Пламенный вихрь

      Он усмехается. Разве не мило то дитя, что пытается обернуть Его законы вспять? Абсолютные, правящие всем, живым и мёртвым? Сущность, бестелесная и безграничная, смеется над глупыми маленькими человечками, слепо идущими в очерченных Ею границах. Немногие становятся против Её слова, и ещё меньше открыто проклинают придуманные Ею правила. Но этот малыш и правда забавный, он нравится Ей своей наглостью.       Божество приходит в движение, и души, окружающие Его, идут рябью, вьются ураганом, умоляя вернуть их, подарить свободу, отомстить за них. Тысячи голосов кричат, молят, проклинают то, чему сами подарили сознание и дали имя.

Анкселам

      Идол, созданный человеческим страхом и жаждой власти, переводит взгляд за Грань. Взгляд белых, невидящих глаз — Смерть и Жизнь слепы. В глазницах чёрных клубятся бледные души мертворождённых младенцев, чей крик застыл, не прозвучав.       Тусклый, серо-розовый огонёк трещит, скачет из стороны в сторону, привлекая внимание. У него почти не осталось сил, но он всё продолжает и продолжает. Он помнит этого кроху. Имя ускользнуло из безграничной памяти Сущности, но это едва теплящееся присутствие Ей знакомо — кажется, это тот малыш, которого Она вынула из Колеса Судьбы? И правда хорошенький. Она издаёт нечто, предполагающее смешок — вокруг маленького огонька грохочут хрипение, вой, рёв тысяч мёртвых и ещё не рождённых душ. Огонёк дрожит, почти затухает, но тут же разгорается вновь.       Нечто вслушивается в треск, и по Его велению мир-за-гранью замирает. Несуществующие губы расползаются в улыбке, полной клыков из принесённых в жертву озлобленных душ. Миллионы голосов хохочут громко, заполняя собой всё, — детские и взрослые, женские и мужские, хриплые и звонкие. Тьма скручивается-сплетается в густую массу — бесчисленные изорванные души составляют всё Его тело. Сущность наклоняется к огоньку и шепчет эхом множества жизней: — И что же ты дашь мне взамен, маленькая душа?

***

      Зереф улыбнулся криво, глядя на стопки пергаментных листов, возвышающихся над старым столом. Его комната в общежитии уже давно не похожа на ту, что была четыре года назад — ранее сложенные листочек к листочку пергаменты, идеально выровненные стопки книг и идентично написанные заметки превратились в хаос, так же, как и его разум. У него не получалось. Ничего не получалось. Он даже молился чёртовому Анкселаму — как будто это могло помочь, — но всё без толку. Боги не слышат человеческих просьб, их не волнуют страдания или радости смертных, так же, как людей не волнуют жизни насекомых. Это бессмысленно.       Зерефу казалось, что он перепробовал всё, но не смог найти ничего. Сотни идей, беспорядочно исписанных тетрадей, споров с профессорами и соучениками. Зачем ему это? Он мог учиться в своё удовольствие, наслаждаться жизнью в почестях, создавать что-то, способное спасти человечество, но в конце концов отрекся от любых радостей, одержимый идеей воскрешения. Ему с самого начала говорили, что эта идея приведёт его к падению, но когда он слушал старших? Нии-сан просил его вывести Нацу из города, а он не смог даже этого. Бесполезный. Ничтожный. Ни на что не годный. Лучше бы он умер вместе с ними.       «Разве?»       «Ты способен на всё, просто ты всего лишь человек.»       «Получив гораздо больше, чем просто человеческое знание, ты сможешь вернуть их.»       «Но чем ты пожертвуешь, чтобы получить этот шанс?»       Чей это голос? Или голоса? Слишком много звуков, не различить. Вокруг него растекается густая бездна, а сам (как же его зовут?) (почему он забыл?) словно лишился тела, оголив жалкую душу. Лишь мысли вьются и панически толкают друг друга, заглушаемые гомоном. Перед ним — он не видит, знает — стоит Нечто. Смеется нечеловечески, шепчет на ухо, обжигая ледяным дыханием. Не моргая, смотрит белыми слепыми глазами, что светятся в окружающей его бездне.       Нет. Оно и есть эта бездна.

***

      Адайн медленно моргает, стараясь не отключиться снова. Они провели здесь больше месяца, где бы ни находилась эта загадочная деревня, что нет ни на одной из карт Милдиана. Женщина не чувствует течения времени. Воздух тяжёлый и густой, так, что вдохнуть сложно. Люди смотрят странными мутными глазами, двигаются медленно и говорят хриплыми пустыми голосами. Она боится, боится стать такой же пустой и безжизненной. Встреча с Регином для неё словно глоток свежего воздуха. Ему не менее тяжело, чем ей, но вместе переживать отчаяние проще. Они стараются не вспоминать о мальчиках или Акнологии, но обрывки событий так и лезут из глубин памяти.       Раз — они бегут по улице, Адайн несет на руках потерявшего сознание от дыма Нацу. Два — грохочет падающее здание, из окон которого виднеется огонь, Регин оказывается точно под ним. Три — Адайн передает Нацу старшему сыну и кидается к мужу, отталкивая его от падающих камней. Четыре — родители и дети разделены, она кричит Зерефу бежать и, держа мужа за руку, бежит в обход. Пять — они опаздывают, выход из города завален. Шесть — они падают с обрыва в попытках пройти через гору.       Пройдут месяца, неспособные быть измеренными, прежде чем супруги Драгнил поймут, что застряли в петле. Пройдут годы, прежде чем они смогут выбраться из нее. И единственное, что они смогут узнать, это — один год здесь равен столетию в реальности. Им предстоит выйти из петли почти пять столетий спустя с осознанием того, что их дети погибли века назад. С некоторыми оговорками, конечно; такими, как бессмертный чёрный маг Зереф, обратившийся в дракона ученик Акнологии Мелас и перенесённый в будущее убийца драконов Нацу.

***

      Из приоткрытого окна доносится гул городской жизни: разговоры, крики зазывал торговой площади, мелодия лютни какого-то уличного музыканта, звон оружия и лат стражников. Сквозь портьеры прямо в глаза светит солнце, мешая сосредоточиться принесённых доносах и отчётах. Эйрин вздыхает и жмурится от головной боли, преследующей её с самого рассвета. Акнология молчит с того момента, как проснулся. Она посылала слуг с едой, но подносы возвращались нетронутыми. Каждый раз, когда она заходила, он сидит на постели, глядя на переливающийся на свету медальон. Запутанные, покрытые кровью волосы свисали паклями, не давая разглядеть его лицо. Но Эйрин это и не нужно — старый друг почти не изменился, она различает его эмоции с такой же лёгкостью, как и годы назад. Пугает только, как их мало. Словно драконье безумие сожгло его изнутри, обратив когда-то яркую личность в пепел.       Она усмехается своим мыслям. Давно, когда Акнология только попал в Драгнов, а она была неумелым подростком, делящим всё на чёрное и белое, мыслящим простыми категориями. Бывший лекарь, прибывший из далёких уничтоженных земель, научил её тому, что было недоступно драконам, чего избегали учителя младшей принцессы — хитрости, ведению удобных для понимания записей и другим истинно человеческим идеям. Когда же все её братья и сестры легли в фамильный склеп, это принесло ей славу как королеве и военачальнице среди людей и драконов. Тогда он, задыхающийся в пепле лекарь, был (прямо как сейчас) выгоревшим мясником, утопившим душу в драконьей крови, но ещё не забывшим прошлое. Он так и не назвал ей своё имя, лишь ненавистное драконье, принадлежащее разрушителю его мечт — Акнология. Прошли годы, он не поменялся ни внешне, ни внутренне, но она надеется, что в течение этих лет учитель хоть раз искренне улыбнулся.       Лишь позже Эйрин осознает, насколько была неправа. Он изменился где-то глубоко внутри, за гранью кровавых ран от драконьих когтей, трупов друзей на кострище за городскими стенами и пыли под ногами. Где-то, где улыбается юноша с бездушными глазами, из которых на тебя словно глядит бездна. Лишь однажды учитель-собрат-соперник разрешит ей взглянуть на изображение в медальоне, словно это главное его сокровище, на котором стоит мир. Молодой человек (а человек ли?) выглядит на нем как нечто чуждое яркому миру и семье, что окружают его. Бледная кожа, черные пряди, нечеловечески холодная улыбка и эти бездонные глаза. Нынешняя Эйрин, прочитавшая десятки книг (не то, чтобы их было легко найти даже принцессе) и хранящая слова Акнологии о том, как важно королеве красиво говорить, могла бы сравнить его с чистым разрушением. Даже сквозь мазки красок неумелого художника она ощущает на себе этот взгляд. Будто из глубины этой бездны на тебя смотрит нечто гораздо страшнее, чем любой дракон. Чем любое смертное создание.       Она вздрагивает. Вспоминает, как бывший лекарь не позволил ей даже коснуться старого чёрного дневника, не говоря уже о том, чтобы прочесть. И решает спросить: — Что с его глазами?       Учитель смотрит на дневник пустым взглядом и тихо говорит, открывая одну из последних страниц: — Когда-то он писал, что его глаза внушают ужас, так как через них на наш мир смотрит Бог. Вероятно, по этой же причине он родился пророком.       Записи на странице неровные и полны клякс. Строки скачут, а буквы явно искажены и меняются с каждым словом. Сердце Эйрин отчего-то сжимается. Она вглядывается и осознаёт — это не чернила, а кровь. А содержание этих строк и вовсе приводит её в ужас: «Мне жаль, Акнология-сама. Я специально пишу это здесь, чтобы вы не прочли эту запись слишком рано. Сейчас мне шесть. Я провел ритуал на крови и душе, чтобы заключить контракт с Анкселамом. Без Его вмешательства мои братья не выживут ни в одной из миллионов вероятностей. Через двадцать лет, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы Он не превратил Зерефа в свой сосуд, хорошо?»       Чуть ниже скачут чернильные строки, явно написанные дрожащей рукой. Часть слов смазаны от слез и крови, покрывающих страницу. «Эти голоса сводят меня с ума. Они говорят мне убивать, устроить бойню и спалить трупы дотла, рубить и крошить всё живое, пока я не упаду замертво от усталости. Я устал. Они не замолкают ни на мгновение. Я так надеюсь, что после моей смерти они наконец заткнутся. Простите, Акнология-сама, я не справился.»       Взгляд её учителя всё так же пуст, как и до этого, но руки очевидно дрожат, сжимая кожу обложки. Эйрин молчит, не смея даже вдохнуть. Она выходит из комнаты и только дойдя до конца коридора понимает, что не дышала. Всё, что она хочет, это забыть об этой записи навсегда.

***

      Акнология ничего не видит. Он блуждает в своих мыслях, глядя словно сквозь небольшой костерок, освещающий поляну. Солнце только-только выходит из-за алого горизонта, но деревья скрывают его свет. Мелас молча помешивает остатки похлебки в котелке деревянной ложкой, не отрывая взгляда от пернатой драконихи. Грандина вздыхает устало, и прохладный ветерок пробуждает Акнологию от полусна. Он моргает, недоумённо глядя на юношу. Тот оборачивается в то же мгновение, сверкая улыбкой.       Казалось бы, идиллия. Но в воздухе терпким флёром витает тревожность и напряжение. Убийца драконов треплет Меласа по коротким прядям. Тяжесть в воздухе чуть спадает, но юноша всё ещё смотрит напряжённо, словно ожидая подвоха от такой знакомой по видениям Грандины. Он уже не верит, даже себе не верит.       Мелас никогда этого не скажет, но почти сломался там, за Гранью. Воля Анкселама давящая, душная, а лишь воспоминания о его присутствии заставляют саму суть выть где-то глубоко-глубоко в душе. Единственное, что не даёт ему позорно скатиться в истерику прямо перед чужачкой — горький привкус лекарственных трав на языке и тонкий аромат ледяного бриза, исходящий от полуспящего мужчины за спиной. Больно дышать, в висках пульсирует, а руки слабо дрожат.       Но нельзя, совсем-совсем нельзя быть слабым. Не сейчас. Акнологии-сама нужно отдохнуть. В видениях не было предательства со стороны Грандины, но это еще ничего не значит. Разве что, возможность отдохнуть несколько часов. Ничего ведь не случится, если он приляжет, правда? Стоит опустить голову, как сразу становится легче — успокаивается пульсирующая боль, тихая паника чуть-чуть приглушается, руки перестают мелко дрожать. Этому во многом способствует тёплая большая рука, поглаживающая по макушке. Даже в закрытыми глазами он чувствует лёгкую улыбку, с которой на него смотрит мужчина.       Дракониха хмыкает довольно, освежая потоком холодного воздуха. Акнология почти физически чувствует, насколько легче стало дышать. Не из-за переставшей настороженно глядеть Грандины, а хрупкого юноши, устроившего голову на его коленях. Тяжесть, мешающая дышать полной грудью, спала, только Меласу стало лучше (затянулись лишь самые большие травмы, а сам юноша только-только оправился от сильной лихорадки). Несмотря на это, Акнология всё равно слишком часто проверяет, дышит ли он, не мертвецки ли холодна бледная кожа, бьётся ли пульс.       Мелас, конечно, всё понимает и помогает ему всеми силами. Драгнил всё так же, как и пятьдесят лет назад, нежно улыбается, кутается в шкуру какой-то пушистой твари и мешает в котелке наваристую похлёбку (к счастью, без специй) — единственное, что когда-либо умел готовить. Но мужчина видит и дрожащие руки, и искусанную кожу вокруг ногтей, и покрасневшие глаза. Как и Мелас видит старые и совсем свежие шрамы не от драконьих когтей или зубов, а от охотничьего ножа.       Он сам ещё в прошлой жизни оставлял на руках и бедрах такие же.       Единственное, чего он боится в эти дни, это сон. Тень Анкселама давит на плечи, шелестит в ушах, гладит по голове. Меласу тяжело дышать, голоса разрывают его голову на части, и в первые сутки после пробуждения он на самом деле мечтает заснуть, чтобы не слышать их. Только это не помогает. Во снах Они преследуют его, ломают, оглушают воем, но заставляют смотреть. Его глаза залиты тёмной (драконьей, он знает) кровью, он кричит от боли. Он видит горы трупов, иссушённые земли и брата, чьи чёрные глаза теперь похожи на бездну. Он умоляет его остановиться, но тот лишь хохочет тысячей разных голосов и растекается чёрной тьмой, что сковывает руки и ноги Меласа. Ему никогда не выбраться из этих оков. Теперь Анкселам не оторвёт от него взгляда ни на миг.       В этот раз, стоит закрыть глаза, как он видит свои руки, залитые (драконьей ли?) кровью. Подняв взгляд, натыкается на сотни тел как ящеров, так и людей, и огромные, выше любого дракона, нефритовые врата с изображением затмения. Он знает их. Врата Затмения, сотворённые-таки Зерефом для предотвращения прошлого, они стали дорогой в будущее с разрывом в четыреста лет. Или ещё нет? Разве он не видел это уже? Врата медленно открываются, озаряя светом пустырь. Драконы, зачарованные раздающимся голосом мальчишки из будущего, идут навстречу трещине между временами. Мелас, захлебываясь кровью, едва не падая, идёт к механизму. Рядом ни Акнологии, ни самого Зерефа, которому стоило бы уследить за открытием Врат. Он один, как и всегда. Как было, есть и будет. Ведь рваная истлевшая игрушка Бога не заслужила ничего, кроме одиночества.       Конец каждый раз разный. Иногда его с противным хрустом раздавливает дракон, иногда его глаза застилает тьма раньше, чем он доползет до врат, иногда что-то закрывает врата с той стороны, и свет гаснет, оставляя затуманенных разумом ящеров стоять. Ему ни разу не удавалось даже оказаться у них, не то, что взглянуть за них. Кажется, пройдут годы, прежде чем он продвинется достаточно, чтобы закрыть их.       С этой мыслью он открывает глаза под стук бешено колотящегося сердца.