Дети степного волка

Солнце — Солнце, сейчас! Рогим вскинул лук, но моя стрела уже сорвалась. Заяц завис в прыжке, отлетел в сторону от удара и замер. — Здорово стреляешь! — Рогим опустил так и не понадобившуюся стрелу. — Я всю жизнь с луком, а ты — и года не будет, но мне с тобой не тягаться. Восхищение друга, тем более, что врать он не умел, было очень лестно, и я поспешил подобрать добычу, чтобы скрыть смущение. Это был уже седьмой заяц за день. Еще три-четыре — и можно возвращаться. Дичи тут много, охота как прогулка, почти игра. Рогим заметно повеселел, а с утра, когда я пришел звать его в лес, едва позволил себя уговорить. Да и то, если бы мать не выгнала, может, и не пошел бы. Он все еще сильно хромал. Я слышал, как однажды у костра Тами шепталась с Надийрой о том, что скорее всего Рогим так хромым и останется. Но хромота — это пустяки, в седле не важно. Другое дело, что он все еще бледен и слаб. А хуже всего, что сник как-то: на охоту, вот, не дозовешься. И в отряд возвращаться не торопится. А зря. Но в этот раз я не мог отступиться. Вчера к ночи, как обещал, вождь отряд в лес не вывел – слишком узкие проходы для взрослых волков оказались, а мы плохо подготовились. Но к той темной щели, за которой пропасть и дальше - лаз, все же сходили. А после вождь велел там дозоры выставить, стеречь и дважды в сутки докладывать. Гайчи велел, не нам. А своим воинам сказал, что, мол, наш отряд ослаблен боями и Рогим еще болен, мало нас для такого дела. Волки, конечно, смеялись, что Эридар меня отпускать не хочет — парни Гайчи ведь теперь в дальние ходы почти жить уйдут — а он все отшучивался. Но я-то знал, почему так. Из-за Тайрана: раз он смеет ослушаться, значит нет у отряда настоящего вожака, а без сильного вожака нельзя в опасное дело ввязываться. Я знал, и Баларт скоро узнает — Эридар от него ни в чем не таится. А потому лучше, чтобы Баларт от брата узнал, а не от вождя. Мы уже домой собрались, присели напиться да больной ноге Рогима отдых дать, когда я, наконец, набрался духу. — Рогим, возвращайся. Ты — наш вожак, нам худо без тебя. Он усмехнулся только, ногу вытянул, начал больное бедро разминать. Потом повернулся: — Брось, Солнце. Какой теперь из меня воин? Ты и без меня прекрасно управляешься, слышал. Я не стану оспаривать твое право — заслужил. Надийра вот еще каждый день ходит… а я прогнать хочу — зачем ей, красавице, муж-калека? И рот все кривит, ни то улыбается, а ни то слезу прячет. Вот уж чего я никак не ожидал. Разозлился так, как на Тайрана не злился. — Тебе по губам за такое — и то мало! — куртку скинул, напротив встал. — Поднимайся, живо, дурь выбивать буду. Рогим только снизу вверх глянул и вставать не стал. Я со злости видно не подумал, схватил его за рубаху, на ноги вздернуть хотел. А он руку скрутил, вскочил — и носом меня в землю. Едва я успел руку расслабить, не ничком, на бок свалиться, а ноги Рогима своими — в замок… И тут вспомнил, как он только что бедро разминал. Отпустил. А он кулак над лицом занес, но не ударил, напугал только, а потом руку подал. — Ты чего, — говорит, — по ногам не ударил? — У тебя и так рана плохо заживает, бередить еще… Он ничего не ответил, махнул рукой, мол, хватит, возвращаться пора. И молчал всю дорогу. Потом только у самых пещер заговорил: — Нельзя так, Солнце. Жалеть и щадить — нельзя. Глупый ты, хоть и храбрый. Добрый и честный слишком. Я не обиделся. Вот вроде как досадно было, что никто меня не боится, а тут не дрогнуло ничего. Наоборот, даже радость какая-то появилась. Согласился я с другом: — Добрый. И ласковый. Не воин. Вот и возвращайся. Ты — настоящий вожак, Рогим, а я, так, временный. Тайран моей власти над собой ни за что не признает. Он только случая ищет, чтобы вызвать меня, и чтобы я отказать не посмел. — Да уж придется мне Тайрана к ногтю прижать, раз такое дело, — проворчал мой друг. — И еще. Рогим, Эридар все знает. Я не говорил! Он сам догадался, спрашивать стал. Я должен был рассказать — враги же рядом. Рогим кивнул. И улыбнулся, наконец. Только к кострам пришли, Баларт вскинулся: где болтались да почему вдвоем только, когда степняки вокруг бродят! Я промолчал. А чего спорить, если и правда опоздали, не успели до заката. Хорошо Рогим брата сразу в сторону отвел. А потом клинки зазвенели. Значит, Рогим решил боевые приемы вспомнить, ожил и скоро снова во главе отряда станет. После ужина тепло у костра было, весело. Охотники байками потешались, добычей хвалились, а то жен или ребятишек малых звали рядом сесть, приласкать да поцеловать. Эридар уже давно миску свою отставил, но в мою сторону и не глядел, все что-то обсуждал со своими волками. Наверное судил, как со степняками сладить. Я не слушал, даже не пытался. Смотрел только на него, любовался, как он сидит на камне свободно, расслаблено, как говорит, серьезно и значительно — а все замирают. Слушают. На губы его смотрел, на ладони, и невольно вспоминал их на своем теле… так замечтался, что не заметил, как сам вождь ко мне подошел. Чуть за плечо тронул — и за шатрами скрылся. Я только и выдержал, когда он в боковой тупик свернул. Вождь Вечером я огляделся — нету моего Солнышка у костра. И то дело, подумал, девчонке его тоже ласки хочется. И он молодец, не забывает, что муж. То есть — это я потом уже подумал, когда ревность взыгравшую переборол и подавил желание приказать, чтоб нашли его. В первый-то миг уже готов был рявкнуть: «Где?», да вовремя спохватился. И спохватился, и переборол и подавил, но Манору звать не стал. Никого звать не стал, никому рад бы не был. И взглядом хмурым никого не обрадовал бы. Посидел еще у костра, шутки чьи-то слушал. Даже посмеялся, только, кажется, невпопад. Потом поднялся, к шатру пошел — и увидел Солнце, как раз ему миску Тами передавала. Вскоре он и сам пришел, а я как коснулся его, так и забыл спросить, да и незачем оказалось — косы у него мокрые были, видно, к купальне ходил. Косы мокрые и кожа прохладная — как вошел в шатер, он рубаху стянул сразу. Шаг ко мне сделал, а я его остановил. — Стой, — сказал. Светильничек, свежим маслом заправленный, горел ярче обычного. А я сидел у полотнища шатра, опираясь на сверток из шкур и смотрел на мальчика снизу. Он как раз рубаху-то в угол швырнул, а штаны ему, похоже, Тами новые сшила — ладно так на бедрах сидят, любовно. И подарки мои на коже загорелой отсвечивают — золотой плечевой браслет и ожерелье из топазов. И девочка ему камешек какой-то на тонком кожаном шнурке подарила — и откуда взяла? Косы по плечам, и светлые прядки в них поблескивают. И он стоит надо мной, смотрит настороженно, любого слова ждет. И уже, наверно, выдумал что-нибудь: что отошлю сейчас или отругаю за какую провинность. Хотя не ругал же ни разу. Я улыбнулся: — Просто любуюсь. И он расслабился сразу, взгляд отвел, смутился вроде. Потом еще раз на меня глянул, уже лукаво, и за шнурок на своих штанах взялся, распустил, и следующий шаг ко мне обнаженным сделал. Опустился мне сразу на бедра. Распутал шнурок на моих штанах, к губам потянулся. И взгляда больше не отвел, почти до самого конца, когда мы друг в друга вжались плотно… … в следующий вечер я тоже его у костра не видел. И вот же она, его Тами, рядом с Надийрой у костра сидит. Тоже ждет. А его — нет. Подозвал ее к себе да спросил вполголоса: «Где?» Она оглянулась так беспомощно, что я в один миг все успел припомнить — и Тайранову гордыню неуемную, и ревность моих жен, и упертость Маноры вместе с царицей ее и богиней, и уже на все племя рявкнул: «Где?» Сразу вспомнили — заметил кто-то, как он в отнорок боковой уходил. Один. Я туда — бегом помчался, с мечом в одной руке и с факелом в другой, да вслед мне двоих кликнул. Поворот, один, другой — вижу, сидит мое Солнышко на земле, прижимая ладонь к виску, будто боль его мучает. — Что с тобой, Солнце? — а сам на колени рядом с ним упал. Он ладонь отнял — а она в крови… — Упал, — говорит, — поскользнулся. Я его за руки взял, обе осмотрел — костяшки пальцев ободраны до крови. — Кому ты врешь? А он голову вскинул: — Я не вру! Я тут камни таскал! Потому руки ободранные. Не дрался я ни с кем, если ты так думаешь… Вижу, и правда — у стены целая куча камней сложена, у одной и у второй. — Зачем камни-то? Вот тут Солнце мое снова смутился, ответил уже куда тише: — Чтобы сильнее стать. И смеяться мне захотелось и плакать: представил я, как он, уставший за целый тяжелый день, при свете слабенького светильничка от одной стены к другой камни таскает, а потом в купальню идет, чтобы пот и пыль смыть, а у самого, наверно, ноги дрожат. Обнял я его и поцеловал в висок окровавленный: — Ты сильный, Солнце. Ты уже сильный. Каждый день я лекаря спрашивал или сам в шатер к женам заглядывал — узнать, как малышка Альи. Да и сама она после тяжелых родов поначалу не вставала, я уж думал, обеих потеряю. Для моих жен был устроен большой шатер, пол шкурами медвежьими устлан, всем места хватило. Только пустовал он почти весь день — не разлеживались жены, как раньше, быстро их Манора в оборот взяла и к делу приставила. Поснимали красавицы свои вышитые платья и спрятали, надели что поплоше. Если раньше, в стане, моих жен издали видно было: никакой работой они себя не утруждали, все волосы плели, ожерелья примеряли да грудь выше подвязывали, то теперь с другими женщинами наравне потроха чистили и грибы собирали. Только Алья с малышкой и Лийна с годовалой Майри в шатре остались, да лекарь при них подолгу сидел. Неделю Алья не вставала, а после оправилась понемногу. Малышка же все еще слаба была, плакала часто. Я заглядывал, ласково улыбался Алье, и всякий раз вину чувствовал, что вот так вышло, такие испытания ей выпали, и чуть в дыму не угорела, и поход тяжелый, когда ей срок рожать подходил. Жалел ее, а любви к ней как тогда не было, когда в круг ее прошлой осенью вывел, так и теперь. Она полная тогда была, видная, и лицо белое, и руки нежные. Рассказывала потом, что матери ее вечно чудилось, будто у соседей и земли больше, и зерно тяжелее и скотина телится в два раза чаще и все учила дочь, как правильно хозяйство вести. Только скучала Алья и все никак запомнить не могла, сколько меры зерна и тюков шерсти нужно в столицу ежегодно отправлять. А потом, как выстроили их, в том набеге захваченных, я ей сразу глянулся, говорила, ну да и я это заметил. И еще рассказывала, мол, яркая со мной ее жизнь стала, по нраву ей пришлось женой вождя быть. Может, и так. Я слушал, подарками не обделял, звал к себе, но так и не полюбил. А теперь она исхудала, и кожа ее посерела, и волосы потускнели, но не жаловалась и малышку с рук не спускала, даже когда сама не вставала почти. Манора рассказывала — часто по ночам слышала, как Алья колыбельную напевает. Хорошая мать будет. Если выживут обе. Оттого я и навещал часто — уважать Алью начал. Зайду, погляжу, как спокойно она держится — и все думаю, что женщины гораздо сильнее мужчин. Или трудности характер меняют. Зайду, погляжу, улыбнусь, гостинец принесу — и она в ответ спокойно смотрит. А еще лучше — шепнет, чтоб не волновался за них, что справятся они, что все у них хорошо будет. Раз я присел рядом, потянулся малышку погладить — та, вроде, уже чуть окрепла — и Алья ко мне прильнула. Рукой по плечу провела, и вдруг говорит: — Рубаха у тебя рваная, Эридар, оставь, я заштопаю. Я глянул — и правда. У меня рубахи-то всего две осталось, в одной я в ночь нападения на стан сражался, тоже латаная уже была, а вторая вообще Балартова. Через три дня на четвертый, как мальчишки Гайчи в дальние норы ушли, собрались мы все же в лес выбраться да стан врага как следует разведать. Раньше бы надо, да никак не выходило. Пришлось самую узкую щель расширять, чтобы воин с оружием да в доспехе протиснуться мог. Тихо работали, тайно, чтобы ни звука на той стороне слышно не было, оттого и долго вышло. А за день до похода женщины снова праздник затеяли, шептались по углам долго, все что-то выдумывали. Воины у костра уже согрелись вечером, поужинали, а жены по одной, незаметно, ушли. Потом слышим: свирель запела, и видим, возвращаются наши красавицы, в стайку сбились. Идут, улыбаются. И тут звонко так разлетелось: — Ай, не заругают нас мужья за дерзость! — А заругают, то всех сразу — постыдятся! Тут я голос Маноры услышал: — Все жены волков хорошо обычай круга помнят! Пусть теперь волки запомнят другой круг! И вперед выступила. Да не она одна — многие женщины. Я уж даже успел подумать, что они бунт какой затеяли, а потом увидел, как они одеты… Каждая — в мужскую куртку. И только. В мужскую куртку из замши, с узорами и вышивкой, а ноги у всех — голые. И улыбки зато озорные. И снова Манора: — Примите от нас, мужья наши и защитники, эти дары. Сняли они с себя куртки и мужьям протянули, а сами — голышом стоят, в одних повязках набедренных. Смотрю — и Тами со всеми, Солнышку моему подарок принесла, напротив него, полуголая, застыла… И волки мои — на меня во все глаза, привыкли же слушаться. Я поднялся, уже не скрывая улыбку, стянул рубаху, что на мне была, через голову, принял от Маноры дар и обнял ее, к груди прижал: — Знают жены, как воинам угодить! — крикнул. — Пусть будет так — обычай другого круга! Женского! — и в шатер Манору унес вместе с курткой. Но оглянулся-таки — мальчик мой уже целовал Тами. Далеко за полночь она расслабленно откинулась на шкуры, но вскоре снова прижалась ко мне и одеяло на бедра накинула — ночами все холодней становилось. У меня самого глаза уже закрывались, только и успел подумать, если опять про Солнышка разговоры заведет — выгоню из шатра. Не пожалею и выгоню. Но она молчала, только поглаживала меня кончиками пальцев, вздохнула пару раз. Мне подумалось, спит ли сейчас мой мальчик или его тоже так нежат. Пальчиками ли она его гладит или прядкой волос, свернутой кольцом? Или, может, кончиком его же косички? Или не гладит, а бусинки к тем косам вяжет? Вот ведь — сам Маноре вроде как мысленно запретил говорить о нем, но и не думать не могу. — Славная у него девочка, покладистая и заботливая, — все же не удержалась Манора, — будто и не из наших земель. Так. Отвлечься надо. — Ты говорила, сестра у тебя есть, меч Богини. Напугай меня — что за меч такой страшный? — О-о-о, — протянула она, — сколько дней прошло, наконец-то муж меня услышал. — Нет, — улыбнулся я, — я сразу услышал. Просто не боюсь твоих сестер. Она в ответ о мое плечо щекой потерлась. — Ты сильный воин, Эридар. Опытный, хоть и мальчишка, мудрый и осторожный, хоть и дикарь. Но стан твой охраняли плохо, раз враги сумели незамеченными подойти. И не закипай, я тебя не виню. В ту ночь так сложилось, и кто знает, чьими молитвами. Ты хороший охотник и удалой разбойник, волчий вожак. Ходишь в набеги, отлеживаешься в логове с женами. А Химура — с детских лет с копьем в обнимку спит, в набег ножи каждый день пускает, а если отлеживается — то под щитом, когда лук натягивает. Богиня любит, чтоб ее мечи каждый день звенели и заточкой хвалились. — Разве твоя Богиня с кем-то воюет? Ты же говорила — она Мать. Разве может Мать… — Но с ней иногда воюют. Нет, не воюют, дерзят. И, чтобы достойно ответить, она дарит воинский дар своим дочерям, — Манора глянула в глаза, шепнула — Ты же согласен, что у Матери есть тайны, которые она может дочерям передать? — Согласен, — признал я. Колдунью в жены взял, с этим не поспоришь. — Великая Мать смотрит глубоко, и, если увидит в девочке воина — учит ее воевать. Даже если это дочь царицы. — И много у твоей богини… такого оружия? — Достаточно, чтобы давать отпор пиратским кораблям. А ты, Эридар, и твои волки… вас никто не брал в расчет, да и логово ваше лесное трудно было сыскать. Девчонки-воины, подумал я, это может быть интересно! Таких подо мной еще не было. С вечера собрались в поход — знали, что долго идти по пещере, ползти на животе, спускаться в пропасть, хорошо, если к полуночи к степняцкому лагерю доберемся. Ожерелья и всякую красоту, что в волосы вплетали, поснимали — это тебе не охота или набег на деревню, тут не просто тихо двигаться надо, а беззвучно совсем. Воины туго волосы заплели, чтобы за ветви не цепляться, проверили тетивы, ремни, пояса — чтоб не скрипели. Собрались всего-то всемером — и число хорошее, и все какой-никакой отряд. Если из луков, да с умом, то и всемером можно урон хороший нанести. Но нападать сегодня не собирались, лишь разведать. Покуда собирались, я взглядом Солнышку указал, чтобы за мной шел, а сам в шатер свернул. Я мальчика моего с ночи не видел, с праздника женского — как-то само собой вышло, что растянулся праздник наш, едва не до полудня воины отсыпались. Он в шатер ступил, я его за ремень сгреб, к себе привлек, и, конечно, девчонкин запах от одежды и волос услышал. — Не суйся вперед, Солнце — сказал ему в губы, — когда к лагерю подойдем — рядом держись. Нет, не рядом — позади. Глянул он так, что мне стыдно стало. — Ты не вожаком над мальчишками идешь. Лишь дорогу указать. Под моим началом идешь, под началом вождя! Молча слушать должен! — Да, мой вождь, — выдохнул-таки. И взгляд дерзкий отвел. А я не удержался — ладонь ему под рубаху сунул, по животу погладил — а он вздрогнул в ответ и вздохнул. И, конечно, я его сразу на пол стянул, лихорадочно шнурок дернул, да так, что лопнул тот шнурок на его штанах, и вот так, толком не раздев, взял его. Он меня — за шею и к себе, и в губы впился. — Будешь, — судорожно выдыхал я, — будешь… меня… слушать… И каждым движением подтверждал — глубже и сильнее. — Дааа… мой вождь, — стонал он, а взгляд шальной, бредовый. И даже сейчас — я знал, что врет. Не будет он меня слушать. Начнется заварушка — плечом к плечу с другими станет. «Связать бы — подумал я, — связать и лишь рот открытым отставить, чтоб указывать дорогу мог». Лишь несколько минут — и выплеснулись оба… Растрепанный, он приподнялся, штаны свои натянул, тряхнул косами и на ноги поднялся, встал со мной рядом. Вот, теперь от него правильный запах шел, мой. Шли долго, освещая факелами дорогу, я все удивлялся, как же по этим ходам мальчишки каждый день ходили. Факелом, как ни старайся, весь пол не осветить, то и дело камни и даже трещины под ногами, все время приходилось приглядываться. Еще и мыши летучие пищат над головой, а ты иди и гадай, мыши то или какие зловредные духи. Как в колодец спустились, света дневного уже, конечно, не увидели. Зато почуяли запахи влажного осеннего леса, а вышли из пещеры – увидели звезды над головами. И Солнышко, я заметил, засомневался. Зря. Не услышал дыма от вечернего костра степняков. Он — не услышал, а волки почти сразу почуяли, и показывать не довелось. Пробирались по лесу тихо, крались: степняки наверняка дозоры вкруг лагеря расставили. Но мы подобрались близко, залегли на холме, осматриваться стали. Так и есть: девять шатров, полсотни воинов, и некоторые еще коней вываживают, значит, лес прочесывают, весь день по округе скачут. Хорошо — мы с другой стороны горного кряжа. Но — кто знает? — в любой день с моими волками схлестнуться могут. Можно было напасть — прямо сейчас, когда враг не ждет нападения. Можно было. Кого-то бы постреляли, кого-то мечами добили бы. Но и сами из стычки не все бы ушли, а я не мог больше воинов терять! И так слишком много смертей допустил. Отступать приказал, а двоих здесь, на холме, в дозоре оставил, чтоб всю ночь и весь день за степняками следили, вернулись и рассказали обо всем, что в лагере делается. Я бы и сам остался с Балартом, да не с его костями битыми по целым дням в траве прятаться, еще и осенью. — Холм тот далековат, чтобы стрелков на нем расположить, не добьют до лагеря прицельно, — делился я с Балартом, пока назад пещерой возвращались, — а вот ежели сначала перехватить отряды, что по лесу рыскают, а уж потом лагерь расстрелять, да с ближних деревьев бы! Смотри — они укрепились. Ворваться в лагерь, сжечь и порубить их не выйдет, да и не станем мы так-то воевать. А они из-за бревен сами не выйдут, под удар не подставятся. Если же сумеем подобраться и начнем стрелять со всех сторон — и нам в ответ стрелы полетят, и степняки попрячутся за теми же бревнами, нам все равно прорубаться придется. Да ко всему — мы не должны гонца упустить. Этот отряд наверняка нас же ищет, только дай ускользнуть весточке — вся степь на эти скалы навалится, мы вздохнуть не сможем, придется в норах отсиживаться и рыбой пещерной перебиваться. — А если переполох устроить? — спросил Баларт, — медведя на них выгнать или зубра? — Да точно так же из-за бревен стрелами утыкают и все. У меня другая мысль есть. А что, если показаться им, да так, чтоб в дымке утренней или вечерней они не смогли разобрать, далеко мы или близко? С факелами скакать. Крутиться на месте да кричать пострашней, чтоб нападения ждали с гор, а перестрелять их в спины. — Тут подумать надо, — согласился Ларт.