Урания

2021 год, Санкт-Петербург — «Не люблю грейпфрут, он горький», — читает Арсений с чата прямого эфира. — Да мы не будем его есть, не буим. Я грейпфрут не то что не люблю, но, мне кажется, я его некрасиво чищу. Арсению давно за сорок, но что-то, наверное, не меняется никогда. — Но как умею, — добавляет он. А что-то всё-таки идёт вперёд. — Вот он внутри вот такой красивый, — говорит Арсений и светит кусочек фрукта в камеру. — Похоже на сердечко? Ребят, никто меня этому не учил. Сам, всё сам, — говорит он с насмешкой. Арсению давно за сорок, но он всё ещё чему-то учится и что-то перебарывает, потому что в жизни во всём её великолепии никогда не наступает конечной точки развития — кроме, конечно, смерти, но он уже стреляный воробей. Нельзя сказать, что он её не боится, потому что ему всегда мало — и столетия не хватит с его любознательностью; но как будто бы всё чуточку проще, когда за спиной уже долгая и счастливая жизнь, которой осталось стать только дольше и счастливее. А вообще, он начинает верить в перерождения; потому что, как говорила бабушка Лена, родственные души — это что-то на небесном, а они с Антоном ещё и слишком упёртые, чтобы где-нибудь в следующей жизни не дать их свести опять. Пускай ради этого придётся снова расти, зарабатывать травмы и накапливать жизненный опыт с нуля теперь — лучше, чем ничего. Арсений пихает грейпфрут в стакан с коктейлем, который не вызывает доверия — мороженое и алкоголь всё ещё кажутся ему странной смесью, пускай сейчас они везде и всюду стоят в торговых центрах, летом — на улицах. И этого так много, что Арсений, припоминая голодные девяностые, ещё сильнее, чем раньше, удивляется кризису потреблядства. Но он помалкивает, бессильный и сам покупающийся на хорошие шмотки, какую-то выпендрёжную дизайнерскую обувь и всякую другую мишуру вроде фигурок Джека-Воробья и Элизабет Суонн (потому что она — икона феминизма, не иначе) с бездонными чёрными глазами. В любом случае, ему нравится достаток, в дефиците нет ничего романтичного — а после них хоть потоп. И это плохая мысль, потому что его детям ещё жить здесь, и внукам, если когда-нибудь те появятся, но Арсений ужасно устал за всё волноваться. А пиздец, если ему уже суждено случиться, случится в любом случае — здесь или нет. Этот мир удивительно похожий на их первый, и всё идёт по тому же сценарию с жуткими заголовками о вреде нефти и кошмаре с глобальным потеплением; но Арсений заслужил просто наслаждаться настоящим. И верить в любовь, ведь любовь — это надеяться, что лучшие времена за углом. А они и правда были за углом всегда; и много лет назад, когда Антон закономерно ушёл из банды, стоило ему очухаться от ранения. Арсений пытался уговорить его поступить в институт, пока образование почти всё было бесплатным, но Антон упорно отказывался. В итоге действительно торговал пакетами на базаре, а потом работал охранником в клубе у Арсения (и это было приятно, потому что они начали проводить много времени вместе). Концы с концами конечно едва, но всё-таки сводились, и так они просуществовали до дефолта, а потом в несколько голосов вместе с Пашей, который тогда копил на свадьбу с Ляйсан, намекнули всем переложить деньги в доллары. И вот там и был заветный угол. После него всё пошло в гору, хоть поначалу было и трудно, а к началу двухтысячных они обзавелись собственной квартирой в центре Питера, потому что случился второй дефолт — ведь Арсений очень хитрая сука; и много знающая. И эти знания пригодились ему ещё не раз за все эти годы, и тогда он наконец перестал комплексовать окончательно и сделал это своей фишкой, за которую его сейчас так любят поклонники. Но у него бы ничего не получилось без Антона, конечно. Потому что они — лучшая команда в мире. Именно поэтому Арсений поддерживал его, когда Антон ударился в КВН и начал играть за ВУЗы, в них не учась, всеми правдами и неправдами своё присутствие там объясняя. Арсений работал в театре и тихонько нашёптывал там всяким важным людям походить и посмотреть на него, и это однажды сработало — в две тысячи третьем, когда после их первого и заслуженного похода на «Пиратов Карибского моря» в кино (который они на кассете посмотрели ещё в девяностые с лёгкой руки «Часовщика») Антону позвонил Воля и сказал, что все их новые идеи, которые они с Пашей пытались провернуть в массы раньше армян, наконец хотят увидеть какие-то важные продюсеры. Арсений тогда гордился безмерно сначала им, обнимая и целуя в губы жарко прямо на тогда недружелюбной улице, а потом собой, потому что он же говорил. Так Антон встал не просто на сцену «Камеди Клаба», а у его истоков. Сейчас, правда, он давно уже не там, но и Арсений уже не в театре — теперь он играет чаще как приглашённая звезда, и многие даже не знают, что он по профессии актёр. Но Арсений не даёт об этом забыть, конечно, и просвещает людей. Арсений пробегается по сообщениям в чате эфира и читает эти десятки одинаковых вопросов и каких-то комментариев, чьи авторы думают, что они самые умные в мире. Но Арсений так раньше тоже думал (да и сейчас немного думает) и не может их осуждать. — «Совсем на мужика не похож, ногти покрашены, танцы эти твои бабские, с мужиком трахается, куда катится мир?! Таких бы да в армию», — читает он сообщение от какого-то самого правого и традиционного мужика, который как-то попал на его страницу. — Ну что же вы, в самую лучшую сторону. А за мою мужественность можете не переживать, я и в армии был, и на войнах, и на революциях, — отвечает он ехидно, улыбаясь во весь рот. Он всё ещё обожает осаждать дураков и невежд — есть в этом особое удовольствие от внутреннего превосходства. Правда про армии, войны и революции он всегда преувеличивает и его подписчики знают реальные истории из Урании, но этот точно не пойдёт читать; а Арсений просто понтуется — чтобы попонтоваться. Когда они дожили до более современных времён, впитав в себя странную культуру нулевых с её общей безвкусицей и притом небывалым очарованием, он проникся многими трендами, которые казались ему чем-то диким двадцать восемь лет назад. Для молодёжи в «Тик-Токе» он всё ещё молодящийся дед с маникюром, наверное, в свои сорок шесть, но Арсению просто опять двадцать, но другие. По их меркам он уже должен уйти в утиль, учитывая, что страницу он завёл в двенадцатом году, когда «Инстаграм» только появился в России, и стал одним из первых русскоязычных блогеров там в принципе; и первым, кто заговорил про Уранию не в кулуарах и не загадками, а в лоб. Он от её внимания давно был избавлен и почему-то не боялся, потому что миров триллионы и невозможно точно знать, будет ли так, как он сказал, у кого-то другого. И поэтому со своими четырьмя миллионами подписчиков давно обскакал Митрошину, запустил несколько курсов (исключительно полезных — с врачами, историками, киноведами, спортсменами и другими людьми), открыл фонд помощи искателям и примерил на себя звание первооткрывателя «Инсты» и вообще невероятной крутышки. В определённый момент это стало отдушиной от выгорания от посредственных ролей в театре, где он служил много лет, но где ему не давали подняться, ведь нужна свежая кровь, а не на тот момент тридцатишестилетний Арсений, который, к сожалению, так и не реализовался в профессии. Но не всему суждено сбываться так, как ожидалось, поэтому он с головой ушёл в блог. Это стало неплохим развлечением — и ему стало везти. А там его стали приглашать на съёмки в журналы и в интересные проекты, и все в киноиндустрии им заинтересовались, и книгу он напиши, и на интервью сходи. Не то чтобы прямо сразу и не то чтобы он всё это сделал; но он гордится проделанной работой, пускай книгу он так и не выпустил, потому что не считает себя достаточно компетентным давать советы за пределами «на веру и на слово». Но в его фильмографии с десяток картин, интервьюеры дерутся за него, а на обложке «Вога» он был целых два раза. И теперь Арсений номинирован на премию «Крутышка года» (которая, конечно, называется «Человек года», но «крутышка» ему нравится больше) по версии «Гламур», уже получив шесть «Блогеров года» и один «Прорыв года», а ещё пять номинаций на «Человека года» ранее — но до этого потолка он всё не может дотянуться, чтобы построить себе какой-нибудь новый. — Как называется эта трава? — спрашивает Арсений, в пальцах держа тимьян. Он уже порядком выпивший с этими алкоэфирами, и Антон постоянно шутит над ним из-за этого — и сейчас будет, потому что дверь в прихожей задорно шумит открывающимся замком. — Привет, пап! — голосит Лиза из коридора, и её рыжеволосая макушка появляется в двери. — О, ты опять свои эти алкотусы устраиваешь? И без меня, блин. Она подбегает и суётся в камеру, всегда улыбчивая и светящаяся, вылитая блогерка — у неё сейчас всего двадцать тысяч подписчиков, но она только начинает. Арсений радуется её успехам, но всё-таки поглядывает с опаской на её увлечение; потому что интернет — злое место. Но она уверенно справляется со всеми нападками в свою сторону и с мнением, что у неё всё получается только из-за популярного папаши; Арсений знает — она всё делает сама, упорная и идущая напролом, вся в него, но старается не подавать поводов думать, что он как-то в этом замешан. — Маленькая ещё, — бросает Арсений. — Привет, ребята! — она машет в камеру и скрывается быстро. Знает, что отца лучше не злить, хоть Арсений старается не совершать ошибок своих родителей в воспитании; но его натуру никуда не денешь — и вспыльчивость врождённую тоже. Лёша машет ему из коридора привычно молча, и Арсений вот уже шестнадцать лет поражается тому, какие они разные. Двойняшки, но совсем друг на друга не похожие — энергичная, «рыжая, как пламя» и «звонкая, как льдинка», как поёт Рома в песне, Лиза и молчаливый темноволосый Лёша. Тот, правда, тоже не промах, воспитанием в Антона — будущий предприниматель, важный такой ходит, и в инвестициях уже разбирается там что-то, но Арсений не лезет, пока сын сам не захочет рассказывать. С Ромой Зверем Арсений, кстати, сдруживается в конце концов, не дотерпев даже до десятого года; но не то чтобы его участие в чужой жизни что-то кардинально меняет. Сам факт остаётся тем же — у него випки и проходки на все концерты, а перед Антоном он пушит отсутствующий хвост и гордится собой. Антон, к слову, совсем не жалеет о принятом тогда решении остаться, потому что все их ожидания оправдываются сполна, и теперь только благодарит, несмотря на шрам на лице и плечо, которое не становится, конечно, прежним, но в целом срастается хорошо для отсутствия больничного ухода. Тот улыбается ему из дверей и глядит приятно-усталым взглядом. Арсений глупо расплывается в улыбке и забывает про эфир, а потом подзывает его жестом и всучивает коктейль, коротко поцеловав за пределами камеры. Они отношения давно не прячут — такое не спрячешь, когда у вас двое детей-подростков и вы оба крутитесь в медиасфере — но и счастье любит тишину, и Арсений очень радеет за таинство их близости. Тем не менее, Антон не отказывается участвовать в его блоге, хоть свой и ведёт чисто по контракту. — «Привет, Антон», — читает он, похлёбывая коктейль с виски и яблочным соком, а Арсений сначала просто пялится с улыбкой на его профиль и еле себя держит, чтобы серебристые прядки взлохмаченные не поправить интимным жестом. Он очень соскучился — Антон два дня на съёмках пропадал с утра до ночи, а сегодня обещал детей сводить на нового «Человека-паука»; и так происходит каждый раз, когда Антон появляется в поле его зрения, с прямым эфиром или без — Арсений не может не улыбаться ему. Спустя двадцать семь лет он всё ещё так любит, что, по ощущениям, от ударов сердца грудная клетка устала хрустеть и разрываться. Но Арсений не поддерживает её усталость, потому что ему нравится то, что спустя годы это чувство никуда не девается, а только укрепляется всем пройденным ими путём; и то, что он может не прятать его никак — только по своему желанию. Из-за искательства мир быстро принял наличие однополых пар, и Арсений все эти годы наблюдал, как дышать становилось легче и за семью замками он не должен был больше скрывать свою любовь к чудесному парню, который реально ему судьбой всучен (пускай и сначала насильно); и растить детей они могут по всем документам вместе, потому что когда они только их взяли, они долго были записаны только на Арсения, которому в детдоме доверяли больше из-за наличия высшего образования и стабильной работы. К этому они пришли к тридцати, когда «для себя» они уже пожили, завели трёх кошек, наездились по миру и по концертам, потусили всласть — у них сложилась крепкая дружба всей коммуналкой и в какой-то момент они и правда напоминали подростков, пускай Паше было душой за сорок, да и по паспорту за тридцатник. Пили, развлекались, ходили по клубам. Потом Антон с Арсением начали зарабатывать и гонять по миру, и Арсений гордо заявил, что Париж в 19 веке был круче, пускай и более грязным. А потом, когда они из-за работы Антона на телике стали торчать в городе, театр Арсения играл постановку в детдоме перед Новым годом, и там Арсений выхватил взглядом двух совсем маленьких ребятишек — им тогда и года не было, но что-то в нём перемкнуло от радости этой искренней в их глазках при виде его в образе рождественского оленя. Он пришёл домой, и Антон согласился сразу, признавшись, что давно думал спросить, не готовы ли их отношения к какой-то новой ступеньке. Кривой правда и из косо прибитых деревяшек, потому что Арсений не задумывался о детях, как будто считал себя слишком инфантильным — да и страхов воспитать второго себя было вагон, но Антон тогда сказал ему, что Арсений — не его родители, да и вообще, столько всего изменилось за десять с лишним лет. И Арсений ему поверил, как и всегда. Через месяц они подписывали документы. И Арсений до сих пор удивляется, как он смог воспитать открытых, весёлых, обожающих его детей с минимумом родительских травм; но без Антона не получилось бы, конечно, потому что он — главный его союзник во всём, несмотря на годы, века, ни на что вообще, и Арсений прощает Урании все зверства за это. Правда, ему со временем начинает казаться, что он по праву получил себе любовь всей жизни, которая принимает его от макушки до пяточек. Да даже если и не по праву — плевать Арсений хотел, честно говоря; это всё не важно. Он не выдерживает и всё-таки заправляет седую прядь Антону за ухо; их дети даже и не знали его не седым, но Арсению нравится, Антону очень идёт такой приятный серебристый цвет волос. Тот очень рано поседел — к тридцати пяти полностью, но Антон как будто и не расстраивается из-за таких мелочей. Арсений же упорно закрашивает возрастное и ходит к косметологу; всё, на что согласился (да и сам попросил) Антон — это подтяжка лица и лазерная коррекция шрамов. Из-за подвижной мимики он быстро начал стареть, и ему это не нравилось, потому что в душе он та же двадцатилетка, которая просто ждала нужного времени, чтобы вырваться наружу и с приобретёнными опытом и знакомствами танцевать под тренды «Тик-тока» с Даней Милохиным. И Арсений любит в нём и эту черту тоже. — …Арс, тут тебе вопрос, почему ты меня мужем называешь, если мы не женаты. — Потому что муж без мужа как гусь без воды. — Но ты гусь, — хмурится Антон, усмехнувшись, но в глазах его блестит интерес. Они друг друга знают так, словно их заставили учить как на экзамен, что значит жест или взгляд, но Арсений обожает это в них — они умудряются понимать друг друга молча. Это самое потрясающее, что Арсений мог в своей жизни выиграть — понимание, принятие, любовь: джекпот в виде Антона Шастуна. И это самое судьбоносное, возвышенное и небесное — от Ура́нии. — Но с водой, — отвечает Арсений, и лицо Антона трескается от улыбки. Хотя он, конечно, знал, что Арсений ответит — но влюблённость в его глазах от этого не становится меньше.

***

Вокруг гомон, музыка, бокалы, голоса: Арсений поправляет очки и дорогущий галстук-верёвочку от «Прады». Он на приятном веселе; перепить ему никак нельзя, потому что опозориться, если вдруг он получит награду, будет кошмаром, да и их дети здесь. Они с Антоном что-то вроде идеальных медиа-родителей, хотя сам факт двух мужчин, воспитывающих детей, в глубинке всё ещё вызывает вопросы — а они ещё и не женаты, хотя уже лет шесть как можно. И за это спасибо Урании — вряд ли без наличия соулмейтов в мире кто-то разрешил бы это. Но Арсения не колет отсутствие печати — дети всё равно записаны на них двоих ещё с того же лохматого пятнадцатого, а любить друг друга можно и без колец. Тем более, Антон носит на себе целый ювелирный. И Арсений, если бы Антон не был таким высоким, ловил его в толпе по куче сияющих под софитами цацок. Тот бегает между гостями премии с микрофоном, сегодня ведущий — он вообще очень трудящаяся пчёлка; Арсений буквально заставляет его выкраивать выходные на семью, на поспать и на потрахаться. И, о боги, спасибо растяжкам-танцам-фитнес-клубам, что Арсений к пятому десятку в состоянии не умереть во время секса, который со временем обрёл только новые краски. Правда с этим в принципе туго с их графиком, но Арсений рад, что время, когда их дети нуждались в постоянном присмотре, прошло, и они могут свалить в какой-нибудь ближайший отель в любой момент. Особенно, когда они начинают работать вместе, и к блогу Арсения добавляется ещё «Импровизация», которую они благополучно запускают шесть лет назад, стоит Антону уйти из камеди и задуматься, чем ему дальше заниматься, кроме как вести корпоративы и такие мероприятия, как сегодня. И этот проект, несмотря на крайнюю отстранённость Арсения от комедии, обретает небывалую популярность, да и его самого там просто обожают за неожиданный юмор. Правда, для осознания того, что его можно обожать, уходит всё ещё много времени, но Арсений очень старается. Ему, конечно, печально, что он не может тереться рядом с Антоном весь вечер, чтобы потом листать в соцсетях посты с кучей любви фанатов к их паре; но Антон, как хитрый лис, умудряется сваливать половину работы на Варнаву и Тимура. Последний сейчас поёт какую-то новогоднюю песню на сцене, и Шасту приходится всё-таки работать. Тимур, кстати, как оказывается, в этом мире не учился на экономиста никогда и никаких картин баллончиком на Невском не рисовал — только музыка, КВН и театр. И Арсений, по прошествии всех этих десятков лет, всё ещё удивляется таким мелочам. Он томно вздыхает, стоя поодаль от толпы и глядя на маячущую среди людей седую макушку. Антон снова смеётся над какими-то шутками гостей, которые наверняка не смешные, и Арсений салютует ему, на мгновение перехватив взгляд; отхлёбывает от бокала, а потом чуть не ломает себе все зубы сразу, когда Матвиенко почти сбивает его с ног. — Если ты сейчас скажешь, что тебе кто-то опять нашептал, типа мы выиграем номинацию, я тебя ударю, — говорит Арсений, поправляя на себе костюм и залпом допивает бокал. На самом деле, Арсений просто не хочет давать себе беспочвенных надежд, что помимо «Человека года» они с ребятами возьмут ещё и награду в юморе. — А нет, нет, с чего ты взял? — суетится он, заведённый какой-то. — Ты мне три раза за вечер это уже сказал, — фыркает Арсений, но сдаётся и хлопает его по плечу. Его, на самом деле, это совсем не бесит — Серёжа всегда такой был, только сегодня какой-то особенно возбуждённый; Арсений усмехается, многозначительно на него глядя — а ведь Маша на другой вечеринке сегодня. То, что они находятся и оказываются соулмейтами — вообще странная штука, потому что Миногарова с её ростом в метр восемьдесят и низкий Серёга сначала выглядят как прикол. Но у Арсения в жизни всё странно, и у людей вокруг него; например то, что Серёжа возвращается через три года после прощания и не помнит их встречи в девяностых закономерно. Но помнит самую первую жизнь, где они чуть ли не горшок делили в детском саду. Арсений не может это объяснить никак, ограничивается лишь догадками, но чуть ли не ревёт от счастья, обнимая его. Матвиенко сначала не понимает, почему Арсений так радуется, пока не доходит, что Арсений — это Арсений, и всё переворачивается с ног на голову. Тот долго ищет этому объяснение, и единственным подходящим становится версия, где он возвращается в чужие воспоминания после того, как перестаёт быть искателем. В пашину память он закономерно не врывается — но и жизнь у Воли в их первую встречу была уже не первая. Но Урания для них — всё ещё дико загадочный механизм, сколько бы постов и «вопросов-ответов» Арсений не делал. Эд с Егором приходят к выводу, что чудесная остановка Булаткина здесь — попытка его наказать, но это всё тоже держится на улыбках и надёжном склеивании скотчем. И это звучит, как правда, потому что Егору возвращаются разбитые часы потерей соулмейта и привязке к не его родственной душе — Эду. Которому просто повезло не любить Арсения. И всё, конечно, к лучшему — Эд поднял русский рэп с колен и построил целую империю, а ещё отходил не один курс у психиатра и психотерапевта. И ему, вроде как, стало даже лучше; особенно с верным менеджером Егором плечом к плечу. Только в отличие от Арсения с Антоном детей заводить они не решились — Эд напрочь отказался растить кого-то кроме котов своей косой головой. Но навряд ли они сильно из-за этого расстраиваются — у них было время поняньчить Лизу с Лёшей и научить их всякой фигне, чтобы галочку поставить. А в остальном — никто не жалуется. Да и вообще, они все большие везунчики. Особенно Арсений — он смотрит на Серёжу, и на Антона, что всё время где-то маячит рядом, и на детей, которые снимают «Тик-Токи» с друзьями по цеху, и понимает, что в его жизни есть всё для счастья. Кроме «Крутышки года», но Арсений не оставляет надежд, конечно. Да и по сравнению с возможностью быть рядом с любимыми и жить, чувствуя всё обыкновенное мирское, это лишь безделушки. — Какая ты нищенка, — усмехается Матвиенко. — На себя бы с Машкой рядом посмотрел, — говорит он в ответ, взгляд от Антона не отводя. Они уже поснимались сегодня на дорожке, но Арсению хочется ещё, и он проползает между чужих рук и бокалов к нему, целует коротко в уголок губ, и Надя, что стоит рядом, улыбается украдкой. И Антон ему тоже, как всегда. — Напомни мне соглашаться на в рот ведущего, если ты соглашаешься, я там от тоски сохну. — И чё, Матвиенко не развлекает? — спрашивает Антон. — Позов уже должен был пригнать с Катькой, их поищи. А в рот ведущего ты сможешь и ночью, — мурчит он на ухо Арсению, и тот сразу лыбится, как довольный кот. — Сейчас, кстати, твоя номинация будет, я пошёл объявлять, — он коротко целует Арсения и стремительно удаляется, бросив напоследок: — Я верю в тебя. Арсений в него — да и в себя, наверное — тоже; у него привычка ещё с юности — верить в них двоих. Он застывает в ожидании объявления победителя в номинации — Антон под софитами такой красивый, что у него даже получается отвлечься от тревоги, которая скользит по залу перешёптываниями, каждого номинированного обнимая своими призрачными руками. Не обходит и его, но Арсений как будто бы не ставит всё на достижение цели больше, и всё воспринимается намного легче, когда тебя в любом случае будут любить — с наградами или без. Арсению до сих пор иногда кажется, что они ни капли с Антоном не выросли с тех двадцати лет, но что-то всё-таки изменилось — не только в лицах и волосах. Но ему нравится, что фундаментальное и самое ценное никуда не делось. — И премия «Человек года» по версии «Гламур» этим чудесным декабрьским вечером, в преддверии праздника вручается… — Антон тянет по сценарию, но Арсений как будто уже и не волнуется, глядя на него. — Актёру, комику, блогеру и благотворительному деятелю, а также прекрасному партнёру и отцу Арсению По-по-ву! — радостно тараторит он в микрофон, и зал вспыхивает аплодисментами. А в голове Арсения воцаряется потрясённая тишина. Толпа подталкивает его к сцене, а он сначала и не уверен, что Антон не пошутил так, но тот показывает ему конверт с собственным именем в нём, и все сомнения разбиваются об исполнение мечты, о пробитый потолок ещё один, и Арсений радуется возможности достигать дальше; для души. Радость прокрадывается внутрь мягко и незаметно, а потом взрывается счастливым смехом Антону, его обнимающему, на ухо, и Арсений позволяет себе поцеловать его в щёку под прицелом камер, немеющими руками сжимая статуэтку какой-то богини: может быть, Урании, а может — кого-то ещё. Арсений не может себе места найти, осознавая то, какой он крутышка и как много он трудился для этой награды, и вот она, холодная в его влажных от волнения руках, и микрофон выскользнуть из них же пытается. А Антон, стоя чуть поодаль на небольшой сцене, смотрит на него без тени сомнения, будто знал ещё на первой их премии, что когда-нибудь Арсений будет стоять здесь. И это придаёт уверенности, собирает Арсения снова в человека из бесформенной счастливой лужи, и он подносит микрофон к губам. — Привет! — говорит он, наконец в состоянии взглянуть на собравшихся вокруг людей. — Я очень благодарен за эту награду всем, кто голосовал за меня и кто сделал это возможным. Это был долгий путь! И это уже не только про награду. — Прежде чем я ступлю по святой земле московской с этой сцены, я хочу поблагодарить мою семью, потому что без них я бы никогда этого всего не добился, правда. Антон, Лиза, Лёша, я люблю вас, mes chers, — произносит он, хоть и не может со сцены выхватить лиц детей. — Ну и напоследок, знаете, мой муж когда-то очень давно, ещё во времена декабристов, сказал мне расслабиться и получать удовольствие от всего, что вокруг меня. И после этого мы пуд дерьма съели тот ещё, конечно, — по залу проносится смешок. — Но суть осталась та же. И я хочу пожелать того же вам, только, желательно, без дерьма, — улыбается он, а потом слышит громкие аплодисменты и улюлюканья раньше, чем успевает поставить микрофон на стойку. Он ведёт бровью со смятённой улыбкой и хочет уже уйти, но спотыкается об Антона, который стоит совсем рядом и улыбается ему лукаво. — Арс, — звучит с его уст, и Арсений обескураженно замирает. А потом Антон встаёт на одно колено перед ним и из-за спины тянет бархатную коробочку. До Арсения долго доходит, но внутри всё переворачивается и встаёт на место за пару секунд; ему кажется, что он глупо хлопает глазами, как рыба, с открытым ртом, но ничего не может с собой поделать — в груди всё щемит, когда он слышит: — Ты выйдешь за меня замуж? Ему кажется, что кроме грохота сердца секунду ничего не существует, да и гробовая тишина стоит в зале — все с трепетом ждут его решения. И Арсений улыбается не менее глупо, не может себя сдержать, лицо у него просто трескается от радости. А потом он делает шаг назад и головой качает ошалело, и по лицу Антона проскальзывает тень сомнения. — Ну через двадцать семь лет можно и выйти, — отвечает он с озорством, и Антон тут же расцветает улыбкой, и морщинки на веках выдают блеск глаз. — Ну ты и выпендрёжник, Арс, — бормочет он с их личным задором каким-то и оголтелой нежностью, что слышны только Арсению, и поднимается, кольцо надевает на безымянный — красивый перстень с крестиком на нём. И все хлопают в ладоши им, гремит Аллегрова с её «Свадебными цветами», а Арсений тянется к его губам и целует мягко, не в силах перестать улыбаться, и Антон мимолётно гладит его по щеке большим пальцем, увлекая в ещё один поцелуй. Они улыбаются на камеру, и Арсений, как главная инста-дива светит кольцом, пускай то и не бриллиантовое; но суть не в деньгах и не в суммах, а в смыслах. Арсений хватает со стойки микрофон в порыве и говорит, сам себя перебивая смехом: — Наконец-то меня перестанут спрашивать, почему муж. Вот! — он поднимает руку с кольцом вверх. — Во-от! Антон хохочет рядом, заваливаясь на его плечо, и Арсений сжимает его талию мягко. Они спускаются со сцены, и Антона отпускают на десять минут принимать поздравления и просто выдохнуть — и Арсений утягивает его танцевать, обняв половину зала точно и чуть не упав от радости детей, которые с визгами бегут к ним из другого конца. Он держит Антона за руку и дышит ему в шею; тот пахнет хорошим одеколоном, но Арсению больше нравится не чувствовать отдушек. — Даже когда ты станешь старикашкой, я буду любить твой запах, — говорит он с улыбкой плутовской. — А, то есть ты настолько готов со мной всю жизнь прожить? — смеётся Антон. — Ну а как ещё, раз мы только жениться спустя тридцать лет вместе почти собрались. Надо минимум ещё столько же. А то знаешь, всегда жених, никогда муж… Антон гогочет пуще прежнего, жмурясь и утыкаясь ему в висок. — Простенькие у тебя желания после «Человека года». — «Крутышки года». — Ну, ты крутышка года вне зависимости от наград каждый год, — заявляет Антон. — Ой, да вы подли-иза, mon cher, — томно тянет Арсений. — А вы подлёша, — фыркает Антон, — Ваше Сиятельство. — Боже, Антон, ты сказал, что у тебя будет достаточно времени, чтобы пройти мой курс каламбуров! Ну и что это? Где моё гениальное воспитание? — В детях, — отвечает Антон уверенно, и Арсений (когда-то сибирский мужик, между прочим) готов превратиться в лужу розовых соплей. — На меня ключей от каламбурошной не хватило, извини, — пожимает он плечами и щурится коварно. — Тогда надо сделать тебе дубликат. — А мо… — Не говори клёнокат, иначе мы разведёмся раньше, чем поженимся, — отрезает Арсений, а у самого лицо болит от улыбки. — Дваведёмся. Арсения пробирает хохот. — Ты невыносим. — Датыротим. — Ужасен, — воет Арсений чуть ли не плача от смеха ему в пиджак. И думает, что, по сравнению с его главной в жизни наградой, все эти пустые статуэтки — не больше, чем игрушка из «Киндер-сюрприза». Да даже Оскар, получи он его, и рядом бы не стоял с Антоном; потому что суть в смыслах.

***

…Также на премии в этом году у одной из самых ярких пар шоу-бизнеса наконец случилась помолвка — поклонники ждали этого очень давно. Комик Антон Шастун сделал предложение своему избраннику и коллеге Арсению Попову. О своих планах он рассказал в нашем репортаже ещё до заветного «да». — Ну и Арс, — Антон держит микрофон у его рта и улыбается мягко. — Ответишь на самый частый вопрос, который задают поклонники? — Ну давай попробую, — отвечает он, флиртует открыто и в камеру не смотрит даже, только на Антона пялит во все глаза. — Почему ты зовёшь меня мужем? Арсений усмехается и показательно глаза закатывает — ему правда надоел этот бестолковый вопрос, будто людям так важны ярлыки. — Ну когда живёшь с человеком двадцать семь лет и у вас двое общих детей, как-то по-другому язык не поворачивается сказать, — говорит он, глядя в объектив строго. — А как мне ещё тебя называть? Бойфренд? Антон смеётся заливисто, прячет смех от микрофона в ладони. Арсений оглядывается и вдруг становится чуть взбешённым — как злой котёнок; Антон только сильнее с этого сыпется. — Так, всё, я побежал, там Лёша Жидковский пытается споить нашу дочь, — бросает он и подрывается с места. — Лёха, блин! Антон провожает его взглядом и, поправив наушник, возвращается к камере. — Ну, как бы то ни было, я намереваюсь сегодня прекратить поток этих вопросов, — глядит он на зрителя загадочно. Во время вручения награды Арсению Попову, на глазах у сотен приглашённых гостей и детей пары, комик встал на одно колено, и Арсений, конечно, ответил согласием! Мы расспросили Лизу и Лёшу Шастунов-Поповых о… За спиной Арсения хрустит ручка балконной двери, и Лиза появляется в проходе, уставшая и чем-то расстроенная. — О, ты смотришь? Они меня там жутко засветили, — фыркает она и встаёт рядом. Лицо у неё совсем безрадостное и, кажется, отнюдь не из-за неудавшегося света на интервью. У Арсения всегда сердце не на месте, когда у его детей что-то не так — он гасит телефон и обнимает её за плечи. — Хочу как у вас с папой, — говорит она, в руках телефон теребя. — Вот эту вот фигню с часами. — Не надо, — у Арсения всё испугом холодеет внутри. — Даже думать не смей. Это ужасно, Лиз, это такая гигантская травма, до сих пор болит, не поверишь. Он сжимает в кармане часы, которые так и не отвыкает носить с собой повсюду, как напоминание о том, что он может вынести вообще всё на свете — такая он крутышка. Хотя умнее было бы их продать в бедные годы, но Арсений не может; он продолжает везде таскать эту бесполезную цацку за собой, радея над ней сердечно. — Зато ты точно получишь человека, который будет подходить тебе, — обиженно цедит она. — А не то что эти глупые пацаны. Арсений мягко целует её лоб и прижимает к себе крепче. — Опять тебя этот Никита донимает, — сердится Арсений. — Никиты вообще херня в девяти случаев из десяти, — дочка хихикает коротко, и Арсению становится чуть легче. — Я понимаю, что тебе больно, но без часов ты хотя бы вольна выбирать, что тебе делать по жизни. — А ты несчастен? После всего, что произошло? — спрашивает она так печально и разочарованно, что у Арсения заходится сердце. Он не позволит своим детям думать, что они — лишь издержки. — Ты что, конечно нет, — говорит он, глядя ей в глаза. — Я очень счастлив, но какой ценой? Там, где я родился, все уже много лет думают, что я мёртв. И мои родители там, и друзья, они не знают, что я живу самую лучшую на свете жизнь с прекрасным мужем и замечательными детьми. И я не могу никак сказать им об этом, — Арсения, на самом деле, ничуть не печалит этот факт; но очень сильно приводит в отчаяние другой: — Представь, если ты нас оставишь. Я же с ума сойду, я буду ждать всю жизнь, что ты когда-нибудь вернёшься. Я не хочу тебя потерять, золотко. Мы с папой любим вас. У него голос ломается, потому что дети — это большая его слабость. Он, конечно, неидеальный родитель, и пытается реализовать какие-то свои родительские амбиции, но не на них, а на себе; сделать так, чтобы дети любили его, чтобы они получили минимум его травм, которые, несмотря на терапию, немного всё-таки просачиваются. И сейчас он весь сжимается внутри, насколько боится, что его дочь пройдёт весь тот путь, что они оставили за спиной. Та поджимает губы и кладёт голову ему на плечо. — Ты прав, — говорит она. — Просто иногда кажется, что так проще. Мне послать Никиту, да? — Я, конечно, не настаиваю, — говорит он лукаво. — Но настоятельно рекомендую. Потому что любовь, — Арсений оборачивается на громкий голос Антона, что слышится из гостиной, и видит, что тот отчитывает сына за что-то, но через секунду выдыхает и треплет его по голове, — должна быть такой, чтобы специфическое казалось уникальным. Арсений улыбается и ловит взгляд Антона, что всё ещё озорной и любящий сквозь годы, и тот идёт к ним, ступает на тёплый пол балкона. — Ну я пойду, — усмехается дочка. — Я вас люблю. — И мы тебя, красавица, — говорит ей Антон. Лиза уходит в комнату, и Арсений провожает её взглядом; ему бы хотелось, чтобы никакие придурки-Никиты не разбивали ей сердце и чтобы она нашла настоящую любовь без всяких ужасов Урании, пускай последняя и помогла им. Антон становится за его спиной и обнимает, щекой привычно прислонившись к его виску, и Арсений чувствует то, как быстро наступает будущее — или очень далёкое прошлое, из которого они ушли и в которое вернулись много лет спустя. Правда, ругать Уранию до конца не получается, и в этом Лиза как никогда права — его обнимает уже тридцать почти лет лучший человек во вселенной, которого бы Арсений не знал таким никогда без этого кошмара перемещений. С которым они бы не прошли даже медные трубы, не стали бы богатыми и знаменитыми, не завели бы детей, собаку, что лижет ему сейчас пальцы, и кошку, что спит на диване за стенкой. С которым они бы не плакали и не смеялись (гораздо больше, впрочем), не дурачились бы и не занимались любовью. Не открывали бы другой мир вместе; не были бы защитниками и защищёнными; любя. — Это прекрасная жизнь, Антон Шастун, — говорит Арсений, глядя на туманный вечерний Питер. — Тут и не поспоришь, — хмыкает тот в ответ и целует его висок. — Сказали… — Папоротники в непригодных для размножения условиях, — перебивает его Антон и расплывается в нахальной улыбке, нарочно взгляд отводит, смотрит на сонный город. Вот же лис — всегда знает, что Арсений ответит. — Всё-то ты знаешь. — он щурит глаза, но трескается, улыбается тоже в ответ. Арсений разворачивается и руки складывает на его плечах; опирается, как всегда. — Я люблю тебя, Арсений Попов, — говорит Антон в ответ, и что-то каждый раз в груди ёкает. Арсений целует его ласково, почти как впервые всегда, и думается ему, что дело не во временах и не в Урании, на самом деле. Любовь — она в людях. И это точно какие-то чудеса.

Ничем уж их нельзя соединить: чертой лица, характером, надломом. Но между ними существует нить, обычно именуемая домом. Иосиф Бродский, 1962