Мы боимся смерти, посмертной казни. Нам знаком при жизни предмет боязни: пустота вероятней и хуже ада. Мы не знаем, кому нам сказать "не надо". Зная медные трубы, мы в них не трубим. Мы не любим подобных себе, не любим тех, кто сделан был из другого теста. Нам не нравится время, но чаще — место. Иосиф Бродский, 1972
Арсений прикрывает за собой скрипучую дверь, и та щёлкает замком. Он бессильно оседает на пол, и старый, пыльный ковёр перед глазами пестрит цветами, будто кто-то ему помешал определиться с окраской. Цепочка часов немного царапает руку, но стрелки больше не идут — и к счастью. Ладонь холодит «звёздочка», но душевный зуд от неё не пройдёт. В этой грязной, тусклой квартире Арсений успел почувствовать себя дома, но сейчас она неуловимо пустая; Нина Аркадьевна, наверное, пьёт чай и вспоминает былое, и в такое время здесь всегда тихо. Ему всего восемнадцать, хоть душой уже все шестьдесят, но Арсений понимает её — он тоже.***
2021 год, Санкт-Петербург Ебучая «Белизна». Арсений очень хотел быть модным и сделать из старой футболки с Лолой Банни стилёвый тай-дай; но скрутил её как-то неправильно, и выглядит она не как красивые разводы химии, а как будто на неё нассали радиоактивной мочой. Эту шутку транслирует Шастун, когда Арсений появляется в ней на пороге поточной; потому что это оказалась единственная чистая футболка, а Попов с утра крайне опаздывал. Но причина крайне уважительная — за него у прудика на рассвете никто не пофоткается. Честности ради, не он виноват в том, что Тимур, его сосед по комнате, продаёт космические картинки баллончиком на Невском и усрал всю их одежду вчера. Хотя, вероятно, краска выглядела бы лучше, чем это пятнистое нечто — Арсений всегда знал, что рукоделие не его стихия. Но это не даёт Шастуну права над ним ржать; Арсений сам готов признать и обстебать проёб, но это не значит, что другие могут травить про него какие-то несмешные, туалетные шутки. Так же, как Попов шутит про себя-педика, но если кто-то ещё назовёт его гомосеком, Арсений может и вломить. Правда, с таким, как Шастун, бессильны любые вломить, всадить, попиздить, ударить, наорать, трахнуть (в самом боевом смысле этого слова), побить, что угодно. Потому что Антон — это что-то с чем-то. Что-то крайне раздражающее, неприятное и недалёкое. Арсений, наверное, может привести тысячу сравнений, что такое Антон Шастун. Например, проросшая картошка с кучей глазко́в — Арсений постоянно убирает их из слива на общажной кухне и этих монстров боится даже трогать. Или мохнатый плесневелый сыр. Или потные носки с дыркой, которые кто-то забыл и от которых несёт на всю прачечную. Или использованный презерватив, брошенный в душевой и смешавшийся с волосами и пеной геля для душа. Если есть что-то крайне богомерзкое в этом мире, то это Антон Шастун с его противными шутками про говно, неприлично громким смехом и великим распиздяйством в смеси с наглостью. Но Арсений считает себя выше этого и ходит мимо него минимум как мистер Вселенная всех предыдущих десяти лет, несмотря на то, что ему только исполнилось двадцать. Судя по выражению его лица, он выиграл и в юниорском конкурсе тоже. Он проходит к середине аудитории под чужое, наигранно-сахарное «ой, ой, какая цаца», и садится рядом с Егором, который ходит с таким же лицом; но тому повезло больше — у Булаткина богатые родители, он не убирает глазки́ из слива жирной раковины, а ещё душа любой компании. Если бы надо было описать самого популярного парня в универе — который и футболист, и встречается с чирлидершей, и кидает ботанов в мусорку — это был бы Егор. А ещё Арсению повезло, что Егор всё-таки добрый парень, да и они не в Америке живут, чтобы так поступать с людьми (по крайней мере, Арсений не встречал). Да и встречается тот, кажется, с татуированным чувырлом Эдом из другого вуза, хотя никто об этом не знает и слухи бродят лишь на уровне ветра в левую сраку сбоку — просто Арсений однажды увидел, как они сосутся за корпусом. Арсений любит учиться — он тот самый мальчик-отличник, который в школе бегал по десяти кружкам и секциям в день, а в универе пропускает все тусовки, потому что у него не сделана домашка даже по физкультуре. Справедливости ради — у них были тесты по ней на первом курсе, так что его за придурка держать не стоит. Он, сын маминой подруги, всем девочкам на выданье, а мальчикам в пример — скрипач, пианист, староста и активист, а ещё книжку поднесёт и котёнка с дерева стащит. Но есть всего одна ремарка — Арсений боится высоты, а ещё он понял жизнь с первого класса. Чем больше лижешь, тем больше получаешь, и дело даже не в отсосе и не в римминге, хотя эти навыки он, как зубрила, тоже прокачал, разве что в теории. Мало ли, пригодится. Но аура вокруг него всегда душная, потому что ничем, кроме как своим снобизмом и занудством он ответить не может; но делает это искусно. — Тогда понятно, откуда у меня такой ум, — бросает Арсений за спину, кинув на Шастуна беглый взгляд. — Радиация — она такая. Ну, может, не очень искусно, но он старается не скатываться в их овраг, что по ощущениям глубже Марианской впадины. Арсений вообще уверен, что если задавить умом, то тупые люди о чём-то, да подумают; правда в школе ему это ни разу не помогло. Да и сейчас Шастун смеётся так, что у него краснеет лицо; оно готово порваться от того, как открывается его огромный рот. С отсосом проблем бы не было у человека, как отметил Арсений ещё на первом курсе, но он отказывается опускаться до уровня безмозглых десятилеток в «Майнкрафте» и других стрелялках, у которых все матери переёбаны — это ужасно. В каждой группе, кажется, есть кто-то либо социально-неловкий, либо крайне недалёкий с ужасным чувством юмора. Пятой группе экономистов в «Тряпке» вот повезло с Журавлёвым и Шастуном. Арсений закатывает глаза и отворачивается. — Серьёзно? — спрашивает Шастун и снова начинает ржать вместе с сидящим неподалёку Журавлёвым; ещё одним уникумом, но приятным ещё меньше, чем Антон. — Бля, ум от радиоактивной ссанины, пиздец ты, Арс. Нашёл, чем понтоваться, жесть. — Мне хотя бы в принципе есть, чем, — выплёвывает Арсений и возвращается к своим конспектам, в которые украдкой поглядывает Егор в попытках хоть что-то запомнить до опроса. — Ты вчера опять у Эда тусил всю ночь? — тихо спрашивает он. — Я от него, — кивает Егор и чешет шею под бадлоном*, где мельком выцепляется взглядом засос. — Только он нервный больно последнюю неделю. У нас с ним время идёт в такт в этот раз, но его косит всегда перед очередной смертью. Бля, честно, я в душе не ебу, кто наши соулы, правда. Мы хотели здесь их найти и остаться уже, но в треке Моргенштерна «Пососи» номера «пососи», так сказать. Арсений поджимает губы прискорбно; он не знает, что бы он делал, окажись он искателем времени — так их зовут в народе, чтобы попроще, потому что научное название у этих людей похоже на сине-зелёную медузу с хуями вместо щупалец. А саму систему — Уранией в честь греческой богини. Говорят, что это дар — ты живёшь много жизней в разных веках, пока ищешь родственную душу. И родственные души — это классно; у тебя есть человек, который гарантированно поймёт и поможет в случае всего, даже если вы не влюбитесь и не захотите сыграть свадебку, чтобы было «долго и счастливо». Но на деле звучит как наёбка для уёбка, во-первых, потому что если ты не находишь этого несчастного, то ты умрёшь и больше не проснёшься даже в каком-нибудь палеолите; а во-вторых, тебе в принципе надо умирать и, как говорят на форумах, как пишут в постах искатели, как рассказывают в книгах — это не всегда мягкая смерть во сне. А когда жизни поджимают, так вообще крыша едет — Арсения передёргивает. Егору с Эдом повезло хотя бы немного — у Эда жизней на поиск за сотку, а у Егора чуть больше пятидесяти. Это какая-то очень удачная лотерея, особенно, когда они любят друг друга, не будучи соулами. Так у них есть шанс если не жить распрекрасно, поцеловавшись с соулмейтами и решив, что нахуй им не нужна эта судьба-судьбинушка, то хотя бы провести вместе столько лет, что жить потом уже не особо и будет надо. Они ещё и помнят друг друга из жизни в жизнь — удивительная редкость для искателей. Наверное, так природа просто признаёт свою ошибку, что не сделала их родственными душами; хоть они напоминают зефирку и уголь, на первый взгляд не сочетающиеся вместе. Они оба торчат тут уже два года, и Арсения это пугает ещё больше; окажись он вот так в каменном веке на семьсот с лишним дней, он бы прыгал со скалы каждый день, хотя сдохнуть ему бы не дали. Но им повезло больше — двадцать первый год не такой уж и плохой. Эд с ностальгией рассказывает про свой две тысячи пятидесятый, и о том, что у него там железные рёбра, а всё отказавшее можно заменить имплантом; но он расплывчато говорит о том, что лучше останется здесь. Им нельзя ведать что-то фундаментальное или менять события мировой истории, даже если спасти панфиловцев или застрелить Сталина младенцем кажется хорошей идеей. В любом времени они лишь гости, кроме своего, если не встретят своих родственных душ и не решат остаться здесь. Арсений шутит, что Егор с Эдом — гости из будущего, хотя это шутка только на уровне фильмов двухтысячных, а на деле это факт — Егор родился в две тысячи тридцать пятом. Арсений не пожелал бы никому такой жизни, даже если на первый взгляд в возможности попасть в эпоху балов и дворцов есть своя романтика; кроме Антона Шастуна. Может, он поумнеет, если пару раз окажется где-то в других местах, разовьёт кругозор за пределы противных шуток про говно. У того как раз вчера был день рождения. Правда, самому Арсению от этого не станет легче; ему только исполнилось двадцать, а этот несчастный процент обречённых чаще всего получает часы именно тогда; с часами вообще история какая-то мутная, как будто судьба просто шутит над искателями, типа, чтобы жизнь маслом не казалась, держите ещё и красивую цацку, которую нельзя разбивать. Почему нельзя — непонятно. И для всех вокруг почему-то это всё весело, про искателей столько мемов, будто это праздник жизни и поход в парк аттракционов, а на деле больше кажется адской мясорубкой — похуже, чем «Мастер Шеф» с Гордоном Рамси. Арсений молится, молится, как велела Манижа, и всё, потому что бороться он не в состоянии — с чем бороться? С ремонтом часов? С полицией времени, как в сериале про Локи, который Арсений ждёт уже больше полугода? С чем? С днём сладкой оладушки, короче. Арсений правда, кажется, парится об этом больше всех в группе, хотя с его умениями и десятью репетиторами в час вообще нечего бояться — он знает три языка, шарит за историю и смеётся даже с самых дремучих мемов. В общем, музыкант, педант и очковый талант, и вообще кто только не. Даже если его забросит в эпоху чумы, то он хоть как-то может что-то объяснить чумным докторам на своём современном французском. Но хотелось бы без этого конечно. Хотелось бы вообще без проблем и поисков; он больше всего на свете мечтает не получить часы. Самому выбирать, в кого влюбляться, что делать и как жить, а не вот эти вот просыпания в повозках как лох, предопределённость, навязывание своих интересов — этим в полной степени наградил его отец, и Арсений больше как-то незаинтересован в подобном. Только в повозке не спал — и не очень хочет. Сегодня он особенно почему-то тревожный; Егор ещё рядом дёрганный, потому что Эд дёрганный, и Арсений весь на взводе из-за них. Он не спрашивает всё об искательстве, он ждёт, пока ему расскажут сами, потому что Выграновский явно нервничает не просто так — этот человек не умеет нервничать по хуйне; вся эта система — очень хрупкая, и никто не знает, что будет, если они наболтают лишнего. Арсений смотрит на то, как Егор флиртует с Настей, чтобы получить кусочек шоколадки, и усмехается немного печально — жаль, что им уже пора. Арсений притёрся, и мысль о том, что в этом хаосе он останется один, заставляет грустить сильнее, чем он планировал. Вообще как-то несправедливо отправлять их куда-то дальше, ведь у людей здесь за два года появилась жизнь, которую им стремительно надо оставить в прошлом — или будущем. Но Арсений умничка и вообще всё может сам; друзья у него есть, хоть и не в институте, а ещё язык остр аки лезвие ножа, так что с Егором или без него — он точно не пропадёт. Если ему повезёт не получить часы.***
Арсений всегда бесится, когда ему мешают делать свои дела. Он один из тех, с кем надо договариваться о встрече за месяц, а лучше за пять, а лучше не договариваться вообще, или договориться на час — Арсений знает, что он душный. Он не считает это недостатком, а вообще — собранностью и умением распределять своё время, потому что оно ценное и вообще жизнь одна. Но степень того, как он будет вонять, если его дёрнут внезапно, не сравнится ни с одной бабушкой в вагоне метро или мамой, у которой сын проколол нос. Эвакуировать придётся всё общежитие. У него невыученные три конспекта, а ещё незакрытый семинар по английскому (который можно закрыть через месяц, но Арсению, конечно, надо сейчас), а ещё непройденный тест по основам проектной деятельности. Это всё непременно важно, потому что Арсений хочет себе повышенную стипендию, а по жизни он вообще не фартовый. Настолько не фартовый, что прямо перед свадьбой сестры его крайне плохо подстригли и на всех фотках он обосранный воробей. Не фартовый (и крайне тупой) раз решил, что быть почти лысым блондином на выпускной ему пойдет. Не фартовый, потому что в театральный он не прошёл, не добрав один балл за вступительные, а ещё чуть не оставил желудок у ног парня, который ему нравился, в первую свою попойку. Кто-то дарит сердце, а Арсений — желудки; наверное, это романтично и печально, если ты донор. А если ты свинья бухая и решил устроить показ, чем ты обедал, то это позор. Кстати, после этого Арсений решил, что тусовки это не его, особенно когда ему надавали ремня за пропущенную музыкальную школу. Возможно, ему бы к психологу, потому что когда тебя бьют, это откладывается, так или иначе; но Арсений не парится, потому что дурь из него выбило — и слава богу. Арсений читает свой идеальный почерк — он корпел над прописями, что бы не дай кисус получить четвёрку, — зато полезно как, теперь понятно всё и ему, и другим. Но Арсений душный зануда, и он никому не даёт свои тетради; он делал, старался, а теперь он должен сливать свои труды в пустые мозги распиздяев из группы? Увольте. Егор и тот что-то выпрашивает у других, принимая его позицию, хотя Арсений бы, возможно, помог ему, если бы было надо. Всё-таки тот к нему относится спокойно, дружественно, хоть Арсений вообще понятие близкого друга определяет для себя с трудом — Булаткин всё же единственный, с кем шляется по рекреациям затхлого ВУЗа Арсений. Но сегодня мысли путаются так, что словосочетание «кривая спроса» Арсений читает раз пятнадцать. Голова мутная весь день, хоть обычно после универа Арсений готов покорять вершины, но только до девяти часов вечера, потому что в одиннадцать нужно лечь спать, то сейчас он готов только разлагаться на полу. Тем более, Тимур сегодня на Невском сидит и появится ближе к ночи. Вся жизнь Арсения расписана по часам — он следит за стрелками на наручных так пристально и заядло, будто от этого зависит его жизнь; потому что, если он не ляжет в одиннадцать, назавтра он пропустит важную историю препода о том, как тот сломал мотоцикл, и пропустит момент, где надо смеяться. Ему нужны очки успеха, баллы уровня, проценты апгрейда, что угодно, чтобы быть лучше, выше, сильнее, потому что кому он такой нужен без постоянного развития? Его раздражает, что он не может сосредоточиться, потому что это не в его стиле; он собран, он никогда не ленится, потому что так можно пропустить жизнь, и прочитать конспекты — это вообще пища для ума и развлечение. И сегодня его решили оставить голодным. В дверь стучат так громко, что Арсений дёргается и ударяется локтем о стенку сзади, и к его вони накидывает пару степеней сверху; в его голове уже строятся планы по убийству — Матвиенко поможет спрятать труп, если что. Главное не пугать Тимура — тот удивительно добрый для своих двадцати лет и придёт в ужас. И Арсений бы допустил, что за дверью какая-то его девушка, но там минимум СуперВумэн, судя по силе и настойчивости стука. Арсений откладывает тетрадь, вкладывая всратую закладку с волками, вещающую о том, что слюни — это слёзы рта, когда в него не кладут еду. Арсений может и душный и не смотрел все эти новомодные фильмы про супергероев (про СуперВумэн просто сложно не знать), но всё-таки мемы про волков — святое. Они, конечно, слишком тупые для Арсеньевского мегамозга, но и он иногда хочет посмеяться над чем-то тупым. Он любит мультик про пингвинов из «Мадагаскара», между прочим, и это достаточно разбавляет его жизнь; любит несмотря на факт странной лемурьей педофилии, многожёнства, крайней необразованности всех там присутствующих и безумно раздражающего Джулиана. Хотя он иногда проводит с животным параллели; просто Арсений не такой глупый. Он подходит к двери с самым суровым и выжигающим глаза взглядом из возможных; он неплохо бы заменил Грозного, но Арсений боится так шутить, потому что сегодняшний день ещё не кончился. Завтра он расслабит булки — редко когда искателями становятся позже, чем спустя месяц после двадцатилетия. Сегодня как раз двадцатое апреля, и завтра он будет счастливо учить свою философию в отрыве от угнетающего надвижения этой жести. А сейчас он смотрит на заёбанного Шастуна с кружкой в руках, в растянутых шортах, висящих на уровне лобка, и в майке с пятнами от кетчупа, и хочет уничтожить его, а потом попшикаться антисептиком. Тот ещё и воняет сигаретами на всю Коломенскую — до чего же неприятное, неряшливое создание. Арсений смотрит на него так агрессивно, что может взглядом выжечь ему слово «быдло» — через лоб в мозг, через тернии к звёздам. Эта двухметровая терния смотрит на него устало и с лёгким раздражением. Последнее, чего хочет кто-то в общаге в девять вечера — это встретиться с Арсением. Арсений даже гордится такой репутацией, правда, он чувствует себя сукой первого класса, и если кто-то не понимает его — это их проблемы; от скромности не страдает. — Чё надо? — спрашивает Арсений прямо, губы поджав. Он ненавидит, когда его тревожат так поздно, правда, и он готов порвать Шастуна прямо тут. — В очке помада, — бросает Антон хамовато и проходит внутрь; Арсений планирует откусить ему ебало. — Мне Тим нужен, я подожду его? Он где-то уже около общаги, — добавляет он уже спокойнее и падает на кровать Родригеза. Арсений пассивно агрессивно кивает и возвращается на кровать, чтобы продолжить листать конспекты; пока, кроме беспардонного вхождения в их личное пространство, Антон не сделал ничего плохого, и, вероятно, нервная система Арсения потеряет не так много нервных клеток. Но каркать, конечно, не стоило. Вороны — потрясающие птицы, но голос у них звучит проёбами. Или Арсению по жизни просто не везёт с людьми, иначе как объяснить то, что стоит ему подумать об этом, как Антон решает начать серпать из кружки. Причём протяжно так, ужасно раздражающе, как будто если он попьёт без этого, то чай откусит ему ебало раньше Арсения. Тот тяжело вздыхает и смотрит на Шастуна исподлобья; тот втыкает в «ТикТок» в наушниках — удивительно, что его не донимает какой-нибудь «Нельзя делить на ноль. Почему нельзя? Разрешаю!», потому что, очевидно, что Шастун срать хотел на вежливость. Но Арсению пора бы вообще перестать на что-то надеяться, потому что ему в принципе по жизни не везёт. Потому что ржёт Антон так, что лучше бы уж разрешение делить на нули. Арсений пышет гневом и ноздри надувает злобно, ведь его и без того потерянная концентрация теряется ещё сильнее — он хочет погладить её по головке и утешить, потому что ну это просто какой-то дурдом на вылете. Даже выездом дурдом уже не ограничился. Шастун отсмеивает своё, но стоит ему взглянуть на Арсения и его снова разрывает — он слюнями брызжет в покрывало, в котором уже завелась новая жизнь, судя по виду оного. — Чё ты глаза пузыришь? — не успокаивается Шастун, хватаясь за живот. Его рот распахнут так, что он может стать бассейном для воробья; Арсений видел, как один купался в аквариуме для рыб в супермаркете на днях, значит, и во рту Антона тоже может глядя на размер и количество слюны — Арсений морщится и отсаживается подальше, насколько это возможно в комнатушке шириной три метра. Антон раздражает его всем — он просто неприятный, как будто бы глупый; ненависти у Арсения к нему нет, да и ни к кому нет, потому что ненависть — это детское чувство, и Арсений уже его перерос. Мама учила его, что ненавидят только дураки, и Арсений выше всего этого — особенно, если Антон, кроме отсутствия контроля помойки во рту, не сделал ему ничего плохого. — Бля, ты как жаба, которую через жопу надули трубочкой, — продолжает ржать Антон; Арсений вообще не понимает, почему он так много смеётся — это ведь не от большого ума. — Жабы умирают, если их надуть, и если тебе кажется это смешным, то ты либо живодёр, либо недостаточно эрудирован, — говорит Арсений строго, не отрываясь от конспектов, и поправляет очки на переносице. — И ты мешаешь мне учиться. Антон цокает выразительно, и Арсений наконец перестаёт чувствовать на себе его взгляд. — А ты типа в детстве так не делал? Недостаточно эрудирован я, — фыркает Антон. — Зануда ты, Арс. Арсений поджимает губы — до чего же свинья. — Я Арсений, — поправляет он. — И да, я так не делал. Не люблю вредительство, они тоже живые. Тебя через зад надуй, хорошо тебе будет? — Бля, ты хоть к чему-то можешь не приебаться? — уже раздражённее роняет Антон. Арсению нравится такая реакция — людей легко бесить, и это забавно, как они краснеют и сдвигают брови; наблюдать за этим почти смешно. Хотя, за ним таким, наверное, тоже. — А ты чё тогда в детстве делал, гнил? А то воняешь, пиздец, — плюётся Антон, и Арсений усмехается, чувствуя нотки злобы в его тоне. — Ходил в музыкалку, учил уроки, а ещё на бокс и на французский. Чтобы не вырасти таким тупым, как ты, — ядовито произносит Арсений и зыркает на Шастуна — всё равно конспекты не читаются ни черта. — Дай угадаю, ты гонял в футбол на разъёбанном поле во дворе, надувал лягушек и пиздил палками крапиву? У Антона лицо сначала вытягивается, на потом он хмурится, и брови складывают меж собой аж три полоски. — Мне было десять, когда я пиздил крапиву. — Я в десять уже закончил третий класс музыкалки из семи на фортепиано и выиграл городской конкурс, — Арсений горделиво осаждает его. — Какой же? «Солнышко лучистое» или «Весёлая капель», в котором всегда побеждает дружба и вы идёте пить чай с печеньем? — язвит Антон, но потом добавляет: — Хотя я бы не отказался. — Нет, городской конкурс среди детей по игре на фортепиано в городе Омск. Получил медальку и возможность пройти следующий класс экстерном, — в Арсении начинает закипать злость, потому что никто не смеет принижать его достижения, и он поджимает губы. Он не для того столько лет пытался прыгнуть выше головы, чтобы какой-то придурок высмеивал это; он просадил на учёбу всё детство, и это важно для него — как сейчас говорят, валидно. — Молодец, возьми с полки пирожок. Тогда хули ты со своими дипломами на бюджете экономики забыл в этой шараге, а, достигатор? — бросает Антон, глядя ему в глаза с насмешкой. Они никогда не были наедине до этого; и лучше бы не были дальше, потому что Антон ещё противнее, чем ему казалось сначала. Арсения передёргивает от злости, обида горечью стреляет между рёбер; он вскакивает и нагибается над Шастуном, пальцем тычет ему в грудь. — Потому что меня завалили на математике. Приебались к каждой цифре, а на обществознании я хватанул этот ебливый четвёртый вариант, который мне мозги в мясорубке прокрутил, а потом в блендер запихнул, ясно? Просто не повезло, умник. Сам-то на что сдал? На сто пятьдесят? — яд сквозит в словах, болью отзывается внутри где-то. Он прятался от матери после результатов несколько дней, а отцу вообще наврал — и получил ремня почти в свои полные тогда восемнадцать. Просто повезло, что Арсений ходил на бокс, и дал сдачи — за что ему прилетело уже не по жопе ремнём. Переборщил на эмоциях, бывает — Арсений знает, что был неправ; но быть разочарованием семьи хотелось меньше всего. Арсений чувствует, как губы немеют от того, с какой силой он их сжимает, и пытается расслабиться, успокоиться — он выше всего этого. Выше слов «зубрила», выше насмешек, косых взглядов, странных пьяных тусовок, где все курят и целуются. Он всех ещё размотает, покажет родителям, что «экономист» это не проклятье, и ЕГЭ жизнь не определяет. Антон смотрит на него снизу вверх как-то загруженно — не стыдливо, но как будто признающе его правду. Арсений отталкивается от стены, зыркнув на него не злобно, но скорее как-то разочарованно. Арсений терпеть не может людскую слепость, игнорирование чужих проблем и обесценивание успехов; он заслужил ходить с гордо поднятой головой даже по «Тряпке». Арсений падает на кровать и тетрадь чуть ли не комкает в руках; стоит ему занять удобную позу, как под ногой что-то вдруг мешается. И это «что-то» озлобленный Арсений готов выкинуть в окно прямо сейчас за плохое лежание. А лучше отправить туда Шастуна, чтобы не мучать ни себя, ни его ещё хотя бы минутой совместного присутствия в маленьком пространстве. У него, наверное, Шастунофобия, когда ты то ли ненавидишь, то ли шугаешься Антона Шастуна. Впрочем, оправданно, раз тот позволяет себе содержать самооценку до небес; не дай бог такая махина случайно упадёт с его плеч — раздавит Питер. За эту хуету мне дали лям баксов, а за эту хуету мне дали пизды, так сказать. Да, Арсений грешит ещё и тиктоком, но только потому, что среди говна он находит умные конфетки (правда, в говне). Но Арсению перестаёт быть хоть чуточку смешно; он вытаскивает из-под ноги часы. По спине бегут мурашки, и Арсений дёргано садится, ощупывая их. Холодные, потёрто-золотые, с длинной, выцветшей цепочкой, которая чуть царапает ладонь. Он клянётся, что их не было здесь и минуты назад. Арсений судорожно выдыхает, оглядываясь по сторонам в оцепенении — Шастун сначала усмехается, видимо, вновь подумав про жабу, но потом замечает цепь и стихает как-то, хотя с дружками направо и налево базарит о том, что это всё плёвые вещи, и он бы по приколу «сгонял на дикий запад». Но на деле как всегда — выпендрёж вообще, кажется, его самая любимая вещь на планете. Даже если выпендрёж в принципе не вещь. Арсений понимает, что мозг уводит его от истерии на какие-то мысли попроще; случается то, чего он боялся сильнее всего. И у него нет шансов избежать этого — разбить их сейчас не получится или приведёт к неизвестным последствиям. А больше всего на свете Арсений хочет жить, даже если на сессии он порой думает иначе, жить — хоть где (кроме палеолита). Он стискивает побрякушку в ладони и в глубине души надеется, что это шутка; но притом боится их открыть. Там течёт его время, и Арсений не знает, как много у него осталось. Так же, как и не знает, есть ли смысл хоть в чём-то, что он делает: надевает худи, хватает телефон и паспорт, натягивает носки поцветнее — чтобы вперёд и с песней к концу радуги. Егор с Эдом почти ничего ему не рассказывали, хоть Арсений и может назвать их друзьями; то ли от усталости, то ли от боязни трещать по углам. У Арсения точно нет времени на панику, но живот скручивает и сердце колотится так, что тошно; от себя не убежишь. Да и Арсений вообще не знает, есть ли у него время в принципе. Он оглядывается на Антона в поисках то ли насмешки, то ли поддержки какой-то, когда жмёт на механизм, потому что Шастун единственный, кто всё это застаёт и застанет. Тот больше не веет самодовольством, не язвит, не шутит. Смотрит, напряжённо, почти серьёзно, и молчит. Арсений смотрит на маленькое окошко дней, где простые круги рисуют ему лжеточку. Но его путь в этой жизни если не окончен, так прекращён, и Арсений верит. Посмотри на круг, а потом сотри. Арсений опускается на диван, глядя куда-то в пол, и дышит ртом, жадно, чтобы чувствовать, как желваки на спине прошивает кровь; он не успеет позвонить маме. Он не знает, будет ли здесь другой Арсений за него; а если будет, то пусть не попортит все его труды. У него есть пять минут всего, чтобы надышаться, нахвататься звуков настоящего: шума соседей, чужих гитар, мата на этаже, вой мартовских кошек на улице и скрип собственной кровати; а ещё чужое и крайне охуевшее: — В смысле, блять?.. Арсений распахивает глаза — это выбивается из сети звуков, что он успел поймать, будучи слишком близко; Антон смотрит на такие же часы в своей руке глазами, полными страха, и так же не понимает. — Какие ноль-ноль, ноль три, двадцать два, один… блять! — Он вскакивает с кровати Тимура, и Арсений слышит хруст его костяшек. И потом до него доходит — Антон тоже. Антон, который сейчас бросается к окну, тоже искатель, и им это не остановить. — Да стой ты, придурок! — рявкает Арсений и хватает его за руку, когда Антон уже заползает на подоконник. Дергает на себя, и тот падает очень неудачно, подвернув лодыжку, орёт не своим голосом будто: — Ты чё творишь?! Бля, дай я лучше сдохну, чем в этой хуйне буду участвовать! — а потом шипит, пытаясь встать: — Больно, сука! Подвернул из-за тебя, пидарас! — Сам пидарас! — отвечает ему Арсений, у которого кровь по лицу ударяет, и он начинает дышать ещё чаще. — Кто пиздел направо и налево, что это охуеть как весело и прикольно, потрахаться на сеновале в Древней руси и «ваще, Мэрилин Монро видели?! Я б вдул!», а?! — возмущается Арсений. — Да я же выёбывался! — признаётся Антон. — Никто, блять, не хочет этой хуйнёй страдать! — А нахуя тогда выёбываться?! Вот тебе и позёрство, получай! — Да просто так, чтобы повыёбываться! — орёт красный Антон. Арсений даже проникается уважением к его простой честности, без попыток придумать тысячу и одну отговорку: просто выпендривался — и довыпендривался. Бойся своих желаний, говорят, и Арсений усмехается как-то ошалело на это — ему кажется, что он сойдёт с ума; особенно, если не забудет это двухметровое, лопоухое недоразумение, которое сейчас пытается дёрнуться хоть куда-то, но понимает так же, что ему некуда. — Нет, нет, нет! — он скребёт пальцами по корпусу часов, пытается вскрыть их, сломать, хоть что-то, и руки у него дрожат то ли в бешенстве, то ли в ужасе. — Блять, да что это за хуйня! — рявкает он, и Арсению даже хочется его пожалеть. Конечно, внутри где-то лапки потирает его злорадство, потому что его с детства учили, что за слова нужно нести ответственность; но впрочем, Арсений за свои тоже ответил, когда подумал, что Антону бы не помешала встряска. Видимо, всё возвращается бумерангом — прямо по жопе. И по затылку — Арсений перестаёт различать звуки, и в глазах всё расплывается. Собственную смерть он чувствует лишь секунду — сердце на секунду ёкает болью, и перестаёт работать. Ещё мгновение Арсений думает, что же будет потом; и где он окажется завтра. Пути назад нет, и он не может всё отрицать. Однако просит кого-то не о временах динозавров, потому что быть сожранным тирексом перспектива так себе — Арсений согласен на это только если сожрут его сразу же. И напоследок ещё — вот Тимур охуеет, когда вернётся с работы; хотя Арсений не уверен, что жизнь оставит от них хоть что-то. Так закачивается первая из жизней Арсения Попова.