Бабочка под стеклом

- Почему мама и папа не просыпаются? - рыдал шестилетний щуплый мальчик по имени Агацума Соби, слепо бродя по пустой палате в больнице, куда самого Соби и его неизвестно почему внезапно заснувших родителей привели после страшной аварии, в которую они попали, пока ехали в гости к маминым знакомым. - Я хочу домой! Я хочу домой! - в отчаянии повторял малыш, а перед глазами и в уме у него бесконечно мелькали отрывочные воспоминания о недавних событиях. Вот они всей семьей идут к машине: Соби посередине, он крепко держит маму и папу за руки и, беззаботно улыбаясь, время от времени радостно подпрыгивает, предвкушая захватывающее путешествие - ведь ехать довольно далеко, он знает точно, накануне замучив маму расспросами! Вот они уже в пути, и Соби, напустив на себя до невозможности солидный вид, интересуется у папы его делами на работе, и папа серьезно отвечает ему, описывая свои трудовые будни в мельчайших подробностях и почти не делая скидок на возраст сына, поскольку Соби считает себя уже большим и очень возмущается, если с ним пытаются сюсюкать и вообще обращаться, будто с маленьким... Мама, слушая их содержательную и действительно вполне взрослую беседу, а заодно наблюдая с напряженно торчащими Ушками Соби, который старательно пытается разобраться в том, что говорит его отец, слегка улыбается, и в улыбке ее - гордость за сына, не боящегося никаких жизненных трудностей... Соби, увидев ее улыбку, наоборот, неодобрительно хмурится, полагая, будто мама смеется над ним, но та вовремя и безошибочно почуяв назревающую перемену в настроении сына, изо всех сил хмурится тоже, дабы избавиться от раздражающей сына улыбки (правда, получается у нее не очень) и, ласково потрепав мальчика по голове - Соби в негодовании от подобной фамильярности в разгар их взрослого разговора с папой негодующе дергает Ушками и выворачивается из-под руки матери - отворачивается к окну, а на лицо ее возвращается выражение нежной гордости... Вот Соби закончил расспрашивать отца, устав от обилия деталей, которых сам же и требовал, и от темы взрослой жизни вообще, оставляет папу в покое, дав наконец полностью сосредоточиться на управлении машиной, и начинает общаться уже с мамой, довольной и радостной... - Расскажи мне сказку! - просит он, быстренько позабыв о своей якобы солидности и довольно-таки (в его представлении) приличном возрасте. Мама с готовностью отрывается от созерцания мелькающих за окном окрестностей и, сияя в сторону сына полными любви глазами, тут же начинает рассказ, в очередной раз радуясь тому, что хоть ее Соби и торопится вырасти, пока все равно остается маленьким трогательным мальчиком, ее отрадой и смыслом жизни. Она говорит понятными словами, не заставляя сына напрягаться для понимания вложенных в них мыслей, но одновременно очень образно, и малышу кажется, что сейчас то, о чем она рассказывает, оживет, и волшебный зачарованный мир, о котором идет речь в истории мамы, через секунду (ну, в крайнем случае, через две) окажется прямо здесь, в салоне их небольшой машины... Сердце Соби замирает в сладостном предчувствии чуда, на лице появляется отрешенно-мечтательное выражение, и он слушает, слушает с жадным вниманием, полностью растворяясь в захватывающе-бесконечном сплетении слов, так удачно подбираемых мамой, и стоящих за ними образов... И теперь уже папа изредка поглядывает на них в зеркало заднего вида с ласковой нежностью во взоре, но Соби даже толком не замечает этого: ведь он весь там, в сказке! Но вот сказка кончается, и мальчик ощущает себя до краев наполненным впечатлениями, которые ему, конечно, тут же хочется нарисовать, а потом похвастаться рисунками перед родителями, но увы, машина - не самое подходящее место для изобразительного искусства! И Соби, будучи лишенным перенести на бумагу так и распирающие его идеи и видения, в начале истории еще смутные, но все равно будоражащие его богатое воображение, а теперь обернувшиеся живыми яркими картинами той, сказочной, реальности, притихнув, уставляется расширившимися глазами в окно, толком не видя ничего за ним... Вот, проведя некоторое время в своих мечтах, навеянных сказкой, и постаравшись хорошенько запомнить все, мелькающее перед его внутренним взором (только, к сожалению, половина обязательно забудется! Соби уже сталкивался с беспардонным предательством собственной памяти, садясь рисовать! И, кстати, ужасно злился тогда...) , мальчик постепенно начинает замечать мелькающие за окном дома, деревья, кусты, другие машины на фоне мрачного зимнего неба, нависающего над землей низко-низко, будто оно насквозь пропитано влагой и готовится заплакать... Солнце не показывалось из-за туч ни разу с самого утра, но вопреки зиме за окном в душе у Соби постоянная весна, иногда тихая и задумчивая, а иногда яркая и ликующая, и солнце там не заходит никогда, даже на ночь, ведь оно - воплощение взаимной любви и привязанности мальчика и его родителей... Вот и сейчас оно греет Соби, пока он с интересом разглядывает поток встречных машин, громко комментируя их цвета и марки, а родители, сделав по требованию сына умные лица, кивают и соглашаются, например, с тем, что разноцветные авто гораздо лучше скучных черных и белых... Вот на встречке показывается огромное грузовое чудовище, напомнившее Соби драконов из самых страшных маминых историй и вызывающее у него благоговейно-восхищенный вздох... Чудовище находится во власти злого рока, который помешал водителю справиться с управлением, и, гулко рявкнув двигателем, неожиданно съезжает со своей полосы и за доли секунды оказывается рядом с машиной семьи Агацума... Соби, застыв от ужаса, наблюдает, как стремительно увеличиваются глаза-фары и уродливая голова-кабина чудища за лобовым стеклом их автомобиля, как оно надвигается на них, враз закрыв собой и небо, и солнце, которое все равно есть, пусть и за облаками... В машине сразу делается темнее, мама испуганно ахает, Соби сжимается в своем детском кресле, отчаянно надеясь, что жуткое механическое существо не заметит его и вообще оставит их всех в покое, а папа пытается избежать столкновения, до упора выкручивая руль, но не успевает... Жуткий удар, пронзительный лязг и скрежет, заставляющие на время оглохнуть; машина сминается в гармошку, будто сделанная из бумаги... Страшной силы рывок бросает Соби вперед, но улететь далеко ему не дает ремень безопасности, больно впившийся в тело мальчика и дергающий назад... Соби на мгновение кажется, что все его ребра сломаны, поскольку дышать от боли почти невозможно, но позже мальчик все же делает осторожный вдох, превозмогая стесненность в груди и, еще толком не понимая происшедшего, но тем не менее все равно здорово испугавшись, сначала окидывает паническим взглядом мешанину стекла и металла, оставшуюся от их замечательной машины, а потом судорожно озирается в поисках родителей: они целы? Чудище не обидело их? Вот папа, как-то странно обмякший, будто он прилег поспать на уютную мягкую подушку безопасности, на которой отчего-то виднеются подозрительные красные пятна и потеки, голову его засыпало битым стеклом, всегда очень нравившимся Соби - он даже периодически раздобывал на прогулках несколько кусочков, собираясь сложить из них что-нибудь типа мозаики... А мама глядит на сына страдающе и в то же время с непонятной отрешенностью, словно она уже не здесь, но где-то в другом месте, глядит не мигая, как бы... как бы прощаясь?.. Почему?.. Мама, что случилось?.. Соби пытается сказать это вслух и не может: горло сдавило от страха, дышать все еще трудно, ведь ремень безопасности буквально въелся в его тело, притискивая к креслу, а Тёко смотрит и смотрит на сына, сама тоже не в состоянии издать ни звука, поскольку уже наполовину мертва, и лишь немыслимая любовь к Соби и нежелание оставлять его одного на свете мешают ей окончательно покинуть этот мир... Но вот ее глаза тускнеют и закрываются, и возле нее везде - на сидении, на полу - те же красные пятна, что и на подушке безопасности; лицо мамы, странно исказившееся, почти разглаживается, она, по-прежнему сидя в неестественной позе, которая ужасно режет Соби глаза, расслабляется и, по мнению мальчика, засыпает подобно папе, бросая сынишку на произвол судьбы... Так думает сам мальчик, удивленный желанием родителей поспать в таком неподходящем месте, посреди дороги, и в такое неподходящее время (гости же ждут!). Над бесформенной кучей обломков и кусков техногенного происхождения, совсем недавно бывших машиной семьи Агацума, по-прежнему нависает грузовик-чудовище, неподвижный, но пугающий Соби не менее сильно, чем раньше... Мальчик в недоумении зовет маму и папу - или только думает, что зовет? - но вскоре его тонкие от волнения возгласы становятся совсем неслышными из-за воя многочисленных сирен: к месту аварии спешат полиция и медики... Мальчик, в досаде на бесцеремонные сирены замолкает и пытается дрожащими пальцами отстегнуть злосчастный ремень, приковавший его к дурацкому креслу, нужному только для малышни, но заклинивший замок, как назло, не поддается, а Соби обязательно нужно от души потормошить родителей, чтобы они наконец проснулись, и тогда чувство жуткой неправильности происходящего, тоже не дающее мальчику нормально дышать, наконец исчезнет... Звук сирен приближается вплотную, вызывая у Соби отвратительный звон в голове, и резко смолкает; мальчик от неожиданности слышит теперь только ватную тишину и сильно трясет головой - ему кажется, будто он оглох... Дальше события делаются окончательно непонятными для него: какие-то люди в форме окружают их машину, пытаясь открыть двери, но не поддается ни одна; в руках у новоприбывших появляются устрашающие инструменты, похожие на огромные ножницы, Соби отчего-то решает, что этими ножницами разрежут сейчас его, в панике кричит, срывая голос, и бьется в неумолимых тисках ремня безопасности, мечтая об одном - оказаться подальше отсюда... Например, снова дома, с родителями, а не здесь, в ожившем ночном кошмаре... И одновременно он ждет: вдруг его вопли сумеют разбудить родителей, и те защитят его от жутких людей вокруг?.. Но нет, мама и папа спят, ни в какую не реагируя на желания сына, хотя мама раньше всегда относилась к ним уважительно и старалась в разумных пределах выполнять... Пока все эти мысли беспорядочно мелькают в голове у мальчика, страшные люди, разрезав своими ножницами машину, словно бумагу, добираются до Соби, избавляют его от злосчастного ремня безопасности и кресла, затем вытаскивая наружу, в сырой холодный день середины зимы... Соби поначалу неистово дергается, пытаясь стряхнуть с себя их жесткие цепкие руки, но не может и обессиленно замирает, впадая то ли в обморок, то ли просто не реагирует на происходящее, устав сопротивляться неумолимой жути реальности... Потом он ненадолго приходит в себя в машине "Скорой помощи", рядом со странными столами на колесиках, а там, на них, по-прежнему беспробудно спят мама и папа, не обращающие на своего одинокого и напуганного до последней степени сына совсем никакого внимания... И Соби, робко позвав их еще несколько раз, вновь погружается во свой странный полутранс-полуобморок, являющийся, оказывается, неплохой защитой от творящегося вокруг непонятного ужаса... Дальше мальчик начинает вновь осознавать окружающее уже в больнице, где неверными шагами следует за теми немного смешными столами на колесах, которые быстро везут по коридору (куда же? почему ему ничего не объясняют?), а он торопливо ковыляет рядом на то и дело заплетающихся ногах изо всех сил пытаясь не отстать, но все равно постепенно отстает и горько плачет, стоя один посреди неуютного коридора, где неприятно пахнет лекарствами, не зная, что ему теперь делать и куда идти... Но тут из ближайшей двери выходит тетя в белом халате и сочувственно-ласково гладит его по голове, отчего Соби начинает плакать еще горше, потом берет его за руку и, бормоча какие-то утешительные слова (зачем она утешает? Соби не понимает, и его смятение увеличивается многократно), ведет в кабинет врача. Тот, тоже изобразив на лице смесь сострадания и скорби (смятение мальчика готово перерасти в неконтролируемую панику), отводя глаза, сначала произносит прочувствованные слова о бренности жизни, смысл которых пока остается неясен для Соби, а затем приступает к осмотру, со всех сторон ощупывая мальчика внимательными твердыми пальцами, но - вот странно! - не находит ни одного серьезного повреждения, что для него крайне удивительно: такая жуткая авария, машина в лепешку, родители погибли, а ребенок отделался лишь испугом, ссадинами и синяками! Да, мальчишке повезло, ничего не скажешь, думает врач, прикидывая, прикидывая, куда бы определить Соби, пока полиция разыскивает его родственников. Глупый врач не знает, что у бедного Соби, кроме мамы и папы нет никого, а мальчик тоже еще не подозревает о своем сиротстве... Подумав, врач велит медсестре отвести Соби в пустую палату, попозже накормить и вообще всячески позаботиться. Но Соби опять будто в тумане, к тому же, ему вовсе не нужна забота незнакомых теток, ему нужно лишь, чтобы наконец проснулись родители, и тогда они вместе пойдут домой, раз уж до гостей сегодня добраться не удалось (а жалко!)... Тетка-медсестра снова берет его за руку (кажется, даже ее ладонь источает сочувствие, и Соби, донельзя возмущенный этим - к чему подобные телячьи нежности? разве все настолько плохо? - с трудом подавляет желание вырваться и убежать подальше, так неприятны ему ее мягкие прикосновения) и ведет в пустую чистейшую палату, на чуть ли не зеркальном полу которой остаются некрасивые следы от грязных ботинок Соби, а потом уходит, предварительно еще раз потрепав его по голове. Слезы все текут и текут из глаз мальчика, всхлипывания делаются все громче, на сердце ложится ужасная тяжесть, еще более жуткая от того, что Соби так и не осознает произошедшей трагедии в в полной мере; мальчик звенящим от плача голосом все настойчивее призывает проснуться, но тут... Тут дверь палаты резко отворилась, и на пороге показался высокий мужчина. Нетерпеливо поправляя очки, он огляделся по сторонам, а потом его тяжелый (почти мрачный!) взор остановился на замершем перед ним мальчике, и Соби невольно съежился, втянув голову в плечи, затем вздрогнув, как в ознобе, настолько неуютно сделалось в палате с появлением в ней этого нехорошего, по первому мнению Соби, дядьки. Правда, слезы у него так и продолжали неудержимо литься даже тогда, когда мальчик, поборов первоначальную оторопь, принялся разглядывать незнакомца повнимательнее. Ну а чего, собственно? Нельзя посмотреть, что ли? Да и вообще, он дядька как дядька, правда, конечно, красивее большинства мужчин, встречаемых Соби, скажем, на улице. Высокий (это мальчик заметил сразу), широкоплечий, стройный, в идеально отглаженной и сидящей одежде (подумать только, на рубашке не единого пятнышка!), волосы длинноваты, но безупречно пострижены и уложены (сам Соби в плане причесок крайне небрежен и, если бы не усилия мамы, ходил бы постоянно лохматым), очки в тонкой, почти незаметной оправе, черты лица на редкость правильные (Соби, понятно, не является еще ценителем человеческой красоты в силу малого возраста, но его чутье художника позволяет видеть соразмерность и гармонию во всем), но вот глаза... Глаза портили все дело своим сурово-неприязненным выражением, а обладатель подобного взгляда абсолютно не располагал к себе; более того, Соби сразу ощутил себя последним жалким ничтожеством, которым этот дядька сначала жестоко поиграется в свое удовольствие, а потом сломает (раздавит, покалечит, что угодно другое...) и выбросит прочь, как сам Соби, бывало, отрывал по одной ножки и крылья у пойманных мух. Правда, ему за такие вещи непременно здорово попадало от мамы, но, честно говоря, ее воспитательные меры и увещевания по поводу боли, испытываемой насекомыми, не производили на мальчика особого впечатления, а теперь он в полной мере ощутил себя мухой, зажатой в кулаке жестокого мальчишки. Так они и смотрели друг на друга, глаза в глаза: голубые, покрасневшие от слез, огромные и несчастные, принадлежащие Соби не моргая глядели в светлые холодно-враждебные мужчины, находившиеся на изрядной высоте, и мальчику навязчиво казалось, будто их обладатель считает себя выше не только Соби, но и большинства людей - конечно, не в плане роста (здесь спорить не стоило), но и в силу каких-то других неведомых качеств, обладателем которых он является и которые мальчик не смог разгадать сразу, да и сможет ли вообще? А под ледяным и каким-то осуждающим - он осуждает его? но за что? - взором дядьки Соби ощущал себя все более маленьким и ничтожным, хотя, если бы пелена слез не мешала бы ему присмотреться повнимательнее, он заметил бы в глазах мужчины огонек странного болезненного интереса и... быть может, почти непреодолимой тяги? Но мальчик ничего не заметил, тем более, тот огонек погас буквально через несколько секунд: незнакомец справился с собой, пустив в ход все запасы безразличия и чуть ли не презрения, имеющиеся в его распоряжении. И Соби сразу почудилось, что холодность незнакомца сменилась ужасным пренебрежением, будто для дядьки он, Соби, - это уже не Соби, мальчик шести лет, а прямо-таки пустое место, не достойное даже крохи хорошего отношения... Перемена в настроении нехорошего (Соби окончательно и бесповоротно утвердился в своем первоначальном мнении) дядьки больно отозвалась внутри мальчика, сейчас отчаянно нуждавшегося в душевном тепле, поддержке и добрых словах. И прекративший было плакать Соби, не выдержав еще одного бесцеремонного тычка в свое и так находящееся в полном смятении сознание, разрыдался вновь, опустив голову и горестно поникнув Ушками. Тогда странный дядька (зачем он пришел? Соби ведь не звал его, он его уже боится!) присел перед ним на корточки и, подперев ладонью подбородок, словно наблюдая за каким-то до невозможности интересным зрелищем, сказал голосом таким же холодным, как и его глаза: - Твои родители умерли. Если ты не понимаешь этого, то ты очень глупый ребенок. Его слова подняли в душе Соби бурю возмущения и чуть ли не бешенства, настолько сильную, что мальчик едва подавил в себе порыв накинуться на взрослого с кулаками. Во-первых, почему он глупый?! Неправда!!! Соби, конечно, считал себя умным, подобно всем людям, не всегда склонным оценивать свою способность к мыслительной деятельности объективно, но, помимо собственного мнения, он регулярно получал подтверждения своей сообразительности от родителей (что, по правде говоря, тоже не могло являться веским доказательством) и - а вот это уже более ценно! - от их многочисленных знакомых разной степени близости, при разговоре с которыми папы и мамы мальчик, всегда в таких случаях крутившийся рядом, иногда вворачивал удивительно меткие замечания, вызывая у взрослых неподдельный восторг, одобрительные улыбки и похвалы его уму. Поэтому никакой он не глупый! Ты врешь, противный дядька! Но стоило гневу от слова "глупый" чуть-чуть притихнуть, как Соби по-настоящему осознал смысл первой фразы, сказанной мужчиной: насчет того, что родители умерли. Яростный протест снова вспыхнул в нем ослепительно-горячо, протест и новый отказ верить. Соби, естественно, знал о существовании в мире вещи под названием "смерть", но знал он о ней больше из сказок, где время от времени кто-то умирал, и совсем не связывал подобный ужас с реальной жизнью. Подумаешь, ну умер там какой-то злодей! Да и где умер-то - в сказке, которым, как всем известно, нельзя доверять всерьез! Разумеется, иногда мальчик пытался расспросить маму о смерти поподробнее, но никогда не усердствовал настолько, чтобы она отнеслась к его интересу с подобающей почтительностью и рассказала прямо все-все: например, о смертности каждого человека в мире. В общем, до недавних пор Соби пребывал в блаженном неведении, которое гадкий дядька не смог поколебать в достаточной степени, и мальчик вполне предсказуемо опять принял его слова за вранье. Мальчик с трудом, но все же удержался от драки со взрослым; вместо этого он вскинул голову, поглядел в глаза мужчины с яростью оскорбленной правоты, звонким от злости голосом крикнул: - Ты врешь, дядька! Ты плохой! - а потом отвернулся и заплакал снова, лишившись последних душевных сил. Дядька отреагировал на гнев и обзывательства Соби промелькнувшей по лицу тенью усмешки (если бы кто-нибудь присмотрелся внимательно, то обязательно увидел бы в ней отголосок грусти), взял Соби за мокрую от слез руку, которую ему пришлось с некоторой силой отвести от лица мальчика, и бесстрастно уронил, направляясь к выходу из палаты: - Пойдем со мной. Соби, в общем, довольно послушный мальчик, по инерции сделал пару-тройку шагов вперед, а дальше возмутился снова, в этот раз гораздо более бурно. Внутри него опять вскипело бешенство, готовое перерасти в непристойную истерику. Мальчик остановился, как следует упершись ногами в пол, дернул руку, пытаясь вырвать ее из крепко сжатых пальцев взрослого, и негодующе завопил: - Я не пойду с тобой, глупый дядька! Пусти меня!!! - мальчик захлебнулся слезами, теперь уже злыми. Загадочный взрослый (кто он, в конце концов? И что ему нужно?!) и не подумал отпустить Соби, не подумал даже остановиться, продолжая тащить мальчика за собой по коридору. Соби же упирался как мог, яростно дергался в его железной хватке, ни на секунду не прекращая выкрикивать всяческие оскорбления и угрозы, очень, по его мнению, обидные. И постепенно взрослый то ли действительно оскорбился, то ли ему надоело привлекать к себе всеобщее внимание... Словом, он обернулся к Соби одним стремительным движением, которого мальчик совсем не ожидал и потому испуганно попятился, снова посмотрел ему в глаза еще более тяжелым, чем раньше, взором, и внушительно, с расстановкой произнес: - Сейчас же замолчи. Мальчик собрался было тут же воспротивиться его велению (почему он вообще должен его слушаться?!), но внезапно ощутил скрытую в нем странную, не похожую ни на что другое силу, бороться с которой, несмотря на бешеные попытки, оказалось для него невозможным. Сила охватила его со всех сторон, опутала точно сетью, навязывая свою волю и исключая неповиновение; заставила язык мальчика беспомощно прилипнуть к нёбу. "Что со мной случилось?" - в панике думал Соби, одновременно ощущая непонятное удовлетворение, будто подобное безоговорочное повиновение являлось с его стороны чем-то правильным и даже естественным... А плохой дядька скупо усмехнулся уголком рта, потом сказал Соби: - Пойдем, - и все та же сила вынудила мальчика покорно шевелить ногами, представлял себя безвольной марионеткой, которую искусно дергает за ниточки умелый кукловод. Более-менее свободным Соби почувствовал себя в машине непонятного взрослого, куда тот, с с издевательской предупредительностью распахнув заднюю дверь, потребовал от мальчика сесть. Соби при виде автомобиля ощутил, как внутри поднимается дикий ужас, порожденный недавними событиями, но сопротивляться он по-прежнему не мог; сила, призвавшая его к повиновению, не имела власти лишь над слезами, поэтому мальчик заплакал еще горше и безутешнее, но взрослый, севший на место водителя и ювелирно выруливающий с тесной парковки на дорогу, на обратил на страдания Соби ровным счетом никакого внимания. А минут через пять прекратилось и действие пугающей силы; казалось бы, можно снова рыдать и скандалить, но Соби, уже наученный своим новым опытом, продолжать не спешил, поскольку страх от того, что им почему-то способен вот так запросто управлять некий подозрительный дядька, все еще держал его под впечатлением от полноты чужой власти над собой. И мальчик с одной стороны вовсе не желал повторения этого, а с другой - неизвестно по каким причинам чувствовал разочарование и чуть ли не обиду... Потому ли, что странная сила исчезла без следа, хотя Соби хотелось ощущать (а еще лучше - осязать!) ее вокруг и внутри себя, хотелось контроля и повиновения, ведь они вызывали где-то в самых глубинах его существа восторг и наслаждение? Словом, мальчик окончательно запутался, происходящее виделось ему слишком сложным, а он сам себе - маленьким и несчастным, находящимся в абсолютной власти этого подозрительного дядьки, везущего его неизвестно куда. Мальчик сидел смирно, только изредка робко возился, пытаясь устроиться поудобнее, тихонько всхлипывал и шмыгал носом, уже не надеясь ни на лучшее, ни на хоть какие-то объяснения. И в самом деле, какие там объяснения, если с ним не желают даже толком разговаривать? Тут взрослый, будто угадав его мысли, сказал без малейшей теплоты в голосе: - Меня зовут Минами Рицу. Ты можешь называть меня Рицу-сенсей. - А я... - еле слышно проговорил мальчик, решивший по правилам вежливости представиться тоже, но перед произнесением своего имени постыдно сбился и подавленно умолк. - Не трудись, - тут же предупредил его Рицу. - Я знаю, как тебя зовут, поскольку я давний знакомый твоей матери. Соби радостно встрепенулся, сразу захотел задать дяде Рицу, как он теперь называл его про себя, кучу вопросов, но не успел издать ни звука, остановленный строгим заявлением Минами: - Соби-кун, для тебя будет гораздо лучше, если ты посидишь тихо, - в голосе взрослого проскользнула едва уловимая тень угрозы, но мальчик прекрасно расслышал ее и поспешно прикусил неугомонный язык. - Я должен подумать. - А куда... куда мы едем? - после некоторых (недолгих, но весьма бурных) колебаний все же рискнул спросить Соби. - Увидишь, - бросил Рицу, ясно давая понять, что разговор окончен. Соби еще немного поерзал по скользкой коже сидения, настраиваясь на долгую и скучную поездку, а потом вдруг ощутил ужасную усталость, глаза его сами собой закрылись и мальчик беспокойно задремал, во сне опять всхлипывая и горестно зовя родителей.