***
Убежище где-то там, за лесом и дорогой. А вместе с ним и все его поганые обитатели, окружающие тело Матушки. Не все они поганые, конечно, есть парочка истинно следующих Догматам, но если бы не драгоценность, которую он должен оберегать и которую оставил, повинуясь эгоистичному порыву, Цицерон ни за что бы не стал туда возвращаться. Потихоньку вечереет, и он выходит на тракт, ведущий к этому городишке, Фолкриту. Мигрень почти оставила его, и Цицерон, бодро приплясывая, пересекает брусчатку. В голове крутятся шутовские прибаутки, он, хихикая, повторяет их вслух. Настроение улучшается с каждым шагом – может, это Убежище и не дом ему, но зато он скоро увидится с Матерью, а потом попросит Габриэллу со стариком помочь им переехать. Да-да, у них будет дом, там, на севере, подальше от суки Астрид и ее жополизов, если не сказать хуже. В ельнике темнеет быстро, но Цицерон хорошо ориентируется, даром что городской житель. Он легко находит тропу в лощину, где древняя Черная Дверь охраняет вход в Убежище, и парой фляков преодолевает расстояние до середины низины, закончив движение красивым сальто. Раскланявшись перед невидимой публикой, он подлетает к нише и хватается за дверное кольцо, но тут же с воплем отдергивает руку. Цицерон растерянно и испуганно смотрит на свою ладонь. Света еще достаточно, чтобы увидеть прожженную в черной перчатке дыру и наливающийся багрянцем ожог на пальцах. Поначалу он решает, что Астрид неким неизвестным способом сумела отлучить его от обители своей Семьи, и теперь Хранитель не может вернуться к саркофагу Матери Ночи. Эта мысль приводит его в такую ярость, что Цицерон готов грызть камни, чтобы дать ей выход. Исступление, впрочем, быстро сменяется ледяной решимостью. Он срывает с головы колпак, чудом не свалившийся во время акробатических упражнений, оборачивает им руку в прожженной перчатке и вновь хватается за кольцо. Не обращая внимания на жар и боль, Цицерон изо всех сил тянет Дверь на себя. Та поддается, но медленно, кажется, она теперь тяжелее, чем раньше. Для пущего эффекта Цицерон упирается правой ладонью в скалу, служащую косяком, и отмечает, что та тоже очень горячая. Неужто Астрид и твердь земную заговорила, чтоб помешать ему? Дверь со скрежетом приоткрывается, и Цицерон с воплем отпрыгивает назад: из щели вырывается волна жара, опаляющего его руку, что служила упором. Ругаясь, он срывает обуглившуюся перчатку и задирает рукав, чтобы оценить ущерб, нанесенный конечности – волдырей пока нет, зато краснота покрывает предплечье чуть не до сгиба локтя. Отлично, теперь у него ни одной полностью здоровой руки. Пока Цицерон скачет по лощинке, пытаясь охладить ожоги на ветру, у него появляется время осознать происходящее. Он замирает посреди поляны на полушаге и в ужасе смотрит на Дверь. «Хранитель, твой дом горит». – О нет!.. – выдыхает он. – Нет! Цицерон вновь кидается к Двери и, упираясь ногами в землю, открывает ее пошире. Раскаленный воздух устремляется на волю, он едва успевает выпрыгнуть из ниши, чтобы не быть поджаренным, как куренок. Беспомощно рыдая, он опускается на колени в отдалении от открытого входа в Убежище. Он не может подойти ближе – из проема пышет жаром, который способен плавить даже песок – Цицерон лишь теперь замечает, что земля перед распахнутой Дверью поблескивает, будто присыпанная стеклом. Он решает выждать в надежде, что жар спадет, но дожидается лишь того, что невыносимо горячая темнота подземелья начинает багрово светиться, а из недр доносится низкий едва слышимый рев могучего пламени. Видимо, приток свежего воздуха помог возобновить или даже усилить процесс горения. Цицерон раскачивается взад и вперед, смеясь и плача. Он, Хранитель тела Матери Ночи, позорно провалил свою миссию, пойдя на поводу у своей гордыни. Ему остается лишь погибнуть вместе с остальным Братством, бросившись в огонь. Нелегкая и недостойная смерть, но он заслуживает куда худшей участи. Он поднимается на ноги. Надевает и аккуратно расправляет шапку, поправляет перчатки и пояс. Кажется, все готово. Напевая одну из сотен шутовских песенок, Цицерон делает шаг к Двери и, взвыв, валится обратно наземь – мгновенно вернувшаяся мигрень набрасывается на него с удесятеренной силой. Несколько позже он приходит в себя – мигрень слегка ослабла, достаточно, чтобы суметь встать и проделать короткий путь до цели. На сей раз боль не дает ему сделать и шага, и она еще сильнее, чем раньше, настолько, что Цицерон наконец не выдерживает и теряет сознание. Перед самым падением во Тьму ему слышится голос, кажется, тот же, что обращался к нему во сне и наяву там, в башне. Его обладатель тихо и раздраженно произносит: – Болван.***
Цицерон приходит в себя уже под утро, когда начинает светать. Он со стоном поднимает голову – к щеке прилип песок и сухие травинки – и смотрит на открытую Дверь. Нутро Убежища все еще подсвечено отблесками пламени, но свирепый рев утих, сменившись негромким гудением и потрескиванием. Голова почти не болит. Цицерон встает, отряхивая одежду и не отводя взгляда от входа в скале. Ему хватает ума, чтобы связать свои прошлые действия и намерения с приступами мигрени. Это все не просто так. Чтобы подтвердить подозрения, он снова делает шажок в направлении Убежища, правда, крошечный, и боль снова становится сильнее. Он пятится и начинает размышлять. Что, если ему покинуть Фолкрит как можно быстрее, и отправиться на север, в Данстар? В то, куда более древнее Убежище, нежели это? Мигрень тут же свирепеет, почти не давая думать, и Цицерон хнычет. Нет, нет. Неправильно. Боль утихает. Тогда, может быть, он должен подождать где-нибудь здесь, в окрестностях, пока огонь не потухнет, а затем вернуться и попробовать вызволить с пожарища саркофаг Матроны? Мигрень исчезает, словно по волшебству, и Цицерон чувствует небывалый прилив сил. Он хихикает и кивает самому себе. Правильно. На радостях он проходится по полянке перед Дверью колесом и возвращается на то самое место, где только что стоял. Мать Ночи не может или не желает говорить с ним напрямую, ведь Цицерон – не Слышащий, к его великому горю, но Она подает Своему слуге знаки другим способом. А это означает, что Матушка все еще здесь, с ним! Никакой огонь не может Ей навредить! Вскоре Цицерон покидает низину. Ему еще нужно найти местечко, чтобы переждать пожар.***
Поначалу он думает вернуться в башню с бандитами, точнее, БЕЗ них, там ведь остались припасы и есть кое-какая крыша над головой, но сразу отвергает эту затею. Больно далеко бегать придется, а Цицерон намерен проверить, как обстоят дела, уже сегодняшним вечером. В Фолкрите показываться не стоит. Что же остается? Ох, погодите-ка! Он же видел еще какие-то руины неподалеку отсюда, когда бежал под градом насмешек из Убежища, очертя голову. Цицерон рысью переходит дорогу. Ищет он недолго, руины видны с тракта, особенно если знать, на что смотреть. Он радостно устремляется навстречу постройке и, не успев миновать и половины пути, с размаху вступает в лошадиный навоз. Очередная шутовская песенка без паузы сменяется потоком брани. – Идиотская кляча! – верещит Цицерон, скача на одной ножке. Второй он трясет в воздухе, но сапог уже безнадежно испорчен. Вздыхая, он направляется к кургану, теперь старательно глядя под ноги. – Тупая лошадь. Накормить бы тебя твоими яблоками… Цицерон помнит, что крыша в центре отсутствует, ну и ладно, он может спать и в этой круговой галерке в обществе вскрытых саркофагов со скелетами. Он заходит внутрь, знакомится с соседями, отвешивает пинка подвернувшемуся злокрысу – скайримскому заместителю вредных грызунов, а затем шлепает себя по макушке. – Глупый Цицерон, а что ты будешь есть? Ты должен был пригласить господина злокрыса на обед. Ну ничего, может, зверек привел компанию. Как раз с целью найти какую-нибудь добычу, Цицерон решает проверить внутреннюю часть развалин, уже захваченную лесом. Он выходит на небольшой круглый лужок, поросший травкой, и в удивлении разевает рот. В центре кургана разбит крохотный лагерь. Собственно, представлен он только маленькой палаткой, натянутой между стенами постройки и единственной сосной, выросшей прямо посреди руин, да потухшим кострищем, разложенным недалеко от дерева. У входа в палатку стоит пара отлично выглядящих сапог. Цицерон раздумывает примерно пару секунд, прежде чем устремляется к бесхозной обуви. Первым делом он скидывает свои изгаженные конским дерьмом остроносые чоботы и обувается в новые. Они несколько маловаты – предыдущий владелец то ли был коротышкой меньше Цицерона, то ли просто пока не вырос. Но ничего, еще растянутся. Шутовские сапоги очень жаль, хотя приходится признать, что они уже отжили свое, даже если бы не сегодняшний инцидент с навозом, его форменная обувка давно пришла в негодность. Конечно, у него был запасной костюм скомороха, но тот оставался в Убежище, когда хозяин сбежал оттуда, и, видимо, канул в небытие вместе со всем содержимым подземелья. Ну, почти со всем. Покрутившись в обновках, Цицерон лезет в палатку. Внутри есть уютный и довольно чистый на вид спальник, даже с дорожной подушкой и одеялом, которым кто-то аккуратно прикрыл постель. Еще здесь находится пара сумок, по виду – туго набитых. Цицерон вытаскивает их наружу и вытряхивает содержимое первой на траву. Тут целое богатство. Куча еды: твердый сыр нескольких видов, вяленое мясо, тоже разное, топленое сало в деревянном горшочке. Немного свежих овощей и кореньев. Крупа и сушеная зелень в мешочках. Есть даже мед, и даже тянучки, завернутые в фантики. Цицерон запихивает в рот сразу две, едва освободив их от бумажных одежек и не замечая, что к липкой розовой массе местами прилипли кусочки обертки. Некоторое время он жует, прикрыв глаза от удовольствия. Оное, впрочем, быстро заканчивается. Цицерон вздыхает, печально глядя на оставшиеся конфеты, но потом грозит им пальцем: – Не думайте, что избежите знакомства со старым Цицероном. Просто еще не время, дорогие мои. Но к ночи вы отправитесь следом за своими товарками, будьте уверены. Во второй сумке припасы иного рода. Немного походной посуды, запас соли, даже пара свечей, да не дешевых, сальных, а восковых. На самом дне, плотно скрученные, лежат чистые льняные полотнища, то ли полотенца, то ли заготовки для бинтов, да новая нательная рубаха очень небольшого размера. Внутри свертка Цицерон находит огниво и небольшой запас монет. Цицерон плюхается на задницу посреди россыпи припасов и смахивает слезы с глаз. – О Великая Темная Матрона, – обращается он к Госпоже, – во всем мире не найдется слов, чтобы описать благодарность Твоего недостойного слуги. Благодарю Тебя за дары, что Ты преподнесла бедному старому Цицерону. И конечно же, неизмеримая благодарность Тебе, наш Отец Ужаса. Без Тебя не было бы всех нас. Помолившись, Хранитель окончательно обретает душевный покой. Угли в кострище давно остыли и подернулись пеплом. Висящий над ним котелок уже набрал хвои и мелких листиков и даже слегка запылился, стало быть, прошло куда больше суток с тех пор, как лагерь покинут. Цицерон, подумав, ненадолго покидает курган – надо хорошенько осмотреться снаружи. У дальней стороны руин он находит еще кучу лошадиных какашек, а также мешок с зерном, который явно оставили впопыхах. Цицерон забирает мешок с собой, кажется, в нем ячмень, в общем, пригодится в любом случае. Позже он прибирается в лагере, аккуратно укладывая еду и другие вещи обратно в сумки, а остаток дня проводит в дреме. К вечеру он готов к новой вылазке.***
Темнеет нынче поздно, поэтому Цицерон добирается до Убежища засветло. По дороге он изучает следы в лесу. Следопыт из него не слишком хороший, но распознать следы колес какой-то повозки он еще в состоянии. К сожалению, отследить их возможно только до того места, где телега съехала с дороги. Или наоборот, въехала на нее. Порыскав, Цицерон находит еще колеи. Эти начинаются от другого участка дороги. Он специально перебегает на противоположную сторону тракта, чтобы посмотреть и там, но безуспешно. Враги, уничтожившие жилище Семьи Астрид, схитрили, долго ведя транспорт по брусчатке, и свернули в лес в непосредственной близи от Убежища. Будь у него побольше времени… Цицерон подходит к Черной Двери. Изнутри все еще пышет жаром, хотя уже чуть терпимее – ему удается подойти почти к самому проему, и на секунду заглянуть внутрь. Стены коридора почернели от сажи и копоти, снизу все еще доносится потрескивание, и кажется, не только от огня – нагретый камень разрушается под действием температур. Сердце Цицерона ухает вниз, когда он представляет масштаб работ, предстоящих ему. Похоже, просто дождаться, пока огонь прогорит, а угли остынут, будет недостаточно. Цицерон грустно возвращается в лагерь. Пока все, что ему остается – проявить терпение.***
Он никак не может удержаться, поэтому навещает Убежище и следующим вечером, и следующим после следующего, хотя понимает, что напрасно тратит время. На третий день Цицерон, уже на подходе к Двери, слышит чьи-то незнакомые голоса и замирает. – Да ты никак рехнулся, парень. Там жара, как в плавильне, или хуже. – Все равно нужно проверить, вдруг там остались выжившие. – Какие выжившие? У тебя что, с умишком совсем все плохо? Цицерон бесшумно обходит овражек по краю и осторожно смотрит вниз. Перед открытой Дверью стоят двое: один – лысый и покрытый шрамами верзила в грубой кожаной безрукавке, лица второго не видно, только затылок – весь во взмокших от пота русых кудряшках. Этот второй носит поверх кольчуги фиолетовый плащ, на спине болтается круглый щит, украшенный головой Фолкритского Оленя, а под мышкой он держит шлем с личиной. Цицерон тихонько цокает языком и качает головой. Очень плохо, кажется, вход в Убежище обнаружили те, кого к нему и на расстояние выстрела из лука подпускать нельзя. Верзила, тем временем, заглядывает в черный зев тоннеля, а спустя недолгое время отшатывается. – Дерьмо! Пекло жуткое, хотя уже не один день прошел, вроде как. – Он смотрит на стражника. – Ну и? Кто там мог выжить, по-твоему? Нужно сваливать отсюда, пока нас не засекли те, кто это сделал. Цицерон приподнимает брови. Стражник, тем временем, качает головой. – Даже если все погибли, мы должны попробовать добраться до гроба Матери Ночи. Ты же помнишь, что Хранитель доставил его сюда в конце прошлого года? Цицерон вытягивает губы трубочкой. Так-так. Интересно. – Да, Астрид вроде говорила что-то такое. И чего? – Я тебе только что сказал, «чего». Мы должны проверить, может быть, гроб уцелел, даже если Хранитель не выжил. Тогда мы обязаны позаботиться о Ее теле. – Че-его? – Одноглазый презрительно сплевывает на землю. – Я что, должен рисковать своей шкурой ради какой-то сраной мумии? Хрен тебе. – Полегче, Оттар. Ты говоришь о Матери Ночи. Верзила ржет, как конь. – Правда что ли? Коли так, что ты мне сделаешь? Стражник все еще стоит спиной к исходящему безмолвной яростью Цицерону, и тот не может видеть его лица, но зато он видит мерзкую морду одноглазого Оттара, которая очень живо меняет выражение с глумливого на почти опасливое. – Слышь, ты, не балуй, – бурчит он, набычившись, и тянется к поясу с ножом. – Забыл, что мы, вроде как, родственники? – Я-то не забыл, Оттар. Только мы являемся родственниками как раз через Нее. Ты не забывай об этом. Цицерон, прищурившись, потирает подбородок. Итак, получается, эти двое – не чужаки, а его Братья. Наверняка неофиты, приведенные в Семью мерзавкой Астрид. Ну, братья есть братья, какими бы они ни были. Выбирать тут не приходится, раз уж милая Сестрица Габриэлла и престарелый Братец Фестус (Цицерон наконец-то вспоминает его имя), видимо, отправились к Отцу Ужаса вместе с остальными. Он решает, что пришла пора проявить себя. Лес оглашает безумное хихиканье. На середину полянки перед распахнутой Черной Дверью выпрыгивает шут. – А вот и мы, а вот и мы!! – горланит он, не обращая внимания на двух изумленных донельзя типов, наставивших на него ножи. – Всем привет! – Какого хера?.. – сипит Оттар. – Ты кто такой, нахрен? – Звать Цицерон, очень приятно. Цицерон вежливо и витиевато раскланивается, а потом, не обращая внимания на оружие в чужих руках, подбегает к двери и заглядывает вниз. Жар еще очень сильный и вряд ли позволит спуститься больше чем на пару-тройку ступенек, но прогресс уже налицо. – Ох, беда какая! – поворачивается он к парочке. – Бедная Матушка! Столько всего перенесла, перетерпела, так теперь еще это! Вы только посмотрите, кошмар какой! Двое ошалело таращатся на коротышку в шутовском наряде, потом Оттар отмирает: – Меня не колышет, как тебя там зовут, придурок, я спрашиваю, кто ты такой?! Он тянется, чтобы схватить Цицерона, но тот легко уходит от неуклюжего выпада, делает сальто назад и приземляется на ноги на безопасном расстоянии. – Ах ты, мать твою!! – А вот это неправда. – Шут подскакивает и машет пальцем перед носом Оттара. – С Мамой Цицерона ты не знаком еще. Хотя и говорил про Нее плохие слова. Тип в цветах Фолкрита, безуспешно пряча улыбку, почтительно склоняет голову: – Большая честь, Хранитель. Я рад, что ты не ушел к Ситису вместе с остальными. Цицерон окидывает его цепким взором. «Стражнику» на вид не больше двадцати, едва усы пробиваются, хотя он достаточно рослый – макушка его приходится вровень с кумполом здоровяка-Оттара. Цицерон ищет фальшь в его словах и выражении лица, но не находит. Итак, дела, возможно, не так плохи, как ему казалось ранее. – Цицерон тоже рад. Конечно, он очень хотел бы вернуться к нашему великому Родителю, но у него еще есть обязанности. Много. – Цицерон щурится. – А тебя как зовут, Братец? – Арнскар. Я один из тех Братьев, кто служит Матери Ночи… вне Убежища. Как и Оттар, впрочем. Оттар фыркает. Цицерон важно кивает и потирает подбородок, делая вид, что раздумывает. – Цицерон не Слышащий, – произносит он, наконец. – Цицерон не принадлежит к Черной Руке. Цицерон даже не глава этого погибшего Убежища. Он всего лишь Хранитель тела Темной Матроны. И он смиренно просит вас, его последних уцелевших Братьев, помочь ему спасти Ее саркофаг. На некоторое время устанавливается молчание. Затем Оттар выплевывает: – Пошел ты! – Оттар, – предостерегающе говорит Арнскар, но одноглазый отступает и мотает башкой. – Заткнись! Я не собираюсь рисковать башкой ради старых костей, я уже говорил. И хватит уже мне тыкать в рожу этой вашей матерью-перематерью! Я верен Астрид, понятно?! Она – моя госпожа, а не какая-то гребаная мумия! Цицерон с беззаботной улыбкой переводит взгляд с одного на другого. Оттар направляется прочь от Черной Двери к едва виднеющейся тропке. Почти выбравшись из низины, он поворачивается и говорит: – Парняга, тебе необязательно слушать все, что болтает этот долбанутый. Я знаю, что Астрид в Убежище не было, ее вообще нет в Фолкрите, она уехала на север с месяц назад. Короче, она скоро вернется и скажет нам, что делать. – Откуда ты знаешь, что она уже не вернулась? – Хм-м, – тянет Цицерон. – Может, Лысый Верзила и прав, Астрид не было в Убежище еще дней десять назад, когда Цицерон его покинул. А вот ящерица и астридов драгоценный муженек-волчок, которые ее сопровождали, вот они точно к тому времени вернулись. Оттар багровеет при упоминании Арнбьорна, но потом расправляет плечи. – Вот видишь? Этот шут гороховый тоже считает, что с Астрид все в порядке. Цицерон не удерживается от смешка. – Только вот Цицерону пришлось покинуть Убежище в свое время. И что там происходило за этот период, ему… неизвестно. Оттар, набычившись, бросает: – Она не возвращалась в Фолкрит. Я точно знаю. – Откуда? – спрашивает Арнскар. – Она что, отчитывается перед тобой? – Нет. Но она… должна была зайти ко мне перед возвращением в Убежище. Она всегда так делает… Оттар вдруг замолкает, словно подавившись. Потом разворачивается на пятках и исчезает в лесу. Цицерон и Арнскар оба помалкивают. Первый наконец нарушает тишину. – Право, какая жалость… Какая жалость. Видимо, наш косматый друг Арнбьорн не пережил нападения неизвестных. – Тебе жаль именно Арнбьорна? Немного… странно, если представить, что слухи о том, как он относился к Матери Ночи и Хранителю – правда. – Да, да, шерстистый Братец не любил Цицерона. Но, видишь ли, Цицерон никогда не видел волков с большими развесистыми оленьими рогами. – Под хохот «стражника» он заканчивает: – Редкий вид исчез с лица Тамриэля. Очень грустно.***
В Убежище все еще невозможно спуститься ниже, чем до середины первого лестничного пролета. Арнскар заглядывает внутрь и отшатывается. – Кошмар. На этих ступеньках можно яйца запекать. – Ну, тогда Цицерон пока не будет спускаться. Ему его яйца еще сырыми пригодятся. Арнскар снова фыркает от смеха, хотя шутка отменно дурацкая, но тут же делается серьезным. – Ты Хранитель. Значит, теперь занимаешь самое высокое звание в Семье, по крайней мере, здесь и сейчас. Я буду выполнять твои указания, какими бы они ни были. – Цицерон думает, нужно подождать. Хотя бы еще с недельку. – Как прикажешь. Но, быть может, тогда чуть побольше, чем с недельку? Мне полагается пара-тройка дополнительных выходных. Я могу взять их со следующего фредаса, и у нас будет больше времени для того, чтобы осмотреться там, внизу. – Неплохая идея, – кивает Цицерон. – Так мы и поступим. Они оставляют Убежище и возвращаются на дорогу, соединяющую Фолкрит с другими населенными пунктами. – Цицерону интересно, как Братья Арнскар и Оттар поняли, что с Убежищем не все ладно? Арнскар вздыхает. – Я уже бывал в Убежище несколько раз, и оно меня знает… знало. Короче магия Двери на меня не действует, потому что я входил по паролю. Но Астрид приказала мне слиться с местными и держаться отсюда подальше, на случай, вдруг кто решит проследить за мной? – И? – Но о новых контрактах-то мне как-то надо сообщать. Обычно это происходило без личной встречи, я находил бумаги в указанных местах, с пометкой о следующем тайнике. – Умно. Цицерон вспоминает, что некоторые члены Черной Руки так передавали сообщения. – Угу. В общем, в этот раз тайник оказался пуст. Я подождал несколько дней, а потом решил нарушить запрет и пришел сюда. А тут… Короче, ты сам видел. Они, кто бы то ни был, даже Дверь не потрудились прикрыть за собой. – Нет-нет, Дверь открыл Цицерон, когда вернулся в первый раз. Она была закрыта и очень плотно. – Вот как… Цицерон печально кивает. Некоторое время оба молчат. – Боюсь, тебе не стоит показываться в городе, Хранитель, – вдруг извиняющимся тоном говорит Арнскар. – Но если тебе что-то понадобится, скажи, и я все добуду. Я часто патрулирую эту дорогу в одиночку, оттого и имею возможность… – О, Цицерон благодарит тебя, Брат, но у него пока все есть. И еда, и крыша над головой, а большего Цицерону и не требуется. Арнскар кивает, а потом, помедлив, спрашивает: – Астрид ведь не вернется, верно? Цицерон отводит глаза и, смущенно улыбаясь, разводит руками. – «Астрид теперь стоит на коленях перед Ситисом». Так сказали Цицерону. Не Мать Ночи, нет – Цицерон ведь не Слышащий. Кое-кто другой. Но у Цицерона есть причины доверять сказанному. Он верит. – Ясно. Что ж, на все воля Отца Ужаса. Договорившись встретиться рано утром во фредас, который будет следующим после грядущего, они расходятся: Цицерон – в свои придорожные руины, стражник – в Фолкрит.***
За ничегонеделаньем время течет незаметно, но Цицерон не забывает каждое утро ставить зарубки на своей сосне, отмечая, сколько суток прошло. За день до назначенного над владением Фолкрит встает на якорь большущий циклон, и разражается страшная гроза. Цицерон не унывает – его палатка пока выдерживает напор стихии, но это только до тех пор, пока курган не заливает. Тут становится не до смеха. Последнюю ночь он проводит на галерее, свернувшись в клубок на одном из железных гробов, чья крышка еще не сдвинута с места. Палатку и припасы ему удалось спасти и разложить для просушки на остальных саркофагах, но настроение сильно подпорчено. Едва брезжит рассвет, Цицерон отправляется в путь до Убежища. Арнскар уже на месте, а с ним – вот неожиданность – Оттар, еще более злобный, чем раньше. Вероятно, юноша смог донести до него тот факт, что с Астрид им, скорее всего, больше не свидеться. – С чего начнем? – спрашивает Арнскар после обмена приветствиями между ним и Цицероном – Оттар демонстративно игнорирует других присутствующих. – Цицерон предлагает для начала спуститься и просто посмотреть. Кстати, кто-нибудь из вас захватил факелы? Вряд ли Убежище теперь может похвастаться хорошей иллюминацией. Арнскар указывает на небольшую двухколесную тележку, в которую запряжена маленькая лохматая лошадка. – Я взял немного. А еще у меня есть это. – Он лезет под дождевик и достает пару свитков. – Вот, Магический Свет. Действуют по часу. Можем использовать в крайнем случае. – Ох, Милостивая Матушка, какой предусмотрительный мальчик! – восхищается Цицерон. – Лучше пока поберечь их. Воспользуемся факелами. – Вы, двое недоумков, – рычит Оттар. – Какие факелы? По-вашему, там больше нечему гореть? – Скорее всего, уже и впрямь нечему. Все что могло сгореть, сгорело. – Арнскар заглядывает внутрь, в темноту Убежища, и оборачивается: – Ну так что, идем? Запалив пару факелов – их несут Арнскар и Оттар – они начинают осторожно спускаться. Камень вокруг них еще теплый, местами даже горячий. Отблески пламени высвечивают почерневшие стены, да столь же прокопченные ступеньки под ногами. Вскоре лестницы заканчиваются, и троица попадает в комнату, служившую раньше кабинетом Астрид. Здесь царит жуткая разруха. Все, что могло служить пищей огню, исчезло, обратившись в золу и пепел. Древние железные стеллажи, опрокинутые какой-то силой, покрыты все тем же толстым слоем жирной сажи, та же участь постигла каменный стол, с единственной разницей – он по-прежнему незыблемо стоит на своем месте. – Да, интерьер сильно изменился, – отмечает Цицерон. – А вон там что такое? У входа в супружескую спальню Астрид и Арнбьорна валяется нечто черное и на вид оплавленное. Оттар приближается и пихает эту кучу ногой. Потом, передав факел стражнику, присаживается на корточки. – Похоже, это все, что осталось от щеночка, – хмыкает он, демонстрируя спутникам сильно обгорелый череп, непохожий на человеческий. Потом Оттара настигает некая мысль, и он быстро роняет обугленную кость на пол и отряхивает руки. – Проклятье… Я тут подумал: его прикончили, когда он уже обратился. Если так подумать, то это ведь далеко не всякому под силу. Кто вообще мог сотворить подобное? – Тот же, кто смог пробраться в защищенное Убежище и сжечь его дотла, – говорит Арнскар. Взгляд его весьма задумчив, Цицерон наблюдает исподтишка, не забывая корчить рожи подобранному уже им черепу вервольфа. – Что там, в другой комнате? – Там, если Цицерон правильно помнит, спали Астрид со своей половиной. Цицерону туда строго-настрого запретили входить, так что он и не будет. Шут запрыгивает на стол, усаживается и пробует просунуть кисть так, чтобы можно было использовать обгорелую башку оборотня в качестве наручной куклы. К сожалению, его руки слишком маленькие, а череп волкообразного Арнбьорна слишком большой и тяжелый, вдобавок, при всей миниатюрности кисть Цицерона в черепную коробку не пролезает. Арнскар, полюбовавшись, как шут возится с костями, вздыхает и исчезает в спальне, но вскоре возвращается. – Там кое-что уцелело, некоторые деревяшки даже не сгорели, а только закоптились. Но все равно комната выглядит так, будто там что-то искали – мебель от стен отодвинута, и все ящики и дверцы перед пожаром были открыты, насколько можно судить. – Арнскар смотрит на Цицерона, который, высунув от усердия кончик языка, пытается расширить острием своего кинжала затылочное отверстие в черепе Арнбьорна. – Кхм. Кхм, Хранитель! Упомянутый Хранитель отрывается от важного занятия. – Да-да, Цицерон слушает. – Где именно располагался саркофаг с Ее телом, когда ты в последний раз его видел? – А-а. Да. Гроб Матушки. Он был в молельной комнате. Астрид велела поставить его на самое видное место, перед витражом. – Это что за комната такая? – спрашивает Оттар. Цицерон и Арнскар смотрят на него, и последний уточняет: – Ты что, никогда не бывал тут раньше? Оттар угрюмо отзывается: – Был пару раз. Но одного меня гулять не отпускали, а когда я хотел выйти через дальний ход в той комнате, где все едят и спят, тот черномазый говнюк на меня наехал и велел выметаться отсюда. – Да уж, да уж, Назир не самый приятный собеседник, – кивает Цицерон. – Ну, в смысле, был таким. Или не был. Или… – Заткнись, недоумок! – рявкает Оттар. – И вообще, мы будем смотреть, что там дальше, или нет? Он идет к спуску в пещеру, выставив факел вперед, как оружие. Слышно, как он бормочет себе под нос, что, мол, тела Астрид нет, значит, не все так плохо. Цицерон спрыгивает со стола и наклоняется к младшему Брату: – Юный Арнскар не поделился открытием с не таким юным Оттаром, так ведь? – Поделился. Только он не поверил. Хотел съездить мне по морде за одно только предположение о том, что ее не стало. – Арнскар поводит плечами. – Я так понял, их связывает не только наше Братство. И он сильно к ней привязан. – Да, да. Цицерон заметил. Очень грустно. Очень. Снизу доносятся забористые ругательства, а затем крик: – Эй, где вы там?! Сюда валите, и поживее! Арнскар спешит на голос, Цицерон не отстает, но, разогнавшись, оба тут же упираются в завал. Оттар стоит возле груды обломков, держа факел над головой. – Все, – говорит он, – дальше хода нет. Думаю, на этом можно закончить. Цицерон трясет головой. Он подскакивает к еще не остывшим камням, тычет пальцем в щели, обнюхивает и едва ли не пробует на вкус. – Нет, нет. Все еще только начинается. Цицерон думает, что нужно разобрать завал, чтобы пройти в крайний ход возле озера. Это прямой путь в молельню. Арнскар вздыхает. – У нас ведь нет ни инструментов, ни людей, ни времени. Вернее… – Он умолкает на секунду, а потом говорит: – Видимо, пришло мне время двигаться дальше. Пора увольняться из стражи. Цицерон наклоняет голову вбок, а Оттар хмыкает: – Ну, удачи вам. Вдвоем вы разгребете эти камешки лет эдак через десять. Он протискивается к выходу. Арнскар спрашивает: – Надо полагать, ты теперь не с нами? – С кем «с нами»? Арнскар молчит. Оттар поводит плечами: – То-то и оно. Бывайте. Он удаляется, унося с собой факел, и сразу становится темнее. Цицерон надувает щеки. – Вот так так. У Цицерона теперь на одного Брата меньше. – Пока еще столько же, – спокойно произносит Арнскар. – Пока. Но, как ты и сказал, Хранитель, у нас полно другой работы. Он поднимает факел повыше и осматривает завал. Цицерон крутится рядом. – Нам понадобятся рычаги, чтобы приподнять вот эти обломки. Из прочной древесины. – Арнскар смотрит наверх. – Потолок сильно просел, его тоже надо укреплять какими-нибудь распорками. В общем, в чем-то Оттар прав, вдвоем, да даже втроем нам тут не справиться. – Вот беда, – вздыхает Цицерон. – Это точно. Предлагаю вернуться на воздух, а то тут дышать нечем. Снаружи выясняется, что Оттар никуда не ушел, а стоит рядом с двуколкой Арнскара, помахивая потухшим факелом. – Ладно, доходяги, так и быть. Есть у меня идейка о том, кто может помочь. – Ура, ура, у Цицерона снова два Брата! – Да заткнись ты! Так вот, я съезжу кое-куда и приведу помощь, если получится… Повисает пауза, которую прерывает Арнскар: – Но? – Но мне понадобятся деньги. – Сколько? – Гоните все что есть. Арнскар щурится: – Ты сейчас серьезно? Предлагаешь нам вручить тебе наши сбережения и отпустить на все четыре стороны? – Так вам нужна помощь, или нет? – Нужна. Но нам также нужны гарантии… – начинает Арнскар, когда Цицерон без слов снимает с пояса кошель с монетами, которые нашел в присвоенном им лагере, и швыряет одноглазому. – Другое дело, – ухмыляется тот и смотрит на юношу. – А ты нынче совсем без гроша? Арнскар вздыхает и лезет за пазуху. Второй кошель переходит из рук в руки, и Оттар с довольным видом готовится уходить. – Тебя на лесопилке не хватятся? – спрашивает Арнскар. – Не хватятся. А тебя в твоей казарме? – Меня и подавно. Я отпуск взял, чтоб помочь своей престарелой бабушке, которая меня воспитала после смерти родителей. Ее в Фолкрите, кстати, все знают. – Правда? – интересуется Цицерон. – И кто же был «бабушкой юного Арнскара»? – Фестус. Из него отличная злобная бабка получилась, наш капитан до сих пор ее вспоминает и меня жалеет. Оттар разражается глумливым хохотом. Когда он с деньгами скрывается в лесу, Арнскар говорит: – Подозреваю, что мы только что видели его в последний раз. Как и наши монеты. – Что ты, разве Братья так поступают? – ужасается Цицерон. – Братья, может, и нет, но у меня большие подозрения по поводу того, является ли Оттар нашим родичем. – Нет-нет. Мы с ним еще обязательно увидимся. В любом случае. Цицерон подмигивает и улыбается.***
В двуколке Арнскара среди всего прочего находится палатка, не такая компактная, как та, что нашел Цицерон, но вполне приличная, правда, рассчитана она на одного человека, но если потесниться… Впрочем, Цицерон думает, что без этого можно обойтись. Они с Арнскаром отлучаются к кургану и забирают оттуда пожитки Хранителя. Затем разбивают маленький лагерь на холме, так чтобы Черная Дверь была в постоянной видимости. Найденное зерно приходится кстати: маленькая кобылка Арнскара с глупой кличкой «Кочерыжка» охотно хрупает овсом. Дождь к вечеру перестает, а Арнскар разводит маленький бездымный костерок, и в лагере становится куда уютнее. Оттар не возвращается ни к ночи, ни на следующее утро, нет никаких новостей и к вечеру второго дня, но Цицерон не печалится. Внезапное побуждение отдать деньги здоровяку возникло в его голове спонтанно, и он почти уверен, что это тоже не случайность. Между делом он спрашивает: – А что, если Арнскару и Цицерону поискать других Братьев и Сестер? В других городах и селах? Арнскар качает головой. – Знать бы еще, где и кто. Мы же незнакомы друг с другом. – А Братец Оттар?.. – До того дня, как мы впервые с тобой встретились, я не знал, что он один из нас, а он не имел представления, кто такой я на самом деле. Хотя я-то его подозревал. Он работает на фолкритской лесопилке, вроде все по-честному, но тип на вид мутный, и так кажется не только мне. На месте руководства я бы его удалил отсюда, очень он подозрительный, но… у нас ведь не принято перечить старшим. Короче, по задумке Астрид мы вообще не должны были знать друг о друге. Полагаю, полный список – у нее в голове, и если ты прав, и она… почила, то… – …То проблем у Братства прибавится. Арнскар угрюмо кивает, и Цицерон отправляется спать – они дежурят по очереди. Утром, на рассвете, на дороге слышно движение. Солнце все еще укрыто пеленой облаков, хотя дождя нет. Цицерон вскакивает на ноги и расталкивает стражника, тот подскакивает на постели, а уже минутой позже оба бегут к дороге. Конечно, это могли бы быть какие-нибудь торговцы, но в повозке, груженной какими-то деревяшками, уже видна лысина Оттара. Верзила спрыгивает наземь и идет навстречу показавшимся из-за деревьев Братьям. Арнскар безмолвно указывает Хранителю подбородком на двух типов в плащах с глухими капюшонами, что сидят на козлах, и тот едва заметно кивает. – А вы, небось, думали, что я смотался? – скалится одноглазый, когда они сходятся на обочине. – И в мыслях не было, Братец Оттар, – сердечно отзывается Цицерон. – Ну-ну. – Оттар поворачивается к парочке, что уже покинула свой насест. – Вот, познакомьтесь: Херт и Херн. Они хозяева Полулунной лесопилки, у Илиналты которая. И они не прочь нам помочь. – Уже опять «нам», Оттар? – не удерживается Арнскар, но верзила лишь отмахивается. Цицерон, тем временем, не сводит глаз с молчаливых чужаков. Эту лесопилку он проезжал в свое время на пути в Убежище в прошлом году, и пытался найти там зерна для своего мерина, но на стук никто не вышел, хотя внутри жилого дома явно кто-то был. Разве что… это было в солнечный полдень, теперь-то понятно, отчего хозяева в тот раз не показались. У Херт и Херна оранжевые светящиеся во мраке капюшонов зенки и клыкастые ухмылки. Оба молчаливы и, что удивительно для этих тварей, на вид – доброжелательны. – Очень приятно, очень приятно, – поет Цицерон, держась от кровососов на расстоянии и прикидывая, хватит ли ему скорости выхватить кинжал из ножен в случае чего. – Нам тоже, – ласково произносит Херт. – Всегда рады помочь друзьям коллеги. Все происходит как-то слишком быстро. Цицерон и глазом моргнуть не успевает, как повозка вампиров и они сами перемещаются к Черной Двери, а потом чета скрывается внутри погоревшего Убежища. Трем Темным Братьям только и остается что следовать за ними. – Там ведь все уже потухло? – уточняет Херн. – Похоже на то, – отзывается Арнскар. – Правда, камень по сию пору не остыл. Вампир кивает, и они с подругой, сопровождаемые Оттаром, направляются к завалу. Некоторое время они просто смотрят, потом Херт оборачивается к Братьям: – Чтобы разобрать тут все и обеспечить безопасный проход к дальним рубежам этого грота, потребуется две бригады рабочих и пара недель, это как минимум. Даже мы не справимся вдвоем. Цицерон мотает головой и тычет пальцем в сторону: – Нет, нет. Цицерону нужно попасть в мол… в одну комнатку, по правую руку отсюда. Тот участок не очень засыпан. Нужно только приподнять обломки… Вон, пусть Херт и Херн сами удостоверятся. Арнскар использует один из своих свитков с Магическим Светом, и вампиры, приподнявшись на цыпочки, осматривают фронт работ. – Ну… Может и получится, – роняет Херн. – Я и впрямь вижу какой-то ход возле той лужи. И он даже не завален ничем, только подтоплен. За считанные минуты он и Херт развивают кипучую деятельность. Братьям Тьмы вежливо предлагается не лезть под руку, и поначалу они устраиваются в бывшем кабинете Астрид, но позже поднимаются на свежий воздух – в подземелье почти нечем дышать, да еще воняет чем-то мерзким, видно, остатками горючего, которое привезли враги. Цицерон все-таки прихватывает с собой брошенный раньше череп Арнбьорна-волка. Вампиры снуют из пещеры к своей телеге и обратно с какими-то деревяшками, потом застревают внизу не на один час. Ближе к вечеру появляется Херт и говорит: – Кажется, готово. Но учтите, времени мало, не уверена, что наши подпорки будут выдерживать такой вес долго. Цицерон галопом несется по лестницам вниз и видит Херна с факелом у завала. Камни отодвинуты в стороны, а проседающий потолок подперт деревянными балками. Сверху то и дело сыплется пыль, и со всех сторон слышны довольно устрашающие звуки – потрескивание, шорох и какой-то стук. – Прошу, – делает приглашающий жест вампир. Цицерон ныряет в низкий проход, за ним, с небольшой заминкой, Арнскар и, почему-то, Оттар. Последний бормочет что-то опасливое себе под нос, но все равно следует за «родичами». Не обращая внимания на воду и грязь, Цицерон подбегает к проему и запрыгивает на лестницу, что ведет вверх, к молельной комнате. Здесь ему приходится притормозить – на ступеньках развалилось нечто, бывшее раньше человеком. Труп сильно изуродован, обуглен, и от него исходит сильный смрад разложения – в конце концов, бедолага скончался, наверное, больше двух недель назад и провел все это время в относительном тепле. Подоспевший Оттар морщится, склоняясь над останками, и говорит: – Это еще кто? Цицерон делает пируэт и присаживается на корточки рядом с покойником. – Хм-м. Кто бы это ни был, он так разволновался во время атаки на Убежище, что потерял голову. В общем, трудно сказать. – Вдруг он замечает внизу, у подножия лестницы, какой-то предмет и спархивает к выходу. Через мгновение он демонстрирует почерневший и согнутый некой силой клинок и произносит: – Поправка. Цицерону кажется, что это Назир. Меч очень похож на его. Оттар не удерживается от удовлетворенной улыбки, а Арнскар, прежде безмолвно наблюдающий, спрашивает: – Вы заметили, как тут холодно? Оба его Брата разом подбираются. Цицерон отшвыривает негодный скимитар и отмечает, что у всех присутствующих живых и впрямь едва пар изо рта не валит. Он взлетает вверх по лестнице и вбегает в молельню. Здесь темно хоть глаз выколи, но его уже нагоняют Арнскар и Оттар с факелами, которые разом замирают на пороге. В молельной комнате уже даже не холодно, а прямо-таки морозно. Очевидно, что пожар бушевал и здесь – кое-где видны черные пятна сажи, – но быстро закончился, и теперь все поверхности вокруг покрыты толстым слоем инея. Гроб Матери Ночи, также облаченный в ледяной панцирь, не стоит, а лежит у постамента под разбитым вдребезги витражом, куда его водрузили по приезду, но выглядит совершенно неповрежденным. Цицерон оборачивается к своим спутникам: – Ну что, неверующие? Как вы только посмели сомневаться в могуществе нашего Отца Ужаса и Его возлюбленной Темной Матроны? – Я никогда не сомневался, – качает головой Арнскар. Зато Оттар, на чьей физиономии выражение скептицизма сменяется почти испуганной миной, упрямо что-то бубнит еле слышным шепотом, но Цицерон уже почти чувствует себя отомщенным. Правда, только почти и только себя – о воздаянии Матери речи пока не идет. – Вперед, – командует он, – нужно доставить нашу Матушку на свежий воздух. Никто из них не догадался захватить веревку, и потому приходиться действовать только при помощи рук. Всеми правдами и неправдами ледяной и жутко тяжелый саркофаг выкатывается на лестничную площадку, не удерживается наверху и скользит вниз по ступенькам. А затем вылетает прямо во тьму полуобвалившегося грота. Цицерон со скорбным воплем мчится следом. При помощи Арнскара и теперь помалкивающего с серьезным видом Оттара он извлекает саркофаг из грязи, и вместе все трое тянут его к проходу, разобранному вампирами. Те ждут с другой стороны и даже помогают поднять вместилище тела Матери Ночи к выходу. Наконец, гроб покидает поверженное Убежище, и Цицерон, теперь нимало не сомневаясь в своем праве приказывать, велит закрыть Черную Дверь. На сей раз навсегда.***
– Сейчас Цицерон должен остаться с Матерью Ночи наедине, – уведомляет он окружающих. Вампиры безмолвно покидают низину, уводя в поводу лошадь, запряженную в разгруженную телегу. Их примеру следует Арнскар, а Оттар, уже вернувшийся в прежнее расположение духа, противно ржет. – Не буду вам мешать, – ухает он. – Милуйся тут со своими костями, сколько влезет. Он нагоняет остальных, уже выбравшихся из оврага, и вся компания, кажется, двигается в сторону дороги. Цицерон выжидает, пока они не скроются, а потом склоняется над уже подтаявшим гробом. Некоторое время он мнется, страшась увидеть тело Госпожи в плохом состоянии, но, наконец, решается. Едва он прикасается к металлическим створкам, как заговоренные замки щелкают, и Хранитель открывает дверцы. И замирает в изумлении. Внутри не одно, а два тела. То, что внизу – знакомые всеми складочками и морщинками останки Темной Матроны. Сверху на священных мощах распростерся, словно обнимая их, непотребного вида обгорелый скелет. Костяк очень маленький, взрослому человеку или меру он принадлежать никак не может. Цицерон, пораженный таким святотатством в самое сердце, не может ни пошевелиться, ни издать какой-либо звук. Он все еще пытается побороть столбняк, когда обугленные кости начинают двигаться. Наново оцепенев от шока – и страха, чего уж там, – Хранитель видит, как маленький скелет разжимает объятья, упирается в дно саркофага и встает на неверные ножки-палочки. Оскаленный череп, покрытый остатками обгорелой плоти, поворачивается к нему и шипит: – Цицерон. Поименованный шут скорее угадывает свое имя, чем разбирает – дикция у ходячего набора костей ужасная, хотя между покрытыми сажей рядами зубов, украшенных крупными клычками, мелькает бледно-розовый язык. Выходит, не все еще сгорело. – Что?.. Кто?.. – Это же я, Бабетта. Не узнаешь меня, миленький? – Бабетта?.. Значит, мелкая кровососущая тварь уцелела при пожаре. Хм… Ну как уцелела… Цицерон обретает голос и напускается на нее: – Да как ты только посмела прикоснуться к Ее телу, дрянь?! Никто кроме Хранителя не имеет права дотрагиваться до мощей Матери, а всяким нечистым отродьям Молаг Бала это и подавно запрещено! – Мне больно, Цицерон. Помоги. Цицерон скрежещет зубами и выхватывает кинжал. В виске тут же поселяется почти забытая мигрень, отчего он вынужденно убирает клинок обратно в ножны и раздраженно хмурится, чувствуя, как боль уходит: – Чем тебе помочь? Цицерон не лекарь, да и разве таких, как ты, пользуют целители? – Я должна поесть. – Ну так иди и жри! – Я не могу охотиться в таком состоянии. – Проклятье!.. – Цицерон сдвигает попорченный колпак на затылок и говорит уже обычным своим «шутовским» голосом: – Пусть Бабетта спрячется где-нибудь тут пока, а Цицерон приведет помощь. Кошмарный клыкастый оскал становится чуточку шире – Бабетта улыбается, а потом ковыляет к крохотному черному прудику, скрытому под сенью деревьев. В сумерках черный костяк быстро сливается с мраком ельника и делается невидимым. Цицерон ежится, осматривает тело Матери Ночи и приходит к выводу, что оно не пострадало за время их разлуки, после чего закрывает створки гроба, мысленно извиняясь перед Госпожой за нерадивость, слабость и неуместную гордыню, побудившую его так не вовремя сбежать из Убежища. Затем отправляется искать своих Братьев и помощников. Все четверо стоят у выведенной из лесу на тракт повозки. Цицерон, запыхавшись, голосит: – Скорее, скорее, Цицерону нужна помощь! – Ну чего еще? – закатывает глаза Оттар, но вслед за Арнскаром послушно топает обратно в лес, оставляя вампиров с лесопилки в обществе их лошади. Цицерон и его Братья возвращаются в овраг. – Ну, что за помощь? – спрашивает Оттар. – Опять эту домовину переть? Насосался с ней уже? Белеющее во мраке лицо Арнскара искажается неодобрительной гримасой, но Оттару все нипочем. – И это тоже, но позже, – отзывается Цицерон, пропуская грубости мимо ушей. – Видите ли, оказалось, что неким чудом, ниспосланным Ситисом, в пожаре уцелела и одна из наших Темных Сестер… – Астрид?! – вскидывается Оттар, позабыв весь свой грязный юморок. – Разве брат Оттар не уверял сам, что Астрид не было в Убежище в момент нападения? Нет, не Астрид. Другая Сестра, самая маленькая… – Оттар недоуменно хмурится, а взгляд молчащего Арнскара делается пронзительным. – К сожалению, огонь сильно ей навредил, и теперь бедняжке требуется специальное лечение, которое, впрочем, довольно легко обеспечить… Цицерон не успевает закончить, когда Арнскар вонзает свой нож с широким лезвием в позвоночник Оттара чуть повыше поясницы. Тот, издав короткий вопль, валится лицом вниз и шарит слабеющими руками по земле, безуспешно пытаясь подняться. Спинной мозг перерезан, оттого ноги уже не действуют, а онемение распространяется все выше, хотя человек еще жив. Для закрепления результата Арнскар наступает пяткой поверженному промеж лопаток и с силой давит. Под хруст позвонков и хрип одноглазого, Цицерон краем глаза видит выступивший из прудика черный пошатывающийся силуэт и говорит: – Цицерон имел в виду не совсем это, но и так тоже неплохо. Арнскар пожимает плечами. – К этому все и шло. К тому же мне не хочется скармливать ей Кочерыжку.***
Оттар все еще жив, когда чудовище начинает питаться, и Цицерон быстренько отворачивается к саркофагу Матери, стараясь игнорировать звуки за спиной. Впрочем, Арнскар не разделяет его отвращения, с любопытством наблюдая за процессом. Цицерон, поразмыслив, решает, что за ним нужно приглядывать в будущем. Среди Темных Братьев во все времена хватало садистов, и почти всегда они были нестабильны и опасны для своей Семьи. Сам Цицерон как полагал раньше, так и теперь считает, что жертвы Ситису следует отправлять чистыми, по возможности без особых мучений. Если, конечно, они шута не слишком злили перед смертью. К полуночи, когда Мессер и Секунда поднимаются высоко над лесом, Бабетта заканчивает пиршество – и лечение. Она выпрямляется во весь свой ростик, вытирает лицо от крови и кусочков плоти руками (напрасный труд, ведь ладони покрыты тем же самым месивом) и довольно смеется – будто колокольчики звенят. – Спасибо, Цицерон, на тебя всегда можно положиться. – Она переводит желто-оранжевый сияющий взгляд на Арнскара: – Ну и, конечно, отдельная благодарность тебе, маленький. Тот почтительно склоняет голову. – Невежливо пригласить гостей в свой дом, а потом не поделиться с ними едой, – раздается голос с кромки оврага. Цицерон и Арнскар подпрыгивают от неожиданности и оборачиваются – вверху едва видны два черных силуэта: другие вампиры вернулись в лес, поглазеть, что происходит. Бабетта вздыхает: – Херт. Херн. Какой неприятный сюрприз. Я-то надеялась, мне ваши голоса в бреду послышались, но нет, Ситис все еще наказывает меня за неверие. – Она указывает на почти целиком оголенный окровавленный скелет – все, что осталось от Оттара, чью плоть девочка-вампир переработала и обратила в свою. – Вас, кстати, этот тип пригласил, с него и спрос. Ну и если хотите, можете погрызть его косточки и повысасывать мозг. – То есть довольствоваться твоими объедками? Нет, спасибо. И могла бы хоть ради приличия изобразить радушие – мы ведь помогли спасти вашу святыню. – Как будто вы это сделали из чистого альтруизма. – Бабетта пихает босой ногой останки. – Что он вам там пообещал за помощь, помимо денег? Мясо и кровь моих верных Братьев? Чета монстров помалкивает, а Бабетта кивает. – Так и есть. В общем, убирайтесь отсюда подобру-поздорову, пока я не передумала и не решила подкрепиться еще и вами. – Не так быстро, – вступает Херн. – Твой питательный братец также обещал нам деньги. Вторую часть, если быть точным. За лошадь и телегу, на которой он хотел везти этот гроб. Или мы забираем транспорт назад. Бабетта на мгновение растерянно замирает, глядя на саркофаг в сторонке, потом присаживается на корточки у груды костей и шарит в обрывках одежды Оттара. На свет лун появляется какой-то темный предмет, который она без усилий швыряет через весь овраг наверх, парочке вампиров. Тихонько звякают облаченные в кожу монеты. – Вот. Теперь валите. Проклятые твари испаряются, словно их и не было. Цицерон украдкой переводит дух, а Арнскар вздыхает так и вовсе явно. Бабетта бубнит под нос что-то вроде «…проклятые сопляки, надо бы ими заняться потом…», но быстро приходит в хорошее расположение духа и опять скалится в довольной улыбке. – Коли Бабетта теперь в порядке, – ворчит Цицерон, – то пора подумать о новом доме для Матери Ночи и Ее уцелевших детей. – Верно, верно. – Бабетта кивает. – Но, как я понимаю, ни у кого из нас теперь нет денег. Темное Братство переезжает в новое Убежище, а переезд всегда дорог. – Вообще-то, у меня есть еще запас… – задумчиво произносит Арнскар. – Только он в Фолкрите. – Полагаю, и у этого мяса тоже золото в копилке имеется. – Бабетта вновь пинает скелет. – Астрид щедро делилась доходами Семьи со всеми Братьями и Сестрами. Ты знаешь, где он жил? – Да. – Отлично. Значит, тебе придется вернуться в Фолкрит ненадолго. Только учти, тебя не должны заметить. Арнскар кивает. Одежда на нем изначально темная, но он еще натягивает капюшон на светлую шевелюру и затягивает так, что видны одни глаза. Цицерон, молча наблюдающий, вздрагивает от неожиданности – верхняя часть лица юноши до боли напоминает кое-кого. Когда Арнскар исчезает во тьме между деревьями, шут бормочет: – Так-так, сука-то, похоже, принесла щенка. Бабетта хохочет во все горло: – Ты только сейчас понял? Цицерон передергивает плечами, а вампирша, унявшись, оглядывает себя и тянет: – Н-да уж. Я не могу путешествовать в таком виде. Голый ребенок в компании двоих взрослых мужчин, один из которых – шут, всяко будет привлекать внимание. Кажется, Арнскару придется потом еще раз наведаться в Фолкрит… – Чтоб купить одежду на Бабетту? – фыркает Цицерон. – Да-да, молодой стражник-сирота, которого в городишке всякая собака знает, без жены, детей и братьев-сестер конечно не привлечет к себе внимания, приобретая такое. – Хм. Верно. Готова выслушать твое предложение. Цицерон вздыхает: – Пусть Бабетта для начала отмоется от крови и потрохов Оттара хотя бы вон в той луже. А потом пусть поднимется вон туда, к палаткам. Цицерон найдет ей кое-что.***
Когда мокрая и по-прежнему неодетая Бабетта приходит в маленький лагерь, где Цицерон с Арнскаром дожидались возвращения Оттара, ее уже ждут кусок холстины в качестве полотенца и чистая рубаха, найденные шутом у той самой палатки в Придорожных руинах – так, по словам Арнскара, местные называют тот курган на другой стороне дороги. Девчонка тщательно вытирается, уделив особое внимание голове, которая, впрочем, теперь не может похвастаться роскошными кудрями – предмету зависти Габриэллы и даже самой Астрид (Цицерон как-то видел, как та алчно пялилась на пушистую головку низкорослой Сестрицы). Ну ничего, еще отрастут, думает он, пока Бабетта облачается в обновку и подпоясывается тонким кожаным ремешком. – Где ты взял это барахло, мой любезный Хранитель? – спрашивает она, обнюхивая ворот рубахи. – Цицерон нашел их в одном покинутом шалаше недалеко отсюда. Их хозяин так и не вернулся. – Хозяйка, – поправляет Бабетта и усаживается на походную постель Арнскара, стараясь держаться подальше от маленького костерка, который Цицерон подкармливает сучьями. – Ладно, пока сгодится. Полагаю, у тебя есть вопросы, Хранитель? И главный из них: как только мне могло прийти в голову забраться в гроб Матери? И еще: почему он передо мной раскрылся? Ответ один: Она велела мне спрятаться в Ее вместилище и заснуть на время. Она же и дорогу к Себе открыла. Цицерон вскидывается: – Что?! – Бабетта кивает. – Тогда… Тогда назови Связующие Слова! – Ты не понял, Цицерон. Я не Слышащая. Мать Ночи не говорит со мной напрямую. Но Она подает мне знаки иным способом… как и тебе, полагаю. Например, Она показала мне, как умерла Астрид. Тогда я думала, это один из моих обычных кошмаров, но похоже, я видела реальность. Еще в нужный момент Она послала мне видение, как я ложусь в Ее саркофаг и обнимаю Ее тело. Немного погодя, опять во сне, я увидела, как одноглазый хахаль Астрид торгуется с двумя погаными пиявками с Полулунной, а еще Мать показала мне его мысли. Ты мог себе представить, что этот жалкий говнюк сам захочет стать главой Темного Братства, и для того придумает присвоить себе Ее гроб, хотя сам не верит ни в Мать, ни даже в Ситис? – Цицерон в изумлении таращит глаза. Звучит, как наитупейшая из шуток, и Бабетта понимающе хмыкает: – Знаю. Это смехотворно, но так и было, судя по всему. Иначе отчего он, по-твоему, вдруг решил помогать вам с Арнскаром? Цицерон почесывает затылок. То, что Оттар так быстро сменил гнев на милость, в свое время показалось ему странным. Но если это убожество и впрямь решило, что сможет легко и просто присвоить Братство, то многое становится понятным. – М-да, Цицерон давно живет на свете, но до сих пор люди способны его удивить. – Он умолкает на время, а потом спрашивает: – Если Матушка посылает Бабетте видения, может быть, Она сможет и о Контрактах нас уведомлять таким способом? Бабетта досадливо морщится. – Нет, для Контрактов нужны имена и места. Думаю, видениями это просто не передашь. Так что нам придется пользоваться все той же сетью осведомителей, которой мы и раньше пользовались в отсутствие Слышащего. – Да, но сеть эта создана Астрид, которая унесла все контакты связных с собой в могилу! – Позволь, дорогой Хранитель! – Бабетта выпрямляется на спальнике. – Авторство принадлежит не одной лишь Астрид, мы в Убежище все приложили к этому руку, и я – побольше других! Так что не волнуйся, если не все контакты, то большинство – вот здесь. Она указывает на свою куцую голову. На некоторое время устанавливается тишина. Цицерону она живо приедается, он достает череп Арнбьорна и разыгрывает сценку, в которой шут пискляво выступает за Астрид, а костлявый оборотень – за самого себя. Озвучивает его, понятное дело, тоже Цицерон. Сюжет крутится вокруг супружеской неверности. Бабетта непочтительно хохочет. Цицерон вспоминает, как девчонка еще не так давно преклонялась перед покойной главой Убежища, и в мыслях с укором качает головой. Впрочем, чего еще ждать от этого отродья? Спектакль заканчивается. Цицерон тщательно упаковывает череп вервольфа в свободный мешок, а потом садится ковырять палкой в углях костра. – Мальчик знает? – вдруг спрашивает он. – Знает что? А-а… – Бабетта щурится, как довольная кошка. – Нет, не думаю. Астрид старательно скрывала их родство ото всех, включая его самого. – Но не от Бабетты. – Бабетта догадалась. Прямо как Цицерон. А еще Бабетта кое-где пошарила и узнала подробности. – Она берет паузу, но вдруг не удерживается и прыскает: – Знаешь, я думаю, что он еще и ее брат! – Ну, все мы Братья и Сестры через Темную Матерь… – Нет, дурачок, ты не понял. Брат по крови. – Но… Цицерон думал… – Да, она его родила. Но отец у них скорее всего один, понимаешь? Цицерон кривится и с отвращением отшвыривает палку. Бабетта хихикает: – По крайней мере это объясняет, отчего Астрид так жестоко расправилась со всеми своими родственниками, особенно с папашей, а еще – почему они с мальчишкой так сильно похожи. – Цицерон считает, что это все бабеттины домыслы. – Как знать, как знать… Время движется к рассвету. Бабетта недобро поглядывает на светлеющее небо и просит плащ или еще что-нибудь этакое, чтоб прикрыться. Цицерон находит среди пожитков Арнскара шерстяное покрывало, девчонка выхватывает ткань и набрасывает на плечи с запасом, чтоб потом можно было накрыть голову. Потом они берут веревки и спускаются в овраг, чтобы обвязать ими гроб и вытянуть из низины. После тянут его к ближайшей обочине дороги, где ждут телега и лошадь, причем большую часть работы выполняет Бабетта. – Нельзя везти его прямо так, – говорит Цицерон, когда они, загрузив саркофаг в повозку, отдыхают, прислонившись к бортам. – Во время прошлого путешествия Цицерон заколотил его в ящик. – Знаю, но у нас ведь пока нет такой возможности. Прикроем его чем-нибудь временно… Ну хоть той шкурной палаткой. Бабетта остается караулить, пока Цицерон переносит вещи из лагеря к телеге. В самую последнюю очередь он приводит маленькую кобылку Арнскара и привязывает ее к бортику. Двуколку приходится оставить в лесу – две повозки, по мнению Цицерона, перебор. Сам Арнскар возвращается уже на рассвете. Он идет прямо по дороге, не скрываясь, и помахивает увесистым мешком в такт шагам. – Ого, уже все готово? – удивляется он, завидев шута и девчонку возле груженой подводы. – И вы даже Кочерыжку не забыли? – Не забыли, она ведь такая милая, – улыбается Бабетта, поглаживая лошадь-коротышку по шее. – Хорошо, что мне не пришлось съесть ее. Я хочу поставить ее под седло, ты не против? Она как раз подходящего роста. – Не против, хотя она больше к двуколке привыкла. – Арнскар оглядывается назад. – Так… в общем, со стражей я распрощался насовсем, сказал, бабка моя померла, на ее хуторе хозяевать надо – почти не соврал. Короче, можем отправляться. Цицерон и Бабетта забираются в кузов, а Арнскар, вручив им мешок с деньгами, залезает на козлы, подбирает поводья и пускает лошадь шагом. Лес медленно ползет по сторонам, и Цицерон, не спавший толком больше суток, задремывает – в конце концов, он давно не двадцатилетний юнец и подавно не вампир, чтобы без проблем сносить такое. Будит его вопрос Арнскара: – А куда мы, собственно, направляемся? Пока шут моргает спросонья, Бабетта бодро отвечает: – В Данстар. – Когда Цицерон в досаде прожигает ее взглядом, девчонка набрасывает покрывало на голову и опять проказливо улыбается: – Не ты один любишь читать архивы, Хранитель. Повозка медленно движется на север, пока солнце поднимается над западными рубежами владения Фолкрит. Арнскар, не оборачиваясь, опять нарушает молчание: – Кажется, я догадываюсь, кто это сделал, хотя даже и не верится… – О, я знаю наверняка, кто, – беззаботно отзывается Бабетта. – Но сейчас нам не нужно об этом думать. Наши враги считают Темное Братство мертвым, пусть так и остается как можно дольше. Цицерон щурится, глядя на нее, а Арнскар на сей раз не выдерживает и оборачивается, его лицо пылает праведным возмущением: – Но мы же не можем просто спустить им это?! – Конечно же нет. Но сейчас еще не время. Нам нужно снова встать на ноги. Разумеется, это может занять много лет, но однажды мы будем готовы. И вот тогда мы поквитаемся. Телегу то и дело потряхивает на камнях, Бабетта размышляет вслух, но себе под нос, где бы надыбать новую древнюю урну для коллекции взамен погибшей в Убежище, лошади мерно стучат копытами, и Цицерон вновь начинает клевать носом. Малая тьма накрывает его с головой, и шут засыпает на груди у своей Матери.