Так прошло три дня. Большую часть времени капитан спал, не тратя силы, просыпаясь лишь по требованию организма. Санчо и Диего появлялись мало, всего раз казначей обмолвился, что несколько раз прошлой ночью на корабль пытались проникнуть посторонние, которых выпроваживали дозорные солдаты ночной вахты. Разок случилась стычка, которую Ольха благополучно пропустила. И хорошо, наверное, иначе бы девушка непременно заволновалась.
Три дня прошли для нее на редкость мирно и скучно. Из каюты Ольха, как и обещала, никуда не выходила: боялась, что Айвэн и сам откажется лежать в постели, а это замедлит заживление раны. А заняться ведунье было абсолютно нечем: сидеть на балкончике в обнимку с миской с фруктами быстро надоело, а когда Ольха со скуки пробовала порисовать, то вышел такой ужас, что девушка поскорее от него избавилась, чтобы не позориться. В общем, все, что оставалось ведунье — дремать, бродить по каюте да сидеть на балкончике. Но, по крайне мере, за эти три дня рана Айвэна затянулась и теперь грозила неприятностями, разве что если по ней снова попадут.
Ее усилиями рана затянулась, приведя в который раз в изумление сеньора Родригеса. Тот все порывался у Ольхи выведать, в чем секрет ее настоек, хотя признался, что состав вызнать пытался. Разумеется, ни слова о способностях ворожеи Айвэн не произнес, да и как объяснишь, что та не совсем человек?
Наконец на четвертый день с прихода в Чивитавеккья, утром, после завтрака, собрав припасы в дорогу, с «Элизамари» сошел отряд. Офицеры Айвэна остались на корабле, а он сам и Ольха в сопровождении десятка матросов выдвинулись в город быстрой рысью, кое-где и галопом по самой короткой дороге. Выехали на север, лишь потом, когда город исчез из вида, убедились, что никто за ними не следует, и выбрались на дорогу, ведущую в Рим. Вынужденное безделье наконец подошло к концу, хотя, по правде говоря, после всего произошедшего Ольхе было немного страшно покидать корабль, так что она старалась держаться поближе к Айвэну. А уж пока они неслись по городу — и вовсе дергалась чуть ли не от каждой тени, отчего изящная гнедая кобыла под ней и сама начинала нервничать, то и дело норовя свернуть куда-то в сторону и не слушая поводьев. За городом ведунья вздохнула свободней и наконец взяла себя в руки, то есть призвала кобылу к порядку, заставив ее бежать ровно и не отставать от коня Айвэна. Сама ворожея тут же завертела головой по сторонам, рассматривая пейзаж.
Италия всегда была гористой страной, хотя последние десятилетия сравняли все красоты. Вернее сказать, так случится несколько столетий спустя, а пока дорога, которая когда-нибудь станет асфальтированной трассой, бежала параллельно берегу на юго-восток.
Отряд поторапливал лошадей, но не слишком, чтобы не утомить животных раньше времени. Однообразие убаюкивало, как вдруг оказалось прервано внезапной негромкой командой Айвэна, велевшего подняться по холму, за который поворачивала дорога, после чего затаиться между еще двумя подальше. Солдаты, очевидно, знали, зачем это нужно, а потому, двигаясь прежним ходом, один за другим свернули и ушли вперед, где затаились по слову капитана. Вся дюжина лошадей там и встала. Люди спешились.
Девушка и правда начала подремывать, приноровившись к бегу кобылы, когда та вдруг дернулась. Ведунья тут же распахнула глаза, озираясь по сторонам и ничего не понимая, хотя и действуя так же, как все. Лишь когда они все спешились, девушка, не выпуская поводья из руки, другой уцепилась за руку мужчины.
— Айвэн, что случилось? — голос у Ольхи был испуганный, хотя больше от того, что она не понимала, что происходит.
— Показалось, что за нами знакомый «хвост», — вполголоса отозвался тот, смотря на солдата, ползком подобравшегося к вершине холма, на котором и залег. — В Риме тоже не стоит расслабляться: там застать в лабиринте улиц легче легкого.
Наконец дозорный вернулся, сообщил, что дорога чиста, можно ехать дальше. Приобняв девушку, Айвэн усадил ее в седло и вернулся в свое.
— Ой… — только и пискнула ведунья, резко белея, так что на фоне бледной кожи конопушки засияли на носу и щеках как маленькие светлячки. Разом вспомнились и похищение, и араб, и надсмотрщик, что таскал ее за волосы, и обещанные неприятности. Ольха тут же завертелась в седле, нервно оглядываясь по сторонам, а кобыла, вновь чуя нервозность хозяйки, и сама нервно начала взбрыкивать и мотать головой.
Однако дальнейший путь прошел спокойно. Лошадей сильно не загоняли, хотя двигались быстро. Цивилизация все больше давала о себе знать, и вскоре отряд поехал по оживленным улицам. Рим, Вечный город, утопал в обилии дворцов, соборов, фонтанов и площадей. Весь цвет и вся роскошь эпохи барокко оглушали, не давая глазу отдохнуть от вычурных форм.
— Вот оно, сердце искусств и мировой славы, — заметил Ольхе ирландец, держась бок о бок с девушкой. И не произнес ни слова, покуда извилистые узкие и широкие улочки не вывели к простому на вид комплексу зданий цвета охры — церкви Святого Петра в Монторио, расположившихся квадратом, образовав внутренний двор.
Айвэн помог спутнице спешиться и, не глядя на остальных, прошел во двор, посреди которого разместился изящное круглое строение — так называемый «маленький храм», посвященный памяти мучеников. Но не он, а сама церковь волновала ирландца. Вступив под светлые арочные своды, расписанные теплыми песочными и солнечными красками, украшенными великолепными колоннами и скульптурами, он оглянулся на Ольху и шагнул налево в сторону от алтаря, к многоцветному рисунку, необыкновенным мастерством изображенному на полу.
Церковь вызывала у Ольхи не меньший интерес, ведунья как и на улице вертела головой, рассматривая церковное убранство. Не то, что бы она не видела ничего подобного раньше, видела, но не таким новым. Она настолько увлеклась, что отстала от Айвэна, опомнившись лишь, когда он сместился из ее поля зрения. Девушка тут же поспешила нагнать мужчину, цепляясь за рукав его рубашки, и с интересом глянув вниз на выложенную из разноцветных камней картину на полу. Пришлось напрячь память, чтобы извлечь из нее информацию о том, что в католицизме принято замуровывать кости выдающихся личностей в пол церквей, а подобные рисунки являются надгробными плитами. Ведунья коротко глянула на Айвэна и склонилась над надгробиями, всматриваясь в надпись на нем.
Ирландец подошел к самому краю вмурованной в пол плиты. Склонив голову, всмотревшись в переплетение узоров, пройдясь взглядом по каждой линии герба, являвшего собой руку, державшую крест, он взглядом скользнул по строкам, написанным на латыни, едва слышно читая их вслух, так, чтобы услышать могла лишь Ольха:
— «Во имя Господа, Лучшего и Величайшего. Князю Рори О’Доннеллу, графу Тирконналл в Ирландии, кои ради католической веры преодолел немало опасностей, равно в войне и во время мира, был верным сторонником и защитником апостольской римской веры. Вынужденный искать защиты, он покинул родину, бывал в Италии, Франции и Бельгии, где видел святые памятники, был оделен исключительной любовью, и честью христианских князей, и отцовской любовью отца нашего и владыки Папы Павла V. Люди католической веры истово молились о его благополучном возвращении; он принес великую боль своему народу и горе нашему городу, умерев преждевременной смертью июля двадцать девятого в год от спасения 1608-й, на 33-м году жизни. Как скоро по тому же пути, дабы разделить с ним блаженство, последовал брат его Катбарр, соратник в опасностях и изгнании, осененный высокой надеждой и верой в лучшее, что красят силу и дух превыше всего; он оставил в тоске и горе товарищей по изгнанию сентября четырнадцатого того же года, на 25-м году жизни. Оба возрастом и смертью последовали за первенцем, принцем Хью, коего, помыслами благочестивыми радевшего о католической вере и пути отечества, Филипп Третий, король испанских земель, равно одаряя в жизни доброй волей и заботой в смерти, схоронил с честью в расцвете лет в Вальядолиде, в Испании, в сентябре десятого, в год от спасения 1602-й»*.
К концу чтения голос совсем стих, и мужчина замолчал, не поднимая головы.
Ольха слушала Айвэна внимательно, попутно и сама пробегая глазами по строчкам, благо что в свое время Святослав разным языкам обучил. Когда мужчина перестал читать, ведунья перевела взгляд с надгробия на него — весь его вид показывал, как ему тяжело, как что-то изнутри грызет. Ольха про себя вздохнула: сказать о том, что она вернет кусочек души Айвэну, было очень легко, а вот как это сейчас сделать, она совсем не представляла. Поэтому ворожея вновь вздохнула, уже вслух, приподнялась на цыпочки, протягивая руку, и нежно, мягко принялась гладить шамана по волосам. Помолчала, а потом тихо спросила:
— Тут покоятся не только твой отец, но и его братья? — рука на мгновение замерла, а потом ворожея вновь принялась гладить Айвэна, по-прежнему балансируя на мысочках.
Он тряхнул головой, выходя из раздумий, то, что попало по руке Ольхи, как и ее касаний, даже не заметил.
— Отец и один из его младших братьев, в одной могиле. Старший, первенец из мужчин, похоронен в Испании. Во второй лежит сын друга моего отца. С ним, с другом, отец покинул Ирландию, могила того тоже в здешней церкви, в другом месте, — присев, Айвэн потянулся и тронул ладонью плиту. — Я не помню отца, мне не исполнилось и года, когда мы уплыли навсегда. Ему было всего тридцать три… меньше, чем мне сейчас. В нашем роду редко уходили своей смертью, старость О’Доннеллам не грозила, — он усмехнулся. — Я тоже не нарушил «традиции».
Стоя перед могилой, он ощущал в себе тянущую пустоту, опустошенность, вместе с тем зов крови звучал столь ясно, что хотелось бросить все и немедленно последовать ему.
Ольха поспешно отдернула руку, расстроено закусывая губу: она приняла этот жест за отрицательную реакцию на ее действия. Но ничего говорить не стала, Айвэну сейчас не до того было. Ведунья чуть отодвинулась, печально глядя на мужчину. Что она могла сказать в ответ на его слова? Что на все воля богов и каждому уготован свой путь? Что за короткую жизнь его предки успели воспылать, словно небесный огонь? Вряд ли это бы послужило ему утешением.
— Память — не главное, — наконец тихо проговорила девушка. — Ты можешь не помнить его, но твой отец всегда с тобой и в тебе, его жизнь не закончена с этой могильной плитой.
— Тем незавидней его участь, — обронил Айвэн и поднялся. Закрыл глаза, сделал несколько вдохов-выдохов и продолжил: — Там, на родине, сейчас идет гражданская война. Племянник друга моего отца, Оуэн О’Нил — один из тех, кто хочет вернуть земли, обратив в свою пользу союзничество с монархом чужой страны, — мужчина невесело хмыкнул. — Он делает то, что должен был сделать прямой наследник рода. Выбравший совсем не тот путь, бездарно и бездумно его пройдя.
— Не наговаривай на себя, — Ольха покачала головой. — Ты не отсиживаешься под боком монарха, а сражаешься, но у каждого свое сражение. Оуэн — там, ты — в море, и кто знает, возможно, один из тех англичан, которых ты пускал на дно, стал бы убийцей твоего брата. Не знаю, кто там выбирает нам пути, тот ли Бог, в которого ты веришь, или те, в кого верю я, но они лучше знают, какой путь будет верным для каждого из живущих, что бы на этом пути ни ждало. И пусть мои слова прозвучат глупо, но я уверена, что никто из твоих родственников, тем более отец, не упрекнул бы тебя и не осудил.
Едва заметная улыбка показалась на лице ирландца, замершего, не меняя позы:
— Красивое оправдание, в которое приятно верить. Не оставляющее ни тени сомнения в собственном превосходстве. На самом же деле… На самом деле бесстрашный авантюрист, с чьим авторитетом редко кто не считался, никогда не имел твердой веры в душе ни в себя, ни в Бога. Пирующая во время чумы своего упадка Испания, слабый король, герцоги, растащившие богатства страны, нищета и показная роскошь — я среди этого вырос и год от года навидался. Ты скажешь, что в таком окружении не мудрено потерять веру. Возможно, однако воистину сильный, твердый духом муж не станется глух к зову собственной крови. Та звала меня домой, на родину, я же про себя повторял, что толку с того немного, изменить ничего нельзя. Даже не пытался. В Ирландию приезжал тайно, чтобы увидеть мать. Она ничего не говорила ни о будущем, ни о надеждах, но в ее глазах всегда была заметна печаль. В конце концов, я перестал приезжать, только чтобы не видеть ее, убеждая себя, что прав, равняя в уме борьбу в стремлении вырвать у английского короля уже не потерянную независимость, так хоть защиту от произвола сытых лордов — с разбойными грабежами, обеспечивая чужого монарха-банкрота. Лгал себе, прикрывая показной бравадой и жестокостью, охотно внимая Леону, из года в год твердившему об авторитете и силе, то, что на самом деле скрывалось в душе. Не что иное как страх, недостойный мужчины, тем более наследника героев истинных, — помолчав, он глянул на Ольху и перевел взгляд обратно на плиту. — Нас послали сюда и сейчас, когда изменить прожитый путь невозможно, просто потому, что мой жизненный путь подходит к концу. Все свершилось. Дано время лишь осознать содеянное.
— Ни о каком превосходстве и речи нет, — пожала плечами девушка. — Я говорю о пути, который тебе был предначертан. Ты не исправил бы ситуации, сражайся вместе с О’Нилом, Ирландия ведь и в наше время пыталась вернуть независимость, зато ты встретил своих «дочерей», спас одну из них. Я не пытаюсь открещивать тебя от твоего прошлого, но считаю, что мы попали сюда и для того, чтобы ты сам себя простил, освободился от груза сожаления. Сделанного не воротишь, но и нет ничего хуже, чем лелеять в душе такие чувства. И бояться — это нормально: тот, кто не испытывает страха, превращается в чудовище, теряет человеческий облик, а страх держит тебя за человечность, и нет в нем ничего постыдного, для мужчины тем более. Не боялся бы ты за своих «дочерей» — стал бы защищать их от опасности? Не боялся бы за тебя и твоих родственников твой отец — ушел бы он из страны? Истинные герои тоже боятся, они перешагивают через свой страх, через свои ошибки и становятся сильнее.
— Истинные герои не предают свою кровь, — покачал головой Айвэн, на удивление спокойно высказав самую суть того, что его терзало. После добавил: — Отец, его братья, друзья, союзники — все они шли до конца. Как бы ни угнетали варвары с соседнего острова, ирландский народ никогда не падал духом. Это в нашей крови. Впереди Кромвель, эпидемии, великий голод, еще большее число эпидемий, гибель в пути через океан, войны, восстания, мятежи… до самого двадцатого века. Я не останусь в стороне, когда Ирландия вырвет-таки себе свободу, сделаю то, что был должен совершить при жизни. Но перед отцом с матерью от вины это не избавит. Они надеялись, что их сын продолжит то, что не успел закончить отец.
— А разве ты не идешь до конца? — удивилась Ольха. — Да, твоя судьба меньше связана с твоей родиной, но отступал ли ты когда-нибудь? Сдавался, прекращал бороться, трусливо бежал? Почему ты считаешь, что предаешь кровь, идя по своему собственному пути? Да, возможно, ты ошибался в чем-то, но ты живой человек, и оступаться, совершая ошибки, это не грех, это естественное течение жизни. Мы все бываем слепы, глупы, мы все порой следуем за своими желаниями, но быть человеком не значит предавать свою кровь, идти по своему пути не значит стать позором для родителей. Я уверена, если бы они могли, они бы тебе это сказали, и сказали бы, что гордятся сыном, потому что родители измеряют жизнь детей не по проступкам и ошибкам, а по всему тому хорошему, что они совершают. А ты не можешь сказать, что ты в своей жизни не совершил ничего хорошего. Неужели ты не спасал чьи-то жизни? Не помогал тем, кто в тебе нуждался? Не защищал тех, кто сам не мог себя защитить? Пусть не целую страну, но даже чья-то одна жизни — это целый маленький мир…
Мужчина тихо рассмеялся, притянув к себе девушку и почти сразу отпуская, вспомнив, в каком месте находятся.
— Ольха… Когда Велеслав вернул память и весь жизненный путь предстал заново, то я увидел, насколько неправильно жил. Я не мог себя простить, по крайней мере, не до тех пор, пока со старшей «дочерью» не принял участие в войне за независимость в двадцатом веке. До той поры мне казалось, что я не вправе следовать советам Велеслава и искать мира в душе. Три с половиной сотни лет. О каком своем пути ты говоришь, если прежний помогал прятать трусость под маской гордыни, а от другого я отказывался сам? Возможно, отец и мать одобрили бы и воспитание девочек, и спасение их жизней, и другое случившееся после обращения. Однако то, что было до того, не отменишь. Уж поверь, хорошего там было действительно мало.
Ну вот опять, то шарахается, то вновь ее к себе прижимает. Ольха украдкой вздохнула и скользнула кончиками пальцев по его руке:
— Да пойми ты, каков бы ни был путь — праведный он с самого начала или нет, он такой, какой долж
он. Ты оглянулся назад, осознал, изменился — значит, все правильно, не хорошо, а именно правильно. И пора уже отпустить свое прошлое, успокоиться и перестать корить себя за все, раз за разом воскрешая все это. Ты же сам видишь, что так теряешь себя, что не можешь спокойно идти вперед. Забывать ошибки и проступки нельзя, но можно и нужно учиться на них и жить дальше, уже не совершая их. Ты тратишь себя впустую, хотя мог бы простить себя и уделить все внимание тому, что действительно важно.
Айвэн слушал ее внимательно, не без слегка обозначенной улыбки.
— Ты говоришь похожими словами, какими увещевал Велеслав. Все так, и все же до недавнего времени я бы не стал тебя слушать. Я не корю себя за то, что давно стало землей. Жаль одного, — он кивнул на узорчатый напольный рисунок. — Его кровь зовет меня, даже после обращения слышен ее отголосок. Как сейчас. Она взывает к деяниям предков, к их славе, доблести. Быть таким, каким должен был стать. Эта кровь призвала на войну в двадцатом веке, я впервые тогда ей внял. Жаль, что не хотел этого раньше.
— Я же говорила, что ты глупый, — только и вздохнула Ольха, рассматривая лицо Айвэна, а потом, как и он, переводя взгляд на могильную плиту. — И упрямый… Всему свой срок и свое время, значит, так было надо, и ничто не мешает тебе следовать зову крови сейчас, не только ведь в войне можно проявить доблесть и славу.
— Следовать зову сейчас? Когда все уже случилось?
Ирландец пересекся взглядом с девушкой. Признаться, ему приходила в голову данная мысль, он отмел ее за несостоятельностью. Вот теперь ворожея озвучила то же. Будущее изменится еще больше, если не следовать прежнему ходу событий, но ведь зов силен до сих пор… Кто знает, возможно, эта перемена не приведет к весомым отличиям, которые исказят современность до неузнаваемости.
— Вместо Греции мы можем отправиться в Ирландию и присоединиться к Оуэну, — наконец медленно произнес. — Она призывает туда.
— Почему бы и нет? — девушка чуть склонила голову набок. — Ведь тебе же самому хочется этого. И если кровь зовет тебя в Ирландию, так поплыли туда, — ей так все равно было куда плыть, в Грецию ли, в Ирландию ли, она хотела помочь Айвэну и, если участие в войне поможет ему, то и она туда отправится, не задумываясь.
Тот помолчал, некоторое время всерьез обдумывая слова ворожеи.
— Не знаю, будет ли это правильным выбором… — наконец отозвался. — Так и сделаем.
Только сейчас, оглядевшись, мужчина заметил, что в церкви стоит странная тишина. За все это время никто не помешал их беседе, хотя в отдалении, безусловно, бродили люди, однако никто не подошел, несмотря на заметность разговора.
— Пойдем, время позднее, — он коснулся плеча девушки и кивнул на выход. — Утром тогда вернемся и приготовимся к отплытию.
— М-м-м, Айвэн, — Ольха смущенно потупилась, теребя манжету, — а мы… — она запнулась, еще раз взвешивая, стоит ли просить сходить на рынок. Хоть все и решено, возможно, и правда не стоит задерживаться и тратить время на всякие пустяки. С другой стороны, она же ведь не просто поглазеть на товары, а купить травы собирается. — Ну, то есть я бы хотела рынок посетить, может, удастся найти травы какие-нибудь для настоев, они бы пригодились, — естественно, помимо трав бы еще очень пригодились и другие мелочи, вроде расчески и какой-нибудь ленты на смену тем, что у нее были, но об этом Ольха заикаться даже не стала.
— Тогда сходим перед отъездом, раз надо, — улыбнулся Ольхе ирландец, и они вышли.
***
Ночью в гостинице ворожее привидился сон. Едва закрыла глаза, как увидела темную гладь ночного моря, лодку, корабль вдали от берега. У бортов, со стороны, смотрящей в сторону земли, толпились люди — немного, человек десять. Среди них выделялся широкоплечий светловолосый мужчина лет немногим за тридцать, державший на руках ребенка чуть меньше года от роду. Рядом стоял грузный брюнет в окружении соратников. По богатству одежд и не составляло труда догадаться в аристократическом происхождении этих двоих.
— Смотри, сын, смотри внимательно, — говорил светловолосый на языке, которого Ольха не знала, но сейчас понимала. — Однажды мы вернемся домой и заберем то, что наше испокон веков. Запомни хорошенько эти берега, Аэд, сын О’Доннелла. Твоего отца не покидает уверенность, что тебе выпадет немаловажная роль в истории освобождения Эйре. Пусть не сейчас — твое время придет…
…Ольха проснулась как от толчка, но глаз открывать не спешила. В голове все еще звучал отголосок странного и в то же время понятного языка, а картинка перед глазами стояла ясная и четкая. Девушка уже давно не видела столь красочных снов, а потому старалась удержать его, даже толком не вникая в смысл, лишь сильнее жмурясь и пытаясь зарыться носом в удивительно твердую подушку. Правда, ведунья помнила, что, когда они с Айвэном ложились спать, подушка была самой обычной, нормальной. Про себя вздохнув, Ольха все же приоткрыла один глаз, потом второй, рассматривая щеку, ухо и какую-то часть волос шамана, чье плечо она использовала вместо подушки. Девушка последовательно покраснела, потупила глаза, а потом выкрутилась из его объятий, садясь и смущенно косясь на спящего.
«Ну вот, опять, и почему я все время верчусь? — покаянно подумалось Ольхе, которая уже представила себе, как во сне могла задеть только-только зажившую рану Айвэна, правда, мысли тут же уплыли в несколько иную сторону, взгляд зацепился за спутанные пряди, напомнив, что расческа нужна не только ей. — Стоп, а он вообще когда-нибудь расчесывался?» — ведунья попыталась вспомнить, было подобное или нет, не вспомнила, зато вновь вернулась мыслями ко сну. Попыталась было повторить вслух, то, что в нем говорилось, но язык заплелся на первом же слове.
«Приснится же…» — про себя вздохнула Ольха, вновь прикрывая глаза и восстанавливая в памяти подробности сна.
Вопреки обыкновению, почти сразу открыл глаза и мужчина. Несколько мгновений смотрел в потолок, потом перевел взгляд на Ольху. Выглядел при этом растерянно.
— Отец снился. Я не помню его… Да как тут спутаешь, — привстал, садясь на постели. — Ольха, я больше не слышу зов крови.
Девушка удивленно склонила голову, открывая глаза и глянув на Айвэна:
— То есть, как не слышишь? — простота сказанного ставило в тупик, как и не меньшая простота произошедшего. Как так — ведь Айвэн сам говорил, что очень долго слышал этот зов, а тут раз и все. — И что за сон?
— Не слышу, — подтвердил он, прислушавшись к себе. — Он был похож на тягу, вызывал беспокойство, будто знаешь, что тебя позвали домой со двора, но голоса не слышишь и думаешь, не померещилось ли. Сейчас этого нет, — он пересказал сон, бездумно глядя в сторону окна, нахмурился. — Был ли это ответ на то, что решение плыть в Ирландию неверное?
— Ой, я видела во сне то же самое! — выпалила Ольха, потом спохватилась, задумалась, потом неуверенно повела плечами. — Не знаю… А не может быть так, что ты принял верное решение, потому и зов прекратился? Ты же плывешь на родину, значит, в нем больше нет нужды.
— Может, и так, — согласился мужчина, не удивляясь, что они видели один и тот же сон. — Узнаем, когда прибудем, — он что-то вспомнил и улыбнулся девушке. — Ты, кажется, хотела сходить на рынок?
Может, это и было чересчур легкомысленно, но у девушки мигом все остальное вылетело из головы. Она быстро кивнула:
— Да, травы хочу посмотреть, может, тут что продается и я найду подходящее… — ну или хотя бы просто поглазеть на товары, этого хотелось даже больше.
— Хорошо, сходим, заодно позавтракаем там, — улыбнулся ирландец. Он уже догадался, к чему все идет, и внутренне примирялся с необходимостью принять участие в традиционном женском виде отдыха, вытерпеть долгое время которое сможет не всякий мужчина. Вот и его очередь оценить собственные силы.
***
На рынок, к огромному удовольствию Ольхи, они и впрямь попали. И первое время девушка честно интересовалась исключительно травами и специями, выставленными на прилавках, старательно отводя взгляд от той или иной понравившейся безделушки. Но, когда они проходили мимо лавки с готовой одеждой, взгляд упал на белую рубашку, расшитую серебряными нитями. Естественно, скроена она была по моде того времени, но все равно жутко понравилась девушке, да еще и лавочник, видя заинтересованный взгляд потенциальной покупательницы, бойко затараторил что-то на итальянском. Ольха только руками развела, продолжая, как зачарованная, рассматривать рубашку. Тогда мужчина развернул еще несколько вещей — оказались штаны и жилет, которые бы, по мнению ведуньи, удивительно бы сочетались с рубахой. Естественно, всю было сшито на мужчину, но все равно…
— Айвэн, смотри, какая красота… — помимо воли вырвалось у девушки. Она все же коснулась рубашки, скользнув пальчиком по вышивке на рукаве.
«Надо будет запомнить и повторить попробовать…» — про себя вздохнула девушка, с трудом заставляя себя убрать руку и отвести взгляд, хотя мысленно она уже представляла, как это все на ней будет смотреться.
Лавочник еще больше оживился, нахваливая товар, ничуть не смущенный тем, что ни слова не понял и что чужеземка вырядилась в мужское. На то и чужеземка. Айвэн развернул ворожею к себе лицом, оценивающе окинул взглядом с ног до головы, ничто же сумняшеся взял расшитую рубашку и приложил к груди девушки, потом повернул спиной и приложил с другой стороны. То же самое проделал с жилетом и штанами, прикидывая по росту и фигуре Ольхи. В бедрах последние как раз проходили, поэтому мужчина удовлетворенно кивнул, вернул товар хозяину и что-то кратко сказал на итальянском. Не успела Ольха сообразить, что это было, как почувствовала в своих руках увесистый сверток, сунутый расторопным лавочником, который ирландец тут же отобрал.
— Должно неплохо сесть, — заметил он, перекинув упакованный костюм за спину, продевая руки сквозь завязанные концы, чтобы нести на манер рюкзака. От столь необычного способа переноски лавочник захлопал глазами, спохватился, бросился пересчитывать оплату и принялся зазывать следующего покупателя.
Девушка только и успела, что перевести взгляд на уже пустые руки, а потом воззриться на Айвэна круглыми глазами, выражение которых не успело еще смениться с «примерки» одежды и верчения ее словно куклы для этой самой примерки. На языке вертелся вопрос, а что это, собственно, было, но задать его девушка к счастью не успела, сообразив, что только что самым наглым образом фактически выпросила себе новую одежку. С учетом того, что и травы были куплены на деньги Айвэна, Ольхе моментально стало стыдно.
— Не стоило покупать, — смущенно пробормотала она, когда они двинулись дальше по рядам. — Только деньги потратил…
Айвэн только усмехнулся, благоразумно пропуская извинения мимо ушей. Впрочем, в голову пришел неплохой повод прикрыть смущение девушки:
— Сюда мы попали надолго, так что тебе наверняка хочется обзавестись кое-какими личными вещами, — наклонился он к ее уху. — Той же одеждой. Я, конечно, не против, чтобы ты носила мою, однако, думается мне, из-за разницы в комплекции мало удовольствия в одежде, висящей мешком.
Впрочем, все это моментально было забыто сначала у еще одной лавки, где на этот раз торговали штучками, милыми исключительно женскому разуму. Тут были и брошки, и заколки для волос, и различные щетки-расчески, и безделушки, и флаконы с духами, и даже некоторые предметы женского туалета. Да и толпились тут же тоже в основном женщины.
Взгляд девушки сначала выцепил одну затейливую брошку, потом колечко с недорогим поделочным камешком, но при этом очень милое, а потом Ольха и сама не заметила, как ввинтилась между женщинами, ускользнув рассматривать другие безделушки, напрочь забыв обо всем. Успокоенная совесть тут же впала в блаженную дрему, а сама девушка рассматривала вещи, уже оценивая, что можно будет купить. Причем, выбирая себе щетки для волос, ведунья украдкой покосилась на Айвэна, прикидывая, какая из них не запутается и не сломается в его гриве. Ну, а в остальном девушка полагалась исключительно на собственные нужды. Итогом почти часовой остановки у лавки стали несколько щеток, кусок душистого мыла, несколько разных лент для волос, несколько нижних сорочек под платье, которые Ольха решила использовать в качестве ночных рубашек, узорчатые шпильки для волос, то самое колечко, которое ей так понравилось в самом начале, флакончик легких духов с очень приятным запахом, таким Ольха обычно не баловалась, предпочитая настоящие цветы, но на корабле им взяться было просто неоткуда. Можно, конечно, было купить живые цветы у цветочниц, но ведунья прекрасно понимала, что до корабля она их просто не довезет.
Ее спутник держался стоически, делая вид, что не происходит ничего особенного. Он и сам поглядывал по сторонам, не забывая держаться подальше от подозрительных личностей в толпе, поэтому взгляды Ольхи очень удачно остались незамеченными. Какой-то воришка резко получил по рукам, попытавшись пошарить по поясу казавшейся более увлеченной ворожеи, надеясь найти там добычу. Айвэн что-то сказал ему, и паренек мгновенно скрылся в людской массе. Посмотрев на Ольху, мужчина хмыкнул:
— Пообещал вырвать руки, если попадется в следующий раз.
Они добрались до продуктовых рядов, где, как везде, чего только ни найдешь. Подкрепились там же, на рынке, особенно ирландец был рад шоколадному напитку, который торжественно вручил Ольхе, не отказав себе в удовольствии насладиться выражением лица девушки.
Девушка только вновь вздохнула, чувствуя, что опять чересчур увлеклась и прозевала воришку, и кивнула Айвэну в знак благодарности. Настроение от этого резко испортилось и, поспешно выбрав себе еще несколько необходимых мелочей, Ольха свернула свою покупную деятельность. Этот воришка, может быть, и не вернется, но он тут явно не единственный, если вспомнить быт и нравы людей этого времени. Впрочем, так же быстро настроение вернулось, стоило в руках ведуньи оказаться кружке с горячим шоколадом.
— Не может быть! Настоящий горячий шоколад! — от восторга ворожея перешла на русский язык. — Разве он уже в это время был?! — ответ ее, правда, не особо интересовал, куда интересней было убедиться, что воображение ее не подвело. — Как вкусно! И правда все так, как я представляла, даже еще лучше! — глаза Ольхи сияли словно у ребенка, получившего подарок, о котором она давно мечтала.
— Да, был, — рассмеялся Айвэн, довольный тем, что угадал с сюрпризом. Он тоже перешел на родной для девушки язык. — Завезли в начале семнадцатого века из Мексики, итальянцы первыми наловчились готовить из какао разные вкусности. Так что мы угодили удачно.
Купив еще целую бутыль шоколадного лакомства, хорошенько замотанную расцветшим от восторга Ольхи торговцем, он убрал ее туда же, в тюк на спину, посреди одежды, убедился, что даже от сильного толчка та не разобьется, и приобнял девушку, уберегая от какого-то не в меру прыткого прохожего.
— Все есть, что хотела? — поинтересовался он, по-прежнему по-русски на всякий случай. — Хорошо бы вернуться к закату, ночью в холмах небезопасно.
— Мне даже не верится, — детский восторг все никак не утихал, — я его столько пробовала в разных уголках мира… И никогда не думала, что узнаю настоящий вкус, тем более такой, какой был раньше… То есть… — Ольха смолкла, запутавшись. — Ну ты понял…
Целая бутыль шоколада привела девушку в еще больший восторг, от избытка чувств он и сама обняла она Айвэна, когда тот вытянул ее фактически из-под ног какого-то прохожего.
— Зеркало бы еще, небольшое, — на мгновение задумалась Ольха, — но насколько я помню, тут они еще только огромные и очень дорогие, так что больше ничего и не надо…
Призадумавшись, ирландец с ней согласился.
— Что-нибудь придумаем. Вернемся к гостинице, нас наверняка уже ждут.
Так, придерживая спутницу за талию, лавируя в людских потоках, мужчина вывел за пределы рынка и двинулся узкими улочками, предусмотрительно поглядывая на окна, чтобы не угодить под поток не самых приятных сточных вод. Люди с «Элизамари» ждали в общем зале гостиницы, готовые выдвигаться в путь. Зайдя в кухню и договорившись с хозяйкой, Айвэн вынес большую корзину со снедью, в которой торчали две бутыли вина.
— Наверняка в дороге кто-нибудь проголодается, — улыбнулся он и подмигнул ворожее, явно догадываясь, кто в их отряде самый большой любитель внусностей.
Корзину приторочил один из солдат, тюк с вещами Ольхи ирландец не доверил и пристроил позади себя, хорошенько подергав, чтобы убедиться, что поклажа не свалится где-нибудь по дороге.
