Знаешь, как бы тому не было, мои чувства не усохнут к тебе. Сегодня я поставлю точку собственной кровью на белой бумаге, там написано твоё имя, чернилами тьмы, где ты однажды утонула.
Вайолет засунула письмо себе во внутренний карман, чтоб не потерять. Долгие мысли о содержание не давали ей покоя. Чтобы тот самый майор Гилберт, которому на тот момент было всего-то 19 написал ей письмо о любви, не зная, во что она его окунёт — лишь сумасшедший поверит. Выйдя на улицу, в глаза пары бросилась машина марки Ford Model, сделанная из самого качественного металла, покрытый чёрной краской производителя Рональда, на которой был блеск глифталевого блеска, создавая ценность и величие иномарки. В свои годы он ездил на нем с отцом по его работе, иногда он мог на ней его и забрать с академии. Транспорт был куплен в 30-х годах, в то время их только выпускали и семье мужчины повезло купить её первыми. Однако, ремонту до 40-х годов был крайне сложен из-за отсутствия запчастей. Сейчас такие машины есть у каждого аристократа, но первые десять имели более вызывающий дизайн, давая узнать везунчика, приобретённого машину с росписью создателя внутри на руле. В самой машине сидел личный водитель Гилберта, парнишка лет 20, недавно нанял, поскольку бывший погиб на войне из-за выстрела в лёгкие, куда попала кровь, перекрыв ему там самым кислород. Парня звали Кус, а люди называли его кустарником из-за его безбашенного характера, однако, Гилберт не был таким извергом, как его друзья и не стал менять его имя на столь непонятное для него прозвище. Приятный человек, довольно позитивный, даже немного харизматичный. Хороший собеседник, хороший водитель, умеющий угодить своему клиенту. Майор открыл сам дверь, без помощи водителя, поскольку он был не один, а с дамой. Когда Вайолет села назад, то военный сел вперёд горизонтально Кус. Им стоило доехать до поезда, чтоб потом на городской машине доехать до базы. К сожалению, лишь единственный поезд в этом городе шел к Интенсу, из-за обвала железных дорог 2 поезда были переадресованы в иное место, а её так и не починили из-за недостатка средств у правительства. Не одна дорога пострадала от войны и все они были около лесов, в которых происходило бомбардировки. Леса превратились в руины, все дерева лежали на сгоревшей земли, камни завалили все пещеры животных и их пришлось перенесли в другой заповедник. Уже внутри машины Вайолет сидела как серая мышь, молчала, стараясь не смотреть на майора из-за того, что он разговаривал с водителем. А она уставилась в окно, разглядывая плывущие картины в ее кругозоре. Успела увидеть не один десяток домов, машины, людей разных, магазины, даже мимо моста проезжали, все ей уже давно запомнилось хорошо, но смотреть как они мелькают со скоростью машины — нет, ведь никогда не ездила на машинах, лишь два раза. Один раз с Клавдией, второй раз уже с Дитфридом к их матери, проезжали только мимо лесов и пару десятков домов, которые в то время она не видела. А сейчас они проезжают весь город, девушка успела посмотреть все, что её интересовало. Сидев в машине у неё, появилась небольшая апатия, поэтому ей пришлось крутить голову в разные стороны, чтоб полностью глаза не закрылись. В салоне было намного теплее, чем на улице, ни ветра, ни начинающего дождя. А сами кресла были из кожи, бежевого оттенка, создавая уют и комфорт в столь сухом месте, потолок и стенки были из бархата такого же приятного для женщины цвета. Бархат ей нравился видом, но когда она к нему прикасалась, то по ней пробегала дрожь, холодная и не очень приятная. Чтоб окончательно не уснуть, она решила немного послушать разговор Гилберта и Кус, все-таки было интересно знать, о чём обычно разговаривают мужчины. — То есть, ты утверждаешь, что ты перепутал сок с вином и дал своему другу? — с улыбкой спрашивал Гилберта приятеля. — Да! Я потом долго думал, почему он падает на меня, говоря какую-то ерунду. — закатывая глаза от своей глупости, говорили он, смотря на парня и на путь. — Знаешь, лучше бы ты дал ему самогон, вместо воды, тогда он бы начал писать поэмы, как один мой друг… Кхм, не туда. — на последний словах он вспомнил этот момент на празднике в академии, где тот напился и начал лезть к нему. Скорчил лицо и резко начал крутить голову, что забыть. — Да ладно! Расскажете? — с большим интересом начал спрашивать его мальчуган, а тот лишь неохотно кивнул, а что делать, раз начал — закончи.***
В академии 17-го батальона был праздник посвящённый новому году. Все решили его отметить тут, без родителей, ведь они подростки и не хотят отмечать его в компании хороших дядей и тётей. Все здание было украшено снежинками, новогодними носками, гирлянды на окнах, дверях, было даже лучше, чем в их домах. Мальчики были одеты в военную форму, поскольку в этот день у них было 4 лекции, а домой уже было идти бессмысленно, а на плечах мишура белого цвета, ведь новый год был в честь белой крысы. За неделю до праздника главный состав ставили и украшали ёлку, разными украшениями, было договорено, что она будет ростом 10 метров, почти до потолка. Каждый солдат весил на ёлку что-то свое, чтобы создать то, что всем будет по душе. Гилберт хотел провести этот вечер дома, за книгами, почему бы и в этот праздник не провести за пособиями, истории, теории, все это — важнее какого-то дня подмеченным красным цветом, но друг его заставил пойти с ним, ведь понимал, одному там делать нечего, а так, он может провести столь важное событие с друзьями. Гилберт неохотно согласился, хотя всеми силами отбивался, даже говорил, что смертельно болен, но Клавдию нельзя было провести, хорошо знает этого вечно недовольного мальчугана. Мать была не против сразу, она переживала, что он слишком далеко отстранился от общества. Она одобряла учёбу — для неё это тоже было важно в девстве, но отдалённость от людей — это самое страшное для всех живых. А вот отец долго думал, всегда считал, что праздники портят людей и их знания в этот день уходят и не проходят обратно в голову, в то же время понимал, что он ребёнок и иногда нужно давать время для своего вида занятия. После долгих раздумий он согласился, а сам уехал в столицу. Ходжинс стащил самогон из своего дома, осознавая, что отец ему голову оторвет. Зато его мать давно знала, куда пропадает он, но говорить не стала, ни сыну, ни мужу. Ему уже почти 18, имеет право, а она мать, лишь смотрит чтоб вернулся домой здоровым и живым. Порой, приходиться скрывать его запах перегара, говоря, что это она купила новые духи, а ее муж будет ворчать, что у неё нет вкуса — все ради его блага. Отец бы не потерпел такого, парень всегда хотел, чтобы он вырос мужчиной, а не пьяницей, у которого ничего не вышло, потерял дом, жену и остался на улице. Ходжинс не очень любил отца, но именно он готов был защитить его при любых обстоятельствах, он его сын, а сын должен жить в любви. Сегодня он вправе делать все, новый год повод для свободы. Когда все уже собрались в зале, где стояло 2 больших стола, на которых была еда даже для самого вредного дегустатора: торт шоколадный в метр высоту, а внутри были разные вкусы, создавая интригу кому какой попадётся, клубника или же черника. Торт делала мать старшего куратора по академии, так же его мать сделала много пирожных, если те не захотят торт или захотят то и то. Конфеты разные, шоколадки, так же были салаты, рыба, мясо, все, что есть в любом доме. Напитки любого вкуса, даже был алкоголь для 3-ей группы, в которой было 17-18-ие солдаты, а для остальных сок или минералка. Гилберт не пил, хоть ему и было на тот момент 16, а он состоял в 3-ей группе, все равно не взял ни один грамм алкоголя себе в рот. А вот Ходжинс напился до самого отвала ног, что не мог даже нормально произносить слова, но до этого они стояли возле елки и разговаривали о чем-то своём, когда Клавдия держал первый бокал вина. — Гилберт, знаешь, давай в этот день наплюем на все? — улыбаясь смотрит на самую верхушку ёлки, где царствует звезда, ярко жёлтого цвета, которая из-за ламп отсвечивает куда-то вдаль в окнах. — Что ты этим имеешь в виду? — неохотно повернулся к нему Гилберт, не понимая его. Единственная проблема майора, что он никогда не мог понять его, чтобы он не говорил, ведь говорил использовав не военный жаргон слов, а общественный, который для друга непонятен. — Мы можем делать все, что угодно. Например, я напьюсь до белой горячки. — немного даже посмеялся со своего заявления. Такие заявления он делал часто, но пил редко, а вот военный всегда верил и прятался от него куда подальше. — Ха-ха, только ко мне не лезь, как в тот раз. — махнул рукой перед лицом, чтоб не вспомнить тот сущий кошмар. Где он выпил и начал все ломать, а на утро его заставили все чинить, а зная его, затащил невиновного Гилберта туда же, который первые 10 минут ныл, что не должен был на это соглашаться. — Давай со мной? — повернулся к нему лицом, ожидая ответа. А сзади него стояли их друзья, уже напитые в самое, не хочу. Кто-то сидел и ел, а кто-то успел уснуть на полу, для них — это вполне нормально уже было. Сектор, где было общежитие для тех, кто приехал с других городов было в самом конце академии, а идти туда одному, где нет света — начало фильмов ужаса. Утащат ещё, бррр. — Нет, спасибо, как-нибудь без этого. — он был против алкоголя, хотя, как и все хотел попробовать, но тут ещё был и отец. Узнает, а он ведь узнает, то считай, что его мы больше не увидим. — Опять ты за своё. — незаметно он убрал свое улыбку и сменил лично на разочарование. Как бы он понимал, что он человек и у него есть свое мнение. Но также знал, что тут может быть виноват лично отец, а не мнение на этот счёт. — Нет, отец тут не причём. Я просто не хочу. — более грознее проговорил он, давая понять другу, что как бы не уговаривал — офицер не даст положительного ответа. — Да, конечно, охотно верю. Ладно, дело твоё. Но, ты всегда можешь присоединиться. — уже отходя от него к ровесникам говорил тот с харизмой в голове, из-за чего Гилберт немного смутился. — Учту. — кивнул, произнося это уже шёпотом. Он остался один возле ёлки с бокалом вишнёвого сока, который был любимым для него, немного кислый, а потом необычно сладкий. Возле них на стенках было много картин, нарисованных ими на этот праздник, но у Гилберта, по мнению всех, вышло лучше, в детстве по капризу матери посещал художественную школу, там и схватил пару хороший тактик рисования портрета или пейзажа. Не было у военного никакого настроения, поскольку все время переживал за время, которое он упускает сидя далеко от книг. Ходжинс уже ходил как нечто неописуемое, хотя по расчётам будущего майора он выпил всего-то 3 бокал вина…или ни вина. У него было состояние пустоты внутри, все бы подумали, что выпил ради того, чтобы выпить, но увы. Клавдия редко пил, как-то нейтрально был к алкоголю, всегда считал, что пить можно лишь на праздники, как новый год и день рождения. У его семьи никогда не отмечался день рождения, считали, что это излишне. Поэтому в этот день он гулял с Гилбертом, который всегда что-то подарит, то, что он правда хотел, а не крики в доме из-за ссор родителей. Мать всегда хотела, чтоб этот день был для него особенным, а отец был категорически против. В последнее время, он часто пропал на улице, не хотел возвращаться в этот дом хауса, где в него может что-то прилететь от этих скандалов. Порой ночевал у друзей, иногда у майора, когда его отец был в море или в столице. А так, не хотел быть там. Сейчас он ходит из угла в угол, уже напитый в самое русло, где нет ни боли, ни сожаления и нет того, что его убивает — чувство беспомощности перед отцом. Если его друг всегда преклонялся перед своим отцом, то он нет. Не считал, что его дабы «отец» достоин уважения. Психологи говорили им, что у мальчика уже повреждена психика. Клавдия мог смеяться там, где не надо, а плакать там, где должно быть весело. Он разучился контролировать себя. Все его эмоции обрели «интеллект», только не разумный, а некорректный. Сломанный мальчик, которого боялись все из-за его срывов, порой даже казалось, что он был готов всех убить без причины. Но тут, он мог себя остановить, самосохранения уже куда-то исчезло и на его теле были следы ножа, синяков от того, что он бился об стенки от адской жизни. Когда пил, то всегда лез к другу, понимая, что это он не любит, но голове своей втереть это нереально вообще. В любом случае, если он увидит Гилберта, то ему конец. Как только он начал тихонько отходить от дерева, как на него кто-то кинулся в на плечи, из-за силы прыжка на него — он упал лицом об тёмный ковёр со змеями, они всегда пугали детей, будто сейчас на них напрыгнут и укусят, пронзая их тела, пропуская яд в их организм. Однако, сейчас сержанта не это пугало, а то, на него кто-то напрыгнул, уже был уверен, что это его пьяный, весёлый друг. — А ты…ошень мяфкииий… — говорил его друг, лёжа на нем, а Гилберт уже все проклял, что пришёл сюда. — так бы и уснул на тибе… — Тебе кажется, слезь с меня! — пытается толкаться, чтоб тот спал вниз. — почему опять я… — Ммф, нет, побудь со мной, пожавуста. — обхватил его за шею, когда Гилберт вставал, держась руками на коленях. — Мне одиноко… — Нет! Найди другого. — повернул голову в его сторону, дабы понять, какой он, а оказалось он все время говорил с закрытыми глазами. — Вон! Еля возьми! — Ой, ну и занууууда, мне кроме тебя никто не нужен. А фто это, такое приятное… — рука мужчины оказалась под мундиром Гилберта. Когда сержант пытался схватиться за него, чтоб не упасть, то из-за мокрого тела рука оказалась не поверх мундира, а внутри. — гладкое и мокрое… — Твою ж… Клавдия, убери…свою руку, пожалуйста, от меня. Или я сейчас тебя переверну головой вниз об пол. — подошли два старших сержантов и начали без слов его отталкивать назад, а синеволосый схватился за стол, чтоб не упасть повторно. Они сразу стали за ними следить, как только Клавдия подошёл к нему. Это был не единственный инцидент и если всё-таки с Гилбертом что-то случится, им же плохо будет. К тому же, они сегодня старосты, которые должны следить, а не ржать с этого. — Держись, Гилберт, сейчас оттащим. — с каждым толчком он становился слабее, а Гилберт все сильнее сжимал край стола, пока не выдернули. Пару минут казалось, что он сейчас перевернёт стол, а он упадёт на него, как же ему не хотелось этот вечер уйти со сломанными костями. — Э? Куда вы меня тащите? — начал вырваться из рук Холдинс, понимая с каждым разом, что они сильнее, а главное — они трезвые. Но, упрямый же с детства, все равно использует все, что есть под рукой. Только в этот момент уже ничего не было, кроме пола. — В хорошее место, мы тебе водички дадим. — с улыбкой один произнёс, уже давая знать, что в его словах есть доля лжи и это будет вовсе не вода. Этого человека все знали хорошо. Всегда любил над кем-то пошутить и на этот раз был этой жертвой Клавдия. — А она вкусная? — сидя на полу начал говорить он, катаясь вперёд-назад, чтобы не упасть и не уснуть. А на лице царствовала улыбка непонятного происхождения и круглые глаза от высокого градуса алкоголя в его организме. — Очень, поверь мне. — мягкий голос, с каплей сарказма в его тоне, не давало покоя Гилберту. Чувствовал, что если он пойдёт с ним, то точно уже не выйдет без его помощи. — Тогда… Неси меня, сударь! Ха-ха! — потянул руки наверх, чтобы тот его поднял, так он и сделал, оставил другого парня с ним, а сам исчез с Клавдией в другую комнату. — Гилберт, все хорошо? — светловолосый взял его за плечо, повернув к себе. Гилберт на мгновение завис в себе, думая о чем-то несуществующим, воображаемым, пока до него не дотронулся староста. — Да, спасибо. — отдал честь старшему, а он лишь кивнул, но кажись, кивнул лишь для себя и пошёл за ними. Сержант уже отошёл почти от такого, но сильно переживал за него, поэтому он поручился его отнести до дома. Он, конечно, понимал чувства своего друга, ведь учиться, тут не пив вообще — нереально. Но, столько пить, даже для него это была перешагнутая граница. Почему-то все мысли сходились на его родителях, может ссора, его друг тоже не подарок, любитель понарываться на всех, только в отличии от других — никогда не ныл и не жаловался, всегда понимал, что сам виноват. Гилберт для него как мать, странно звучит, но так оно и есть. Всегда таскал с собой аптечку или по крайней мере, бинты и вату с спиртом, в отличии от друга спирт ему давали не в малых размерах. Ведь, в то время, спирт был не смешан с водой — являлся сильным алкоголем для солдат. На войне его брали как обезболивающее. Его использовали, когда солдата списали с списка тех, кто может продолжать бой стояв на ногах, этим спиртом поили человека, чтоб боль прошла и так оно и было, после этого он отключался, давая возможность без его криков донести до медсестры, дабы перебинтовать, оставить кровотечение или сделать операцию с помощью иголки и нитки. Хорошее средство был этот спирт, по мнению майора. Однако, он не поил им, а просто заливал рану, пусть поорет от жжения, но потом сам скажет спасибо ему. А сейчас даже встать на ноги не может, захотелось узнать почему он так собой. Гилберт попросил солдат отпустить его, явно Клавдия обиделся на него из-за этого всего, но слишком хорошо знал друга. Сейчас он сидел около стенки позади стола, в темноте и один. Даже издалека было виден его пустой взгляд, что мешало понять его состояние, нужно ли подходить или лучше подождать, чтоб не полетело что-то со стола на него, наподобие вилки или тарелки. — Ты не против? Если я сяду рядом? — медленно начал подходить к нему Гил, закрытая порой рукой лицо, когда тот начал резко двигаться. — Уйди. — опустил взгляд на пол, не хотя общаться с ним, но в том же время понимал, как вёл себя и почему майор столь агрессивен к нему был час назад. — Мне поручили тебя отнести до дома. — присел рядом, а тот лишь отвернулся от него. — Сам дойду и без тебя. — как-то чуть ли не плача произнёс Клавдия, пытаясь скрыть боль, но выходило, что сейчас заплачет от своих же слов. — Слушай, я правда не хотел тебя обидеть. — пытаясь заглянуть ему в глаза, которые бегали во все стороны. Как только он смог, то пожалел. Тёмный синий, зрачки расширены до ужаса, так, что еле как можно увидеть радужку. На минуту посчитал, что сидит с наркоманом. — Да, конечно. Я сказал — уйди! — уже крикнул ему в слух, чтоб был результат, но, он же Гилберт — не уйдёт, пока не узнает все, что ему нужно от него. — Нет, я буду тут. Что случилось? — уже сдаваясь, произнёс друг, он настырный, но если Клавдия не хочет говорить, то даже убей — не скажет ничего. А тот вздохнул, будто сам уже поддался его словам, собираясь говорить. — А что случилось? А ничего, просто отец вновь отказался меня понимать… — сжал руку в кулак из-за своих воспоминаний, а майор понял, почему он так напился. Стал жалеть о своих словах, когда он начал лезть. — Опять не поделил твоё мнение? — Гилберт знал его отца, не хуже самого себя и понимал то, что его никто никогда не слышал, считая, что дети ничего не понимаю, не чувствует, ни вникают. — Да, он хочет, чтоб мы переехали. — эти слова ввели его в шок, он не знал, что все так серьёзно. Он ожидал все, но не это. Офицер не хотел его терять, как когда-то потерял подругу, которая уехала в другой город и больше не видел её, а хотел сильно. Но был Клавдия, который тоже оказывается уедет от него. — А мать что? — в капле надежды пытался сказать он, но вышло будто сам сейчас сдаётся, готовясь заплакать, хватаясь за все, что было у него рядом. — Ничего, пытается отговорить, а он начинает замахиваться на неё. — стиснув зубы из-за своей беспомощности, что не может помочь матери, а лишь смотрит на это своими глазами. — Может, нужно время? — отец друга всегда переменчив, в отличии от его родителя и всегда может передумать перед каким-то предлогом. — Какое время? Гилберт, если я уеду с ними, то все, нам больше не увидеться. — прикрыл лицо рукой, где выступали уже слезы отчаяния. —…Я буду и так рядом. — положил свою руку на его плечо, давая опору и веру в лучшее. — Обещаешь? — немного даже улыбнулся. Алкоголь куда-то исчез, боль пришла, которую никак не убрать. Но, есть он, который будет с ним. Пусть даже рвут, все равно стерпит все, он старше и он должен был успокаивать Гила, а не он его. — Да. — твёрдо дал свой ответ, понимая чувства единственного своего друга, делясь своими, не боясь того, что он отвернётся от него. — Спасибо тебе… Гилберт. — накинулся на него, обнимая крепкой хваткой. Они всегда будут лучшими друзьями, которые пройдут через всю боль и сожаления. — А теперь, пошли домой? — уже вставая спросил Гилберт, заглядывая в его хитрые глаза, где спускается последняя слеза отчаяния. — Пошли, но тащить ты будешь меня. — с широкой улыбкой сказал он. — Ха-ха, хорошо. — кивнул и закинул его на плечи, пусть болит спина, лучше так, чем идти домой одному, зная, что твой друг остался там один, как он в детстве.***
Уже приближаясь к поезду, он закончил рассказ, Кус даже заплакал от этой истории, но был счастлив, что сейчас они вместе. Гилберт тоже был рад, что снова может быть с другом, который всегда подкалывает его, даже на ровном месте. Главное, чтоб ему становилось от этого лучше, а мужчина стерпит, хотя, уже он тоже смеётся от этого, понимая, что он это в шутку и никогда не обидит его. Вайолет сидела позади и слушала их, краями губ улыбнувшись. Смотрев в зеркало на передних сиденьях, она застыла, понимая, что все её эмоции, даже эту обычную для неё улыбку видел он, оказалось, что когда он рассказывал смотрел на неё. Даже сейчас ему интересно наблюдать за ней, как она улыбается или грустит. Это выглядело неописуемо и даже немного не по-человечески, однако, это было самое драгоценное для него. Кус уже остановился возле поезда, а девушка крутилась в разные стороны, заставляя Гилберта засмеяться, а она лишь покраснела, но не стала обижаться, ведь, она всегда хотела, чтоб он улыбался жизни и ей тоже. Выйдя в машины, он ещё раз попрощался с Кус, а тот поклонялся ему, хотя понимал, что Гилберт не такой как брат, до этого он работал у него, но не водителем, а доставщиком почты. Кус один раз хотел задавать им вопрос: а вы точно братья? Ведь, они совсем противоположны друг другу и всегда Гилберт был лучше для всех, чем Дитфрид. Однако, не сейчас, им уже пора ехать вдаль. Сам он уже разворачивал машину, чтоб поехать домой, а на утро вновь приехать сюда, чтобы забрать их домой. Пока они шли к поезду, Гилберт постоянно смотрел на даму с непонятной для неё улыбкой, а она пыталась постоянно отвернуться от него, но даже со спины она её чувствовала, даже лучше, чем со взгляда. Билеты были куплены на день раньше, конечно, тогда он не знал, поедет ли она с ним, но был уверен, что да. Оставлять он её не боится в Райдене, но не хочет, никак. Без неё, как без желания жить. Он уже 6 лет был без неё, это выработало некую фобию, в которую ни один психолог не поверит, не поймет, посчитают как зависимость, от которой нет никакого лекарства. Чувство нельзя излечить таблетками, они лечатся сами, лишь тогда, когда хотят. Зависимость — грань между жизнью и смертью, её нельзя описать, к ней нельзя подобраться, она неизвестна никому. Человек не сможет её описать, даже понимая то, что она у него и есть, он её чувствует — слов не хватит для этого. Все слова станут сырыми и противными. Чувства нельзя передать словами, нельзя. Но, любовь можно выразить двумя словами, которые изменят мир в лучшую сторону. Украсят мир красками, а она станет его музой жизни, в которую он вложит все, что имеет. Их уже ждали около поезда. Пару молодых парней, которые были отданы ему, как охранники, ангелы хранители, называйте как хотите, Гилберта это мало интересовало, даже не хотел их брать собой, но он не знает, что в Интенсе, а он не один на данный момент, чтобы рисковать. Машинист самолично вышел к ним и поздоровался, Вайолет отреагировала положительно. Она никогда их не видела, сколько раз бы она не каталась на поезде, девушка думала, что они всегда там сидят и никогда не выходят к людям, а тут на тебе. Хотя, кукла думала, что причина может быть в Гилберте, так оно и есть. Он является важной персоной, даже после войны. Солдат, победивший войну, сохранив мир и жизни — готов был кинуться и спасти все человечество. Только никто не знал, что на эти понятия как «родина» и «человечность» он плюнул, ибо все это было в Вайолет в тот момент. Гилберт как-то нейтрально отнёсся к этому приветствию, но пришлось так же уважительно поздороваться, ибо поймать злой взгляд своей девушки не очень хочется. А смотрит она как на жертву, которую отравит своим ядом запретной любви, из которого растут цветы, если бы так оно и было, то он был ещё в то время весь в цветах. Цветы с острыми шипами, где будет растекаться его кровь, алая как жизнь, но в землю, где его ждёт смерть со косой. Зайдя в поезд, он немного удивилась его пустоте, она понимала, что этот поезд единственный транспорт в Интенс, но помимо базы там был ещё небольшой город. Однако, ей нравилось то, что в поездах нет людей, это даже выглядело более спокойнее и безопаснее, немного даже романтично. Уже идя по длинному коридору, она заметила, что в окнах шли солдаты совершенно другой нации, на первый взгляд ничего примечательного в них нет, а с другой они тоже идут в этот поезд — уже не хорошо. Она не любит военных, она их ненавидит из-за них все это случилось, а если это ещё Гардарики, ведь форма была похожа очень, то ей придётся держать возле себя пистолет, который ей дал Ходжинс, когда та поехала писать письмо в воинский лагерь. Посмотрев на билет, где был номер вагона она направилась к нему, а Гилберт разговаривал с мужчиной, который ей показался знакомым, но лезть в это ей не стоит. Вагон был таким же, как и обычно, только в них оказались занавески, которые использовались чтоб закрыться от солнца, хорошая вещь, однако. Сидев уже там, она ждала мужчину, с каждой минутой рвалось её терпение. Нитей до безумства оставалось все меньше. Она ждёт молча, слушая посторонние шаги, которые идут в разные направления, кто-то вперёд, а кто-то назад, создавая тревожность в её горле, где застрял очередной горький комок бездействия. Закрыв глаза, она начала свой принципиальный счёт до 100, где каждая единица становилась иглой с отравой на кончике. Как только она услышала, что кто-то возле двери остановился, она вытащила из чемодана пистолет, ожидая своего гостя. И вот, дверь открывается, медленно, играет на её нервах, но ей пришлось опустить свой пистолет, ибо она по обуви узнала Гилберта. Он открыл дверь ногой из-за того, что у него в руках был чай, а она лишь встала, чтобы помочь ему, нельзя так делать, вдруг дёргаться и кипяток на него. — Давай помогу? — уже стоя возле него, спросила девушка, заставляя того немного дёрнуться от неожиданности. — Если хочешь, только осторожней. — он подал ей два стакана, порой забывая о её руках, даже сейчас, но как только она взяла его с горячей стороны — вспомнил, даже немного побледнел. Однако, нужно привыкнуть к этому. — Ехать нам нужно порядка 15 часов. На утро мы уже будем там. Поэтому, придётся спать в поезде. — закрывая дверь на защёлку говорил Гилберт, а она лишь вздрогнула. Дверь на замке было её утешение, как и присутствия парня в её же вагоне, ведь, он мог взять другой номер. — Я не думаю, что это будет проблемно. — слегла улыбнулась она, заставляя того отвернулся и незаметно смутиться. Поезд тронулся через пару минут, как только они расположились на своих местах. Было решено, что Вайолет будет спать сверху, а он снизу, чтобы при любых стуках в дверь, открыть мог именно он, зная, что в случае чего, нужно будет защитить. В кабине было очень уютно и тепло, а из-за бессонной ночи она хотела сильно спать, но если уснёт, то останется ли он тут? Этот вопрос мучал ее, но спрашивать такое — бред. Гилберт сразу заметил её состояние, но понять не мог, чего сопротивляется своим потребностям. Уже стал сомневаться, что она спала ночью, вид был, как будто неделю работала. Синяки на глаза были ярче фонаря ночью в парке, а лицо цветом серого асфальта, где начинает капать капли дождя. Поскольку он сидел перед ней, то решил сесть рядом, пытаясь найти причину, по которой она не может уснуть тут. Но, как только он сел к ней, то почувствовал её голову на своём плече. От неожиданности даже замер, а когда повернулся выдохнул, понимая, что тут ничего опасного нет. Но, спать на плече — неудобно же, поэтому он встал и взял её на руки, чтоб уже расположить её на нижней кровати в полный рост, чтобы на утро не болели кости, а голова не гудела, как после недельного запоя. Нужно же предоставить ей все удобства, даже самые мелочные, для него это было важно. Уже лежавшая на кровати Вайолет спала глубоким сном, а он взял одеяло и накрыл её, сев в самом конце кровати, чтобы в случае чего сразу быть рядом. В комнате повисла темнота, ибо занавески тоже пришлось завесить, чтоб свет не попадал ей на лицо. Он взял со стола документы, которые ему были нужны и начал перебирать, иногда смотря на Вайолет. Только вот девушке спалось плохо, порой ей вспоминаются её клиенты, а иногда сам Гилберт. В данный момент она была зациклена над девушкой, которую она недавно видела, похожа была на Марию, которую она запомнила хорошо из-за её парня.***
Летев на самолёте в пункт назначения, они прибыли в город под названием Мунстан. Мунстан — являлся самым проблемным городом на всем континенте из-за пункта с 10-и базами разной классификации, которые Гардарики хотели уничтожить, решив сил Лейденшафтлиха и приблизить путь уже к самой столице Берлина, где нужно было принять последний бой, но из-за сил атакующих их, бой пришлось перенести в Интенс. Из-за погоды они задержались на час, пытаясь перелететь циклон, чтобы не унесло их куда-то вдаль, но этот час был решающим в бое и для куклы тоже, ведь летела она к мужчине. Эйден Мортис, парень, которого направили на войну, так и не успел попрощаться со своей любовью — Марией. Парню было 21 год, жил в хорошей и любящей семье, где он всячески пытался помочь, брал подработку, перевозил фрукты, овощи в город для продажи, имел уважение в деревне, проще говоря, самый активный мальчуган в их роду. Мужчина был хорошего телосложения, любил по утрам побегать по домам, приветствуя всех с добрым утром или доброй ночью — дедушкам и бабушкам это сильно нравилось. Они не чувствуют себя одинокими, наверное, это самое важное в жизни, чем жить один и быть отдалённым от общества из-за своего самолюбия. Жил в домике, где было всего-то 2 комнаты, довольно небольших, но уютных. Первая комната была сына, большая кровать с двумя подушками из хлоро хлопка, состоящий из одних перьев, одеяло со ватой внутри, белоснежная скатерть без одной пятна. Спинка кровати были покрыты лаком, создавая приятный блеск для глаз, а на вид казалось, что спит не на кровати, а на чем-то мистическом. Возле кровати находился небольшой столик, где он складывал деньги, листы с заказами, так же там стояли часы, подаренные дедушкой, кружка молока, которую мама приносила каждое утро и воды, в случае если захочет сильно пить. Любил иногда писать стихи, рассказы поэтому лежали на нем листы и чернила синего цвета, ибо черную достать сложно было у них, а в городе дорого стоит. Возле кровати был шкаф с личными вещами, а другой был для учёбы, там лежали книги, тетради, учебники, пособия и много, что связано с его профессией. Шкафы были сделаны из древесины, где есть пару узоров непонятного для него направления, казалось, что отец рисовал их закрытыми глазами. Дверки с зеркалами, заполняющие половину пространства, две ручки черного цвета без единого пропуска, так решил мужчина, когда его отец их мастерил и красил. Ему всегда казалось, что его комната похожа на убежище от проблем, внешнего мира, всегда думал, что именно тут он может сидеть сутки напролёт читая книги о легендах иного мира, где он будет чувствовать себя более живым, не для общества, а для самого себя. Вторая комната была родителей, она была в разы больше, ведь живут они там вместе. Двуспальная кровать со деревянной спинкой, где порой лежали какие-то вещи для работы в огороде. Туда их ложили, чтобы с утра не искать их по всему дому, ведь его отец любил оставлять носки в одном месте, а штаны вообще в коридоре, никто не понимал как он это делал. Рядом был один шкаф матери, где лежали фотографии её покойных родителей, вещи для ходьбы в город, огорода, обычной прогулки, разные украшения, серьги, цепочки и многое другое. Сделан был тоже из дерева, покрытым защитным лаком, который при лучах солнца выделял пригорелый запах из-за чего приходилось открывать окна, сделанные из тоненького пластика. В дожди, сквозь небольшие пробоины попадала вода, стекая на пол, создавая лужу, об которую легко можно было упасть и отбить что-нибудь. Ковра не было, прошлый пришлось выкинуть из-за проделок отца, при которых он разлил бутылку хлорки на весь ковёр, споткнувшись об дощечку в полу, запах им до сих пор чувствуется даже по сне. Возле дома была веранда, длинная и просторная, родители любили сидеть там и любоваться природой, хоть и бедно, но природа была ценной неописуемой. Позади дома находится огород, где Эйден собирал картошку, капусту, лук, морковь. Порой любил тайком забирать яблоки, а родители лишь неодобрительно кивал за столь плохой поступок. Когда-то работая обычным днем в их деревню, приехала девушка, которая покорила его. С яркими волосами, подобно самому молодому дереву в их округе, а глаза как вечернее небо в лазурных облаках постельного цвета. Лицо светилось как солнце самым ярким дней, а улыбка как перо, упавшее откуда-то с небо, где может быть живёт он, кто даёт людям судьбы. Она была небольшого роста, около 163 сантиметров, но в разы меньше Эйдена. Худенькое тельце, с аккуратной талией, где можно было хорошо затянуть ремень, создавая леди 19 века. У неё было много нарядов, много образов, сочетаний, но всегда одевала рабочую форму, даже в нем она была прекрасна, как принцесса на горошине. Фартук необычного дизайна и бежевое платья чуть ли не до пола, милые на вид балетки с узорами вышитыми нитками серого цвета, небольшой каблучке, который на твёрдой поверхности издаёт звонкий звук, давая узнать эту особу с длинной косой, за которую он всегда дёргал, а она надувала щёчки. Столько воспоминаний было в его голове, все они были частью его, всегда засыпая он вспоминал, как она бегала по озеру ласково улыбаясь своему другу… А сейчас он сидит в засаде, ожидая ответной атаки с западной части земли, куда они должны были попасть, чтобы сохранить свои территории. Мысли о ней всегда ходили на шаг дальше его, преодолевая все трудности или провожая его к самой смерти. Их было 10 человек, совсем новичков, которые даже не знали, что их ждёт по ту сторону боя, однако, никто не боялся умереть, может по этой причине их отобрали для этого операции, кто знает, что будет через секунду. Выстрел в голову или бомбу в ноги кинут. Они все стояли за зданием базы номер 3, там производили ядерные оружия массового уничтожения, однако, из всех баз — именно она была целью армии Гардарики. Позади базы было выкопана большая яма в ширину около километра, являлась прикрытием для них, в случае атаки оружием дальнего боя, так что, именно там они ожидали. Эйден сидел и ждал, наблюдая за порывами ветра, шелестом веток, которые тоскуют по своим родным листочкам, ожидают лета, чтобы вновь они вернулись к ним, для веселья и пляски в танце. Ветер будет их гостем, а трава их музыкой, нежной и спокойной. Погода играла с ними злую шутку. Война — грех людей для бога, он не одобряет разногласие в мире, всячески пытаясь остановить их. Сейчас в столь закованном месте для всех: идёт снег, дует ветер, прогоняет их подальше от грехов, давая им выбрать истинным путь. Мальчик дернулся, когда кто-то из далека крикнул «огонь». Всё было как в тумане, сильный взрыв и тишина, уши заложило из-за сильного давления на него, а сами тела завалило снегом с кровью из которой не все вышли живыми. Небо окрасился в ярко красный цвет, подобно цветам розы, которая только что распустилась, подобно крыльям бабочки в сером небе, где плачут хранители божьи, чьи жизни они не смогли спасти. Души уйдут наверх, на божий суд они являться и примут свою участь. Справедливость и милосердие — это все, что им поможет там. Минута прекратилась в час, только после этого он смог открыть свои глаза и попытаться вернуться в реальность, где его ничего хорошего не ждёт. Пелена глаз, немного белого цвета, начала сильно сливаться со снегом, небом, проще говоря, ничего не было видно, кроме тёмных силуэтов, который уходили вдаль, посчитав, что все мертвы. Его тело отказалось двигаться, бок сильно разорвало из-за удара бомбы, где началось сильное кровотечения, решая его жизни как песочные часы, каждая крупинка отбирала все силы, а каждая секунда давила на глаза, принуждая во веки веков закрыться без шанса открыть. Он остался единственным остался в живых, а рядом с ним лежал его друг, который был с самого детства и видимо до самого гроба. Он боялся войны, боялся быть на ней и принимать участие, но Эйден прекрасно знал, что если с ним что-то случиться, то тот придёт во что не было, позабыв свои страхи. Пусть детство их было не таким хорошим, как у других, но именно они были дружнее, ближе других. Он проронил слезу, прощаясь молча с другом. Военный просит бога о том, чтобы его душа покоилась с миром. Когда мужчина хотел закрыть глаза, то увидел перед собой девушку, очень красивую, но в то же время незнакомка для него. Она была сильно размыта в его глазах, но яркие глаза он сразу рассмотрел, пусть небо против него, но глаза этой дамы напоминают ему день встречи с Марией. Он на миг так и закрыл глаза, а когда открыл уже был в доме, где кроме печи и пару дров ничего не было. Сухой пол, даже холодный, но не для него. Эйден уже ничего не чувствует и не может чувствовать. Мысли пусты, там одно тёмное пятно, тьма, где есть маленький лучик света — это дверь. Дверь откроется лишь тогда, когда он примет свою участь и отдается в руки господня. Перед этим Эйден должен исполнить свое последнее желание. Зрение возвращается, зрачки расширяются, но глаза тускнеют с каждой минутой, парень начинает видеть яркую лампу, а за девушкой тусклый огонь печи, где медленно говорит дрова, разнося по комнате запах гари, дым и отстранённость от внешнего мира. Однако, мужчина перевёл взгляд на женщину, которая укрывала его пледом, пытаясь хоть как-то принести тепло в его тело, где уже нет ничего живого, кроме его больного сердца от горечи поражения и осознанием близости смерти. — Кто ты? — немного покашливая спрашивал тот, рукой прижав плед к себе. — Ты пришла за мной?.. — Простите за ожидания. Мы прибудем туда, куда пожелает наш клиент, сервис автозапоминающих кукол, Вайолет Эвергарден. — тихо проговаривая, создавая из своего голоса пения ангелов на небе, а он лишь немного улыбнулся ей. — Пожалуйста, не беспокойтесь, вы будете жить. — Ты можешь же написать письмо? Ты же пришла, чтобы написать их? — еле слышны голосом проговорил он, уже закатывая глаза от боли, которая будет его преследовать до остановки сердца. — Я хочу…чтобы ты написала пару писем для меня… — Для начала вас нужно доставить на родину, где вас вылечат. Пожалуйста, письмо мы всегда успеем написать. — выровнялась она, глядя на бледное лицо мужчины и еле заметно движущиеся губы, покрытие плёнкой из-за мороза. — Нет…я хочу сейчас…чувствую, что я и умру здесь… — уже сильна кашляя начал говорить тот, чувствуя, что ещё немного и из рта пойдёт кровь и тогда он уже говорить не сможет. А Вайолет лишь стиснула зубы от горечи. — прошу…вас… На улице бушевала метель. Дикие порывы ветра прогоняли снег с земли куда-то в воздух, оставляя остатки на дереве, которые на утро спадут обратно вниз, будто фея спустится в нежном такте пению птиц. Ночные звезды не было видно из-за бури, сопровождающая их целую ночь. Но, если смотреть внимательно, то можно где-то вдалеке увидеть созвездие медведя, тёмные тучи и красивую луну, которая пришла работать и светить всю ночь для своих ночных друзей. В тишине слышно лай собак, волки воют, совы дают ориентир своим голосом им, дабы не заблудились во тьме, а вышли на свет нового дня, новой возможности сделать что-то хорошее…день продолжение своей жизни, которая на вес золото. Дом был крайне потерянным, казалось, что там годами никто не жил, однако, это единственное укрытие от матери природы, которая пришлось пережить новые потери на её еле живой от войны земле. Там была лишь одна комната, если её можно так назвать, прогнивший пол, тонкие стенки, где просачивается вода, создавая сырость, которая только усугубляет ситуацию. В углу лежали пыльные мешки, где походу была какая-то одежда, там она и взяла плед, чтобы как-то согреть своего умирающего заказчика. — Как скажете, Господин. Кому вы хотите написать свои мысли и чувства? — пока тот думал, кому хотел бы выразить свои мысли, та заворачивала рукава платья до плеч, тем самым закрутив пару пружин в своей металлической руке, переключая их на другую функцию. — Маме и папе…— его темно карии глаза уставились куда-то вдаль, представляя все теплые моменты с его семьёй, которые были в его голове, но он же помнил все до единого. Помнил, когда его мать брала его на прогулку по саду, где она рассказала ему всяческие истории про свою молодость, где была и с кем была. А он лишь задавал ещё больше вопросов, радуя тем, что ему интересно слушать её. А отец его катал на лошади, обучая его, давая советы и просто смеялся, когда тот падал с неё на сено и орал из-за испуга, но потом так же смеялся, ведь, минута с родителями стоит больше, чем смерть. Его раздумья прервал блеск рук дамы, она сейчас была столь обворожительна, что он затаил столь драгоценное для него дыхание и при вдохе выдавил. — Ты так прекрасна… — Господин, я готова начать писать. — она вытянула наполовину руки, будто держа над вертикальной машинкой, которая начинает писать без его участия. Вайолет лишь шепчет ей текст, а она медленно нажимая на клавишу начинает из её обрывков делать красивые обороты, подбирая наилучшие прилагательные и красивые эпитеты. — Тогда начнём… — Немного прокашлялся парень, вдыхая как можно больше воздуха, сколько возможно в его дырявые от бомбы лёгкие — начинает письмо, — Мама и Папа…спасибо, что воспитали меня… — Ты вообще пишешь? — пусть зрение было хуже некуда, он ему казалось, что она слушает, а не пишет, опасение того, что она забудет все или вообще забросит это дело, а для него это самое важное… — Да, я запоминаю ваши слова пальцами. Они запомнили все клавиши на машинке, поэтому я пишу невесомо, чтобы потом перенести на бумагу. — немного выдохнула, чтобы не казаться ему сильно напряжённой и вновь начала держать руки в воздухе, чтобы продолжить. — Спасибо…прям камень с души… — немного улыбнулся он ей, но сразу начал сильно кашлять, пытаясь сдерживать всю свою боль внутри, пока он пишет. Нужно продолжить, подумал он и начала заново, с той точки…с той кровавой точки, перед которой слезами прописаны слова. — Это, наверное, моё последнее письмо… Простите меня…я не думал, что все так закончиться…я не хотел так умирать… Я лишь хочу, одного… Если вы переродитесь, я хочу вновь…стать вашим сыном. Вы самые лучшие родители и я благодарен…что родился именно вашим ребёнком… Прошу вас…родитесь вновь и…встретитесь в. .я хочу все исправить в новой жизни… Спасибо…вам…— девушка уже еле сдерживала свои стеклянные слезы, но в этот момент они обрели жидкую форму. Вайолет чувствует то, что чувствует парень, ей больно, а ему уже нет. Она забрала всю боль в себя, передавая её в письмо. Мужчина уже был на пределе, кашель стал только сильнее и уже откашливался кровью, ярко красной, но где-то были сгустки, тёмного оттенка из-за замедления жизнедеятельности. Сердце теряется в своём такте, а лёгкие полны крови, которая мешает ему дышать. Он достал небольшой платок. В их времена было принято отдавать своим любимым, которые уходят — платки, чтобы те сохранили память о нем и в случае, если они вернуться вручат его в честь того, что помнил и не забывал о своей девчонке. Но, из кармана выпала небольшая фотография. На ней была красивая дама, по мнению Вайолет, была явно очень сильно связана с Эйденом. Поэтому, она была уверена, что это письмо не последнее. Парень обязан написать ей его, ведь она должна знать, что даже перед смертью — он думал о ней. Нельзя оставлять ее так вот. —Спокойнее, — начала поглаживать его по руке, давая фору отдыхаться, только она должна продолжить, — Может…есть ещё люди, которым вы хотите написать письмо? — Мария… — он понял о ком она говорит, ведь после её слов перед своими ещё открытыми глазами он увидел фотографию, даже не нужно ему глаз, он поймёт, кто там без этого всего. — Мария…мы недавно подружились, но…она мне очень понравилась, перед призывом…она призналась, что любит меня…а я…наверное тоже, очень…мы даже не разу не целовались… — Тогда пишем письмо для мисс Марии? — тихо прошептала она вопрос, становясь в рабочую позу. Женщина не могла объяснить, почему она была уверена в его ответе «да», но знала нутром, что он тоже хочет сказать ей что-то важное. — Дорогая Мария…моя Мария…ты недавно сказала, что любишь меня…я не мог дать тебе тогда ответа, но…я чувствую тоже самое, что и ты…я хотел подарить тебе счастье, но не смог…я надеюсь…что ты найдёшь того самого…я не хотел вот так умирать…но, ради тебя…ради семьи…я готов понести это в могилу…прости меня…я люблю тебя, Мария! — на последних словах он крикнул это, будто пытался донести это до неё, чтобы она услышала его голос в последний раз, чтобы почувствовала всю его любовь к ней. А Вайолет лишь застыла, расширив глаза, понимая, что даже перед смертью, люди готовы признаться в своих чувствах, как он…как ее человек…она слегка отвернулась, чтобы не вспоминать ту ночь, но она всегда была с ней. — Ты написала? — прижимая фотографию к своим губам произнёс он, а она лишь посмотрела на него глазами, где в глубине можно было увидеть всю её боль. — Да… — краткий ответ, а на его душе стало необычайно легко, как будто он сделал все, что хотел в этой жизни и готов был уйти в ту самую белую дверь, уже не поворачиваясь на свое прошлое. — Спасибо…я теперь не один… — закрыв глаза, он вздохнул запах жизни и больше не выдохнул, оставил её внутри…а она пустила первую слезу, провожая его, в мир спокойствия, молясь, чтобы бог оправдал его за убитые его рукою людей и дал шанс на искушение. Кукла опустилась и поцеловала его в лоб, пусть он подумает, что это целует его Мария, девушка была уверена, что она поступила бы так же. Может когда-то они встретятся с ним, может не тут. Но, в придёт время и стрелки на часах остановятся, природа затихнет, будет слышно их дыхание и там он скажет ей! Скажет все! Все…что не сказал при жизни…***
Она проснулась в собственном поту, в вагоне было темно, что сильно напугало девушку, пока до неё дошло, что сейчас ночь и весь день она была в своих снах. Вайолет сильно переживала за свой сон. Ей казалось, что она вновь это переживет, может не с ним, но с кем-то другим точно. Эйден пусть был для нее никем, знала его пару часов, но в сердце ее он навечно, как самый любящий человек. Вайолет нужно успокоится, ибо её мысли сразу перебило то, что она не видит Гилберта. А это важнее всех, лично для неё. Включив лампу, она начала крутиться в разные стороны, пока на своей кровати в самом углу не увидела прижатого к стенке мужчину с бумагами в руках. Она сразу выдохнула с облегчением, что он оказался ближе, чем ожидалось. Однако, то, что он спит сидя немного удивило её. Вайолет медленно подвинулась к нему и взяла в руки документы, которые показались на первый вид, обычными военными отчётами. Только когда приглянулась, то увидела небольшие заметки и все были сказаны с призывами и направлениями, при этом везде стояла его фамилия и имя, что-то немного насторожило её это все, но он обещал, что на войну идти не будет, так что она из положила на стол бумаги, прогнав свои сомнения вон. А когда повернулась увидела, что мужчина смотрит на неё сонным взглядом, будто хочет спросить её, почему ей приспичило проснутся в глубокую ночь, но он ничего не сказал и лишь протянул руку, ожидая, когда возьмётся за неё. Вайолет немного дернулась, от такого действия, но вскоре слегла улыбнувшись, потянулась к нему, забывая о своём плохом сне. Всё внимание было лишь на него одного. Его тёплые руки обхватили её, а голова упала на её хрупкое плечо, принимая самую удобную для него форму. Гилберт чувствовал в ней чувство беспокойства и пытался всеми способами избавить ее от отрицательных чувств, оставляя лишь спокойствие и безопасность. Девушка, не думая ни секунду, сразу прижалась к своему мужчине, согревая его своими чувствами, погружая его куда-то далеко, где только они и больше ничего. В вагоне повисла тишина. Краями губ она улыбнулась сама себе, будто зная, что кавалер попробует из нее вытащить ее сомнения и опасения, Вайолет схитрит. И не из-за того, что не хочет говорить, а из-за того, что хочет, чтобы он сегодня ни о чем не думал. Гилберт почувствовал руку на своей голове, которая нежно проводит будто в такт колебанию колёс, успокаивая его, нарушая его планы, заставляя его закрыть глаза.Эта ночь была самой спокойной. Он уснёт, она будет охранять его сон.
Она будет с ним до самого гроба. Она его богиня, дарующая счастье. Она его жизни, заставляющая вставать с колен вновь и вновь. Она его все, нельзя описать его любовь к ней, но она может сделать большее, чем кто другой.