Линдегрен: сборник историй

      Внутренние часы не подводили никогда, и оттого Петеру не требовался будильник, чтобы вставать ровно в восемь. Он мог заснуть хоть в шесть утра и проснуться ровно в восемь — настолько организм был натренирован. Их с Тиллем кровать была очень большой, что казалось, будто они не спали друг с другом. Каждый — на своем краю. Объединяло их разве что одеяло. Заправлено оно было в дурацкий пододеяльник с котятами из какого-то цветастого мультика. Какого черта, Тилль? Тэгтгрен помнил, что просил заказать нормальное новое постельное белье. Но по итогу получил котят. Когда они с фронтменом занимались сексом — те с улыбкой смотрели на них, и сразу от этого мерзкого ощущения, что за тобой кто-то следит, становилось некомфортно. Неудобно, признаться надо, сосредотачиваться на чем-то интимном, когда на тебя смотрят тысячи круглых глаз. Стоило встретиться с ними взглядами — все шло наперекосяк; голову забивали только мысли о чертовых котах. Петера передергивало, и он просил Тилля поменять позу — лишь бы не видеть их.       Петер потянулся и протяжно зевнул. Повертев головой и услышав характерный хруст, он расслабленно выдохнул. Грязные волосы запутались в клочья, словно из слива ванной. После душа приходилось вытаскивать эту дрянь и смывать в унитаз. Иначе большой немецкий дядя будет ругаться, что опять в ванне пауки завелись. А это не пауки. Это волосы. Тэгтгрен почесал подбородок и неспешно поднялся с кровати. Мебель из-за натиска скрипнула, однако любовник инструменталиста никак не проснулся, а все тонул в пуховых подушках и в собственном храпе. Жаворонком Тилля назвать было нельзя; спать он мог хоть до обеда, а ночью писать стихи или тексты, пока глаза не заболят. Ну, или мог заниматься другим: начать новую книгу, бросив предыдущую на полпути, сесть смотреть фильм, увлечься компьютерной игрой. Но больше всего он любил приставать к несчастному Петеру и всячески ему мешать. Линдеманну нравилось тихо приходить, шептать на ухо всякую хрень. Руками трогать места, которые не следовало трогать, и кусать плечи, заставляя одногруппника вздрагивать и взвизгивать. Потом фронтмен уходил в другую комнату или на кухню за чаем. Улыбка у него после такого всегда была блаженной и довольной до одури, а Петер сидел насупленный, как мокрый воробей. После чего все занятия так или иначе перетекали в постель. К нарисованным котятам…       Петер, уйдя в ванную комнату в одних широких трусах, полез за полотенцем, чтобы умыться и придать волосам ухоженный вид — сейчас он выглядел как немытая ведьма. Инструменталисту всегда нравилось тянуть время в ванной. Например, втирать шампунь, что в нос неприятно бил запахом облепихи, в голову целых полчаса. Он объяснялся, мол, волосы — все-таки важная часть человека, а они у него до неприличия к тому же длинные. Поэтому следом за шампунем втирался и бальзам. Простояв в душевой кабинке приличное количество времени и наконец-то выйдя оттуда, Петер уставился на себя в зеркале и в отражении заметил седину на волосах. Какой кошмар! Особенно — у самых корней. Да чего уж греха таить — вся борода его практически была такой же. Над зеркалом были укреплены ненавистные люминесцентные лампы с холодным свечением — из-за этого освещения на лице можно было разглядеть каждую морщинку, каждый шрам, прыщик и прочую ерунду, что никогда приятной не была. Все это безобразие словно решило вылезти на физиономии именно в этот день, в эту минуту, ведь в других зеркалах все было нормально. Но проблема была в лампочках, которые давно стоило бы сменить. Смотреть на себя страшного, да еще и с утра, не хотелось. Петер недовольно цокнул языком. Скорей всего, во всем виновен биологический будильник, что исправно работал каждое утро. Совсем не важно, во сколько ты заснул — под глазами всегда имелись синяки. А в таком свете они казались еще больше и болезненнее.       Тэгтгрен со скрипом открыл шкафчик, чтобы посмотреть, не осталась ли краска для волос. На полочках лежали зубные щетки в стакане, паста, бритвы и пена к ней. Но краски, увы, не было. Надо идти покупать. Печально вздохнув, инструменталист надел очки и снова посмотрел на себя в зеркало. Зрение падало с каждым годом. С ними он похож на старика. Может, стоило все-таки тогда сделать лазерную коррекцию?       Вернувшись в спальню за одеждой, Петер снова взглянул на Тилля. Тот не поменял своей позы. Иногда ночью Линдеманн загребал в свои ручища хрупкое тело возлюбленного, и тот был вынужден некоторое время спать с осознанием, что личные границы были нагло нарушены. Кровать огромная, а он лезет на чужую половину! Натянув шорты и футболку, Петер пальцами зачесал волосы и двинулся на кухню, невежливым образом позевывая. С ужина посуду никто не помыл, и в раковине лежали столовые приборы, тарелки, кружки и сковородка. Все жирное. Никто не додумался залить это хотя бы водой, не говоря уже о добавлении средства для мытья. Ругаясь про себя, Тэгтгрен замочил сковородку и занялся тарелками. Утро было решено начать с кофе и овсянки с ягодами. Внимание было уделено, разумеется, кофе. Недавно сваренный, в турке — все по правилам. Теперь утро походило на утро. Овсянка быстрого приготовления была залита кипятком, и вся конструкция была аккуратно накрыта крышкой — легче легкого. Петер налил себе чашечку кофе и заглянул в холодильник за сливками. Там его ожидала повесившаяся мышь. Пустовато. Одно только пиво и какие-то консервы, которые хранились, наверное, с покупки холодильника. В магазин, что ли, съездить… Благо, сливки имелись, и мысль выбираться за пределы дома была отложена.       Присев перед телевизором, музыкант, причмокивая от удовольствия, отпил кофе и позволил себе улыбнуться утру. Под сладкий голос ведущей он приступил к завтраку. Через два часа нужно будет разбудить Тилля. Сам попросил вчера под предлогом, что есть кое-какие дела. Тэгтгрен согласился побыть своеобразным будильником. Сегодня пятница, нужно закончить всю работу, чтобы на выходных отдыхать и ни о чем не думать. Сына что ли навестить? Или к себе пригласить на ужин? Давно он не виделся с ним. Петер почти не слушал, о чем вещал телевизор. Он витал в своих мыслях и раздумьях. Надо было еще съездить на студию, посмотреть, как закончили настройку оборудования. Новое, улучшенное с бóльшими возможностями для записи звука. На этой почве они с Тиллем едва не разругались, ведь спущенная сумма была очень внушительная. Но это стоило того. Теперь записывать новый альбом Lindemann они будут на лучшей системе. А как гитары будут звучать, а как барабаны, а как вокал… Сказка! Да, кто-то мог сказать, что студия и без того выдавала отличный звук, но Петер не был бы продюсером, если бы не отличал вой собачий от чистой мелодии. Однако Тилль отшутился как-то, что голос Тэгтгрена звучал как вой собачий. Инструменталист тогда очень обиделся на него. Связки, как и зрение, теряли изначальную форму. Особенно, когда в одной группе ты почти надрывал голос, а в другой — открыто использовал скрим. Бас-баритон одного немца тоже терялся с возрастом, но насчет этого ни слова не было сказано.       Что он понимает? От стресса голос тоже может страдать. Вернее — от способов, которыми он подавлялся. Курение и алкоголь никуда не делись из жизни Петера. Работа не позволяла расслабиться. Отчасти поэтому пришлось заняться обновлением студии. Скоро туда подтянутся для записи его личные проекты, другие группы, что находящиеся под продюсерством Тэгтгрена. И над их с Тиллем делом придется попопеть; еще не все законченно с составляющей альбома, чтобы писать песни. Работа, работа, разбирательства с менеджментом Pain… Ох, точно! — Время сейчас — десять ровно, — донесся голос ведущей из телевизора.       Петер очнулся. Пора будить Тилля. Отложив тарелку и кружку на тумбу, музыкант двинулся в спальню. Линдеманн спал, но теперь на спине. Умиротворенное, расслабленное лицо, казалось, не имело совсем морщин. Немецкий вокалист был чертовски красив. Темные короткие волосы расплескались по подушке, часть была на лице. Забавно, что он их красил в черный. Петер присел на край кровати, на такую картину засмотревшись. Он осторожно похлопал возлюбленного по руке. Тот не реагировал. — Тилль! — негромко позвал музыкант и снова похлопал. — Тилль! Подъем! — теперь Тэгтгрен потряс его. Ничего. — Чтоб тебя… Герр Линдеманн, вы хотите сегодня встать? Поправка: нормально встать? — Петер нагнулся над головой фронтмена и легонько похлопал его по щекам. Спящий поморщился, фыркнул, но продолжил дремать. — Вот и проси в следующий раз будить тебя! — начал раздражаться швед. — Тилль, мать твою! — повысил он голос. И только тогда у лежащего открылся сначала один глаза, затем — другой. После чего Линдеманн потянулся и протер глаза. На его лице появилась улыбка. — Неужели… — Доброе утро, — проговорил он сонно. — То-то мне снятся кричащие девочки-фанатки, а это ты… — Тебя только криками и поднимешь. На телефон себе мелодию поставь такую. Вставай давай, сам же просил! — Петер тыкнул фронтмена в бок. — Я просил? — удивился Тилль. — Я просил вчера. Ты, кстати, сам чего вскочил? — Работа? Дела? — собеседник в саркастичной манере поднял бровь. — Какие? Суббота же… — Линдеманн снова зевнул. — Перепутал небось. — Пере… — запнулся Петер. Нахмурившись, он достал телефон и посмотрел на число. Ха, и правда, суббота. Дни все смешались в один. Вот что значит засыпать поздно ночью. Гитарист поднял очки и уткнулся лицом в ладони, потирая щеки и лоб. Совсем перестал высыпаться. Столько всего навалилось в последнее время. На сон не хватало времени — Во сколько ты лег? — обеспокоенно спросил Тилль, поглаживая сгорбившуюся спину одногруппника. — А-э… в пять? — инструменталист даже не помнил точно. Убрав очки на тумбу, он грустно посмотрел на Тилля. — Все ясно, — лежащий сказал как отрезал.       Вокалист вдруг схватил возлюбленного и потянул на себя, заставляя лечь рядом. Тот не успел и возмутиться, как оказался зажатым в объятьях. Линдеманн довольно заулыбался. Петер ворочался, пытаясь устроиться поудобней. Инструменталист рассыпался в ругательствах. Мог же попросить, но нет. Надо грубо схватить и пригвоздить рядом с собой. С другой стороны, если бы Линдеманн спросил, ему бы ответили отрицательно. Поступил наверняка. — Чего творишь? — пробубнил сердито швед. — Полежи со мной. Хоть раз. Ты никогда не будил меня, будучи в постели, — попросил Тилль, ласково посмотрев на партнера. — Может, потому что ты давишь? — хмыкнул Петер, поджав губы. — Давлю? — усмехнулся Тилль. — Да. Сексуально.       Послышался сиплый смех. Музыканты молча уставились друг на друга. Линдеманн убрал выбившуюся прядь сидящему напротив за ухо. Руку от его лица не убрал, продолжая пальцами оглаживать скулы, щеки и линию узкой челюсти. Дойдя до подбородка, шутливо намотал негустую шевелюру на палец, с радостью заметив, как Тэгтгрен закатил недовольно глаза. В каком бы виде, в какой позе, какие бы секреты Тилль не знал, даже ему недозволенно было трогать бороду и не получить долю осуждения. Но фронтмен баловался. Ему нравилось, как хмурился одногруппник, но еще больше нравилось видеть его улыбку. Он чудесно улыбался. Ни следа не оставалось от серьезного, в некотором смысле — холодного человека. От его улыбки мир становился светлей. Хотелось почаще его радовать. Линдеманн немного поддался вперед, чтобы нос соприкоснулся с носом напротив. Из объятий так и не выпустил, только крепче обхватил. — Не смей лезть целоваться, ты зубы не чистил, — попросил Петер. — Я думал, мы привыкли друг к другу, — медленно проговорил Линдеманн. — Соблюдай приличия и иди умойся. — Не хочу. Хочу прямо сейчас поцеловать тебя. — Дурак, не думай даже!       Но Петера заткнули поцелуем. Он возмущенно простонал, но не отстранился. Фронтмен продолжал целовать потрескавшиеся губы. На всех форумах и советах писали, мол, стоит заботиться о своих губах. Те должны быть мягкими и ухоженными. Сухие губы — недопустимы и неприятны. Было бы неприятно, Тилль бы не стал. Однажды он отказался надевать шерстяные носки, потому что те кололись. И, тем не менее, сейчас он активно целовался, не обращая на что-то постороннее никакого внимания. Дотрагиваясь языком, пытался то ли смягчить губы, то ли просто заигрывал. Линдеманн приподнялся и навис над Петером, огладив того за шею. Захотелось вдруг завести откровенно вялого коллегу вполоборота, как старую тачку. Они одновременно открыли глаза и оторвались друг от друга. — Идиот, — выдохнул Петер. — Знаю. Ты тоже, — улыбнулся Тилль.       Чмокнув любовника в нос, Линдеманн поднялся на ноги. На его черные трусы с огоньками было неприлично смотреть. Слишком ужасные. Фронтмен потянулся в разные стороны, разминая затекшее тело. На кровати с угрюмой миной сидел Петер, но уже в очках. Из ящика тумбы он достал резинку и сделал себе шишку из волос. Когда Линдеманн ушел умываться, перед этим подмигнув собеседнику, Тэгтгрен решил все-таки обрадовать трапезой и его. Так же овсянка, но только с зеленым чаем. Совсем мало движений для этого нужно было сделать. Оперевшись на кухонную столешницу локтями и копчиком, он запрокинул голову назад и глубоко вздохнул. Вечером до аптеки было бы неплохо скататься. Купить снотворного, да побольше. Или лучше было нажраться пивом и забыться в пьяном сне? Инструменталист вздрогнул от ощущения, что к шее что-то притронулось; что-то определенно теплое. Это Тилль, а точнее — его губы, надо заметить, резко очерченные. Петер отстранился под предлогом заварки овсянки и чая. Краем глаза он заметил, что Линдеманн переоделся в халат. С кончиков его волос капала вода. Фронтмен любил плескаться в воде и намывать свое лицо чересчур сильно. Потом вокруг раковины оставались маленькие лужи. — Раз сегодня суббота, какие планы? — спросил непринужденно Петер и поставил на стол тарелку. — Я взял билеты до Берлина… — До Берлина? — перебил его ошарашенный непонятно чем собеседник. — Да. Я же говорил, на пару дней надо туда слетать. С группой кое-что решить. И я еще хотел семью навестить, родственников, понимаешь ли, — объяснил Тилль. — Забыл? — Если честно — забыл, — согласился Петер и устало выдохнул воздух через раздутые ноздри. Он уселся напротив одногруппника. — Поедем до аэропорта, на обратном купи себе таблетки. Хорошо? — обеспокоенно прозвучал фронтмен. — Или лучше не провожай меня, а сразу до аптеки. — Нет-нет. Я поеду с тобой. А то сядешь не на тот самолет, — отмахнулся Петер. — А ты вовсе потеряешься там, — улыбнулся краешком губ Линдеманн. — Не хочешь взять отпуск? — Нет.       Тэгтгрен замолк, понурив голову. Вокалист, нахмурившись, поднялся со своего стула и подошел к возлюбленному. Тот, как кошка, уткнулся лбом в грудь вставшего напротив. Тилль широкой ладонью опустился Петеру на затылок, начиная медленно его оглаживать. Минутка спокойствия в бесконечной гонке в никуда. Один на один, настоящие, живые. Не было посторонних мыслей и переживаний. Время замерло, чтобы они могли насладиться друг другом. Швед обхватил руками тело фронтмена, словно он был единственной веточкой, способной вытащить из трясины. — Wozu verstümmlest du dich ?.. — Че ты там бормочешь на своем? — вдруг донеслось от патлатого музыканта. — То, как я люблю тебя, — улыбнулся Тилль. — Не ври, я знаю как по-немецки «я люблю тебя», — Петер поднял голову и дотронулся до ключиц Линдеманна подбородком. — И как же? — над этим вопросом инструменталист замолк на пару секунд, а затем переменил тему: — Можно я утром буду лежать с тобой?