Тёмно-чёрные искры

Витрины магазинов Мотомачи поглощают и без того угасающий свет готовящегося ко сну солнца.    Продавец убирает с улицы непроданные букеты цветов, но прежде у него успевают купить еще один. Цветы — нежно-сиреневые. Продавец просит расплатиться наличкой. Сдачи не надо.   Торговая улица с заходом солнца окрашивается сиренево-синими тенями. Темнеет медленно. Мягкие прохладные сумерки. Там дальше на пересечении улиц замерцали ярко-синие огоньки вперемешку с теплыми желтыми.   Все цвета чуть приглушены, словно через старый фильтр пропущены, заимели иные оттенки. Даже бежевый плащ стал непривычным.   Тонкий флёр, дрожащий над городом, состояние — почти что романтичное, почти что страстное, почти что — лишь для кого-то. Для кого-то двоих.   «Почему ты так смотришь на меня?»   Этот вопрос ёкает внутри, едва теплые пальцы смыкаются поверх чуть холодных, что сжимают крепко букет цветов. Взгляд собственный убегает от чужих глаз, изучает все вокруг, словно хочет разгадать загадку этих сумерек, ибо их точно создали неведомым волшебством, которое водится только в Йокогаме.   Из-под полей шляпы улица выглядит далекой от привычности, но вряд ли бы она стала таковой, если бы не встреча на ее углу.   Загорается разрешающий сигнал светофора, но все еще не дан ответ на возникший вопрос.   Танцует свет фар, разбрасывая тени, зажигаются фонари, витрины еще ярче вокруг вспыхивают, вывески — то красные, то зеленые, то синие… Ветер слегка поднялся. Чуть задевает лепестки цветов в букете. До сердца ему не достать, но там свои ветра с бурных морей.   Отсюда улица Мотомачи, уходящая в сторону залива, казалась заколдованной наступающим вечером; бесконечной; и это самый верный путь.   Аромат цветов, взгляд поверх лепестков, и почему же — ты так смотришь на меня?   В этом есть что-то божественное.   Но пусть она все же однажды закончится. Эта улица. Закончится, чтобы уйти с нее и скрыться от посторонних, затаиться — где никто ничего не увидит, и этого — одного взгляда в чужие глаза.   Витрины остаются позади. Веет прохладой со стороны набережной, из-за линии потемневших морских вод плывут ночные тучки.   «Почему ты так касаешься меня?»   Из окон этой комнаты не видны огни Мотомачи. Цветы стоят в вазе в прохладной воде. Даже сильнее распустились. Их аромат растекается по комнате, как и густая дымка ночи, что нежно укрыла город.   Множество вздохов, наполненных надеждами, каплю беспечными и каплю трагичными. Касания — словно ледяное пламя, кожа покрывается мурашками, под пальцами дрожит пульс — на запястьях точно останутся следы под цвет тех лепестков, что затерялись в темноте комнаты и лишь чуточку освещены уличными огнями.   Поцелуи горячее, чем любой огонь, что бы ни питало его. Страсть, принесенная с собой в эту комнату, рожденная из взглядов, слов, переживаний, прикосновений, ненависти, ошибок, сомнений, противостояния со всем миром, — горячая. Как энергия, что зарождает жизнь, идеальная сила, данная чем-то свыше.   На столе стоит бутылка вина Chambertin Grand Cru из виноградников Domaine Armand Rousseau, винтаж 1991 года, более полутора миллиона йен за не без усилий найденную бутылку. Недавно только доставили. Внутри заточен изысканный вкус пино-нуар. Далекий лишь от того, который можно словить с губ, яростно зацелованных.   Утром придется покинуть эту комнату. Начнут просыпаться тогда улицы. Проснется и улица Мотомачи, где были куплены цветы, что еще свежи, что еще будут стоять пару дней точно.    Но пока они еще дремлют, смущенные, прекрасно трогательные, ко сну укутанные полутьмой.    Дыхание чуть стихает, ритм выравнивается, но иногда сбивается судорожными движениями в желании тепла.    «Почему ты так обнимаешь меня?»    «Почему ты так любишь меня?»