Скажи мне, что это мы

      Джоане было совсем плохо, и с каждой минутой как будто бы становилось только хуже. Она не говорила ни слова, лишь жалобно выла, скрючиваясь от боли. Настолько она была въедливой, невыносимой. Она пронизывала каждое мышечное волокно, словно противный зуд. Он был повсюду: на коже, под ней и глубже, проникая в органы и до самых костей. От него хотелось уйти, убежать, уползти. Хотелось вырвать его из своего тела с корнем, но она лишь оставляла на своей липкой коже красные полосы от ногтей, не в силах прекратить его. Не куда было больше бежать. Да и сил уже совсем не осталось.       И с каждым проведенным рядом часом Крис испытывала все большую жалость к происходящему и все большее отвращение к себе. Оно зрело в ней в каждым тугим стоном, вырвавшимся сквозь до скрежета сжатые зубы. Болело и набухало, словно гнойник, который вот-вот прорвётся и так же мерзко стечет на пол, как стекала изо рта Джоаны горькая желчь. Тянулась от губ и подбородка, а после обрывалась каплями снова и снова. И даже не было сил сплюнуть эту дрянь, потому она бурлила во рту, пузырилась на едва приоткрытых губах с каждым новым коротким выдохом и тянулась вновь. Густо, липко, беспомощно и бесконечно, в такт стрелкам на часах. А потом наступала такая же густая и беспомощная тишина. И Кристина не знала, куда от неё деться. Потому для самой себя она была такой же беспомощной. Такой же пугающей. Такой же мерзкой. И всё бесконечно казалось, что слово «страх» уже давно потеряло смысл.       Потеряло его, наверное, в тот самый момент, когда Пена тащила Джоану по грязному асфальту к своей машине за рукав её джинсовки, раздирая колени Акосты в кровь. Или, может быть, раньше, когда обнаружила в своей машине труп невинной птицы со вспоротым брюхом, из которого торчал крохотный, пропитанный кровью клочок бумаги с посланием. Или даже ещё раньше, когда сбила с ног того ублюдка у клуба в новогоднюю ночь, отдавив ему все пальцы. Нет. Тогда в её голове играл алкоголь, или же он просто помог ей откинуть все глупые предрассудки, вымышленные сомнения и страхи, и позволил Крис быть той, кем она на самом деле является? Амира, помнится, тогда сказала ей, что Крис всегда была такой. Всегда была готовой заступиться за тех, кто ей дорог, и, возможно, это правда. Тогда в какой момент она стала бояться? Наверное, в тот самый момент, когда Крис пришлось жить отдельно, строить свою судьбу самостоятельно, чему её, к сожалению, никогда не учили. Когда она столкнулась с жизнью. С настоящей жизнью, а не своими подростковыми иллюзиями.       Или может быть еще раньше, когда мама грозно вырвала тряпку из рук пятилетней Кристины, прокричав, что та ничего не умеет и только растирает пыль по полкам? Или может быть тогда, когда отец каждый раз напоминал ей завязать шнурки аж до 12 лет, хотя Кристина прекрасно помнила о них и не была глупым ребенком? Или может быть тогда, когда её подростковый мозг ежесекундно подвергался нападкам, стоило Кристине лишь на секунду отключиться от учебы и позволить себе отдохнуть? Когда постоянно она была лишь несмышленым ребенком в глазах своих близких, даже если прыгала выше своей головы. Даже если выше их голов. Но долго не попрыгаешь, и рано или поздно твои ноги устают, а ты выдыхаешься. И Крис выдохлась. Выдохлась, приняв за основы все эти высказывания. Поверив в то, что она лишь безответственный ребенок, который ничего не умеет. Приняв эту созависимость, как единственно верный способ существования.       Да, жизнь оказалась куда сложнее, чем казалось тогда, когда любую проблему можно было спихнуть на плечи брата. Сейчас же Крис может надеяться лишь на свои плечи. И, оказывается, жизнь не состоит из алкоголя, тусовок и бессмысленных знакомств. Но, пожалуй, сейчас это не имеет никого значения, ведь Крис боится далеко не того груза ответственности, что взвалился и ещё не раз взвалится на её плечи. И даже не того, что её плечи могут не выдержать. Она потащит этот груз ползком на спине, если будет нужно. Сейчас она боится себя и своей бесполезности. И она всё думала, насколько безрассудно её бездействие, когда страх и сомнения вновь схватили за волосы и волоком потащили через ворох мыслей. И она всё металась, отбивая их от себя, как приставучих мух. Всё косилась на телефон, пытаясь вырваться из цепкой хватки, но в конце концов осела в какой-то до жути искусственной пустоте, в попытках защититься. Глупо? Да. Страшно? Может быть. И в конце концов телефон остался нетронутым. В конце концов Крис просто запуталась в этих бесполезных цифрах, которые когда-то именовались временем.       Кристина знает, что совершила ошибку. Наверное, самую жестокую в своей жизни. Самую мерзкую. Она знает, что это её расплата. Расплата за то, что была слишком слепой, что так наивно поверила в эту ложь. Позволила своим желаниям взять контроль над логикой и рациональностью. Позволила этому чувству пустоты в своих лёгких, которое копилось в ней с каждым новым днём, овладеть собой, когда это было лишним, а потом её словно бы ударили чем-то тяжелым по голове. Да так сильно, что в ушах до сих пор стоит протяжный писк, высасывающий все силы. И ведь она чувствовала фальшь в этих словах. Чувствовала её в касаниях и поцелуях, но все равно позволила. Всё равно не смогла остановиться, когда это было так очевидно. Джоана — плохой лжец, но почему-то Крис поверила её отвратительной актерской игре. Почему? Потому что соскучилась? Нуждалась? Хотела? Потому что это оказалось сильнее здравого рассудка? Выше её сил? Потому что Крис ЛЮБИТ ЕЕ? Крис опять не знает, и лишь одно крутится в её голове: «Зачем». И вновь она не может ответить на этот вопрос. И вряд ли сможет хоть когда-нибудь.       И её чаша переполняется с каждой секундой по капле. Кристина чувствует, как эта буря прорывается сквозь пелену искусственного и до безобразия хрупкого безразличия. Как вся эта вода вот-вот затопит под собой всё, совершенно ничего не жалея. И, наверное, без конца звонящий телефон оказался той самой решающей каплей. Сколько звонков было уже? Десять? Тридцать? Или может быть уже целая сотня? Крис не стала даже проверять, и лишь безжалостно отключила телефон, закинув его куда подальше. Она послала их всех к черту: свою до злобы надоедливую мать; Дани, который вечно служит словно бы проводником между Крис и матерью во время их ссор; даже Амиру, которой Дани, наверняка, так же позвонил с вопросом, куда вдруг подевалась его глупая и негодная ни на что младшая сестра, но Фабио в первую очередь. Её чаша была наполнена до самых краев, и с этой последней каплей, упавшей в эту секунду, вода вышла за их пределы, затопив под собой это мерзкое место.       Затопив эту комнату, это дрожащее тело, эти ленивые стрелки на часах, этот спёртый воздух, эти хрипы и кашель. Затопив наконец эту созависимую жертву, которая знать ничего не знала кроме тусовок в клубах по выходным. Кроме поздних пробуждений с диким похмельем и болями в голове. Кроме сигарет на голодный желудок, когда лень даже сделать сэндвич и запить кофе. Кроме совершенно незнакомых мужчин, с которыми трахаешься лишь бы почувствовать себя нужной хотя бы на жалкие полчаса. Жертву, которая никогда не брала судьбу в свои собственные руки из-за страха перед целой жизнью. Которая даже поверить не могла, что когда-то кто-то способен полюбить её со всеми недостатками. И плевать Крис хотела на эти не завязанные шнурки! Плевать она хотела на то, что только растирает пыль по полкам! Плевать она хотела на то, что о ней думают другие!       И когда Джоане всё же удается заснуть от нехватки сил очень чутким сном, в глазах тут же темнеет, и невыносимая усталость впитывается в тело. Крис в прямом смысле шатает, и вена на левом виске пульсирует всё сильнее и сильнее, пока этот пульс не превращается в дотошную боль. И она садится на пол, рядом с кроватью, и единственное, что способно помочь ей сейчас — её собственные плечи. Но перва-наперво, пока ещё оставалась капля силы, Крис решила связать ноги Джоаны скотчем. Моток за мотком, пока со лба медленно скатывались капли. Моток за мотком, пока в левом виске слабо пульсировала вена. Моток за мотком, пока не заканчивается скотч.

***

      То, что происходило дальше, Крис хочет навсегда вытравить из своей памяти. Это был непередаваемый страх и ужас, который способен испытать, наверное, лишь человек, находящийся на грани жизни и смерти. Словно бы комната превратилась в один из кругов ада, и все демоны преисподней выходили из тела Акосты. Настоящий акт экзорцизма, который Крис видела только в фильмах и нигде больше. Сейчас же это было прямо перед её глазами, которые слипались на секунду, а потом резко распахивались из-за шума, крика и воплей.       Всё это смешалось в один гул длящийся уже неизвестно сколько по времени. Крис давно забыла про время, потому что в этой адской комнате оно остановилось, и лишь закатное солнце нового дня просачивалось сквозь жалюзи, падая на свезённую кровать, где Джоана беспрерывно дергалась и хрипло кричала, и Крис даже не была уверена, заметила ли та обездвиженные ноги. Джоана лишь прижималась коленями к животу, потому что прижать их к груди не позволяли слои скотча, поднимала тело, неустойчиво упираясь руками в кровать, переворачивалась на спину, корчилась, затем вновь с трудом поднималась и вновь на живот.       Она то смеялась, то надрывно плакала; то улыбалась широко и разгрызала свои губы в кровь настолько сильно, что кровь смешивалась со слюнями, стекая с подбородка; то кричала так громки и сильно, что вены на её липкой шее, казалось, вот-вот лопнут. Пару раз она приподнималась на колени, едва удерживая равновесие, и пыталась свалиться с кровати на пол, но Крис приоткрывала свои опухшие веки и вновь кидала Акосту на кровать. То тихо и жалобно шептала «Мне больно», то надрывалась «Развяжи мои ноги, сука». И лишь иногда она затихала, буквально на пару минут, тяжело дыша, чтобы этот ад замкнулся в непрерывный цикл. Непрерывный цикл из плача, воплей, криков, кашля, обвинений и мольбы. И короткими вспышками в Крис просыпалось чувство жалости и сострадания. Может, она обмотала ноги слишком сильно? Может, стоит ослабить? Может, стоило быть мягче? Может, не стоило вообще? Может. Может. Может. Может. Может!       А потом Джоана надрывала связки, её шея набухала от громких фраз, и эти вспышки исчезали так же быстро, как оскорбления отскакивали от стен. Акоста всё кричала о том, как сильно желает ей смерти и как сильно ненавидит. Бледные губы кровоточили после каждой клятвы о том, что однажды ночью задушит её подушкой, если сейчас же не отпустит. А потом Джоана давила на жалость, тихо воя, что ей больно. «Неужели тебе не жаль меня» — хрипела она в подушку. «Разве ты не видишь, как мне больно, Крис» — шептала она сквозь слёзы. «Прошу, отпусти меня» — давилась она слюнями и кашлем. «Я очень люблю тебя, прошу, Крис» — повторяла она раз за разом. «Отпусти меня, тупая шлюха» — наконец срывалась она вновь.       Срывалась, снова подгибая ноги. Снова кусая губы и ногти на руках. Буквально выгрызая ногтевые пластины. Снова крича. Её живот скручивало, будто бы кишечник наматывали на палку; где-то там под правым ребром беспощадно ныла печень, будто бы она гнила прямо внутри, разлагалась; руки и ноги, плечи и спину, буквально каждый миллиметр тела сжигало изнутри, разъедало, от чего она короткими изгрызенными ногтями словно бы пыталась содрать с себя липкую потную кожу. Сердце выламывало грудину; лёгкие кололо при каждом вдохе и выдохе; каждая косточка, даже самая маленькая, спрятанная глубоко в ухе, растиралась в порошок. По лбу скатывались капли пота, и с подбородка не переставая тянулись вязкие слюни с примесью крови и слёз. Они тянулись так медленно, а Крис всё считала бесконечные секунды, в надежде, что это скоро закончится, но комната лишь погрузилась в кромешную тьму, скрывая в ней весь этот кошмар.       Крис тяжело разомкнула веки под громкий и ритмичный стук. Джоана лежала поперёк кровати, свесив смотанные скотчем ноги, и билась затылком об стену, пока Крис не прекратила это, подложив под голову подушку. Та тяжело завыла. Она не кричала больше, лишь выла. Больше не вскакивала, не дергалась и не пыталась сбежать, только по-прежнему пыталась прижать ноги к груди, корча лицо. Она бледнела, с каждой секундой становясь на тон белее. К вечеру Крис перетащила Джоану на пол, подстелив простыню, и на это ушли буквально все силы, потому она лишь закинула испачканное в желчи, поту и слюнях постельное бельё в стиральную машинку, и через пару минут вновь провалилась в сон.       Новое утро началось с головной боли. Крис выпила кофе, съев какую-то булку. Её глаза по-прежнему закрывались от усталости, но она не могла спать. Она так и не смогла посидеть на кухне и немного абстрагироваться от всего этого кошмара, потому что услышала влажный хрип из своей спальни, и ноги, путаясь, вновь понесли её в этот ад. Весь день Крис только и делала, что убирала рвоту половой тряпкой, потому что Джоану рвало по несколько раз, а когда рвать стало нечем, и та задыхалась от бесполезных позывов, Крис отпаивала её водой. Она вливала в Джоану воду целыми литрами, насильно открывая рот, чтобы её могло хоть чем-то стошнить. Вливала, а после вновь убирала рвоту, пока та неподвижно лежала, глядя в потолок. Джоана не двигалась больше. Она вообще не издавала звуков, и после всего этого ужаса тишина для Крис казалось слишком громкой и пугающей. Настолько пугающей, что хотелось включить все существующие в квартире приборы на полную громкость, чтобы хоть чем-то заглушить этот противный писк в ушах. Чтобы телефон, ноутбук и даже микроволновая печь ежесекундно забивали пространство шумом, не позволяющим окончательно свихнуться.       До следующего заката ничего не изменилось, разве что Джоану рвало значительно меньше и Крис больше не испытывала отвращения: то ли из-за дикой усталости, то ли потому что уже привыкла. Она больше не обращала внимание на отвратительный запах рвоты, пота и мочи в комнате, который не исчезал даже со сквозняком. Она больше не морщилась, когда голыми руками выжимала тряпку, пропитанную водой из желудка Джоаны. Не кривилась, когда спускала с неё пижамные штаны лишь до колен, так как снять не позволял скотч, и обтирала запачканные бедра мокрым полотенцем. Лишь путалась в ногах и на секунды прикрывала глаза, когда смывала всё это в раковину, чувствуя, как руки обволакивает приятная теплая вода. А после смотрела на Джоану, лежащую неподвижно и бесшумно.       Крис знала, что у Джоаны обезвоживание, потому та ничего не сможет сделать, но все равно не решилась освободить ноги. Она лишь смотрела на её неподвижное бледное тело, и с каждой секундой всё больше казалось, что та умирает. Крис понимала, что с этим борются в стенах больничных палат, а не в крохотной комнате в квартире, но почему-то так и не вызывала скорую помощь, даже тогда, когда Джоану стало колотить от лихорадки ближе к вечеру. Она знала, что Джоана находилась на грани: буквально между жизнью и смертью, но, наверное, слишком уставший за это время и нормально не спавший мозг просто не смог оценить всю ситуацию. Потому Крис просто обкладывала тело Джоаны полотенцами, смоченными холодной водой, и лишь изредка засыпала всего на пару минут.       Первое, что сделала Крис, как только разомкнула веки — прислонила два пальца левой руки к сонной артерии Джоаны, нащупав слабый пульс. Её кожа была непривычно холодной и сухой. Второе — вновь обтерла её бедра полотенцем и убрала лужу мочи под ней уже практически приросшей к руке тряпкой, потому что Крис выпускала её из рук разве что на пару секунд. И третье — наконец-то решилась убрать слои скотча, освободив ноги. Весь день Крис провела в тишине, наблюдая за медленно опускающейся грудью Джоаны. Лишь это едва заметное движение служило знаком. Знаком того, что в этом измученном худом теле, всё ещё есть жизнь. И лишь ближе к восьми вечера она смогла уснуть и впервые за все это время поспать больше трёх часов.       Поздней ночью Крис резко вскочила. И она не знала, что послужило причиной: кошмар, который она тут же забыла, или же предчувствие, но впервые за бесконечно долгое время она услышала звук. Она услышала просьбу. Слабую просьбу, которую едва ли можно было отличить от предсмертного вздоха — «Воды». И Крис тут же вскочила на ещё толком не проснувшиеся ноги.       Джоана приходила в себя медленно, но по-прежнему не издавала звуков, лишь медленно переводила свои поблекшие зрачки с одного угла потолка на другой, периодически задерживая дыхание. Она молчала и тогда, когда Крис медленно тащила её в ванную, чтобы смыть всю грязь с её тела. Только выла, когда ноги её путались, и она сильнее хваталась за одежду Сото от боли. Скулила, когда её выпирающий позвонок резко соприкоснулся с холодным фаянсом, а тёплая вода полилась на неё сверху. Джоане было стыдно. Было стыдно, когда Крис аккуратно терла её мочалкой, сосредоточенно нахмурив брови. Когда она тщательно промывала её волосы от пены, а Джоана всё сидела и не могла даже плакать, хотя безумно хотелось. Ей хотелось скрыться, убежать от этого как можно дальше. Хотелось убежать от самой себя и залечь на дно, на такой промежуток времени, за который Крис бы забыла о её существовании.       Но она была бесконечно благодарна Крис, где-то там, под этой несоизмеримой слабостью, потому что прекрасно помнит те дни, проведенные с Элоем, когда их терпение было на исходе. Она запомнила каждую мелочь. Запомнила боль в своем теле. Запомнила жажду. И тогда казалось, что существовало лишь 2 варианта: либо блядская дорожка, либо смерть. Тогда Элою было в сотни раз хуже, чем Джоане. Тогда она впервые увидела со стороны к чему приводит длительное употребление, но даже так не смогла остановиться. В тот день, когда Ческо связывал Элоя по его же собственной просьбе, она задала вопрос «Зачем», и Ческо усадил её в кресло напротив, выронив лишь короткое «Смотри». И Джоана смотрела. Смотрела и не понимала, куда буквально за ничтожные два часа исчез тот Элой, которого она знала. Тогда вместо широкой улыбки на его губах был лишь искорёженный болью оскал, а его всегда тёплый взгляд был наполнен лишь ненавистью и страданиями.       Джоана могла только догадываться, что может произойти, если сейчас дать этому напряженному и измученному телу свободу. Тогда ей стало противно и от самого Элоя, и от того, что она сделала с собственной жизнью, и от истории, как её совершенно безобидный Эл однажды чуть не пырнул Ческо раскладным ножиком в порыве такой жажды. И в эту историю, действительно, было трудно поверить, и Джоана всё ждала, когда лицо Ческо округлится от улыбки, прежде чем он протянет «Шутка». Но тот был как никогда серьёзен, и она продолжала смотреть. Смотреть и боготворить вселенную за то, что её ломка проходит не так тяжело. Тогда она даже не думала о том, что когда-нибудь с ней случится тоже самое.       И это, действительно, настоящая удача, что она не оказалась одинокой в этом аду, но кто угодно, только не Крис. Джоана не хотела, чтобы Крис видела её такой озлобленной, как бешенная псина, такой жалкой, беспомощной и мерзкой. Она не хотела быть такой в её глазах. И мысли о том, что Крис уйдет от неё навсегда, вновь рвали на части вместе с тянущей болью в мышцах, которая стала чуть слабее, но никуда не исчезла. И она задыхалась от бесполезных позывов к плачу, когда Крис накидывала на её худые и дрожащие плечи полотенце, задерживая на них свои руки. Джоана почему-то была прочно уверена в том, что вот сейчас, прямо в эту секунду, Сото просто оставит её одну в холодной ванной и больше никогда не вернётся. Но вместо этого Акоста чувствует, как лоб Пены аккуратно, в пол силы, ложится на левое плечо, а теплые ладони медленно поглаживают предплечья.       «Прости меня…» глухо раздается где-то там за затылком, и Джоана слабо дергает плечами в пустых попытках заплакать.

***

      Солнце противно слепило правый глаз, и Джоана жмурилась, в попытках найти угол, под которым её глаз оставался бы в тени. Наконец, с трудом отодвинув стул чуть левее, она смогла разглядеть ложку, лежащую по правую сторону, а противный шум перед глазами перестал размывать картинку. Её пальцы всё ещё были непослушными, и ложка в её руке сильно дрожала, звонко постукивая по тарелке на всю кухню. От простого бульона из-за дрожи всё, что попадало в рот — жалкие пару капель, и Джоана злилась, потому что она пытается съесть его уже на протяжении целого часа, но тот, кажется, совсем не убавлялся в тарелке. Ей то и дело приходилось делать перерывы в несколько минут, потому что её запястье сводило неприятной судорогой, если она держала ложку на весу слишком долго. Ещё и словно масляный ком, застрявший поперёк горла, который Джоана проглатывала иногда не с первой попытки, довольно усложнял приём пищи. Хотя сложно назвать бульон нормальной пищей. Это скорее вода со вкусом, но куда лучше обычной воды. Что-то более тяжелое и сложное организм пока наотрез отказывался принимать в себя, тут же вызывая чувство тошноты.       Джоана чувствовала себя самой настоящей инвалидкой, которая не способна даже нормально поесть. И она снова кладет ложку, опуская руки под стол. Ей хочется плакать от собственной беспомощности, но она позволяет себе лишь короткий всхлип, потому что напряжение в её теле и тихая ноющая боль просто заблокировали в ней какие-либо чувства. Она слишком слаба даже для того, чтобы выплакаться. Беспомощный младенец, который не может справиться без своей мамочки. Джоана ненавидела играть эту роль, но больше всего она ненавидела играть её перед Крис, которая сейчас громко и на повышенных тонах разговаривала с кем-то по телефону в соседней комнате. — Я уже ебучую сотню раз повторила, что не могу сейчас! Почему никто, блять, меня не слышит!? — Раздается еще громче, от чего Акоста поднимает свою шею слишком резко, тут же ощущая резкую боль, отдающую в правую лопатку. — Я не кричу. Окей. Да. Да! Хорошо, блять, хорошо, я не тупая, Дани, мне не пять!       Раздается раздраженный выдох, после которого следует не менее напряженная тишина, и Джоана вновь пытается подцепить ложку непослушными пальцами. Та пару раз бьётся об стол, выпадая, пока Крис не садится напротив и не берет ложку в свою руку. Она молча окунает её в уже давно остывший бульон, и поднимает взгляд на Бианчи, прежде чем поднести ложку к её губам. — Я сама… — Тихо шепчет Джоана, сверля взглядом край тарелки. — Ты ешь его уже целый час. — Мне не пять. — С язвительной насмешкой шепчет, но тут же с силой прикусывает язык, ощущая тянущее чувство в жевательных мышцах.       Крис сдаётся, опуская ложку на стол. Она слишком устала. Ей нужно отоспаться несколько часов, а может быть целые сутки. И этот стук. Бесконечно звонкий стук ложки об края тарелки буквально проникает в мозг, выворачивая наизнанку уцелевшие от всего этого дерьма извилины. Лучше бы Джоана не была такой упрямой и позволила бы покормить себя. Не было бы этого блядского стука! Этого ебучего стука! Сото трёт переносицу в надежде, что это хоть немного успокоит, но вместо этого случайно щипает себя, когда пальцы соскальзывают с кожи спустя несколько движений, оставляя едва заметное красное пятно. После, внимательно осмотрев свои ногти, она лениво ставит электрический чайник, чтобы заварить чашечку крепкого кофе без молока, хотя терпеть его не может.       Крис ждёт, кажется, слишком долго, рассматривая дверцу кухонного шкафчика. В её голове пустота и одновременная целое болото из мыслей, в котором она вроде бы и вязнет, а вроде и стоит на кочке. Пена успевает поймать только одну глупую, но очень заманчивую мысль, потому слабо щурится от смешка и берет телефон в руку. Не знает, зачем ей это нужно, наверное, чтобы убедить саму себя в том, что со всем этим, действительно, покончено. Что она и правда оставила всю эту грязь позади и больше никогда туда не вернётся ни при каких условиях, даже если будет на грани. Словно до сих пор не может в это поверить. Долгие гудки лишь прибавляют азарта, Крис хмуриться в ухмылке, отбивая пальцами непонятный ритм по столешнице, а после раздаются короткие и «Абонент временно не доступен. Пожалуйста, перезвоните позже». Сото тихо смеётся, почему-то ощущая дрожь в руках, и погружает телефон в карман пижамных штанов, но тут же достает его вновь, без раздумий удаляя контакт под названием «Фабио работа!» Теперь у неё нет работы. И эта мысль кажется такой смешной, что Кристина действительно тихо смеётся. И, должно быть, это выглядит так, будто бы она свихнулась к чертям собачим, да она и сама не понимает, что испытывает, когда чайник наконец вскипает, и крупицы кофе таят в огненной воде.       Пена не решается сесть за стол, потому остается стоять рядом, обжигая свой язык первым глотком и матерясь себе под нос. Джоана всё ещё пытается справиться с несчастным бульоном, вновь проливая половину ложки обратно в тарелку. — Подогреть? — С трудом выдаёт Крис, ставя кружку по правую сторону от себя на столешницу. Все-таки пить огненный, да ещё и горький кофе не её. — Да… — Так же слабо цедит Акоста, выпуская ложку из рук.       С протяжным выдохом Сото берёт тарелку, медленно делает шаг к микроволновой печи и ставит на одну минуту. Она снова постукивает пальцами по столешнице, и что-то медленно сосёт под ложечкой. Словно бы боится обернуться и встретиться с этим карим взглядом. Словно бы увидит в нём злость или ещё хуже отвращение, смешанное с обидой. Или нет. Ещё хуже — полное безразличие. Спина покрывается противными мурашками превращаясь в лёгкий озноб, пробегающийся по плечам и ниже к кончикам пальцев, где растворяется после их соприкосновения со столешницей. Крис чувствует, как язык её мечется во рту, знает, что ему нужно дать свободу, но он липнет к нёбу, словно приколотый иглами. В конце концов проходит минута, микроволновая печь звонко щёлкает, и вот теплая тарелка вновь оказывается перед Джоаной. Пена неуверенно, но садится напротив. — Джо… — Словно ощупывая почву, тянет она, карий взгляд медленно отрывается от тарелки и устало поднимается к неспокойным голубым. — …ана…       Бианчи слабо кивает в немом вопросе, промаргиваясь пару раз, и пухлые губы поджимаются, напрягая нижнюю челюсть. Крис не знает, с чего начать, но чувствует острую нужду в этом. Пока она ещё на кочке. Пока та ещё не промялась под её ногами. Пока Кристина опять не завязла в этом болоте. — Думаю… — Снова замолкает, пока Джоана слабо хмурит брови, на секунду переводя внимание на, кажется, уже забытую Сото кружку с кофе. — Мне нужно объясниться…и извиниться тоже. — Крис… — Поворачивает голову слишком резко, от чего сжимает зубы. — Не сейчас. — Я просто хочу… — Крис, пожалуйста.       Сото замолкает, вновь поджимая губы, так и не дав себе шанса избавиться от этого тянущего чувства под ложечкой. — Но… но мы поговорим? — В её уставшем взгляде загорается слабая надежда. — Пообещай мне, что мы поговорим.       Кристина роняет неаккуратный взгляд на лежащую рядом ладонь. И ей так хочется положить на неё свою, но она в очередной раз поджимает губы. Между ними вновь словно бы сотня километров. Акоста слабо кивает, пронзая тарелку взглядом. Они молчат ещё пару секунд, пока Пена не вспоминает про свой кофе, и он кажется всё таким же огненным. — Мне нужно уехать… — Произносит в кружку, после делает аккуратный глоток. Язык всё ещё жжется от предыдущего. — Завтра. — Куда? — В Саорехас… — Крис замолкает, делая вид, будто бы пытается распробовать вкус кофе. — Я не долго, обещаю…туда и обратно. Джоана кивает, и половина ложки выливается прямо на стол. Она протяжно выдыхает, едва хмурится и практически швыряет ложку на стол. — Крис? — Стыдливо жмёт она плечами, прежде чем обратить на себя внимание. — Помоги мне…       Кристина кивает, снова оставляя кружку с противным кофе на столешнице.

***

      Крис делает глубокий вдох, поглаживая руль своего Форда вспотевшими ладонями. Она выглядит неважно, вглядываясь в зеркало заднего вида: мешки под глазами, усталый взгляд, на ходу заделанный неряшливый пучок, и отёкшее лицо, она даже не накрасилась и одела первое, что попалось под руку — вновь глубоко вдыхает. Крис точно знает, что её ждет через пару минут, как только нога её пересечет порог родительского дома, и левый висок вновь противно пульсирует, словно бы предвкушая тяжелый разговор. И, наконец, она собирается с мыслями, оставляя свою машину за спиной. Её отец снова таксует, а Дани сейчас в Мадриде, потому никто не сможет спасти Крис от этого диалога. Никто не сможет сгладить углы между ней и её матерью, которые, как всегда, будут очень острыми. Но если честно, то Крис нуждается в этом разговоре. В ней сидит слишком много дерьма, и она поняла, что оно в ней уже порядком засиделось.       На секунду Крис замешкалась. В её голове промелькнула мысль о том, что это будет слишком беспощадно, слишком резко, если вывернет всё это наизнанку в одну секунду. На пару секунд в её голове вновь возникла мысль о том, что просто не сможет этого сделать, а после эта мысль сменилась жалостью. Сото сильнее вдавила мягкие ногтевые пластины в ладонь, чтобы хоть как-то отрезвить свой разум, но сердце по-прежнему колотило о грудину. Она боялась. Правда боялась. И не понятно, чего больше: того, что может обидеть и навсегда потерять связь или того, что снова будет выглядеть глупым, неправым ребенком. Она любила свою маму. Правда любила, но чаша была переполнена, и эту пуповину уже давно следует перерезать. И стоя одной ногой на пути к настоящей себе, а другой на уже заросшей тропе, ведущей к иллюзиям, за которыми следует лишь тупик — Кристине нужно было сделать лишь один шаг в любую из этих сторон.       И она шагает. Сначала неуверенно, но с каждым шагом всё твёрже и твёрже. И по мере приближения к двери, шаги все больше походили на грозный марш, пока из-под её белых кроссовок на высокой подошве не заполыхало пламя из невысказанных слов. Звонок в дверь, торопливые шаги и ещё один глубокий вдох. Всё хорошо. Кристина уже большая девочка. Она сможет дать отпор, если это понадобится. Она сможет защитить себя, даже если придётся уколоть словом собственную мать. Она всегда защищала всех, кроме себя, теперь настало время подумать о своих желаниях. Треск открывающейся дверной задвижки, и Крис твёрже расставляет ноги для большей уверенности и равновесия.       Её мать не приветствует, не округляет глаза от радости, а лишь смотрит с укором, от которого уже тошнит. Нахмуренные местами с проблескивающей сединой брови осуждающе подергиваются в немом раздражении, на что Крис криво улыбается. — Я пройду? — Тихо цедит она, и её мать отступает вправо, ничего не сказав и даже не кивнув.       Она следует за ней по коридору, шумно ступая на пятки, и вот, достигнув гостиной, Крис останавливается, чувствуя, как ей буквально дышат в спину. Ещё один глубокий вдох. — Мам, я... — Где ты черт возьми была?!       Грубый тон, отскакивает от стен: резко, критично с напором. Она вновь недовольна. Она вновь хочет, чтобы всё было лишь так, как сама того желает. Крис сглатывает, пытаясь сдержать собственное раздражение. — Я же сказала по телефону, что была занята.       Разворачивается через левое плечо, встречаясь с осуждающими морщинами на лице своей матери, и та лишь поджимает сухие губы, ещё больше хмурясь. Кристину просто выводит из себя это выражение лица. Её выводит то, как она дышит, как смотрит, как стоит. Её просто до жжения бесит собственная мать! Да она буквально ненавидит её прямо сейчас! Сото буквально хочется плюнуть ей в лицо. Хочет ткнуть её лицо во все сказанные слова. В это недоверие. В эти бесконечные упреки. Тыкать её туда снова и снова, как котенка в собственное дерьмо, пока не услышит извинений или хотя бы объяснений почему. Почему всё именно так! Почему она всегда считала Пену слабым звеном! — Какие дела, Кристина? Какие у тебя могут быть дела?!       Сото усмехается уголком губ. Она не хочет бежать, как это было раньше. Она не хочет уходить в свою комнату, громко хлопнув дверью. Не хочет игнорировать или обижаться. Она не хочет даже понимать, почему её мать всё ещё прочно держится за эту мысль. Мысль о том, что Пена лишь глупая девочка, у которой не может быть никаких проблем. Её хватало на двадцать пять лет, но сейчас она на грани. Она буквально вот-вот переступит эту блядскую грань, которая всё это время тормозила её жизнь. Тормозила целых двадцать пять лет. Двадцать пять ебаных лет! — Обычные дела, мама. — Она держится, плотно сжимая кулаки, как только раздаётся раздражённый выдох, и воздух вокруг пропитывает недовольством. — Какие, Кристина?! — Повышает тон, звучит звонче, чётче, пытается поставить на место, вновь накапать на мозг и выйти победителем. Привыкла, что Крис обычно скукоживалась от этого голоса, превращалась в молекулу, чувствовала себя никчемной и засовывала свой язык себе в жопу. Обычно. Но не сейчас. — Раскрашивать своих шлюх?! Это не дела, Кристина, а бред! Или может быть ты опять шлялась по клубам? Это твои дела, Кристина?! Это тоже не дела!       Набирает обороты, подходя всё ближе и ближе. Выводит на нервы. На эмоции. Давно заученная тактика, против которой Сото никогда не имела оружия. Она знает, что следует после этих фраз, и старая пластинка вновь раскручивается с бешенной скоростью. Почему, это происходит? Почему она каждый раз обесценивает всё, что бы Пена не делала? Почему каждый раз твердит лишь одно и то же. Без остановки повторяет слова о безответственности, глупости, дурости, несерьёзности. Словно бы пытается сделать так, чтобы Крис искренне поверила в эти слова. Словно бы вбивает их на подкорку мозга, как гвоздь молотком. Удар за ударом. Слово за словом. Фраза за фразой. Почему она просто не может хоть раз поверить Крис? Почему она просто не может отпустить её и позволить жить?!       Сото морщится. Ненависть поднимается выше из сжатых кулаков к горлу, и весь этот бред вызывает лишь смех. Нет. Она не верит этим словам. Она не верит ни единой громкой фразе. Ни единой блядской фразе! Она не такая! Не такая! Она другая, черт возьми! Это её дело! Её границы! Её право выбора! Её чертова жизнь! — Я помогла человеку, мама! — Тоже повышает голос. Она ликует. Трясется от мазохистского удовольствия. Ей нужна была эта ссора как никогда раньше. Ей нужен был этот шанс. — И да, мама, представляешь, у меня есть дела! — Да кому ты можешь помочь, Кристина?! Ты же ничего не умеешь! — Бля, замолчи! Просто заткнись на хуй! Ок?!       Ее мама в ступоре. Она лишь тихо открывает рот, выпучив глаза. Она была не готова. Крис никогда не отвечала ей так громко, так грубо. Она всегда просто уходила, но сейчас же твердо стоит, глядя прямо в глаза. Даже на секунду не отводит взгляда. Она не привыкла видеть эту сторону своей дочери. Эту темную и бесконечно сильную сторону, которая способна на всё, что угодно. Она всегда имела дело лишь с подростком, но никогда не имела его со взрослой Крис. Она думала, что знает Крис лучше, чем та сама знает себя, но сейчас, в эти секунды, эти убеждения громко разбились об твердый и озлобленный силуэт, стоящий на расстоянии метра. — Знаешь, мама... — Сглатывает ещё громче, чем пару минут назад. Ладони дико потеют. — Я не планировала тебе говорить, но знаешь что?! Я устала! Я, блять, устала бояться! Устала врать! Устала врать себе! Устала быть не собой!       Сото выдыхается, к глазам подступают слёзы. Они щиплют, потому она промаргивается, глядя в потолок. Слышит собственное сердце где-то глубоко в голове, отсчитывает удары. Она хочет сделать это. Хочет сказать это как можно громче, потому что её чаша полна. Потому что все вокруг топит водой её мыслей, и она все льется и льется из этой блядской чашки, которая вот-вот треснет. Разорвётся. Крис хочет быть свободной. Хочет быть собой!       Еще один глубокий вдох, и она оставляет своей матери лишь два выбора. — Человек, которому я помогала, очень нуждался во мне, мама. — Крис не даёт ей вставить свои слова, обрывая на полувыдохе. Это она, и она даёт лишь два варианта: принять или нет. — Это моя девушка. И да, мама, я встречаюсь с девушкой и ещё… — Её мама молчит, и Крис, не раздумывая ни секунды, делает контрольный. — Я очень люблю её!