Дети степного волка

Солнце Когда я открыл глаза, Эридар перевязывал мою правую руку. Шить не стал – ритуальные раны не шьют – но перевязать-то, наверно, можно… Я лежал… будто на облаке, такая же легкость и слабость, Эридар перевязывал меня – и это было счастье! Если я его видел, если слышал запах его влажных волос, если мог поднять руку и дотронуться… нет, руку поднять не мог… Но это неважно. Если я мог быть рядом с ним – значит, испытание закончилось. Тяжесть, что давила последние месяцы – бремя мое, долг мой и судьба – пропала. Когда лежал на алтаре, вот тогда навалилась, вдавила в камень. А теперь – пропала. Словно смертный ритуал можно было пройти, выдержать, как любой другой: как сходить в набег, добить раненого или выстоять в первом бою. Это было невозможно, но это свершилось. Потом я увидел рану на запястье моего вождя – и, кажется, что-то понял. А Эридар, конечно, заметил мое смятение: — Не плачь, Солнце, — шепнул он, — ты крови много потерял, тебе нельзя сейчас. Хорошо? Потом плакать будешь, когда я тебя с того света вытащу. На вот, пей. Приподнял меня и поднес чашу. От нее пахло травами, молоком и даже вином, кажется. Я пил, потом закашлялся, потом снова пил… а слезы текли – не удержать… — Ну все, тшшш, — шептал Эр и обнимал меня, целовал глаза. — Ты же царь-воин, о тебе же легенды слагать будут, уже слагают… — И о тебе. О нас. — О нас, — согласился вождь. – О том, как доблестно мы сражались. Вместе. — И долго жили. — Счастливо. — И любили друг друга. Он улыбнулся: — Но сначала выпили много травяного настоя. Эридар прижимал меня к груди, и я уткнулся лицом в его рубаху и думал, что, может, такого никогда больше не будет – а ну вдруг скажет, не дело, мол, царю обниматься, как ребенку малому… а то и вовсе в леса уедет. И мне хотелось плакать – так в носу щипало по-детски… я понимал, что глупо это – плакать сейчас. Ведь прав Эридар, я – воин. И царь. А цари не плачут. И я выжил, пережил миг, когда точно, без всяких сомнений должен был умереть. А я не умер, все еще дышу, двигаюсь и чувствую. Не просто чувствую – я счастлив. Радоваться надо! Но слезы сами катились по щекам, промочили насквозь рубаху Эридара и никак не хотели прекращаться. И от теплых объятий моего вождя плакать хотелось еще сильнее. — Пусть плачет, не страшно, это от слабости, — когда вошла Манора с двумя послушницами, я даже не понял, только услышал, как заговорила. — Будет плакать или проблюется – не мешай. — Слезы – не беда, — ответил ей Эридар, — хуже, что кровь не останавливается. Третий раз повязки перетягиваю – а они, смотри, опять подмокли. — Это все храмовые зелья, от них кровь плохо сворачивается. — Что?! — Эридар напрягся весь, да так на нее глянул, словно ударить хотел. — Что же вы за стервы-то такие, жрицы Матери! Все бы вам убивать только, не ножом достать, так отравой дотянуться? Но Манора не испугалась и не рассердилась, головой только качнула: — Не гневи богов, супруг мой варвар, и жриц не ругай напрасно. Зелья эти не яд – скорее лекарства: одно утешает и согревает, второе укрепляет сердце и делает жидкой кровь, третье дает силы, ясность ума и бесстрашие. Без всего этого ни одному царю ритуала не вынести… другое дело, что перед жертвоприношением о том, что лекарством отравить можно, никто не заботится. Но то, что слезы льются – хорошо, отпускает уже, значит. Да и девочки мне нужные травки отыскали, и я противоядие сварила. Вот, держите. Одна из девчонок Эридару кружку с отваром протянула, еще одну, огромную!.. а Манора меня по волосам погладила, совсем как ребенка: — Выпить надо, государь мой, все до дна. Я честно старался все выпить, и чтобы на одеяло не плескалось, но трудно это – когда сил нет, и руки как плети, когда горечь травяная комком в горле стоит, когда слезы и тошнота душат, и хочется только одного: прижаться к Эридару, и чтобы не трогали. Я так ему и сказал: — Эр, мне плохо, очень. Прогони всех, пусть уходят и не трогают… А Манора только засмеялась: — Вот, видишь, Эридар: капризничает твое Солнце, брыкается. Не умирает уже, значит. Скоро опять бегать начнет и свои порядки строить. И он тоже разулыбался: — Обязательно прогоню. Вот только допей – и всех выгоню. Когда допил, голова совсем отяжелела, глаза закрываться начали, и пришел сон, глубокий, настоящий. — Эр, только не уходи, — прошептал я, устраиваясь в его объятиях, и сквозь сон услышал: «Никуда, Солнце мое, не уйду». Вроде только глаза закрыл – словно толкнуло что-то в спину: нельзя мне сейчас спать, не время. Как после победы над пиратами Эридар не позволил мне сразу уйти, поддерживал, но уговаривал оставаться с воинами – так и теперь не стоило бежать с поля боя. Победитель – не уходит, победитель – остается. Поэтому отсыпаться и набираться сил я мог когда угодно, только не сегодня. Я одеяло откинул, глянул вокруг – нет Эридара. Никого в покоях нет. Одежды какой — и то не видно. Не в одеяле же меховом по дворцу разгуливать, в самом деле… Я его, наверно, и не удержу долго, одеяло-то – тяжелое оно мне показалось. Пока барахтался, жажда подступила мучительная, горло пересохло враз. Кружку-то давешнюю я углядел, на самом камине, а до него еще добраться… Поднялся кое-как, руки-ноги дрожат, и, держась за стену, до камина дошел. А кружка та пустая оказалась. И тут же возле постели кувшин целый увидел, для меня и поставленный. Тут уж я осмелел, шагнул раз, другой, и свалился на пол. Вот думаю, царь-то из меня, гроза пиратов и защитник страны – а ни ходить толком не могу, ни сообразить, что есть кому обо мне позаботиться. Так, со смехом, до кувшина и добрался. А тут и Эридар — в двери. — Что ж ты, душа моя, не позвал? И обнял тут же, в одеяло укутал. — Не мог, — ответил я. И услышал, что голос у меня сиплый, будто сорванный. Зато грубее звучит, это хорошо. — Правильно ты проснулся, Солнце мое. У дворца на площади народ ликует, песни поет – слышишь? О тебе. Какой-то гомон, похожий на песнопения, я и правда разобрал, но обо мне или о каком удалом пирате или вовсе о неверной возлюбленной – это понять было трудно. — Да, — кивнул я, — нужно послушать. — И послушать, и выйти к людям, и выпить чарку вина. А я тебе одеться помогу, там не холодно. Богиня приняла жертву, и за весь день твой Отец ни разу лица больше не отвернул. Там сейчас тепло и радостно, мой царь, никогда после ритуала такой радости не было. Знаешь, что люди говорят? Они говорят, — вождь мягко улыбнулся, — они говорят, что Солнце – вечно. Неугасимо. И мне кажется, они говорят не только о Небесном Отце, но и о тебе. И мне кажется, я начинаю в это верить. Эридар сначала заменил повязки на моих руках, потом кликнул слуг, чтобы принесли праздничные одежды… и идти помог. Обнял за талию и почти нес меня, а я совсем не по-царски за его плечо цеплялся. А когда распахнулись дворцовые ворота и в лучах закатного солнца я увидел тысячу людей, моих подданных, увидел радость на лицах, услышал, как они выкликали мое имя. Среди всего этого люда и воительницы были, и портовая стража, и простые горожане, и знать; малые дети и седые старики… Тогда взялись откуда-то силы, я смог поприветствовать их и идти твердо. Я заметил, что дворцовые служанки сновали по площади с угощением для всякого, кто пожелает, ими распоряжалась Манора. — К нам, царь! – звали меня отовсюду и тянулись обнять. Но этого Эридар уже не позволил. Тут же, на ступени у распахнутых дверей дворца, он бросил свой плащ, усадил меня, и сам сел рядом. А я поднял руки – и медленно опустил их. И весь собравшийся народ опустился на землю. Люди передавали друг другу чаши с вином, горячие лепешки и жареное мясо. Вот и мне поднесли кубок. Я снова оглядел это людское море, послушное моему жесту, на миг вспомнил пиры в волчьем логове, и сказал как можно громче: — Боги – милостивы и любят нас! И Великая Мать и Небесный Отец – оба! Обоих вы сегодня видели! Их воля – свершилась! Да будет так! – и осушил кубок. Ну, почти осушил. Точнее – глотнул немного, больше пролил. Потому что не хотел захмелеть после первой же чарки. Потом Эридар служанку кликнул и еды у нее взял, не какой-нибудь особенной, а той же самой, какой на площади народ кормили, и сам начал мне прислуживать – мясо нарезал, вина в кубок подлил. Кто-то выкрикнул, что, мол, не подходит царю угощение простолюдинов. Но Эридар сразу ответил: — Военному вождю солдатская пища в самый раз была, отчего же царю вместе с пахарями да мастеровыми праздничных яств не отведать? — и мне подмигнул. – Кому, как не царю, знать надо, чем его народ кормится? Я, хоть и был еще как в тумане после жертвоприношения, понял, что он это все с умыслом делает: напоказ меня вывел, но усадил высоко, на ступенях; еду принес с общего котла, но прислуживать никому не позволяет – хочет, чтобы люди меня своим считали, но не забывали о том, что я – выше. Правду сказать, есть-то мне совсем не хотелось, хотелось назад в покои вернуться, в постель лечь. Так только для виду пару кусочков пожевал – и все. А Эридар все равно заставлял остаться, дать народу на живого царя порадоваться. — А есть, — говорил, — и правда незачем. Лучше вместо горелого мяса да пареной пшеницы я тебя, пока не поправишься, сырой печенью кормить буду, как волку и положено. А потом, когда певцы баллады пропели, и в бочках вина убавилось вполовину, на площади танцы начались. Тогда мой вождь все же надо мной смилостивился и увел во дворец. Но когда я совсем было собрался в его постели уснуть, явились жрицы и велели в другие покои идти, незнакомые. И опять один ответ на все: ты – царь, теперь все это твое, так нужно. Эридар меня проводил, раздеться и лечь помог, а потом уходить собрался. Я за руку схватил: — Не уходи! Останься. — Нет, нельзя. Ты – царь, все должны тебя уважать. И я тоже, я – первый, если хочу крепости твоей власти. Вот тогда мне опять страшно стало. Неужели я для того выжил, чтобы теперь все потерять: и здоровье, и свободу, и любовь? Я его отпустил, только сказал: — Если тебя со мной не будет, то лучше бы я умер. А он засмеялся, волосы мне растрепал, а потом на косички наткнулся, взял их, ласково, медленно между пальцев пропустил. И встал на колени у постели. — Я всегда буду с тобой, — говорит, — даже если уйду, то вернусь. Помнишь: жили долго, счастливо и любили друг друга. Обнял и поцеловал. А когда поднялся, добавил: — Отсыпайся и поправляйся. Я буду за дверью, если что – зови. Пока тут живу, я – твой бессменный страж. В тот раз я долго болел. Уже прошло десять дней, а я все не чувствовал себя уверенно. И хоть бродил по саду, и в город выходил, и даже несколько раз с Эридаром и Аранбетом выезжал верхом вдоль морского берега, все еще не мог достойно удержать лук или меч – руки подводили, особенно правая. Каждое утро из храма приходила та самая старуха-жрица и мазала шрамы темной смолистой мазью. Она обещала, что все пройдет, только надо потерпеть. Я терпел, но все равно каждый раз брал с собой лук, и каждый раз мне было больно и обидно, что тетива такая тугая, а стрелы летят мимо. Но на пятнадцатый день я наконец сумел попасть точно в цель три раза подряд, и тогда Эридар обнял меня и поцеловал… и целовал так долго, что я понял: не просто так это. Понял, что он прощается. В ту ночь мы совсем не спали – взяли лошадей, одеяло и уехали далеко от дворца, от города, вообще от людей. Среди прибрежных холмов отыскали безлюдную бухту, привязали коней в роще, костер на берегу развели. Костер – это я захотел, очень уж мне памятны были костры в волчьем стане, и в походах, и в пещере. Да и сумерки сгущались, скоро должна была прийти ночь, а мне хотелось видеть вождя. Хоть я и знал, что ни насмотреться, ни насытиться им – не выйдет. Знал, что уже назавтра буду тосковать. И вот он бросил в костер последнюю охапку сухих веток – в темное небо взвились искры! – и развернулся ко мне. А я стоял на коленях на разостланном меховом одеяле и расшнуровывал свою рубаху. И смотрел на вождя снизу вверх. И такой он был в свете костра яркий, родной и желанный! На миг даже показалось, скажет сейчас: «Что ж ты, Солнце мое, раздеваешься на ветру? Замерзнешь. Пойдем в шатер». Я обернусь – и за моей спиной будет стоять наш походный шатер белого войлока, остроконечный, украшенный медвежьей шкурой… Я еще додумать не успел – Эр был рядом, гладил меня по щеке и целовал. И я тянулся к нему всем телом, вжимался бедрами. Рубаху мою сдернул с меня одним махом, за руку взял, за правую, шрам мой длинный погладил, к щеке прижал… А я этой же правой рукой ухватил его за волосы на затылке – и поцеловал глубоко, в рот, чтобы не о ритуале пройденном думал, не о жертвах и не о подвигах… о сладком чтобы… А то начнет сейчас: «Ты царь, да над всеми правитель, да как я могу своевольничать» и подобное всякое. У меня дрожь по телу, и тяжести его хочется, и силы, ярости даже… мне хочется потереться о него всем телом, и я делаю это, распутываю шнурки на его штанах и отстраняюсь. Медленно опускаюсь на одеяло, на спину, я так зову его и соблазняю, я готов, я хочу твоей страсти, возьми же… Я вижу, как Эридар кусает губы и вижу, какая буря в нем бушует… и мне сладко от той бури, видеть ее в глазах моего вождя… слышать в каждом его толчке, ловить открытым ртом в каждом стоне… Ты – моя буря, мой вождь, и я выгибаюсь под тобой… А потом, когда он кончил, с рычанием, что дикий зверь – я услышал его бурю в себе, словно она передалась мне, выплеснулась в меня – и тоже не мог совладать с ней. Уложил вождя на спину, он только вздохнул потрясенно и открылся для меня, даже колени развел. Я сначала любовался, гладил, пот его слизывал. Ласкал всего, живот и член целовал. Дождался, когда Эр, возбужденный до края, нетерпеливо бедрами дернул и простонал: «Давай уже!» — и тогда вошел… Он горячий был, весь, и дрожал, как я только что… нет, как я – прямо сейчас. Ах, сладко его сжимать в объятиях, и смотреть на него сладко, взгляд его ловить, удерживать. И потом – излиться в него, и упасть… и целовать, целовать еще долго, пока он снова не захочет меня и не возьмет. И невозможно остановиться, даже если ничего не понимаешь, только движение, внутри, глубоко, только прикосновения и поцелуи… дыхание – одно на двоих… как жизнь теперь – одна на двоих, потому что без него мне не жить. А утром он собрался уезжать. Отправлялись налегке, втроем: Эридар и Гарбей с Аранбетом. Манора ехать не могла – совсем скоро должен был появиться их с вождем сын. С животом таким на лошади уже не поскачешь. И побратима Эридар тоже не брал. Химура оправлялась от ран еще дольше и тяжелее, чем я. А хуже всего было то, что она больше не могла сражаться, и от этого очень страдала. Ради меня, ради Химуры и ради самого себя Баларт должен был остаться. — Покажи, брат, своей злой рыси, что просто любимой женой быть тоже хорошо, — сказал на прощание вождь. — Да и Солнышка моего погоняй как следует, когда снова сможет меч в руке удержать. Царю-воителю без этого нельзя. Царице сказал, что дары ее принимает с большим почтением и благодарностью, только взять пока не может. — Моему народу нужен новый дом. Как только отыщем его – пришлем за твоими дарами. А пока, государыня-царица, — сохрани их, как и мою любимую жену, и сына. Знаю, что лучше тебя никто о них не позаботится. А я о наших степных соседях позабочусь. Обещаю. А мне только одно сказал: — Поправляйся, мой государь, и помни: вместе, долго и счастливо. ЭПИЛОГ Солнце Обещал в начале осени вернуться. Но вот уже почти все поля сжали и собрали урожай в садах, а его все нет. Земля в этот год уродила щедро, лето выдалось жарким, но и дождей выпало вдоволь – все благоприятные пророчества сбылись. Я теперь совсем здоров, от того ритуала большой шрам остался, но рука не болит нисколько и в силе не потеряла. Я даже научился бою на мечах: оказалось, что Химура очень хорошо учит. Конечно, против Ларта и сейчас не управлюсь, но среди воительниц мне равных немного, так что я теперь не только царь-мальчишка, но и настоящий воин. А еще за это время я научился ладить со своей царицей. Конечно не как муж – какой я ей муж? Но как сын с приемной матерью. И, кажется, она тоже меня немного полюбила. Мы не проводим ночи вместе и вообще нечасто встречаемся: я изучаю ремесла, торговлю и политику, готовлю армию, а она хранит традиции, говорит с богами и правит жрицами. Но, когда нужно, я иду к ней за советом, и она делится мудростью. Моя царственная супруга – женщина умная и хитрая, это я ценю. А еще она носит мою дочь, которую я очень жду и буду любить. У Эридара много дочерей, я помню их и скучаю, вот и у меня тоже будет доченька. Манора родила сына, теперь у волчьего вождя есть волчонок, наследник. Он очень похож на отца, только темные волосы отливают рыжим. Мне хочется чаще видеть и Манору, и ребенка, но я сторонюсь их, потому что рядом с ними слишком тоскую по Эридару. Прошло пять месяцев, а он все не возвращается. Только сегодня с утра ветер подул с востока, и это ветер добрый. Потому, когда мне доложили о гонце, я уже знал, что он скажет, чувствовал, и велел запрягать лошадь. Наконец-то! Я еду встречать моего вождя, моего любимого, и ничто меня не остановит! Во дворе уже мне Баларт встретился, удержать хотел, предостерегал: — Солнце! Куда летишь? Царь ты или щенок дворовый? Подожди, вот-вот он сам тут будет… Но я даже не дослушал, рукой махнул только. Я-то Ларта неплохо знаю – тоже не утерпит, следом встречать кинется. Но не догонит, я первым буду! Так хотел быстрее увидеть, что думал, коня загоню. А все равно увидел их неожиданно: как на холм поднялся, где селяне овец пасут, тропа вниз пошла, к реке. За рекой – роща небольшая. И там, на опушке я их увидел: десяток верховых в лесных волчьих одеждах, пятеро стражников с дальней заставы — по закатанным на бедра темно-красным саронгам видно… и он, вождь Эридар! Его стать я ни с чьей не спутаю: темный бог на злом жеребце, точно такой, каким увидел его в первый раз во время боя в родном селении. Вождь Вот и добрались: последняя переправа, луга да ремесленные предместья – столица, храмовый город, царские палаты. Я очень по Солнышку скучал. Манору обнять хотелось и малыша на руки взять. Я, как на пограничной заставе узнал, что у старшей царевны сын родился, от радости кричать готов был! Он, должно быть, подрос уже, головку крепко держит и ручками хватает… Сын, наследник. Побратима тоже давно не видел. Как-то у них с Химурой дела идут? Выходит ли армию собрать да обучить толком? Но больше всех думалось о Солнце: глаза его небесные, гибкое, сильное тело, нежная кожа… запах его ночами снился. И стыдно было. Ведь я давно вернуться обещал. Он, любимый мой, ждет, наверное, беспокоится. Хотелось торопиться, птицей вперед лететь. Только дорога была нелегкой и неблизкой, мы устали и уже спешить не могли: не все среди нас сильны да выносливы. Вот и малышка Яири под плащом моим пригрелась, задремала в седле – не хотелось будить. Да и гонец вперед уже выслан, нас ждут, так пусть успеют приготовиться. Но едва мост пересекли, как вижу: несется с холма всадник. Холм крутой, а безумец этот коня совсем не сдерживает, погоняет еще. Жить парню надоело, точно! Но наездник молодцом оказался — не успел я подумать о его глупости, он спуск одолел и коня осадил – тот едва на задние ноги не сел, потом выровнялся и встал, как вкопанный. А всадник этот белую с золотом юбку, поверх штанов навязанную, одернул, поводья бросил и, как ни в чем не бывало, с коня спрыгнул. И тут я его признал. Солнце! Мальчишка мой ненаглядный, шальной царь землепоклонников! Я дочку ближнему из своих людей передал и тоже навстречу бросился, обнять его, прижать к сердцу! Прижимал долго, все отпускать не хотелось, а хотелось чувствовать, что вот он, снова рядом, родной, живой и здоровый. А потом все же отпустил, отстранился – чтобы рассмотреть получше. Подрос мой царь совсем немного, да и тоненьким, хрупким остался, почти как прежде, каким я его с самого первого круга помнил. Только движения стали другие: четкие, уверенные – сразу подумалось, в ближний бой с врагом его пустить теперь не так боязно. Да и с конем-то он вон как лихо управился. А вот лицом Солнышко больше переменился: как появилась с того памятного сева печаль и задумчивость, так никуда и не ушла. Понял я, что не ребенок передо мной уже, не беспечный юноша – молодой мужчина. И хоть гоняет он по холмам сломя голову, но все же помнит, что за ним – народ его, страна целая, ее жизнь и ее счастье. Я даже растерялся на миг, но он вдруг улыбнулся радостно, совсем по-детски, сам меня обнял и прошептал: — Это я, мой вождь, все тот же твой волчонок. И люблю тебя. Долго и счастливо, помнишь? И я подумал: «Помню, родной мой. И дайте нам боги, чтобы наше счастливо в самом деле было долго». Но сказал другое: — А я подарок тебе привез, смотри, — и своим махнул. Тогда к нам Рогим вышел, с Тами за руку. А у Тами в меховой люльке на груди – младенчик ее, их с Солнышком первенец, светлый и синеглазый, как отец, и спокойный, в мать, наверное. Как сама Тами за весь поход ни разу не пожаловалась, так и сынишка ее почти не плакал, только по сторонам глядел да кулачок сосал. — Вот тебе семья, — говорю, — сын, жена. И побратим. Ох и рад он был! Не знал, кого первого обнять, кому больше радоваться. И глаза сияют, и видно: не верит, что все это правда. Как они немного от встречи опомнились, я сказал: — Рогим с тобой останется, а Баларта с Химурой я в лес заберу, не обессудь уж, государь, но они мне дома нужны: новый стан строить да думать, как надежнее степняков следить. А Рогим со своими парнями нашими связными будут, да и тебе помогут заставы укрепить. Мы, пока ехали, многое видели, обсудить надо. — Надо, Эридар, — согласился Солнце, — но после. А перво-наперво во дворец нам надо. Ты-то вот сына мне показал, а сам своего еще не видел. И Манора заждалась. Поедем. Мы задерживаться не стали, только Солнце Тами к себе в седло забрал – так и поехали. А дорогой еще и Баларта с Химурой встретили. И я рад был, что так они хорошо ладят. Солнце И до пира, и на пиру ни наши столичные, ни волки о делах не говорили. Мы с Эридаром все больше на жен да сыновей любовались, Рогим брату о доме рассказывал, а парни его с прислужницами перемигивались да воительниц поддразнивали. Рогим тоже косы свои расплел, только одну на удачу оставил. Сказал, с меня пример берет, вождь, мол, рассказывал. А царю и подражать не грех, хоть царь и сопливый недотепа. А у Тами волосы совсем отросли, уже и не видно, где мне на косички резала. И красивая она стала, глаз не отвести… а может, и была такой, просто раньше я не замечал. Или забывать уже начал. А еще я подумал, что и Тами, и Рогим одной крови с моим народом, но все равно на волков больше похожи. И мне тоже хотелось это волчье в себе сохранить, пусть даже и под златовышитым саронгом. Я знал, что могу в любой день и в любой час вернуться в лесной стан Эридара, и меня там примут. И я обязательно буду возвращаться, потому что даже если я царь, то это ничего, все равно он – мой вождь, а я его воин. На пиру же Эридар свою Яири наставнице дев-воительниц передал. Сказал: — Я забираю вашу старшую царевну, взамен свою старшую дочь вам отдаю. Очень уж ей хочется воином стать, а дев-воинов лучше, чем у вас, я не видел. Любите ее, храните и учите строго. И наставнице, и царице это понравилось. И Манора согласилась, что среди воительниц маленькой волчице лучше будет, чем с хитрыми и ревнивыми мачехами. А потом был совет, и все о том, что ждет нас большая война со степным ханом, что в этой войне нам лучше быть не врагами и не соседями, а родными братьями. И что надо силы собирать: у волков хороша армия, но числом мала, а у нас хоть и велика, да больше на потешную похожа. Менять все надо, а времени у нас год, может два – не более… И только после совета я взял Эридара за руку и спросил: — Давай сбежим? И он сразу же согласился. Мы сели на лошадей и умчались вдоль берега так далеко, что никто нас не нашел бы, даже если бы захотел. И у нас была ночь впереди. Целая ночь для нас двоих. КОНЕЦ