успели броситься Ванн и Скум.       А Рэн?..       Я поднимаюсь с каменистого дна и устремляюсь к сиренам. Скум присела на дно, изогнув хвост и прикрыв лицо рукой. Ванн упала рядом. А меж ними без тени жизни замерла на дне наша младшая сестра.       Тот толчок не был ударом трезубца.       Это Рэн толкнула меня, принимая удар на себя.       Я не верю. Её закрытые глаза — ложь. Её теперь не трепещущие жабры — обман! Я, вся трясясь, беру её крохотную перепончатую ладонь в свою и сжимаю, стараясь получить ответ на это воздействие, но его не следует. Я пробую ещё: провожу пальцами по её гладкой щеке. Ничего.       Скум медленно поднимает на меня полные слёз пронзительно-голубые глаза. Она будто спрашивает: это точно? Ты тоже это видишь?       Это конец?       Через минуту Тронный Зал заполняется нашими рыданиями и скорбным воем. Это такая традиция: так мы провожаем погибших, но сейчас суть даже не в ней, а в том, что отец, пытаясь убить меня, убил мою сестру.       Нептун, не дай маме это видеть. Почему ты так жесток с нами? Чем эта маленькая невинная сирена заслужила такое?       Скум утыкается носом в моё плечо и повисает на мне, сжимая так сильно, будто боится, что в следующую секунду заберут и меня. Ванн не отпускает Рэн, трясёт её бездыханное тело, гладит русые волосы, обнимает, что-то шепчет, но это не приводит ни к чему помимо появления стаек пузырьков воздуха вокруг. Я впервые за такое долгое время ощущаю сестёр тут, рядом. Но если бы для жизни Рэн мне потребовалось бы никогда больше их не видеть, я бы согласилась.       Весь этот шум, конечно, и стража, и кто-то из слуг уже слышал. Но они, разумеется, не смеют нарушать приказ, а потому покорно ждут за дверьми.       Я уже не чувствую боли в довольно глубоких царапинах, коими великодушно наградил отец. Я сижу, такая опустошенная, что с каждой следующей секундой уверена: я вот-вот перестану дышать. А потом в моей голове что-то щелкает. Скорбь разбавляется гневом.       Я оборачиваюсь на убийцу. Какого это — убить собственную дочь? И не ту, от которой ты отрекся, а ту, что ничего тебе не сделала?..       Тритон от шока свалился на камни дна — такое я вижу чуть ли не впервые. Он на одном уровне со своими подданными — он, великий Властитель Морей. Ужас спустил его вниз, к остальным. И даже ко мне, к ничтожеству, которое должно было исчезнуть. — Маленькая сирена, — сдерживая всхлипы, произношу я, — маленькая сирена, которой твердили, что её сестра отвратительна, не поверила в это и отдала жизнь за эту отвратительную сестру.       Внутри скапливается горечь, мне хочется опять разрыдаться, но я добиваю тритона, давлю, точно трусливого морского краба: — Ты дошел до того, что забрал жизнь у собственной дочери… Как думаешь, страдает ли от твоего правления народ?       Веки над его бегающими глазами сжимаются, точно в них попал песок. Распахнув их, он хочет подплыть к Рэн, но сестры скрывают её своими телами; с опаской, но идут против отца. Однако он не ругает их, не противится. Он вообще сейчас не тот, каким мы знали его все эти годы.       Он жалкий, подавленный, растоптанный.       Ничтожество.       Я перестаю обращать на него внимание и возвращаюсь к сестрам, которым сейчас так нужна. Но через пару мгновений мы все оказываемся вынуждены поднять головы: Морской Властитель мечется из стороны в сторону. Он обдумывает что-то. — Я всё исправлю… — слетает с его уст, — я всё исправлю…       Поздно спохватился.       Но он так не думает. В руках тритона оказывается трезубец. А затем происходит то, чего мы никак не ожидали. И опять всё быстро, резко, внезапно. Опустошённая Скум шумно втягивает воду. Ванн закрывает рот рукой, другой ещё крепче прижимая к себе тело Рэн. Я замираю. — Всемогущий Нептун, повелитель морей и океанов! — восклицает отец, вскинув руки к потолку. — Прошу, услышь меня, Морского Властителя, раба твоего верного! Я совершил чудовищное зло, я ошибся… Умоляю, возьми мою жизнь и верни жизнь моей дочери! Я умоляю!       В следующий миг он резким движением вонзает трезубец в своё тело.       Облачкам крови от моей раны не сравниться с теми облаками, что начинают стремительно заполнять зал сейчас. Ванн и Скум кричат, что есть мочи, способным убить сиреньим гласом, а я молчу, точно рыба, не в силах что-либо произнести. Вода медленно опускает тело отца на дно, и вместе с тем так же медленно опускаются его веки. Ладонь разжимается, и трезубец оказывается на некотором расстоянии от неё; борода опускается на тело, частично прикрывая три кровоточащие синие дыры — раны на его груди.       Я различаю слезинку, которая вырывается с уголка одного из его глаз.       Тут уже ни стража, ни слуги не терпят, потому что не понять, что случилось ужасное, просто невозможно. Они все врываются в Тронный Зал, где были прежде их Повелитель на своем привычном месте, с дочерями за столом и пленницей под ногами, а теперь тучи сиреньей крови, двое тел и три, похоже, уже сумасшедшие сирены.       Я успеваю лишь посмотреть в сторону распахнутых дверей и шокированный лиц, когда начинается нечто.       Вода бурлит; миллионы пузырьков скрывают нас друг от друга. Дворец, кажется, начинает трястись. Но я осознаю, что это не простое землетрясение, когда вижу, как трезубец подле отца начинает сиять.       И даже не просто сиять — он слепит окружающих так, что приходится прикрываться руками.       Последнее, что возможно различить — это столб энергии, такой же, каким отец хотел убить меня, но более мощный, более яркий, и не красный, а синий.       Цвет нашей жизни. Он направлен в сторону сестёр, в том числе и Рэн.       Это длится несколько секунд, а потом всё замирает. Если это то, о чём я думаю — случилось настоящее чудо.       Как сказал сегодня отец — я хотела поменять свою жизнь на Иккинга. Но мне не позволили, так как тогда в Хэддоке ещё теплилось, колыхалось что-то живое. Но тут всё иначе: отец направил на Рэн трезубец, и тот забрал её дух от и до, ничего не оставив в теле. Если отцу позволили то, что не вышло у меня…       Мы все приходим в себя, вылезая из укрытий, в которые успели шмыгнуть, отпускаем друг друга после того, как схватили из страха, что такого нам больше никогда не удастся. Подданные с ужасом кидаются к своему теперь бездыханному повелителю, переговариваются. Я успеваю лишь приложить ладонь к ужасно ноющему виску, когда раздается взволнованный голос Скум: — Астрид… Ванн!       Я уже знаю, что увижу, но не могу не убедиться. Нутро подсказывает, что случилось невозможное, и я бросаюсь к сестрам.       На душе теплеет. Дышать становится легче: мне кажется, я разом вдохнула весь кислород морского дна. Одной рукой я обвиваю шею Скум, другой — Ван, и все мы глазами, полными слез счастья, смотрим туда, где всё это время без движений лежала Рэн.       Только теперь она распахнула глаза.