В один день, по отдельности, вместе

 Сенат как группа женщин и Сенат как государственный институт были, по сути, одним и тем же, ибо, когда менялись сенаторы, немного изменялся и Сенат. Сосуд с вином и сосуд с апельсиновым соком — это, всё же, две разные вещи, даже если сам фарфор не меняется. Сенаторы были мрачны, и Сенат был мрачен в эти дни. Даже через толстое стекло купола, обращённого к главной площади Орталыка, можно было ощутить безмерное недовольство сенаторов самими собой. Это был бардак. Это был провал. А женщины, особенно те, чьё тело отмечено золотыми татуировками, воспитывались с осознанием непреложной важности порядка. Мирового порядка. Вселенского баланса.  Жерменке отпила воды из бокала и поставила его на стол движением, которое выдавало желание швырнуть. Вода заплескалась о стенки, обошлось без брызг. Но и тут было ясно: ни о каком балансе речи не шло.   Билдирмейды из Тоуби, прославившаяся своим большим сердцем, неожиданной отвагой и речью-скороговоркой, явно была подавлена. Она сидела на высоком стуле, округлив спину, разглаживала складки длинной белой юбки и слушала выступавших с каким-то болезненным напряжением на лице. Говорили много, и всё не то — так думала она. А что было бы «то» не знала.  Упорные газетчики, всегда водившиеся на площади, неутомимо  выжидали любых деталей. Понаблюдав за сенаторами подольше, можно было заметить одно и то же физическое проявление: спины горбились, руки прятались, не поймать было взгляд. Потом, будто встрепенувшись, женщины садились прямо, но надолго их не хватало. Интересная борьба проходила в них всё это время, за непроницаемой ширмой, отделяющей один разум от другого. Злость, беспокойство и желание переложить ответственность на кого-то другого, будто насекомые, подтачивали их изнутри. Точили и оставались внутри, запертые. Ни один стул в сенате не был занят по ошибке. Сознательные люди, ответственные люди, свои низменные тупые чувства и инстинкты распознают и держат на поводке; не было среди слуг матриархата идеальных женщин, как не было идеальных людей, но были разумные.  Эхо гонга давно умолкло. Аспен, вибрируя от харизмы, выступала с отчётом по финансовым расходам. Не расходам даже — тратам. Цифры и статьи она чередовала с собственными наблюдениями.   — … И это при том, что поиски проводятся не только анакызметами, но и добровольцами. Мы черпаем из казны двумя руками, вот так! Матриарх же всё ещё не найдена. Если вы считаете дни, то я считаю часы. И деньги. Аспен смотрела поверх голов сенаторов куда-то за пределы зала, за стекло. Распахнутые глаза ожидали чего-то и спрашивали одновременно. — Я всеми  фибрами души…, — она замялась, подняла руку с бумагами, опустила. — Я хочу верить в лучшее. Как и вы все, как люди Шарта. Но наша ответственность как сенаторов — готовиться к худшему.  — Худшее уже случилось, — сказала Кыдыр из Ракым-сарай. Длинную птичью шею она не сгибала даже в таких обстоятельствах.  Жерменке, не отрываясь от записи протокола, заметила: — Вы уверены, что это худшее? Где-то неподалёку от мысли о Жерменке всегда тёрлась мысль о мече, переданному ей с тем же правом, что и баночка под чернила. Чем более мрачными были дни, тем короче была связь между Жерменке и мечом.  — Ой, не нагнетайте! — Телимгер из Демаларман отбросила душные разговоры мягким жестом капризной фифы. Она не любила нервничать и, на вид, редко это делала. Казалось, беспокоиться ей было лень. — Давайте пока решать те проблемы, которые уже на столе. Для меня совершенно очевидно, что нужно выбирать. Можем бросить все силы на поиски матриарха. Все силы. Всех людей. Но на этом мы с вами заканчиваем разговоры, потому что больше ресурсов у нас не будет. Я не могу беспокоиться сразу о двух вещах и метаться. Это контрпродуктивно.  — Либо? — высокие брови Аспен взяли новый пик. — Там же есть либо? — Не делайте вид, уважаемая Аспен, что сами про это не думали. Любая из задач потребует для нас полной отдачи. Мы можем прекратить тыкать дауысов носом в землю, чтобы рыли, и вместо старого матриарха избрать уже, наконец, нового.  — Мне не нравится эта идея, — раздался голос. Торгай, хоть и говорила громко, а смотрела в пол. — И не только мне. Я говорю о моей области. Простите, но мои женщины порвут меня на части, если узнают, что мы опустили руки.  — Думаю, все присутствующие прекрасно разделяют ваши чувства, — Кыдыр кивнула. — Появляются женщины, в разных областях, которые кричат, что Жылан где-то видели. На какой-то реке, где-то в лесу. Была даже одна, которая утверждала, что видела матриарха во сне, когда та медитировала.  Жерменке кинула пытливый взгляд поверх пера. — Намыс и Туншыгу, по разговорам, тоже где-то видели. Сегодня Богини реже мерещатся людям, чем наши три без вести пропавшие.  На стуле  с краю, больше от неловкости, чем от неудобства, завозилась сенатор Бака. — Я не хочу показаться глупее, чем я есть, — начала она. — Может, это мои последние такие попытки оставить надежду, хочется верить в лучшее. Как сказала уважаемая Аспен, всеми фибрами души хочу надеяться, — она понизила голос, бормоча ещё что-то в том же духе, но затем нашла-таки основную мысль: — Как думаете, а может это быть опять каким-то сложным планом Жылан? Она уже делала так, в границах своих полномочий и никого ни во что не ставя… Ой, то есть в известность не ставя, справлялась с какими-то проблемами и вопросами. С жауапберами вот, и потом с… переворотом. Может, и в этот раз так? Матриарха искали по всей стране. Искали её тело, искали живую, искали и как жертву, и как взбалмошную девку, которой что-то в голову взбрело. Хотя понимали: с её уровнем интеллекта и ответственности вряд ли она продолжала бы скрываться, когда в государстве поднялся такой шум. — Больно сложный план получается, — сказала Аспен. Сказала и как будто муху прихлопнула. — Мы установили сроки. Мы не можем их превышать. Матриархату нужна легитимная Мать.  Матриарх никогда не имела полномочий управлять государством абсолютно независимо — многие решения принимались не единолично, многие не должны были от неё зависеть вообще, — но само её присутствие было неким гарантом. Оно успокаивало людей. Человеку, в сущности, важно ощущение контроля, а не подробности того, как этот контроль осуществляется. Сенаторам это ощущение тоже было важно; им казалось, будто у их высоких стульев с элегантной спинкой и запахом мёда скрипит и болтается одна из ножек. Избрание Жылан для многих из них было первым опытом в жизни, и несколько месяцев назад они не рассчитывали участвовать в таком аттракционе повторно. Сенаторство никогда не было пожизненной должностью. Личное влияние, харизма и таланты могли помочь женщине переизбраться в другой области или переизбраться через несколько лет (закон не позволял занимать должность дольше пяти лет). Мудрость и верность делу, а также умение манипулировать людьми и фактами были залогом должности, но мудрость же была причиной, почему в сенаторы не особо рвались. Оказаться в сенате во время избрания нового матриарха — то был шанс на миллион, и все пятнадцать женщин, от Бака до Кыдыр, искренне считали, что им страшно повезло. Выбор был лёгким. Голосовали — будто песню пели, от женщин в областях до сенаторов в зале. Никто не лишился головы. Второго такого кандидата не было. Кого могли они предложить своим женщинам и их семьям вместо Жылан?  Сенаторы, не утратившие расчётливости, несмотря на тревоги, бросали друг на друга долгие взгляды. Размышляли, кого бы хотели видеть на троне как своего главу. Кто был бы достаточно сильным и умным для этого. Искали не власти себе, а того, кто будет нести самый большой кусок их общего бремени и не сломается.  — У нас осталось два дня на поиски, — Аспен решительно выставила ладонь, будто предъявляла что-то кроме неглубоких линий на коже. — Значит, послезавтра утром мы признаём Жылан из Орталыка снявшей с себя полномочия матриарха ввиду обстоятельств непреодолимой силы и начинаем процедуру избрания нового матриарха. На этом, уважаемые сенаторы, точка. Уважаемые сенаторы встали на дыбы; образно, разумеется, их положение обязывало сдерживать порывы. Жерменке, на которую обрушились немые вопросы и пылкие невербальные посылы, невозмутимо приподняла стопку бумаг с протоколами за неделю.  — Сенат отвёл семь дней на поиски. Все голосовали. И, я хочу заметить, уважаемые, что, отведя семь дней в ситуации вопиющего дисбаланса власти, мы и так позволили себе слишком многое.  — Подумайте только, — Телимгер пожала плечами, — найти живой или мёртвой, не очень ведь сложная задача. А целой страной не можем выполнить. Эх, совершенно потрясающий ребёнок.  — Давайте будем честными, — ответила Кыдыр. — Не ребёнок. Это просто молодость, которая кусает нас за пятки. — Кусала, — поправила Торгай и тотчас хлопнула ладонью по губам. — Ой. Простите. Кусает, да.  Жерменке деловито перебрала бумаги, постучала пальцами по столу, припоминая детали, затем вытащила из кожаной сумки и положила на стол ещё одну, тонкую, стопку документов и пригоршню свитков-сообщений, которые обычно шлют с гарпиями. — Сенатор Аспен, у вас всё? — Жерменке решительно поднялась с секретарского стула.  Аспен, расценив этот жест как недостаток уважения, решала секунду, вступать ли в открытую конфронтацию, чтобы оставить за собой последнее слово, но в конечном итоге покинула платформу, с милостивым и надменным “да”. Словно так и задумывалось.  «Если вы думали, что хуже быть не может, то у меня есть для вас ещё несколько захватывающих новостей, — начала Жерменке. На платформу она не выходила, встала перед столом, перебирая бумаги и обращаясь к сенаторам оттуда. — Мыктысау из Жерлеу доложил, что никто не может найти перышты. Да, совсем. Перышты это своеобразный момент в работе коргаушей, они работают на добровольных началах и никому в государстве не подчиняются. Нам некуда слать письма и запросы. Никто нам ничего не будет объяснять, а я не склонна предаваться бессмысленным размышлениям касательно их исчезновения. Пошли ли они искать матриарха? Совершили ли групповое самоубийство, потому что не смогли её защитить? Я без понятия. О чём вам и сообщаю. Эта новость, сами понимаете, не подходит для публикаций в газете». Бака закрыла лицо ладонями и согнулась на стуле пополам, некой иллюстрацией поразившего в сердце отчаяния. «Это всё. Всё. Можно разворачивать всех. Если перышты сдались, — вопила она в мыслях, — то наши поисковые службы могут возвращаться домой».  «Не справились фибры души с безжалостными обстоятельствами», — Телимгер вздохнула и, закидывая ногу на ногу,  плавно перекатилась с одного бедра на другое, отворачиваясь от Бака. «Продолжайте, Жерменке, — попросила Аспен. — Мы начинаем привыкать. Как хорошие кулачные бойцы к тумакам».  — Одним из последних распоряжений матриарха Жылан, с согласия Сената, было отправить шабуылов на юго-восток, к горам на границе с Буркыттарады. Приказ был выполнен. Отчёт жауапбера по военным делам вот здесь, на моём столе, — Жерменке поджала губы в выражение скромной скорби. — Сух и скучен до зевоты. Ну, да, не всем даровала Богиня литературный талант. Факты отобраны, однако, такие, что заслуживают внимания. Отряды шабуылов нашли рудники, на которых, предположительно, добывались всем нам известные камни. Шахта, к слову, полностью сгорела. Совсем недавно. Любопытное совпадение, как по мне. В окраинах были пойманы старатели и несколько десятков еки-аружан. Последние, к сожалению, в состоянии помутнения не по сезону. Среди людей обнаружено много со свидетельствами заточения в рабстве. С учётом того, что в столице ни одного проклятого камня не осталось, все до единого стёрли в порошок и развеяли, а обрушившиеся в огне шахты погребли источник под собой, можем считать вопрос с этими камнями закрытым.  «Дежурных в горах поставили?» — уточнила Кыдыр. «Местные буыны решают вопрос с пожизненными смотрителями. Там где-то поселение раньше стояло, есть потенциал».  Аспен подняла руку: «Считаю, нужно объявить камни вне закона, а кару за их хранение, добычу или продажу назначить не менее высокую, чем за предательство родины».  Сенаторы, подумав, тоже подняли руки — вытянули их высоко к небу, как будто замахнулись на что-то топором. Жерменке изогнулась, взяла перо и бегло поставила заметку в протоколе.  — Мой голос никого не интересует, — она улыбнулась сенаторам, будто призывая разделить с ней шутку, — но скажу, что это решение я полностью поддерживаю. Следующая умопомрачительная новость в нашей повестке исходит от коргау. Твари продолжают третировать города и деревни. В предгорных районах их будто бы стало меньше, но они держат в страхе всё плато. Несколько городов, например, Итмурын на юге, создали отряды ополчения для борьбы с монстрами. Хорошая новость в том, что твари убиваемые. Плохая в том, что они… как выразились коргау, отравляют среду. Билдирмейды подалась вперёд на стуле и едва с него не свалилась. — В каком смысле отравляют? — спросила она, неловко хватаясь за спинку. — То есть, они же не ядовитые. В змеях, как я слышала, бывает эта нечисть, но ведь коза там или волк, у них только челюсти опасны да лапы. С копытами.  — Я не разбираюсь в таких тонкостях, уважаемая Билдирмейды, — отмахнулась Жерменке, в некоторой мере позволяя себе показаться раздражённой. — Люди замечают, что там, где развелось много этих тварей, чахнут деревья. Болеет скот. Рыба дохнет. Ну, почти как в легендах, только вонь реальная. Аспен усмехнулась. — Не верю, — сказала она. — Такое невозможно. Мы не в легенде живём, уважаемые.  — Да-а-а, — согласилась Телимгер. — Будь это легенда, нас с вами потрепало бы пожёстче.  Жерменке устало потёрла бровь и вернулась за свой стол; этот барьер и перо в руке придавали ей душевных сил и терпения. — Если переживёте следующие выборы матриарха, — сказала она, — можем съездить посмотреть своими глазами. Сенатор Торгай развела руками. Маленькие, нежные, они были точно руки ребёнка. Торгай была растеряна, совершенно растеряна, в той части себя, которая не была сенатором и могла это позволить. — И что же, должен же быть какой-то способ предотвратить это пагубное влияние? — проговорила она тихо. — Неужели недостаточно просто избавиться от этих животных?  — Вы практически цитируете моё письмо коргау, — Жерменке приподняла уголки губ. — Я вам сообщу, когда они ответят. За сим, у меня всё. Кто-то из сенаторов желает?.. Аспен неторопливо подняла руку с широко расставленными пальцами. Поймала внимание, зажала в кулак. — Раз уж мы упомянули коргау, — объявила она, — не пора ли поднять тему с эскери-сарапшы?  У Жерменке от возмущения клякса расплылась по протоколу.   — Эту должность дарует матриарх лично. — Да, я в курсе, спасибо. У меня есть кандидатура на голосование перед сенатом.  — Смысл назначать временного эскери-сарапшы, чтобы матриарх потом выбрала нового?  — Смысл выбирать матриархов, если они умирают однажды? Не несите чушь, уважаемая Жерменке. И пишите протокол. Кандидатура выносится на рассмотрение сенаторам. До сих пор расслабленная и относительно невозмутимая, Телимгер нахмурилась и выпрямилась на стуле. — О ком идёт речь, Аспен? Теперь они говорили о деле, и к нему Телимгер относилась гораздо более собранно, чем к обсуждениям, какими бы мрачными они ни были.  Предмет голосования ожидала за дверью сената, и появилась на его пороге, когда её позвали. Немолодая, крепкая женщина, с невысоким лбом, прорезанным двумя глубокими морщинами. По краю лба, бросая тень на светлую кожу, кружевились нежные завитки волос. Эта природная особенность заключала в себе всю возможную нежность, на том кончавшуюся. В глазах, в движениях, в осанке нежности не было. Ат-тон из Орталыка звали эту женщину. Сенаторам было смутно знакомо её лицо и быстрые, широкие движения, её имя и внимательные глаза. Ат-тон, по словам Аспен, была одним из лучших кандидатов в эскери-сарапшы. Рабочая лошадка, прошла путь от дауыса до шабуыла, знает все структуры снизу доверху, при этом нигде не задерживалась достаточно долго, чтобы обрасти дружескими связями и долгами, которые помешали бы ей выполнять задачи беспристрастно.  — Красиво описали, — согласилась Кыдыр. Взгляд её, острый и твёрдый, как клюв, разбирал Ат-тон на кусочки. Она не оставила без внимания ни вычищенные сапоги, ни длинные, пышные волосы Ат-тон, в которые щедро и броско было вплетено золото. — Но что это за выбор кандидата, если вы не предлагаете альтернативы? — Забавляете вы меня, Кыдыр, — фыркнула Аспен. — Когда с голоду помирают, тортов вместо хлеба не просят. В общем, вы поняли мою мысль. Ат-тоны зарекомендовала себя среди всех бойцов Шарта, если можно так выразиться.  И я лично могу свидетельствовать, так как давно наблюдаю за её карьерой, что тщеславие и жадность до власти — не её пороки. Мне кажется, памятуя о нашем предыдущем… представителе, это весомое достоинство.  — Существует масса вещей, которые коррумпируют душу и заставляют её гнить, — заметила Билдирмейды, подперев подбородок кулаком.  Больше комментариев не последовало. Билдирмейды разделяла всеобщую задумчивость и также, как и все, бросала взгляды на волосы бывшей шабуыл. В причёске сверкали цепочки, шарики и пластины, прятались острые золотые шпильки. Шея у Ат-тоны была крепкой, без обвисшей кожи. Должно быть, результат этих килограммов на голове. Держала мышцы в тонусе.  — Вы правы, — Аспен поморщилась, будто аргумент был настолько слаб, что ей и разбирать его было противно. — Но, уважаемая Билдирмейды, с этим ничего не поделаешь. Жизнь человеческая это всегда борьба за свою душу против мира и против тех, кто миру проиграл.  Аспен говорила много, и на платформу она выходила чаще остальных, своей энергией и речами создавая впечатление, будто она всегда знала, что было правильно и что следовало делать. Кандидатуру вынесли на голосование, но прошло не меньше получаса, прежде чем первый сенатор решила высказаться и поднять руку «за». Целых полчаса они переводили взгляд с Аспен на женщину, которую та пригласила в Сенат, и среди всех треволнений пытались определить, почему чувствовали во всём происходящем смутный подвох.  В круглом Зале Сената собралось пятнадцать женщин, и каждая из них была лидером по-своему. Они несли ответственность за людей от целой области, поддерживали сообщества, решали проблемы. Колода сильных лидерских качеств у каждого из сенатора была своей, но у всякой это была колода лидера. И поэтому, в момент, когда каждая голосовала за новую эскери-сарапшы, не упуская невообразимость ситуации и условные уступки, на которые шла, в этот самый момент в разуме каждой подозрение начинало накручивать клубок разрозненных знаков на веретено.  Шарт был в тисках: борьба с монстрами, поиски матриарха, смутные трещины на ранее безупречном барельефе государства, таявшее доверие народа. Доверие могло стоить кому-то головы.  Зырыл вернулся домой по двум причинам: от непрерывной езды верхом через весь Шарт и обратно у него нешуточно начала страдать поясница, и он соскучился по сыновьям. Раз в год у жауапберов случался подобный сезон, по тому или иному поводу. Размеренная работа, встречи и известные обязанности превращались вдруг в грязевой оползень, и пересыщенный пласт проблем накрывал надёжных слуг народа с головой. Они выплывали — обычно, — опыт учит грести несмотря ни на что. Но, как сказал жауапбер по военным делам Зырыл своей жене, «становится трудно отличить, испытывают нас Богини, чтобы сделать сильнее, или мы просто раздражаем их своей непонятливостью. Может, давно пора было поднять лапки и сдохнуть».  Если сыновей обнять и обласкать Зырыл ещё успел, не переодев с дороги стоптанные сапоги, то попасть к массажисту ему не удалось.  Томен, то есть один из самых низких по званию шабуылов, поднялся за ним в комнату. Дети, мимо которых он, чужой человек к знакомой форме, прошёл, внимания на него не обратили. Были заняты новыми игрушками.  — Снаружи люди, трое, мужчины, — сообщил он, не переступив, однако, порог. — Настаивают на личной встрече с вами.  Зырыл отмахнулся, зашнуровывая новые сапоги. Зашнуровывал сидя, чтобы не напрягать спину.  — Меня нет, — сказал он. — Я на юге. Гони их к демонам. — Я намекнул им, что вы крайне заняты, — Томен поджал губы, как бы извиняясь за собственную настойчивость. — Они не ушли. У них, как оказалось, есть сообщение, которое должно повлиять на ваше решение. Была масса способов обратиться к жауапберу, подать прошение или жалобу. Личный визит прямо на квартиру был наименее популярным, в основном потому, что жауапберами не приветствовался и грозил прямо противоположным эффектом от желаемого.  — Дерзко, — скривился Зырыл, затянул узел. — Что за сообщение? — Цитирую. Матриарх Жылан велела передать: надеюсь, вы не слишком мучились после того чая с молоком. Томен стоял, заведя руки за спину и широко расставив ноги, но голос у него в ту секунду дрожал, как у подростка перед инициацией. Жауапбер Зырыл выждал немного, один не зашнурованный сапог усиливал нелепость изумлённого молчания, а томен не спешил объявлять ситуацию тупой шуткой. — Звать? — догадался молодой человек. Лицо у Зырыла выражало нецензурный приказ раньше, чем тот был произнесён. Раньше, в какой бы город они ни приходили, Жарамсыз первым делом посещал местный храм. Мощёные дороги или пыльные просёлки, высокие каменные дома или одноэтажные кварталы лавок и домов на две семьи — это было не столь важно, Жарамсыз находил время и место, чтобы проповедовать любовь к ближним, веру в своего Бога и то, что хороших людей всегда больше, чем плохих, и хорошим человеком быть приятнее. Тазажурек придерживался убеждения, что приятными были мягкая перина и плотный обед, но терпеливо искал со стариком сначала храм, а уже после — постоялый двор. А вечером, слоняясь по городу, на всякий случай присматривал места тихие и безлюдные, но с мягкой землёй. В Орманшети всё было по-другому. И после Орманшети тоже, всё было по-другому. Может быть, из-за монстров. Монстры были болезнью, от которой города лихорадило и било в конвульсиях. Тазажурек, чувствовавший тонко, как всякий вор, начинал ненавидеть улицы. По улицам ходили люди, а в глазах у людей был страх. Страх дёргал людей, будто за ниточки, от страха бегали глаза и грубела речь.  — Неопределённость плохо действует на людей, — говорил Жарамсыз с печалью. — Они тревожатся, волнение не даёт им мыслить здраво, и неопределённость бьёт ещё сильнее. Замкнутый круг. — Контроль ведь всего лишь иллюзия, — возмущался Тазажурек. Он злился, не понимая, что злится по-детски.  — Людям нужны их иллюзии, — отвечал Жарамсыз. Но не шёл проповедовать ни в храм, ни на площади. У них были более важные дела. Тунги-Улу серьёзно устал. Верёвки и кляп подрывали его здоровье. В этом он не отличался от хищного зверя, оказавшегося вдруг в клетке. Сыновья Зырыла, впрочем, обратили на него внимание, несмотря на его сдувшуюся, утративную дикость фигуру. Дети жауапбера по военным делам вообще были склонны принимать за своих только людей в форме.  — Мы оставляем его вам, — Тазажурек усадил Тунги-Улу на свободный стул в кабинете жауапбера и, не медля, шлёпнул на стол запечатанное письмо. Он скидывал с себя обузу и совершенно не скрывал поспешности. — Сообщение просим прочитать прямо при нас, но потом мы сразу уйдём. Дела, знаете ли, не ждут, столько чести на нас, что аж не продохнуть. Поболтать по душам некогда. Но если радушная хозяйка сего дома захочет собрать нам в дорогу корзинку с тёплым хлебом или мясом, мы смиренно подождём минуту-другую.  — Тазажурек, — вымолвил Жарамсыз. Это был не зов даже, а будто бык пыхнул горячим дыханием. Мальчишка стрельнул на старика глазами, и болтливый рот закрылся. Показался напоследок розовый язык, снова весьма по-детски.  Зырыл вскрыл письмо ножом для бумаг. — Если это обман, — предупредило он, разворачивая послание, — я подсуечусь и обеспечу вам самого въедливого обвинителя в Орманшети.  Жарамсыз, преисполненный достоинства в той же мере, что веры и внешней угрозы, промолчал. Жауапбер зыркнул на пацана, потом на верзилу, усиливая повисшую в комнате угрозу, и принялся читать.  Почерк был узнаваем. Слог — не менее. Оттиск печати с одной из пластин ожерелья в конце и ещё один весьма личный комментарий не оставляли сомнений. Писала Жылан. Зырыл схватился за голову. Прочёл всё послание ещё раз. Край листа смялся под вспотевшими пальцами. А коргауши искали её по всем злачным местам и пикам! Да что коргауши, все искали! Зырлы принялся ходить по комнате — чтобы не свихнуться. Рот перекосился в улыбке. Начни он вдруг подпрыгивать от радости, как экзальтированное дитя, никто бы не удивился, даже он сам. Молодой томен, оказывается, не зря подпрыгивал на носочках при одной догадке. Тазажурек и Жарамсыз наблюдали за ним с вежливым удивлением. Зырыл, обратив внимание, наконец, на их весёлые глаза, замер. Откашлялся, взял себя в руки. — Ущербного кто передал? — спросил он, кивая на Тунги-Улу. Тазажурек аж засиял от довольной улыбки. Ему начинало нравиться. — Аю из Жерлеу, — сказал он сладко. Зырыл, окончательно поверженный, на ощупь опустился в кресло.  — Эксцентричные подарки раздаёт нынче жизнь, — изрёк он. — Это вы ещё не в начале очереди, — ответил Жарамсыз. Собак в Шарте стали чаще сажать на цепь, и сами цепи тоже стали серьёзнее. Хозяева потеряли уверенность в своих охранниках: неровен час, в любимого пса могло вселиться кровожадное нечто, и вопрос встал бы не о том, жалко ли убивать, а тяжело ли прикончить такую вот тварь. Иногда позволяли себе горькие шутки: если эскери-сарапшы доверять оказалось нельзя, то, что говорить о собаке.  Тазажурек развлекался. Так как письма передавать было велено прямо в руки, он нагло пялился на всех начальников дауысов и с не сходящей улыбкой лицезрел их реакцию на послание от без вести пропавшей матриарха.  — Сжигать? Серьёзно — говорили почти все из них, с теми или иными вариациями. — А акробатический номер с факелами заказывать не будете? И почти у всех из-под сарказма, из-под теней у усталых глаз и оскорбительной усмешки проступала робкая надежда. Жарамсыз и Тазажурек передавали письма, брали свою скромную плату весельем, обедом и шли в следующий город. Спешили. Базары и лавки работали с перебоями, при первом признаке нападений люди закрывались в домах. Но на улицах шли разговоры. Кто-то говорил, что матриарх струсила и кинула их всех. Не потянула государство, испугалась монстров и сбежала. Говорили это с обидой, со злобой — и едва ли не камнями в зубы за это получали. Тех, кто ждал и надеялся, что матриарха найдут, было больше, и когда они кричали на злых и отчаявшихся, выражая своё возмущение, их ор разносился выше крыш.