Hurt so good

"I never think I’ll ever get used to your body" AWOLNATION

      К половине второго ночи дождь прекратился. Но в тумане, сыром и холодном, словно роса, плавают его тяжёлые, редкие капли. Дверь в сад приоткрыта, и в дом воровато натекает холод. Вся Деревня — в каком-то полумёртвом оцепенении. Слышно только, как стеклянно звенят древесные лягушки и мерно постукивает содзу в саду.       Катацумури лежит в крепких объятиях Хидана; его руки сцеплены в замок у неё на спине. Лежит тихо и почти без движения, бессознательно боясь нарушить момент покоя. Капли их пота ещё блестят у неё между грудей.       Она слегка мёрзнет от закравшейся в дом прохлады и натягивает одеяло на озябшие плечи. Её голова — у него на груди, и с этого ракурса она видит только его подбородок. Но каждой клеточкой обнажённого тела она ощущает, как беспокойно циркулирует его чакра, и догадывается, что он не спит. Она в задумчивости гладит его по волосам, играет с седыми прядями, нежно пропуская их между пальцами.       Это совсем не похоже на то, к чему она привыкла. Это не похоже на Хидана. Он никогда не снисходит до последующих нежностей, а уходит либо на штурм холодильника (и никогда не приносит оттуда ничего ей — эгоист!), либо — молиться.       Обычно он полон нерастраченной энергии, в то время как её побеждает усталость, и ещё час она может слышать, как он невнятно, вполголоса бормочет слова молитвы и перебирает, словно чётки, цепочку с символом Дзясина. Цепочка металлически хрустит, и это её усыпляет. Мысли лениво вздуваются и опадают, и Катацумури спрашивает себя, зачем он это делает? Просто, чтобы скоротать время или чтобы загладить провинность перед божеством?       Она хорошо была осведомлена об основах дзясинизма — Орочимару всё продумал, прежде чем бросать её в клетку с религиозным фанатиком, — и могла рассказать их ночью, с закрытыми глазами. Но нигде — ожидаемо — ни словечка об отношении этой религии к сексу.       Хидан, в свою очередь, не слишком охотно посвящал её во все тонкости дзясинизма — до сих пор считал, что она скоро поддастся на его проповеди и присоединится к культу, — а самой Катацумури было неудобно спрашивать о таких вещах.       И с этими вяло ворочающимися мыслями в голове Катацумури обычно предоставляется самой себе. Но не сегодня — сегодня она едва избежала смерти.       Шиноби Конохагакурэ настигли их на окраине Страны Огня. Далеко позади осталось старое Убежище Орочимару, из которого Катацумури по поручению Саннина извлекла тайник с секретными записями, утраченными им после изгнания из Деревни, и два распятых трупа в придачу. Отследить убийцу ничего не стоило: Хидан никогда не скрывался и не пользовался камуфляжными техниками. Чем больше еретиков — тем богаче подношение Дзясину-сама, говорил он с мрачной и самонадеянной улыбкой.       Когда Катацумури сообщила об их приближении, Хидан пришёл в неописуемое возбуждение.       — Кто-то так и напрашивается на свидание с Дзясином! О, я покажу этим ублюдкам всё великолепие Дзясина-сама! Держись подальше, Кацу! Они мои.       Катацумури и не думала спорить. Всё равно враги всегда её недооценивали и пытались сначала ликвидировать Хидана, видя в нём не скрытую, а самую настоящую угрозу. Это давало ей превосходную возможность, будучи незамеченной, следить за ситуацией и не давать ей выйти из-под контроля.       Очень быстро завязался бой — хаотичный, без стратегии и тактики. Коса Хидана парила над полем битвы, как живая, и рвала в клочья форменные куртки на дзёнинах Конохигакурэ, а его безумный смех гремел в воздухе, вспугивая птиц.       В пылу сражения Катацумури вдруг заметила, что один из ниндзя, задетый Хиданом ударом наотмашь, исчез в облаке дыма. Техника подмены!       Её взгляд лихорадочно рыскал вокруг, пока не наткнулся на настоящего шиноби, подменившего себя бревном. Тот очутился у них в тылу и приводил в готовность своё оружие — цеп с длинным ножом на конце, чтобы одним броском отсечь Хидану голову.       У Катацумури внутри всё перевернулось. Она вспомнила тот день, когда по приказу Орочимару вытащила заживо погребённого Хидана из могилы. Её тогда стошнило от вида разрозненных частей тела и головы, говорящей — орущей проклятия — вопреки всем законам физиологии.       «Я из тех, — думала она, — кого на первом свидании выворачивает наизнанку».       Это была какая-то дикая, не ко времени весёлая, убийственная, но в то же время отрезвляющая мысль.       Катацумури решила раз и навсегда не повторять того опыта.       Голубое обоюдоострое лезвие куная загудело, когда столкнулось с цепом. Посыпались искры, и ей пришлось сконцентрировать всю чакру в руке, чтобы отразить удар. Раскручивая цеп для новой атаки, шиноби Листа непроизвольно подался назад; это замедлило удар и спасло Катацумури жизнь. Нож, увлекаемый цепью, взлетел с быстротой жалящей кобры. Длинное лезвие пронеслось со свистом под её рукой, вспоров одежду, но Катацумури увернулась и, сложив печати, активировала взрывчатку, которую успела налепить на оружие противника. Ударная волна отшвырнула их друг от друга.       Катацумури, невредимая, только с чуть обожженным лицом, откатилась в сторону. От прилива адреналина болевые ощущения у неё притупились, и она с опозданием поняла, что что-то не так. Она инстинктивно приложила ладонь к разодранной дыре в одежде и ощутила, как что-то тёплое и вязкое обволакивает ей пальцы. Катацумури в бешенстве цыкнула: кровь толчками вытекала из её тела вместе с драгоценной чакрой прямо посреди боя.       Хидана, теснившего шиноби Конохагакурэ яростными наскоками, привлёк хлопок. Он обернулся через плечо:       — Кацу! Чёрт…       Он бы с огромным наслаждением продолжил играть с врагами, но момент был испорчен и азарт потух.       Обманным движением он стремительно выбросил косу вперёд, и она, со свистом прорезая воздух, прошла в каком-то сантиметре от шиноби Листа. Тот ещё не осознал величину своего везения, когда Хидан рванул шнур обратно, и коса бумерангом полетела назад. Она врезалась в зазевавшегося шиноби, силой инерции сбила его с ног и пригвоздила к земле, мгновенно окрасившейся в алый. Оставшиеся в живых ниндзя — судя по форме, совсем ещё желторотые генины — колебались между нападением и побегом, но нервы их не выдержали и они с позором ретировались. Хидан послал им вслед красноречивый жест.       Он был разочарован, что всё так быстро разрешилось, а он даже не успел войти в проклятый режим. В утешение Хидан пообещал себе, что прочтёт над трупами заупокойную молитву, как только узнаёт, что с его партнёршей.       Он нашёл Катацумури в тени дерева, прислоненной к стволу. Обе её руки, окутанные тёплым сиянием чакры, были прижаты к правому боку и испачканы кровью.       — Кто это сделал, Кацу?       Сплошной лёд, готовый вот-вот треснуть от ненависти.       — Он уже мёртв. Оставь его в покое.       Хидан не послушал. Он никогда не слушал. Он вернулся на место взрыва, где было распростёрто тело шиноби с оторванной рукой, и с мстительным наслаждением раздавил ногой мёртвое лицо врага.       Его жажда мести была удовлетворена, и теперь он в бессильном гневе напал с упрёками на Катацумури.       — Какого чёрта ты вообще полезла в драку? Кто тебе разрешал подставляться под удар?! Где твои мозги, женщина?!..       — Он зашёл к тебе со спины… — попыталась оправдаться Катацумури, но он грубо оборвал её на полуслове.       — Дура! Я бессмертный! Он бы ничего мне не сделал! Вот если бы ты приняла дзясинизм…       Хидан распалялся всё сильнее. Как волк взаперти, он ходил перед ней взад и вперёд, бросал угрюмые взгляды и ни на секунду не переставал ругаться, пока Катацумури останавливала кровь.       Её начало трясти, и она не знала от чего: от накипающей злости или истощения от потери крови.       — Тебя давно не обезглавливали, придурок? — огрызнулась она, когда наконец устала выслушивать незаслуженные обвинения в свой адрес. — Ты, может, и бессмертный, но я не Какузу и не Кабуто-сан, чтобы накладывать швы в таких условиях!..       Она хотела наговорить ему ещё много такого, что бы он наверняка назвал «соплями ванильными», признаться, что не хочет и не может видеть, как его вновь жестоко расчленяют, но из гордости замолчала и молчала до тех пор, пока они не добрались до базы Орочимару, где была назначена встреча с Кабуто. Только благодаря силе воли Катацумури ещё держалась на ногах: она потратила всю чакру, чтобы остановить кровотечение, ничего не осталось, и темнело в глазах. Если бы Хидан, изрыгая проклятья, не соизволил подставить ей плечо, ей бы пришлось ползти.       Кабуто принял отчёт о проделанной миссии с подчёркнутой строгостью: весь его вид говорил о том, что он недоволен тем, как простая миссия по проникновению обернулась бойней, которую было слышно даже в Стране Железа.       Катацумури не могла принять его правоту: он сам посоветовал ей взять на миссию Хидана, чтобы не отвлекаться на охрану, а, беря на миссию Хидана, ты добровольно подписываешься на участие в резне. Однако она подавила взыгравший ней дух противоречия, и с почти натуралистичным смирением попросила Кабуто залатать её. И пока руки Кабуто порхали над её раной, сращивая края, накладывая швы, она всё это время слышала, как Хидан беспрерывно ходит в соседней комнате, чем-то гремит, включает кран, плюющийся ржавой ледяной водой, — взведённый курок.       Катацумури не хотелось задерживаться на базе: теперь, с не затуманенной потерей крови головой, она испытывала неприкрытый стыд за свой непрофессионализм и импульсивность. К тому времени, когда Кабуто закончил, она уже успела разжевать питательные пилюли ниндзя и восстановиться ровно настолько, насколько это было нужно, чтобы доплестись до дома.       Складывая перепачканные кровью инструменты в лоток, Кабуто из вежливости заметил, что на Отогакурэ надвигается циклон, но особой теплоты в его голосе она не услышала, и решила не ждать, пока погода разыграется.       Весь обратный путь до Отогакурэ они проделали в гробовой тишине, нарушаемой только низким рокотом грома где-то вдалеке. Это затишье беспокоило Катацумури больше, чем ноющая боль под пластырем, которым Кабуто заклеил рану после лечения. Если Хидан замолчал — значит, что-то засело у него в голове и скоро рванёт. Она уже мысленно приготовилась к обороне, если он начнёт орать, и даже придумала несколько удачных реплик для парирования. Но, когда они оказались один на один, и Катацумури вся воинственно подобралась, готовая к скандалу, он вдруг, взявши за затылок, грубо склонил её голову к себе на грудь, и стиснул Катацумури так, что у неё жалобно захрустели суставы. Он смял, почти задушил её и не отпускал, пока не удостоверился, что она — его, живая, здесь и сейчас.       И вот она — с измятым, скомканным телом — лежит и вырисовывает на его груди узоры, следуя прихотливым дорожкам шрамов. Однажды она предложила ему их убрать — секретные медицинские техники её клана могли стереть следы самых страшных ранений. Он отказался. Заявил, что шрамы украшают мужчину. Смотри, от тестостерона не лопни! — подумала тогда Катацумури.       Может, она была какой-то неправильной, но созерцание шрамов её не заводило. И, когда Хидан расхаживал средь бела дня по дому с обнажённым торсом, она заставляла его надевать хотя бы хаори. Потому что шрамы напоминали ей о его уязвимости. Ей всегда до фантомных болей тяжёло было смотреть, как его калечат, пусть он хоть трижды бессмертен. Шиноби Конохагакурэ уже однажды доказали, что и бессмертного можно поставить в положение, в котором смерть покажется избавлением.       Эти мысли разбередили в ней странную тревогу, и Катацумури тихо позвала его по имени:       — Хидан…       В ответ — тишина спящей Отогакурэ.       — Хидан, — повторила она, поглаживая его по свежему рубцу на щеке большим пальцем, — я знаю, что ты не спишь. Не пытайся притворяться.       Он не спал — смотрел в потолок застывшим взглядом и один Дзясин знает, о чём думал.       — Если бы ты оставила меня в покое, женщина, то спал бы.       Она знала, что это неправда, и продолжила, рассеянно накручивая на палец прядь его седых волос:       — Скажи… что ты будешь делать, когда тебе надоест?       — Твою мать, женщина, кончай говорить загадками! — Хидан неожиданно резко потерял самообладание и как пружина выскочил из вороха простыней на их футоне; Катацумури с трудом заставила его лечь обратно. — Что надоест? Убивать неверных? Распространять по миру учение Дзясина-сама? Что?!       — Ш-ш-ш, разбудишь всю Деревню своими воплями… — она прижала ладонь к его рту, но он укусил её, и Катацумури пришлось отнять руку. Хидан заворчал: он не считал её опасения большой проблемой. Соседи и раньше приходили жаловаться на шум, но безуспешно. Одно зловещее выражение его лица обращало их в бегство. Под давлением Катацумури он неохотно улёгся обратно и с напускным безразличием закинул обе руки за голову.       — Я имела в виду, когда тебе надоест сотрудничать с Орочимару-сама… — пояснила Катацумури полушёпотом, заглядывая ему в глаза с таким видом, будто у неё никогда не было более горячего желания, чем его видеть.       — Орочимару то, Орочимару сё! Грёбаный Орочимару у тебя с языка не сходит, женщина! Даже когда мы оба голые! — Хидан весь кипел от злобы, и его грудь так лихорадочно вздымалась, что Катацумури чуть не подбрасывало. Она пожалела, что вообще задала этот вопрос.       — Я не мальчик-на-побегушках у этой старой змеиной ссанины! Это Дзясин послал тебя ко мне, и это вокруг тебя безбожники вьются, как мухи над…       Это уже было слишком!       — Хидан!.. — предупредительно зашипела она и с силой, в которую вложила всё своё недовольство, ущипнула его за щеку, которую минуту назад любовно ласкала. Он сколько угодно мог отпускать колкости в её адрес, но никому не разрешалось непочтительно отзываться об Орочимару-сама в её присутствии.       — Блин, больно же, Кацу! — Хидан отбросил от себя её руку и сердито стал растирать щеку, на которой ярко обозначилась красная бороздка от ногтей Катацумури. — Ладно-ладно, никуда я не денусь! Не когда вокруг столько грязных богохульников. Теперь довольна?       Катацумури против собственного желания улыбнулась в темноту с торжеством победителя: достижение этого дня! он снова зовёт её по имени!       Хидан заметил её улыбку и простодушно рассудил, что прощён.       — А теперь заткнись и не мешай мне молиться, — с нажимом на последнем слове сказал он и неожиданно стиснул её за раненый бок так, что Катацумури, пискнув, вся съежилась. Он почувствовал, как моргает её мокрая ресница.       Хидана это позабавило, и он со смешком похлопал её по спине, чтобы утешить.       — Мог бы ты не трогать пластырь, пожалуйста, — попросила она сдавленным голосом.       — Нет.       — Дурак, — обиженно буркнула Катацумури, пряча лицо у него в изгибе шеи, остро пахнущей одеколоном и мускусным запахом здорового тела.       После всего, что они друг другу наговорили, ею внезапно овладело сильное, но приятное утомление и, засыпая, сквозь поволоку сна она слышала, как он раздражённо бормочет:       — Чёрт… эта женщина… сначала привязывает меня к своему телу, а потом задаёт такие тупые вопросы…