Скажи мне, что это мы

      

                  За последнюю неделю в ее жизни совсем не осталось светлых оттенков. Не то чтобы раньше их было много, но сейчас они, казалось, совсем исчезли. Люди, снующие под окнами, беспощадное солнце, ясное небо и даже белая гитара, стоящая с самом дальнем углу комнаты — все потеряло свой первоначальный цвет, превратившись в сплошную темную массу. И если раньше ее мир делился только на «светлое» и «темное», то сейчас осталось лишь второе.       Иногда Джоана подолгу думала о том, почему так жесток и несправедлив мир, почему все вокруг такое бессмысленное и нелепое, или почему люди вокруг все такие злые и мерзкие, или почему она такая мерзкая и отвратительная. Она думала о том, насколько бесполезно существование в рамках целого мира. Целого человечества. О том сколько людей умирает ежесекундно и сколько в эту же секунду приходит в этот мир: беззащитных, брошенных на произвол судьбы, заранее обреченных, еще ничего не знающих о собственной бессмысленности. А порой она думала о вселенных. О других вариантах, где она, возможно, счастлива или не очень. А потом она думала о солипсизме и искренне не понимала, почему ее собственный мозг просто не может отключить ее от этой вселенной и подключить к другой, где все, возможно, не кипельно-белое, но и не кромешно черное. Где есть хотя бы крошечный спектр между двумя этими крайностями.       После она как обычно осматривала комнату, потому что все вокруг казалось ей до безобразия искусственным. Будто бы даже самые искусственные вещи на земле выглядели в сотни раз естественней того, что ее окружало. И когда ей становилось слишком страшно, и пульс в ее висках стремительно учащался, Джоана медленно поднималась с кровати, ковыляя до зеркала в ванной, по пути спотыкаясь об собственные ноги и от того опираясь о стену. И это казалось забавным, потому что она ощущала себя дряблой старушкой, прожившей целую жизнь. Пустую и бессмысленную жизнь.       И когда дрожащие руки касались холодного фаянса, Джоана подолгу не могла найти себя в отражении, потому что единственное что она там видела — бледное, худое лицо, перепачканное слюнями и соплями. И чем дольше она пыталась разглядеть в этом ужасающем образе себя, тем больше теряла смысл этого действия. И спустя несколько бесполезных минут до нее вдруг резко доходило, или она неожиданно вспоминала о том, что ее не существует вовсе и никогда не существовало. И тогда Джоана снова плелась вдоль стены к пропитанной собственным потом кровати.       Это была темная, бессмысленная неделя, пропитанная болью и тихим поскуливанием в подушку, но вчера Джоана все же смогла найти силы и принять душ. Да, это немного, но это была, несомненно, победа. Победа, ведь это было очень сложной задачей. Не потому что Джоана снова обдавала свою кожу почти кипятком и не потому что ее ноги ужасно ломило, а руки ее то и дело соскальзывали с плитки от влаги, и тогда Джоане было сложно стоять и она едва ли не падала. А лишь потому, что Джоана хотела побороть себя, попытаться убедить свой мозг в том, что это имеет хоть какой-то крошечный смысл. А это намного сложнее. Она выиграла эту крошечную битву со своим сознанием, но это не принесло ей привычной радости. Напротив она еще больше ощутила собственную бесполезность перед своим состоянием, и когда ее стошнило горькой желчью прямо на подушку, поняла — началось самое страшное.       Джоана не знает с чем это связано, но ее зависимость словно бы играет с ней в прядки: она то покажет себя со всей своей невыносимой болью, липким потом и горькой рвотой, то спрячется куда-то, будто бы ее и нет вовсе. Джоана помнит, каково ей было тогда, уже больше года назад, и точно помнит, что тогда все было иначе. Что тогда ее не дразнили, словно котенка дразнят игрушкой, периодически выглядывающей из-за дверного косяка. Она помнит, что тогда это чувство нарастало в ней с каждым новым днем и лишь спустя неделю, две — медленно отступало. Но в этот раз это похоже на то, словно бы выпавший ночью снег таял к утру, а поздним вечером вновь покрывал землю слоем уже больше, вместо того, чтобы медленно и постепенно застилать собой тротуары в течение всего дня. И если сравнивать вчера и сегодня, то сегодня Джоане хотя бы не больно дышать. Но это не радует, и Джоана точно знает — уже завтра будет в сотни раз хуже, чем вчера. Но есть ли смысл думать о «завтра» сегодня, когда ни завтра, ни сегодня и вообще ничего не существует? Наверное, нет.       Потому Джоана молча сверлит взглядом стакан с водой, стоящий на столе, и, если честно, то даже на вид он выглядит слишком тяжелым для нее. Превозмогая ломоту, измученные дрожью кисти зависают в воздухе и словно бы больше не могут пошевелиться. Они подрагивают с одному только дьяволу известной периодичностью, а после, кажется, начинаю дрожать еще сильнее. Стакан оказывается намного тяжелее, и вода в нем плещется, переливается через края крупными каплями, падающими на край стола и пол. Она стекает по подбородку из уголков губ, и, по правде говоря, Джоана не уверена: выпила ли она больше, чем разлила или наоборот. Потому что во рту ее по-прежнему слишком сухо. Потому что вода — единственное, что не отвергает ее желудок.       Пальцы в один миг становятся слишком слабыми, теряя остатки сил, и стакан соприкасается не с гладкой поверхностью стола, а звонко падает на пол, разлетаясь брызгами и крупными осколками под ногами. Джоана шатко отступает на шаг, ища левой рукой точку опоры, которой послужил край кухонной раковины. Вымученный взгляд с бездушием всматривается в осколки, в то время как мозг лениво соединяет их в причудливые узоры, напоминающие созвездия в мазуте ночного небо. Удивительно, но даже в этом несчастном стакане, а вернее в том, что от него осталось, Джоана смогла разглядеть себя. Так же распалась. И так же окажется в мусорке, когда хватит сил на уборку.       Ей все еще движет низменное чувство страха. Все также хочется пустить все на самотек, дать право выбора кому-то другому, а самой спрятаться в шкафу, накрывшись толстым пуховым одеялом. Чтобы мама, как прежде, тихо открыла этот огромный шкаф и убедила в том, что в нем нет никаких монстров, и в самом темном углу комнаты Джоану не поджидает страшная ведьма, проживающая на улице Сан Педро напротив парка Ретиро. Или еще лучше если бы это была бабушка, которая обычно читала старые сказки и подолгу не выключала настольную лампу, ведь темнота вселяла в еще совсем маленькую Джоану дикий страх, как вселяет, наверное, в любого ребенка. Но это время скоротечно утекло сквозь тонкие пальцы, оставляя после себя горечь, печаль и детские обиды. Сейчас Джоана понимает, что ее пугает далеко не темнота, а неизвестность, скрывающаяся в ней.       Теперь уже никто не откроет этот шкаф и не распугает монстров под кроватью. Теперь Джоана сама должна их распугивать. Но как? Она не знает. Ее учили когда-то, а она все это благополучно забыла, потому что были вещи куда интересней тех, которые позволили бы Джоане облегчить собственное существование. Ее учили принимать очевидные вещи, учили принимать рациональные и взвешенные решения, учили смотреть на ситуацию под разными углами, лечили ее от психического «дальтонизма», и только бы идиот променял все это на жалкое, низменное существование. Что ж, видимо, Джоана, действительно, идиотка.       И когда страх становится слишком очевидным, Джоана старается думать о чем-то приятном. Например о том, что сейчас ей, возможно, удастся пересечься с Крис (если та, конечно, здесь), и как раньше протащить ее через самые потаенные углы Мадрида, резво вышагивая тяжелой подошвой; показать ей самые красивые, но почти безызвестные места, прогуляться по парку, а после по привычке, может быть, даже заехать поздним вечером в ближайший McDonald’s, как раньше, и вновь превратить машину в поле битвы за картошку фри. Было бы прекрасно, если бы на это осталось хоть каплю сил и если бы Джоане хоть чуточку повезло сегодня. — Я согласна. — Твою ж мать! — Фабио резко подскочил на стуле, второпях смахивая дорожку со стола, оставляя на нем лишь белый след. — Какого хрена ты творишь!? — Прости, я… — Короткие ногти больно впились в ладони, и тело почему-то вдруг стало буквально ныть от противной тихой боли. Хотя, Джоана знает причину, которая сейчас мелкой крошкой разлетелась в солнечных лучах, проскальзывающих через полуприкрытые жалюзи. — Говоришь так, будто бы у тебя был выбор. — Акоста неуверенно покачала головой, плотно сомкнув челюсти. Она знала, что этот выбор простая иллюзия, созданная ее мозгом лишь для того, чтобы с этим было легче справиться. Но легче не стало, а ее защитные механизмы психики, казалось, уже давно перестали работать.       Перед глазами вновь промелькнуло бледное лицо, перепачканное рвотными массами и огромное количество веснушек на немного вздернутом носу, над бровями и на лбу, на едва заметных скулах и щеках и совсем чуть-чуть у подбородка; немного сальные каштановые волосы на барной стойке и эта громкая музыка, бьющая прямо в голову. Громкий пьяный смех и неразборчивая речь; безразлично сидящие рядом люди с непозволительно огромными зрачками; их стеклянные глаза, направленные в одну точку, глупые и кривые полуулыбки, тихое мычание и слюни медленно тянущиеся с подбородка на покрытую потрескавшимся лаком барную стойку.       Она вспомнила перепачканные белой пылью столики бара, за которыми сидели такие же убитые в хлам тени. Вспомнила, как кто-то оставил в туалете на сушилке две таблетки амфетамина в маленьком полиэтиленовом пакете. Из памяти так же всплыло, как, по неосторожности открыв занятую кабинку туалета, Джоана увидела парня, сидящего на грязной крышке унитаза, колющего себе дрожащими руками в пах какую-то дрянь. Она запомнила его серые глаза, его взгляд, налитый кровью. Взгляд живого мертвеца: пустой и отрешённый. Запомнила его темно-синюю, почти черную, кожу у выпирающей тазовой кости и красную сеточку вен внизу впалого живота на бледной, как у трупа, коже. Запомнила звуки рвоты из соседней кабинки и свое тихое «Извини», ответом на которое было нечленораздельное мычание.       Джоана не знает, что стало с той девушкой после: вызвал ли кто-то скорую или же ее труп просто выкинули куда-то подальше от бара на улицу, где позже его нашел несчастный прохожий. Но она отлично помнит, что никто так и не подошел к этой бедной девушке, когда Джоана кинулась искать Элоя. Ее ладони затвердели, словно бы вновь ощутив на себе силу, с которой она в панике расталкивала живое мясо, чтобы пробить себе дорогу. И эти ни живые, ни мертвые куски отшатывались от нее словно тряпичные куклы, кто-то едва ли не падал и неразборчиво мычал после, а потом помнит свежий воздух и чьи-то тихие стоны за углом.       Ее едва ли не стошнило в ту секунду, потому она удушающе закашляла, пытаясь вдохнуть хотя бы раз и сплевывая на грязный асфальт. Это ужасное чувство, когда воздух в твоей груди застывает, превращаясь в бетон, через который быстрыми и отчетливыми ударами пытается пробиться сердце. И оно поднимается выше, давит на корень языка, готовое вот-вот вывалится из твоего рта под ноги, но мешает слой застывшего камня, и ты снова делаешь бесполезный вдох, прежде чем тебя сковывает дрожью. Джоана помнит то стремительно нарастающие в ней чувство страха. Помнит, как оно хватало ее за плечи сзади, пытаясь обнять со спины. Как заломило вдруг в ее груди от тяжести и боли, и как в глазах ее застыли слезы, которые не могли выйти даже тогда, когда ее обняли теплые, родные руки. — Ты слышишь меня?       Акоста резко вздрагивает, напрягая свои пальцы. Она вновь перенеслась в тот день. Она вновь словно бы пережила этот страх и ужас, и по всей комнате отчетливо зазвучал запах дешевого алкоголя, сигарет и пота, которого не было здесь минуту назад. Фабио смотрит на нее строгим сосредоточенным взглядом, стуча пальцами по столу, но тут же значительно смягчается, как только замечает стеклянные карие глаза напротив и в немом шёпоте смыкающиеся сухие губы. — Все в порядке? — Бианчи резко и хаотично закрутила головой сначала кивая, а после мотая в разные стороны, пока эти два действия не превратились в одно совершенно непонятное. —У меня есть вода. — Нет! — Резко выпалила она, наконец взяв себя в руки и громко, словно кусок наждачки, проглотив воздух. — Не нужно. — Точно? — Жилистая рука разомкнула пальцы на полулитровой бутылке, после многократного кивка. Руис тяжело выдохнул. — Ты слышала, что я тебе сказал?       Джоана вновь закивала, хватаясь за края своей оттянутой кофты, как за единственное, что удержит ее в реальном, хоть и несуществующем мире, и не позволит ее разуму снова провалится в тот злополучный день. — Хорошо... — Фабио устало потер свой высокий лоб. — Тогда можешь идти.       Акоста резко разворачивается на пятках к двери. Она поскорее хочет покинуть это место, потому что тут по-прежнему пахнет тем вечером. Потому что по-прежнему тяжело дышать, и страх вновь дышит в спину, но она резко останавливается, поджимая подрагивающие губы. — Фабио? — Тихо-тихо зовет она, едва выдыхая, и тот откликается слабым мычанием. — Крис сегодня здесь? — Да. — Спасибо…

***

      Тело пробивает приятная, но волнительная дрожь, и Крис останавливается в паре метрах от своей машины, пока Джоана сидит рядом с ней на корточках, подперев голову руками и уставившись в асфальт. Кристине кажется, что Бианчи нереальна. А еще кажется, что совсем забыла, как та выглядит, за эти две недели. Сото медленно возобновляет шаг, так, чтобы ее подошва не шуршала слишком громко, потому что Акоста, кажется, совсем не замечает ее присутствия, думая о чем-то своем, а после тыкая в асфальт пальцем, перевалив вес головы на другую руку. — Что вы можете сказать об этом, графиня? — Заинтересованная этими непонятными движениями, Кристина приседает рядом, сосредоточенно сведя брови и глядя в асфальт. — Думаю, что очень много древних живых организмов отдало свои жизни, чтобы мы сделали из их останков устойчивую почву под ногами, графиня. — Серьезно заключает Джоана, еще больше напрягая взгляд, и Пена подавляет тихий смех, плотно сомкнутыми губами. — Вам их жалко? — После глубокого успокоительного вдоха продолжает Крис, еще более официальным тоном. — Вовсе нет, просто интересно их количество.       Она медленно поднимает карий взгляд по коленям и лежащим на них ладоням, пока не достигает круглого выреза воротника бежевой укороченной кофты, поверх которой надета легкая белая куртка, скользит по волосам, заплетенным в колоски, и наконец останавливается на сосредоточенном голубом взгляде, все так же направленном в асфальт. — Ты когда-нибудь видела аммониты? — Нет, а что это? — Тихо смеется Крис. — Зачем тогда отвечаешь, если не знаешь? — Бледные губы чуть растягиваются, и прохладный ветер едва треплет спутанные темные пряди. — Ну, скажи, и я отвечу. — Уже громче посмеивается она. — Это окаменелости вымерших древних моллюсков, похожие на спирали.       Сото широко улыбается, задирая уголки губ, протирает кончик носа тыльной стороной ладони, и непонятное чувство уюта обнимает ее со всех сторон вместе с ветром, как только их взгляды встречаются друг с другом. — Твои любимые спирали? — Почти шепчет она и заостряет внимание на легкой ухмылке, скользнувшей по бледным губам. Она, кажется, уже целую вечность не видела Джоану настолько близко. — Да, мои любимые спирали, Крис. — Тихий смешок доносится до замерших кончиков ушей, резонируя где-то глубоко, будто бы во всем теле. Такой непривычный, но родной смех. — Дай подумать… — Кристина задумчиво надувает губы, выпячивая их вперед, смотрит куда-то в верх, не поднимая головы, и вновь слышит смешок, уже более громкий. Вновь мурашки. — Кажется видела. Маленькие, с подушечку пальца. — А говоришь, что нет. — Джоана закашливается, обрывая очередной тихий смех, а Пена следит за ее нахмуренными бровями, все еще широко улыбаясь. — Давно ты меня ждешь? — Дожидается момента, когда кашель стихает, и ноги уже ощутимо покалывают. — Не знаю… — Жмет Акоста плечами, вытирая ладони об колени. — Значит— давно. — Заключает Кристина, поднимаясь с корточек и жмурясь от сильной вибрации в икрах. — Почему не нашла меня раньше? — Не хотела отвлекать. — Бианчи поднимается следом, но ее лицо абсолютно спокойно, пока Пена потряхивает ногами по очереди, чтобы устранить это странное ощущение. — Но и уходить не хотелось. Хотелось увидеть тебя. Очень хотелось.       Непривычное чувство слабого тепла распространяется со щек на скулы и кончики ушей. Легкие вновь наполняет приятная тяжесть, от чего Сото отводит взгляд в сторону, поджимая губы. Почему-то все вновь кажется ей таким странным, но правильным, и она знает, что они обе нуждались в этом коротком и совершенно глупом диалоге, после всего случившегося. Словно бы он позволил выйти накопившемуся в их телах электричеству наружу, и тогда Крис ощущает себя куском магнита с противоположной полярностью, потому что каждая ее мысль тянется к Бианчи сейчас, и кажется, что с каждым новым днем эта тяга только возрастает. — Мне тоже хотелось…       Она еще не разобрала все полки в своей голове, но определенно может сказать, что это время пошло ей на пользу. Время, когда она смогла немного разгрузиться, перевести дух и, наверное, поменять ориентиры. Возможно, даже развернуть их на сто восемьдесят, но чем дольше длится это время, тем сильнее ощущается ее полярность. И сейчас, казалось, будто бы она достигла своего максимума.       Крис могла бы коснуться ее сейчас. Могла бы почувствовать, как можно ближе. Могла бы наполнить свои легкие до самых краев. И затяжной взгляд карих, уставших глаз усиливал это желание. Она рядом, стоит на расстоянии вытянутой руки, нужно только преодолеть это крошечное расстояние, и Крис едва дергается, приподнимая лишь пятку правой ноги. — Мы могли бы покататься где-нибудь, если ты не против. — Пятка медленно опускается на землю. Не сейчас. — И еще нам нужно поговорить.       Ветер дует в спину, раздувая белую куртку, темные пряди лезут в лицо, и Джоана дёргано убирает их, хмуря брови. Крис кивает, чувствуя себя обделенной. Буд то бы ей чего-то недодали. Недодали этого спокойствия. Но даже с этим чувством ее тяга не исчезает, прочно запуская свои корни в ее голову, от чего ее телу просто не обходимо ощутить ее присутствие.

Ощутить намного ближе, чем обычно.

***

      Они вновь едят на неизвестной и совершенно пустой парковке, только в этот раз по салону не разносится звонкий смех, а картошка фри не разбросана под ногами, и никто из них не дурачится, пытаясь отхлебнуть у друг друга как можно больше коллы. Крис крутит в своих руках соломинку картошки, так и не решаясь положить ее в рот, а еще совсем целый бургер лежит на переднем сиденье и вовсе не тронутым, и вряд ли дождется своего часа. Сото мелком поглядывает на Джоану, сидящую с права, и та снова мнет свои кисти, периодически сильно заламывая пальцы. Она сказала, что не будет ничего заказывать, так как вовсе нет аппетита, а вот аппетит Крис куда-то исчез вместе с тихими разговорами, превратившимися в длительное молчание. Крис не знает о чем говорить.       Она вроде бы так безумно счастлива быть рядом с ней снова, сидеть в одном салоне, но эта вдруг возникшая тишина словно бы разделила их сотнями километров, которые Пена не может преодолеть. Она хочет, чтобы все было как раньше: чтобы дурацкий смех, глупые шутки, мимолетные взгляды, а после теплые губы на лбу и безумно красные щеки. Кристина так скучает по всему этому. Так скучает по ней. Она скучает по касаниям, по взглядам, шепоту, полуулыбке, по прохладе кожи, по губам, запаху тела, по каждому изгибу, каждой выпирающей косточке, родинке, по каждому ее шраму, даже по тем самым страшным, на внутренних сторонах бедер и плеч, на которые Сото так боится смотреть. Если бы только сейчас все было чуть иначе. Если бы только не было этой затянувшейся на пару минут тишины... Крис краснеет. Нет! Не об этом она должна думать сейчас! Не об этом.       Пена едва качает головой, в попытках вытравить из своей головы это неуместное сейчас наваждение, но то, кажется, заседает в ее мозгу еще прочнее, чем секунду назад. Оно просачивается в каждую клеточку тела, превращаясь в самый настоящий голод. Как глупо... — Я согласилась… — Хрипит Акоста, и Кристина кладет соломинку уже давно остывшей картошки обратно в упаковку. — Я не знаю правильно ли я делаю…       Джоана наконец обращает к Сото свой взгляд, и та старательно избегает его, уставившись в свои колени. Тишина вновь окружила их со всех сторон, и единственное, что сейчас требуется от Крис — ответ или какая-нибудь поддержка, но в ее голове нет ничего кроме этого тихого хриплого эха. — Крис? — Бианчи поджимает губы, вглядываясь еще упорнее, но так и не ловит голубой взгляд, медленно притягивая правую руку ко рту. — Я приму любой твой выбор, помнишь? — Она прокашливается. Ее собственная речь кажется ей слишком низкой, слишком странной. — Помню.       Тишина опять прорезает легкие, и Пена не может позволит звучать своим неуместным сейчас желаниям слишком громко, но и не может заставить их заткнуться. Ей просто нужен хоть какой-нибудь физический контакт. Хотя бы мимолетный, но тесный и достаточно сокровенный. Потому Кристина сперва мнётся, в надежде, что здравая часть ее мозга все же перевесит, но в конце концов медленно кладет свою голову на плечо Бианчи, слушая ее немного хрипловатое и тяжелое дыхание. Чувствует, как тело под ее щекой слабо напрягается от неожиданности, и тогда сердце начинает биться невероятно быстро и громко, а щеки нагреваться, будто бы она прикасается к Джоане впервые, и Сото молиться про себя, чтобы та не услышала ее громкого ритма.       Внимательно разглядывает профиль Акосты из-под бровей, замечая на ее сухих, бледных и местами потрескавшихся губах легкую тень улыбки, а грудь ее медленно опускается в плавном и судорожном выдохе. Тогда взгляд голубых тут же падает на исхудавшую руку, лежащую так близко. Крис промаргивается пару раз. Она чувствует мурашки лишь от одной мысли простого касания к ней, и это кажется совершенно абсурдным сейчас, но мучительно невыносимым. Пена слишком долго пыталась отрицать в себе это. Она слишком долго пыталась отрицать в себе то, что так сильно скучает, и сейчас на это бесконечное отрицание, кажется, уже совсем не остается сил.       Она не знает сколько времени уже прошло с того дня, как они взяли паузу. Она уже давно запуталась в этих числах и датах, либо они просто перестали иметь для нее значение, и лишь наступающий с минуты на минуту март дает понять — достаточно много. Потому Кристина медленно переплетает свои пальцы с как всегда чуть прохладными и немного дрожащими пальцами Джоаны, и тогда огромная волна легкой тревоги и теплого комфорта накрывает с головой. Снова этот непонятный контраст чувств, с которым Крис, кажется, уже смирилась.       И Бианчи совсем не убирает руку, в ответе лишь едва ощутимо сжимая пальцы Сото своими. Она снова рядом, и Крис кажется, что их больше не разделяют эти сотни километров молчания. Снова впитывает в себя такое необходимое и незаметное тепло, тяжело смыкая свои веки. Пена не хочет ехать домой сейчас. Совсем не хочет прерывать этот тревожный комфорт, когда внутри нее все судорожно покалывает, сбивая устойчивость дыхания, а ладони потею так сильно, что прохладные пальцы едва ли не выскальзывают из них. — Крис? — Вновь хрипит Джоана, и Кристина слабо мычит в ответ, сжимая пальцы в своей ладони еще сильнее, будто бы та вот-вот вырвет их. — Если я попрошу о помощи? — Я помогу. — Еще тише и слабее отзывается она, сквозь темную кофту ощупывая каждую косточку на плече своей щекой. — Ты уверена?       Джоана обеспокоенно вглядывается, когда Сото медленно поднимает голову с плеча, выравнивая их взгляды, пристально разглядывая синяки и мешки под глазами, и они на секунду пугают, потому что даже в полутьме невероятно сильно бросаются в глаза на фоне бледного, исхудалого лица. И Крис по-прежнему не отпускает ладонь из своих пальцев, сцепив их так сильно, что уже ломит собственные кости, но когда все это в один миг становиться вовсе не пугающим, а таким родным и нужным, она чуть ослабляет хватку поглаживая костяшки большим пальцем. Она видит, как Джоана в заторможенной растерянности мечется взглядом между рукой и глазами. Как пытается понять истинные мотивы или, может быть, предугадать дальнейшие действия, и как только карий взгляд останавливается на голубом, то почему-то плотно смыкает челюсти, замирая и задерживая дыхание.       Джоана не сопротивляется ей, лишь сильно зажмуривается, но покорно расслабляет губы. Она знает, что ей нужно сделать. Она знает, что это так же неизбежно, как и нарастающая с каждой секундой боль в ее мышцах, о которой не подаешь виду. Она знала, что так будет лучше. Что так, наверное, будет правильнее. Что для Крис это был словно глоток свежего воздуха. Будто бы она вышла из душного помещения со спертым воздухом и вдохнула полной грудью. И Пене казалось, будто бы ощутила своими губами каждую неровность и шершавость на губах Джоаны, каждую трещинку. Эти ощущения словно молотом ударили по голове, от чего Кристина слегка навалилась на худое тело своим весом, чуть ли не впечатывая затылок Бианчи в боковое стекло, и та не издала не единого звука, лишь не дыша, покорно отвечала судорожными и скованными движениями.       Крис еще никогда не была такой настойчивой. Еще никогда она не цеплялась за чье-то тело так жадно, с таким желанием, с таким пожаром на кончиках своих пальцев. Она буквально сминала ее своими руками и губами, словно бы пытаясь впитать ее послушный холод с себя. Словно бы пытаясь заполнить остатки всего пустого пространства в легких ее молчанием так, чтобы им было тесно. И она скользит взглядом по бледности лица, по спокойному, усталому взгляду, и как-то резко останавливается, ослабляя хватку. — Прости, я…я просто… — Сото резко убирает свои руки от статичного тела, как от чего-то невероятно колючего, и слова застревают поперек горла, рождая непонятные заикающиеся звуки. — Поехали к тебе…       Она замирает, чувствуя дрожь в своих пальцах. Почему-то сейчас ей стало очень трудно прикоснуться к ней, и этот безучастный взгляд совсем не вяжется с такой откровенной фразой. Крис вглядывается в эти глаза, в попытках разглядеть там долю иронии, хотя бы каплю, но не видит ничего кроме темноты радужки, окружённой сеточкой капилляр. — Ко мне?...       Джоана грубо кивает, сохраняя ледяной и твердый зрительный контакт, и Пена поджимает губы, неуверенно кивая в ответ. Все слишком странно. Кристина убирает нетронутый бургер на заднее сиденье, и как только Акоста закрывает за собой переднюю дверь машины, приводит мотор в действие, дает задний ход с места, выворачивая руль заледеневшими вдруг руками, и темно-синий Форд покидает одинокую стоянку, под легкий шелест колес.

***

      Для Джоаны крайне непривычно не слышать своих мыслей. Крайне непривычно, когда ее разум молчит, будто бы ему резко заклеили рот липким скотчем и связали руки толстой веревкой, кинув в темноту. Когда он становится беспомощным заложником действий другого, не в силах что-либо предпринять или как-то остановить это. Но еще более непривычным являлось то, что сама Джоана никак не стремилась вызволить из плена свой рассудок.       Джоана плохая актриса и совершенно отвратительный лжец, но ради Крис она была готова продемонстрировать все свои умения, потому что так нужно. Потому что это неизбежно. Потому она попыталась улыбнуться как можно естественней, как можно убедительнее и отвечать взаимностью как можно живее, но лишь с одной просьбой — не включать яркий свет. Джоана хотела скрыть свою боль как можно глубже, в слабом освещении настольной лампы, чтобы она не выходила на передний план. Скрыть свою слабость и свой тремор, чтобы они не мешали. Ей приходилось держать под контролем каждую клеточку своего тела, сохраняя молчание мыслей, потому что знала — это ее последний шанс зацепится за обрывок надежды. Последний шанс удержать кого-то очень важного и близкого рядом. Последний шанс извиниться.       Она контролировала каждый вздох, каждое действие Крис, каждый поцелуй, каждый ее вскользь кинутый в кромешной темноте взгляд, лишь бы удержать этот момент. Лишь бы не дать слабину, лишь бы не разубедить Крис в своей честности и наигранной искренности. Только бы она не отвернулась от нее больше. Только бы она не выкинула ее из своей жизни. Только бы она была рядом. И у Джоаны получилось. Получилось сыграть эту роль так хорошо, что ей поверили. Впервые в жизни она смогла убедить кого-то, смогла удержать рядом, оставляя на голой спине влажные следы холодных пальцев, пока в нее медленно и ритмично пробиралось неспособное согреть сейчас тепло. И тогда связанные мысли вдруг резко зазвучали.       Зазвучали так громко и настойчиво, что зазвенело в ушах. Они закричали, зарычали в ее голове, разъедая мозг желчью слов. «Ты жалкая!» — басили одни. « Ты никому не нужна!» — вторили вторые. «Ты даже не способна дать ей то, в чем она нуждается!» — кричали другие. «Ты все равно не сможешь удержать ее, даже не пытайся, жалкий кусок дерьма!» — рычали они все вместе.

«Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!» «Жалкий кусок дерьма!»

      Джоана резко упирается в мягкие плечи, отпихивая как можно дальше от себя, потому что это бесполезно. Потому что она плохой лжец. Потому что ей больно, ей одиноко и невыносимо мучительно от собственной ничтожности. Ее охватывает страх, когда понимает, что не смогла спрятать все это за тусклым светом и падающей сверху тенью. Ее пальцы цепляются в теплую кожу плеч, пока не врезаются в кости, и демоны в голове рвут мозг на части.       Джоана не смогла. Не смогла справится с собой, со своей болью, и теперь Крис уйдет. Крис испарится. Крис выкинет ее, как Джоана выкинула осколки от стакана в мусорку. Она не смогла. Не смогла дать Крис то, в чем та нуждалась. Она жалкая. Жалкий кусок дерьма! — Джоана? — Кристина широко распахивает глаза, как только худые ноги больно и со всей силы смыкаются на ее тазу. — Джо!? — Стой! Стой! — Акоста пытается выбить из своей головы эти жестокие фразы об подушку, но та слишком мягкая для того, чтобы ощутить боль, потому она выбивает их сильнее, до тех пор пока из глаз не выливаются слезы. — Я не могу, прости! Прости! Не бросай меня! Прошу, только не бросай меня! — Стой. Стой! Тише!       Сото цепляется пальцами за ее запястья, вжимая их в матрас, и когда силы исчерпывают себя, голова Бианчи замирает в сантиметрах от подушки, прежде чем камнем упасть на нее. — Прости меня…пожалуйста, прости меня…       Кристина не дышит. Она смотрит на размытые в темноте очертания тела и ее сковывает дикий страх. Как она могла? Как она могла купиться на эту фальшь!? Как могла поверить этому усталому взгляду!? Этим дрожащим касаниям!? Какая же она глупая! Как же ей мерзко от самой себя! От того, что только что сделала! Дура! Какая же наивная и слепая дура! И сейчас под ней лежало худое, измученное болью обнаженное тело, которое больше не вызывало никаких эмоций кроме жалости и страха. Пена не это должна была сделать. Не это от нее было нужно! Не это! — Боже, Джо…       Она не успевает закончить свою спутанную мысль, резко опуская чужие запястья, и горькая желчь медленно впитывается в подушку, вязкой каплей тянется с подбородка, пока Джоана хрипит сквозь нее, закашливаясь. — Эй-эй-эй, давай поднимайся. — Крис аккуратно приподнимает липкие плечи, дрожащими ладонями, и Джоана слабо сплевывает так, что слюна повисает прямо на ее щеке. Она стекает на пальцы, когда Крис обхватывает резко ослабшую шею, чувствуя, как взбухшие в одну секунду шейные вены упираются во влажные ладони. — Ты можешь встать? Давай идем в туалет? — Прости… — Все так же влажно хрипит Джоана. — Все хорошо, я уберу, давай.       Сото ведет Акосту мелкими шажками, под бесконечные и невнятные извинения, пока глаза от шока совсем не видят пути, но все же по памяти приводят ее в нужное место. Заледенелые пальцы, собирают темные волосы в хвост, и Кристина присаживается рядом на корточки. Она не хочет смотреть на лицо Бианчи, потому что оно искажено гримасой страдания и потому что просто не может после всего этого. Она лишь слышит громкие гортанные и влажные звуки, затем плевки, сбитое хриплое дыхание и снова по кругу. Они прерываются всхлипами и плачем, и краем глаза Пена видит, как дергаются угловатые плечи.       Джоана не встает на ноги, лишь шумно падает у унитаза на холодный кафель, скрючиваясь в позе эмбриона, сильно прижимая ноги к груди. Царапает свои колени, и тогда Крис видит, как напрягаются мышцы ее шеи. Как короткие обгрызенные ногти впиваются в покрасневшую кожу, оставляя взбухшие следы, и тихий болезненный вой медленно и протяжно разносится по холодным углам. — Мне больно… — Невнятно шипит она, и лишь после этих слов Крис буквально падает рядом, упираясь спиной об ледяную ванную. — Прости, но мне так больно, Крис…       Кристина прижимает сжатые лодочкой ладони к лицу, и по ним вниз тут же бегут крупные соленые капли, полные ужаса и отвращения к произошедшему. Она судорожно выдыхает в ладони и плотно смыкает веки, погружая себя в холодную темноту под собственное тревожное молчание и ритмичное капанье из крана... — ...

"..."