Их назовут богами. Книга 1. Седьмая Башня

      Ночной ветер шелестел листьями широко раскинувшего свои ветви дерева, качал курчавые лапы папоротников, пугая под ними светящуюся мошкару, и та шустрым роем носилась над поросшей мхом и травой дорожкой, когда-то мощённой крупным плоским камнем. Откинувшись на локтях и скрестив вытянутые ноги, Чакоса безмолвно изучал женщину, сидящую рядом с ним на тёплом лоскутном пледе, среди старых пуховых подушек — всё, что удалось найти в давно опустевшем родительским доме. Высокие синие цветы клонили ей на плечи свои тяжёлые головки, путались в волосах, оставаясь в них ярким украшением, которых она с роду не носила. Несмотря на её расслабленный вид, он физически ощущал её тревожную отстранённость. «Какие мысли сейчас бродят в твоей прекрасной головке?»       Чакоса мягко улыбнулся. Женщина перед ним надкусила кусочек ягодного пирога и чуть застонала.       — Нравится?       — М-м…       Юда тихо засмеялась и покачала головой. Он впервые слышал такой её смех, певучий, как песнь жаворонка поутру в роще.       Свет полной луны в безоблачном ночном небе тусклыми бликами скользил по чёрной макушке женщины. Чакоса неотрывно смотрел на неё и никак не решался задать волнующий его столько времени вопрос. Поговорить о том, что уже невыносимо держать в себе. «Чего ты на самом деле хочешь? Почему не позволяешь себе просто стать счастливой? У нас впереди целая вечность, и что она, если не подарок судьбы тебе и мне? И нашему чуду».       Но мужчина лишь улыбнулся на вопросительный взгляд спутницы.       — Что ты планируешь делать дальше?       Юда отряхнула подол от крошек и поднялась с мягкого настила. Изумрудная сочная трава вся была в капельках дождя, который прошёл здесь совсем недавно. Поляна ширилась бесконечными холмами и уходила далеко на восток, где медленно окрашивалось небо из непроглядно-чёрного в фиолетовый. Ощущать влагу голыми ступнями было до дрожи приятно.       — Почему ты привёл меня именно сюда? — тихо спросила юда, будто не услышав вопроса.       Может, она и не видела весь Мировяз, но знала наверняка — его небо везде одинаково. И не было в нём этого удивительного яркого голубоватого пятна. Но если это не небо Мировяза, то чьё?       Чакоса чуть нахмурился, однако, помедлив, ответил:       — Здесь жили мои родители. — Перевёл взгляд на старый каменный дом с пустыми тёмными окнами и черепичной крышей. — И маленькая сестра.       Уловив изменения в дрогнувшем голосе, женщина приблизилась.       — Что с ней стало? — отвлечённо-безразлично бросила она. И всё же Чакоса уловил, как сердце женщины чуть замедлило стук.       — Она умерла.       Тишина вдруг стала неловкой. Юда, закусив губу, продолжала глядеть на мужчину, не решаясь продолжать разговор. Но Чакоса, поразмыслив, похлопал рукой по пледу подле себя, приглашая сесть поближе.       — Мы были малы. Она старше меня на пару лет. Это была моя седьмая зима, вся эта поляна покрылась глубокими сугробами, метель зверствовала несколько ночей, из-за чего родители не выпускали нас из дому. Наконец, когда ветер стих, они вышли в лес за необходимым для колдовства. Наши родители были… — призадумался, подбирая подходящее, понятное юде слово, — фетами и учили нас многому с малолетства, ибо сила, что досталась нам по крови, должна быть обуздана ещё с раннего возраста. — Чакоса замолчал, обдумывая следующие слова. С удивлением он почувствовал холодную руку, сжавшую его, и, вздохнув, продолжил рассказ: — Мы были глупы. Я был глуп. Сестра упрашивала меня выйти во двор и опробовать заклинание, которое она вычитала в книгах родителей. Сколько я ни допытывался от неё, она отказывалась мне говорить, что это за заклинание, и лишь смеялась мне в лицо, мол, я страшусь её, ведь она старше меня, а значит — сильнее. Тогда я не знал, что силы отца были гораздо могущественнее сил матери, и с кровью они передались мне, а материнские — сестре. Таковы законы природы колдовства, и их невозможно изменить. Разумеется, мы этого не знали. Родители предусмотрели это для того, чтобы никто из нас не чувствовал превосходство над другим. Быть может, всему виной это незнание, но никого, кроме себя самого, я винить не нахожу сил. Так я вышел на эту самую поляну, зачаровав себя на заячью поступь, чтобы не проваливаться в снег. Сестра сделала то же и в предвкушении выбежала за мной. Мы нарисовали на снегу руны, которые она перечертила на кору берёзы с книги, чтобы родители не заметили. Предчувствие беды давило в груди, но сестра так раззадорила меня, и мне так хотелось доказать ей, что я не слабее её, что я просто отмахнулся от него. Так мы начали читать это заклинание, взявшись за руки. Я почувствовал ледяной холод, но не от зимней стужи. Вокруг нас завихрились тени, закутывая нас в кокон из белых силуэтов, сквозь который едва проникал солнечный свет. Я стал звать сестру по имени, но она не откликалась. Её глаза были закрыты, а пальцы мёртвой хваткой до побеления вцепились в мои. Когда она одна дочитала заклинание и распахнула глаза, из привычно тёмных они стали ужасающе белыми и пустыми. Она искривила губы в усмешке и схватила меня за горло, поднимая в воздух. Одновременно с удушьем приливной волной меня накрыла такая сила, что я мог только дёргать ногами, едва не теряя сознание. Глаза сестры вдруг стали злыми, в них отразилось непонимание, растерянность. Она пронзительно закричала мне в лицо и вдруг охрипла. Вместе с её пропавшим голосом растворились тени, беснующиеся вокруг нас, рука её обмякла, и мы рухнули прямо в снег высотой в две сажени. Послышались надрывный крик матери и их с отцом скорый бег поверх снега. Сестра была мертва, и горе моих родителей затмило всё. Даже моё существование. «Это она! Я не знал, что она хочет сделать! Мы же сможем её вернуть? Наших сил хватит, чтобы её вернуть! Мама, папа, да что с вами, она не мертва! Нет!» Они не сказали мне ни слова, не обвинили ни в чем, но и жить дальше не смогли. На следующий день я проснулся один. — Его взгляд метнулся к заброшенному, пустому дому недалеко от них. — Только много лет спустя Мора рассказала мне, что за ритуал пыталась провести моя сестра. Куртул — обмен энергиями. Опасный ритуал. Очень опасный. Если один из… фетов, проводящих его, сильнее другого, то всё зависит от цели того, кто предложил его провести: он может как поделиться своими силами с партнёром, чтобы уравновесить их, так и отдать целиком, к примеру, если партнёр на пороге смерти. Но когда второй фет сильнее, замысел желающего провести ритуал невыполним, потому что тёмная магия ничего не делает за просто так. Ей всегда нужна жертва. Она как ненасытная паучиха — вечно голодная и вечно охотящаяся. Я был сильнее сестры, и тёмные духи мёртвых фетов повернули вспять алчность сестры. Вся её сила перешла ко мне.       — Ты не виноват, Чакоса… — прошептала юда, пустым взглядом смотря куда-то вдаль. Многие слова в его речи ускользали от её понимания, чужие, незнакомые. — Каждое дитя Мировяза в какой-то степени ранено. И раны эти глубоко и навечно в сердце.       Чакоса почти спросил, что за рана у неё в сердце, но передумал.       — Я… не дитя того мира, красавица.       Юда очнулась от размышлений и заинтересованно на него посмотрела.       — Я родом из Ланэлиса. О нём мало кто знает, да и откуда. На Мировязе не так много существ, вообще что-то знающих о других мирах. Род, Сварог… Наверняка все Сварожичи. Мора. Югка. Видишь? — Показал ей раскрытые ладони. — Меньше, чем пальцев на них.       — И что же это за Ланэлис? Какой он? — Вот теперь чуждые слова становились объяснимыми, хоть и оставались непонятными.       — Он, — широким жестом обвел подлунную поляну, — во многом похож на ваш мир, с одним лишь отличием. У вас есть изначальный Свет и изначальная Тьма, вместе они корпеют над Равновесием и тишиной, только у Света одна задача, а у Тьмы — другая. Это может казаться глупым единоборством, не имеющим смысла, но, поверь, когда создатели покидают свои миры и не оставляют себе замены, всё складывается иначе. Рано или поздно Хаос завладеет им, и всё живое, что осталось в том мире, будет покинуто и обречено на гибель. На Ланэлисе уже тогда, когда я рос, вяли сады, не наливался урожай, лили проливные дожди и буйствовали вьюги, — он уже тогда умирал. Приглядись, здесь всё замерло. Это морок. Всего лишь моё воспоминание о родительском доме на Ланэлисе. Даже в Моровом болоте больше жизни. Не чувствуешь? Теперь Мировяз — мой настоящий дом.       Юда закатила глаза и сморщила носик.       — Да, каким бы глупым это ни казалось. Миры — они совсем разные, моя красавица. — Чакоса приблизился к спутнице, их лица разделяли лишь полпяди. Женщина заглянула ему в глаза, и реальность поплыла перед её взором, отдаляясь. Как же он хорош был собой в это мгновение. — Они как этот ягодный пирог, наслоены друг на друга. У каждого своя судьба и вкус. Какие-то похожи на Мировяз — сладкие, с легкой горчинкой, как от гречишного мёда, — другие, как лёд, безвкусные и пустые. Но каждый уникален, каждый значим в полотне Мироздания, каждый — важен. Их великое множество, этих миров, красавица, — рассказывал Чакоса. — Как я уже говорил, миры наслоены друг на друга, как пирог, и то, что их связывает, — это воронки энергии, порталы, которые находятся в месте, наиболее далёком от другого мира. Так произошло из-за того, что миры, хоть и связаны, должны быть энергетически далеки друг от друга. Иначе более сильный мир поглотит слабый, как при куртуле. Но главное — по этим воронкам-порталам меж ними можно перемещаться.       — Это как дверь? — заинтересовалась юда. — И как узнать, куда они ведут?       — Это не дверь, — с улыбкой качнул головой Чакоса. — Это Мир-между-Мирами. Он ведёт куда угодно. Он поможет найти кого угодно, хоть Повелителя Костей. Мир-между-Мирами может быть проходом, а может стать тюрьмой тебе… или твоим врагам. Всё зависит от твоих сил, желаний и от цены, что ты готова заплатить. Но войти в него впервые совсем непросто, в первый раз такой переход запросто может убить.       — Цена? — чуть слышно выдохнула юда, всем нутром своим ощущая, что приблизилась к чему-то очень нужному.       — Жизненная сила, духовная сила. Миру-между-Мирами всегда нужна жертва. Но тебе одной такой переход просто не под силу и неминуемо приведёт к гибели.       — Но ведь Морово болото тоже не на Мировязе, — вдруг озарило догадкою юду.       — И этим ты меня немало удивила. Как сумела попасть к ней в первый раз? Кто тебе помог? Кто дал тебе столько силы?       — Друг. Мой единственный друг.       Юда отвела разгорающийся взгляд. Так вот оно что… Тогда ей помог совершить прыжок Архан. А ведь она шла наугад. И дошла! Значит, нужна… жертва? И всего-то? Внезапно в памяти юды всплыло воспоминание о такой же ночи полной луны. Только не здесь, а там — на Мировязе. Вспомнился ей и редкий тенистый подлесок в пригорье, и человек без имени и роду, которого она по случайности встретила у ручья. Он трясся и всё повторял: «Мой Ветер… мой Ветер… Убью за него… Убью!»       План появился легко и непринуждённо. Она знала, что нужно будет сделать. Осталось решить, для чего. Развернувшись лицом к мужчине, она сама прильнула к широкой груди, довольно слушая его участившееся сердцебиение. Мгновения тишины были сладостны, а чувство уверенности в своём плане и Чакосе заставили улыбнуться и сильнее вжаться в объятия. Мужчина пах уходящей ночной прохладой и мёрзлой хвоей. В её сердце стало так спокойно. Нежные ладони скользили по сильным плечам, спускаясь к рукам, животу…       — Зря ты это, красавица…       Шёпот окатил ухо юды горячим дыханием. Большего и не нужно. Губы жарко слились в поцелуе. Чакоса с силой сжал тонкую женскую талию, скользя ладонями ниже. Ближе, ближе. Хотелось вжать её в себя, скорее стать одним целым, почувствовать нежность кожи под чёрным платьем. Юда простонала в поцелуй, ощутив горячие мужские ладони, сжавшие шею.       — Тебе дорого платье?       — Что за вопросы…       Треск ткани, и его руки уже гладили обнажённую спину. Сердце билось где-то в горле, разгоняя кровь. Женщина нежными поцелуями спускалась от шеи вниз, к уже распахнутой тёмной рубахе, оголявшей грудь. Смуглая кожа Чакосы оставляла на губах привкус гречишного мёда.       Платье опустилось на землю, а мужчина подхватил юду на руки, не разрывая поцелуй. Очередной стон сорвался с губ обоих, когда они почувствовали желание друг друга. Откуда ни возьмись взялось ложе, куда Чакоса в нетерпении уложил юду.       Тела горели, ожидая наслаждения, и у обоих перед глазами была лишь пелена из размытых образов. Чакоса навис сверху, прижав женские руки у изголовья. Мгновение, и томный стон сорвался с губ юды. Как же она, оказывается, соскучилась по этому чувству заполненности. Движения мужчины вызывали бурю эмоций. Хотелось то вжаться сильнее, то вцепиться ногтями в плечи, то зарыться ладонями в волосы. Что она и делала.       — Моя… моя…       Очередной стон удовольствия вырвался из груди вместе с клубочком пара. Чакоса чувствовал её каждой клеточкой своего тела. Округлая грудь ритмично двигалась, заставляя его ещё больше ускорять темп. Нежность кожи, запах дыма и ночных цветов от её тела, выражение наслаждения на лице и маленькие слезинки в уголках глаз…       Уперевшись со всей силы в подушки кулаками, он остановился, а юда в этот момент почувствовала, как всё внутри сжимается, и довольно простонала, закрывая глаза.       Они лежали в объятиях, наблюдая солнце, поднимающееся из-за изумрудных холмов. Сердца бились размеренно, радостно и спокойно.       — Что ты там сказал про Повелителя Костей? — спросила юда, накручивая прядь волос на палец.       Чакоса аж приподнял голову, чтобы с насмешливым удивлением взглянуть на свою женщину. А она умеет слушать. И умеет слышать главное. Закинул одну руку под голову, а второй властно притянул её к себе и ласково погладил по обнажённой спине.       — Сильное существо из мира Харан и один из первых его детей. Ему уже много тысячелетий. С течением времени Харан стал увядать, тёмные сущности, жившие там, это почуяли и соблазнили его на свою сторону, пообещав власть и силу. Кастун становился всё сильнее, желания его росли слишком быстро. Для него не существовало никаких запретов, ни нравственных, ни земных. Его аппетит сгубил почти всё население Харана, пока он не поглотил и тех, кто наравне с ним губил их мир.       — Поглотил? — удивилась юда. — Что же, прямо с костями, как зверь?       — Да нет же, — хохотнул Чакоса, погладив юду по голове. — Он поглотил их силы и энергию и принял другую форму.       — Как это?       — Ты никогда не становилась кем-то иным по собственному желанию? Вороном, волком?       — Было такое.       — Так вот, с ним произошло немного другое. Он изменил собственную форму тела из человеческой в… ни на что не похожую. Сам я не видел, но слышал, что нет ему равных с тех пор. Однако он не остался в ней навечно, а всё предусмотрел. По натуре хитрый и ищущий для себя выгоду, он оставил себе возможность обратиться дряхлым старичком перед незнающими людьми. У него так много сокровищ со всего Мироздания, что он бы мог создать свой собственный мир. Но и у него есть изъян.       — Какой же? — Юда в нетерпении села к мужчине на колени.       Усмехнувшись, Чакоса продолжил:       — Его тело. Попервости он привязал перевоплощение к короне из костей его самых могущественных жертв, так что он мог становиться могучим, лишь когда носил её. А потом уже не считал нужным что-то менять, ибо никаких существенных врагов у него не осталось. Никто никогда не нападал на их мир, врагами там были лишь ему подобные. Но и их, как ты помнишь, он поглотил. Поэтому его гордыня оставалась единственным слабым местом на тот момент.       — А откуда ты про него знаешь?       — Да Мора рассказывала. Она частенько отправляла ему девиц в обмен на разные колдовские забавы.       — Колдовские? — юда облизнула нижнюю губу и потянулась за поцелуем. — Это что же значит?       — Так в моём мире называли… умение пользоваться обладаемой силой. Колдовство. Если говорить верно, то у нас не было фет и юд. У нас были колдуны. Мы умеем облекать нашу силу в слово и направлять её по нашему желанию. Не хочу показаться горделивым, но даже самый слабый колдун сильнее самого сильного фета…       Юда улыбнулась, встала с ложа и довольно потянулась. Чёрный туман расстелился вокруг неё, прилип к белому телу и стал платьем. Она вполне чётко услышала недосказанное им «и юд», но её это не задело. Она и впрямь была не ровня ему по силе. Пока не ровня.       С легким чувством сожаления Чакоса смотрел, как только что ласкаемое им тело скрывается под тёмной вуалью. В груди, как у незрелого мальчишки, заходилось сердце. И даже обычно расчётливый ум не в силах был ему противостоять. Он не просто желал эту ведьму, он готов был разделить с ней свою жизнь. Но она будто ускользала от него. И как бы горячо ни отдавалась в постели, всё равно оставалась безмерно далека. Это раздражало и привлекало одновременно.       — Пора нам, Чакоса.       Вместо ответа он поднялся с пледа и скрылся в заброшенном доме, а вернулся уже с резной шкатулкой в руках.       — Это подарок тебе, — протянул юде, внимательно наблюдая, как удивлённо приподнимаются тёмные брови.       Подарков ей ещё никто никогда не дарил. Это удивительное чувство — быть ода́ренной. Женщина с искренним любопытством сняла крышку — две длинные витые палочки, острые с одного конца и с лихо закрученными, почти филигранными навершиями с другого. Изучающе коснулась кончиками пальцев — холодные, удивительно гладкие.       — Это что?       — Это украшение для волос, — и, предупреждая готовый сорваться с женских губ добродушный смешок, добавил: — из мирзы. В вашем мире нет такого металла. Смотри.       Чакоса извлёк одну палочку из шкатулки, демонстративно покрутил её перед лицом юды, и вдруг палочка обратилась в большую, переливающуюся чистым металлическим блеском каплю, воспарившую над его ладонью. От такого зрелища юда подалась вперёд.       — Это что?       — Это мирза, — теперь уже усмехался Чакоса, довольный произведённым эффектом. — Этот жидкий металл может принять любую форму, что пожелает его владелец. Но интереснее он ещё и тем, что дает силу управлять кельком.       — Кельком? — эхом повторила за ним юда и протянула руку к капле. Та мгновенно обратилась снова в палочку и упала ей ладонь.       — Схожим веществом с планеты Хадан, смертельно опасным для Повелителя Костей. Тот, кто владеет мирзой — управляет кельком, а значит, может убить Кастуна. Или заставить служить себе.       — А как?       Тут уже Чакоса открыто рассмеялся, с удовлетворением понимая, что с подарком угодил, и пожал плечами, мол, кто ж его знает.       — И ты отдаёшь их мне? — скрывая хищный блеск под опущенными ресницами, уточнила юда.       — Дарю. — Он обнял её за плечи. — Теперь ты хозяйка палочек. Мне будет приятно видеть их в твоих волосах.       — Обязательно, — пообещала она, благодаря за подарок глубоким поцелуем. — И всё-таки нам пора.       Над ними из розовых облаков, стелющихся по кромке горизонта, поднимался золотой шар.       — А так не хочется, — пробормотал мужчина и ощутил, как голова любимой мягко опустилась на плечо.

***

      Тропа вилась меж кустов, ручьём сбегала вниз по склону к избам. Лиалин замедлил шаг, деревня казалась такой знакомой, но сколько бы ни старался — не мог припомнить, откуда и кто в ней живёт. Над верхушками деревьев уже занималась утренняя заря, а вокруг стояла такая тишина… Не та, от которой сердце замирает в благоговении, а та, от которой становится страшно. То там, то здесь поскрипывали, качаясь на ветру, ставни. Вспаханные пустые поля чёрным покрывалом расстелились за деревней. Вместо деревьев — обугленные коряги. Во дворах белели кости, издали не разобрать, чьи: звериные или людские. Глубоко втянул носом воздух, чтобы справиться с подступившей тошнотой, и свернул к ближайшему дому.       Дом как дом… У крыльца, в жухлой траве, мокрой от росы, валялся прекрасно отточенный топор. И меч. Лиалин поднял оружие, рукавом стёр росу с клинка. Пробно взмахнул. Хорош! В точь как отец ковал… Сердце сдавила догадка. На негнущихся ногах развернулся к дому и рвано выдохнул.       — Мама! — Выронив меч, бросился по крыльцу вверх. — Мама! Отец!..       Но в доме кузнеца стояла тишина. Как и во всей деревне… Деревне… Какой деревне? Они же никогда не жили близ людей.       Прижав руку к ноющей груди, Лиалин без сил опустился на колени, и в то же мгновение всё в доме как пылью вековой покрылось чёрным пеплом. Тем самым, в который обратились мать с отцом.       — Простите меня! — сгребая пепел в горсти, шептал Лин. — Простите меня!       Слёзы крупными каплями исчезали в пепле.       — Я устал без вас! Мне плохо, мне плохо без тебя, мама! Вернитесь ко мне. Простите меня!       Боль разрывала грудь, превращая голос в вой.       — Ну, что же ты, — Марьяна склонилась над сыном, привычно коснувшись его черных кудрей, и поцеловала его в лоб. — Мальчик мой. Сыночек мой.       В маленькое окно заглянуло солнце, разгоняя сгустившийся сумрак и выжигая осевшую пыль. Пыль, не пепел вовсе.       Лиалин поднял на мать глаза, а та подобрала подол под колени и уселась на пол рядом.       — У меня вырос чудесный сын, — Марьяна с любовью накрыла его ладони своими, вынуждая раскрыть их. — Моё необыкновенное дитя.       — Почему снял мой оберег? — возникший будто из солнечного света Борум поднял сына с колен и крепко обнял за плечи. — Накрепко запомни, сын, никогда не снимай его. Никогда. И тогда даже в Мире-между-Мирами не найдут тебя. И ещё, не было у тебя сестры. И быть не могло! Никогда. Нежить безымянная кружит вокруг тебя. Зла на тех, кто пришел в ту ночь в наш дом, и на тех, кто послал их — не держи. То они по неведению сотворили. Ты же разумей, сила твоя в сердце добром. Погибель или спасение принесёт проклятье это люду — тебе решать. Слышишь? Накрепко!       Марьяна порывисто обняла сына и исчезла вместе с Борумом.       За окном малиновым огнем горела заря, но уже вечерняя.       — Прощайте, — едва слышно шепнул Лин пустоте.       — Лиалин?       Услышав свое имя, сын кузнеца открыл глаза и уставился на старшего из сыновей Ар-Вана, не узнавая. Слабой рукой нащупал на груди отцовский оберег, сжал в ладони.       — Кто это? — шепнул Ириган, коснувшись плеча брата, и покосился на развалившегося у порога зверя.       — Мой друг.       Меньше всего Най-Лим ожидал, что их пути с Лиалином вновь пересекутся при таких обстоятельствах. Со встречи на Весенней ярмарке каан не единожды вспоминал Лина, искренне сожалея, что не настоял тогда на его визите в Стан. Тогда он испугался взглядов, что Лиалин бросал на его Лаэли. Дочь Ар-Вана и сын кузнеца-иноземца — такой союз казался ему немыслимым, но всё обернулось хуже, гораздо хуже.       Что ж, судя по всему, им от жизни досталось обоим.       Никогда в своей жизни Най-Лиму не случалось выхаживать болеющих. Да, перетянуть рану он сумел бы, но не больше. Во всех племенах и, конечно, в Стане только венседы касались хворых и раненых. Тому было множество причин. Но даже они навряд ли бы сумели помочь Лину. Тот сочился чёрной смолой, как больное дерево по весне. Таких недугов каан не видал. И не слыхал о таких никогда. Даврах предупреждающе рыкнул, когда Най-Лим нашёл у печи расшитый простым узором рушник и принялся стирать крупные чёрные капли с бледного лица и груди Лиалина.       — Кто ты? — сын кузнеца перехватил обтирающую его руку и потянул к себе, подслеповато всматриваясь.       — Забыл своего каана? — склонился так близко, что чувствовал его болезненное дыхание на себе.       — Отрава. Это его отрава. Не трогай, — Лин облизал губы и устало прикрыл глаза. — Отойди.       Отойти? Най-Лим обернулся на давраха и мысленно усмехнулся. Кто ж его выпустит? От этой твари не сбежать, как от Варкулы, не укрыться в вымершей деревне. Что ж. Ему спасли жизнь, чтобы он мог помочь другому человеку. Жизнь за жизнь… Справедливо.       Очаг дышал жаром. Огонь жадно лизал мёрзлые ветки, обломки досок, отогревал своим теплом заиндевелые углы. Тёплая вода смывала кровь. Най-Лим вынул из-за широкого пояса мешочек с лекарскими травами, отсыпал немного в ковш, плеснул в него кипятка. Травки разбухали, наполняя избу запахом лета и горечи. Перетирая отвар в кашицу, Най-Лим уносился мыслями обратно в Стан. Туда, где, устроившись на подушках в летнем шатре, Лаи-Лим вышивала на травяных мешочках багрянолистные ардры для них с Ириганом. Зирфа же от скуки бросала камушки в пруд, гоняя рыб. В тот день она была наказана за то, что, переодевшись акьяром, устроила потасовку со своим киау и прилюдно уложила его на обе лопатки. Держать обиду на Ар-Вана никто не смел, ведь слухи о буйном нраве старшей дочери вождя вождей достигали самых дальних границ Великой Степи. А вот отец в гневе тогда едва не отослал в Родовы Земли Вормира, обвинив его в непокорности дочери, Зирфе же приказал расшить мешочки для каждого из акьяров. Правда, вскоре остыл, и дюжина превратилась в два — для братьев. Но и ими занялась Лаи-Лим.       — Повернись к огню. — Най-Лим уселся рядом с Ириганом на пол, ковш поставил под рукой. Втирать лечебную кашицу надо было осторожно, медленно, чтобы ранки на его шее не закровили снова. — Посиди вот так немного, пусть подсохнет.       Остатки Най-Лим залил водой, сцедил в стакан. Поможет ли Лиалину — неведомо, но не попробуешь — не узнаешь.       Дни потянулись за днями. Неспешные, тихие. Порезы у Иригана затянулись быстро, даже шрамов не осталось.       Рыба, птица, зверь — каждое утро у прогнившего крыльца валялась свежая добыча. По первости братья никак не могли усмотреть, когда же даврах охотится, пока Ириган не улучил момент, когда на первой заре чудовище покинуло дом.       — Это не он! Смотри, смотри, сколько их! — растормошил Най-Лима и потащил к окну.       В предрассветном сумраке лес за околицей сверкал красными искрами множества глаз кошмарной стаи. Но сколько бы ни вглядывались братья, крупнее зверя, что сторожил их — не было.       — Он их вожак, — прошептал Ириган, глядя, как один из даврахов бросил перед их зверем тушку фарха. — И все они служат ему!       Братья молча обернулись на тяжело постанывающего во сне Лина.       — Интересный у тебя друг, брат мой. Кто же он?       Най-Лим и сам бы желал это знать.       Занятий в пустой деревне находилось немного. Все дома, а их насчиталось около дюжины, братья от крыш до погребов обшарили быстро. Где рубаха, где рушник, а где и тулуп тёплый сыскался. Ириган на чужие вещи смотрел без интереса, разве что бекши и тулуп меховой сразу прихватил. В заплечный мешок складывались мелкая утварь, найденные крупы. Даже добротные ставни с одного из окон сняли и на своей избе приладили. Разобрали ступени на крыльце, неумело; поцарапали руки, поприщемляли пальцы.       — Никогда еще не чувствовал себя таким бесполезным, — Най-Лим уселся на пороге и беспомощно усмехнулся. — Возможно, мудрейшие старцы меня не тому учили.       — Они учили тебя быть вождем, каан, — Лиалин медленно спустился с печи, так же медленно оправил задравшуюся рубаху, забрал у Най-Лима доску, поднял токолу и умеючи быстро починил прогнившую ступеньку. — А доску приладить — невелика наука. Остальное вместе делать можем. Дверь только прикрой, тянет в избу холод.       Каждое движение давалось с усилиями, вышибающими пот, но Лиалин лишь откинул взмокшие пряди со лба и спокойно продолжил менять прогнившие половицы. Каан подхватился помогать. Поглядев на старших, Ириган побежал в первый по улице дом, во дворе которого в кучу были свалены целые доски. Ухватил две под мышки и поволок по земле к их избе.       — Мы с братом видели здесь избы лучше. Давай просто переберёмся в одну из них, — помогая подогнать половицу к половице, предложил Най-Лим.       — Они все пахнут смертью, каан. — Лин забрал у Иригана доску, смахнул с неё снег. — А эта просто брошена. Давно.       Больше о том разговор не заводили. После починки дуть от окон и дверных щелей перестало. Забравшись на тёплую печь, Лин снова забылся беспокойным, тяжким сном до позднего вечера. У Най-Лима же были иные планы. Сидеть в избе без дела не годилось. Бросив брату его бекши, сам оделся в найденный тулуп. Непривычно, зато тепло. Зевая, Ириган вышел на крыльцо и едва успел уклониться от удара летящей в него палки. Даже не уклониться, а шарахнуться в сторону дозёвывая.       — Совсем сноровку растерял, — разочарованно прицокнул языком Най-Лим и указал своей палкой на валяющуюся у ног брата, как команду дал: поднимай.       Ириган опасно сузил глаза, принимая вызов, поднимая деревянный «ярган» и бросаясь в бой.       Ручей у самой кромки леса, резво журчавший ещё пару дней назад, затих, скованный ночным льдом. Пришлось разбивать, чтобы зачерпнуть воды.       — Будешь? — Най-Лим оборвал вмёрзшие в льдинку травинки и протянул её Иригану. Вторую же сунул в рот и захрустел. — Холодно. Вкусно.       Конечно, вкусного ничего в мёрзлой воде не было, но вспомнилось, как они с Зирфой в один из морозных дней стащили горсть чарака, а потом тайком на ветру, в стужу, одевали его в ледяную бекши.       — Пробуй. Быстрее. Растает, — торопила тогда Зирфа Лаи-Лим, запихивая в рот сестре обледенелые сладкие комочки. — Хрустит?       Ещё как хрустело. Но, прикрывая набитый рот ладонями, Лаи-Лим могла только довольно угукать.       — Хрустит, — отвечая своим воспоминаниям, выдохнул Най-Лим и прижал ладонь к ноющему сердцу.       Наблюдая, как брат потрошит рыбу, найденную утром возле дома, Ириган отжал выстиранные от чёрного пота тряпки и бросил их на край потемневшей от времени и сырости кадки.       — Ты — каан Великой Степи, — сунул под мышки замёрзшие пальцы, хмуро покосился на давраха, который то ли стерёг всех ото вся, то ли защищал от братьев своего хозяина.       — Мёртвый каан Великой степи, если бы он не заступился за нас, — не оборачиваясь ответил Най-Лим, промывая тушку в ручье.       Его интересовало, если даврахи таскают рыбу, значит, недалеко река или, может, озеро лесное? Жаль, спросить не у кого. А так придется долго к ручью бегать, чтоб хватило помыться самим, да Лиалину помочь. Впрочем, можно и снега набрать, быстрее будет. Всё одно — греть.       Подышав на пальцы, каан медленно, чтобы не оборвать стебель, потянул траву из береговой ручейной кромки. Заиндевелые, сизые, как небо над ними, листья в его руках оттаивали, сырели, становились скользкими.       — И оно того стоит?       — Стоит, Ириган, стоит, — благодушно потрепал иссиня-чёрные волосы брата мёрзлой до красноты рукой. — Вормир говорил, что если вот с этим, — покрутил перед носом Иригана вырванный мясистый корень, с которого капала на землю грязная вода, — отварить мясо ли, рыбу ли — всё лечебным становится.       — Вормир много чего говорил, — сник Ириган. Горло сдавило от слёз. Глотнуть больно.       — А ты мало чего слушал. Пошли.       Уже возвращаясь домой, он услышал приглушённый перестук раскачиваемых ветром твёрдых стеблей гамишлара, разросшегося вдоль ручья. Угадывая мысли брата, Ириган перескочил на другой берег и уверенно срезал самый ровный и крепкий. Теперь у Най-Лима будет свирель.       Промытые дочиста, отскоблённые заострённым камушком корешки вместе с рыбиной пыхтели в горшке на углях.       В заброшенной деревне, пустой и мёртвой, только в одном-единственном доме из трубы валил дым и светилось окно. Перекликиваясь воем на вечерней заре, даврахи хранили его покой. С неба сыпала снежная крупа, запорошившая все дороги и тропы, прятала под собой свидетельства ночных схваток. Всё, что даврахи не съедали, зарывали в прелую листву и землю. А к утру лес вновь сверкал безмятежностью, оседающей искрящейся бахромой на ветвях.       Слушая ровное дыхание брата, чуть подсвистывающее Лиалина и едва различимые крики из ночной чащи, Най-Лим думал, как долго они могут прятаться здесь? Как скоро Ний с Варкулой поймут, что все их изведки только с одной стороны не возвращаются? Если всё, что рассказывал сын кузнеца, правда, то где яссы? Ведь Ириган говорил, что видел этих тварей — людоящеров — в войске Ния. Почему они пошли за субашем, если поднялись из мёртвых от крови Лиалина? Что, если в следующий раз придут не кметы, а эти полулюди? Смогут ли тогда даврахи защитить их?

***

      Милор мчался в безумном, бешеном галопе, будто к хвосту ему привязали горящую головёшку. Не зная устали. Верно угадывая тропы и броды. И к вечеру переходил сначала на рысь, а затем на шаг. Но тяжелее всего были ночи. Зирфа дралась, царапалась, сбегала. Он терпел, ловил, связывал.       — Я убью тебя! Убью! — хрипла от крика.       — Убьёшь, — соглашался Велир, — если выживешь.       — Ты трус! — шипела с ненавистью. — Сбежал при первой опасности.       — Сагал сказал бежать, — отвечал спокойно, глядя на всполохи костра и вспоминая пожар в Стане.       — Сказал бы остаться и умереть, ты бы остался и умер? — усмехнулась Зирфа.       — Да, — Велир подкинул веток в огонь. Еды с собой не было, так хоть согреться и воды напиться.       Услышав этот односложный ответ, Зирфа замерла и впервые за минувшие дни взглянула на родовича без ненависти, скорее с удивлением.       — Ты так ему доверяешь? — не дождавшись ответа, сама заговорила вновь. — А если он предаст тебя?       — Сагал не предаст. Ты просто его не знаешь, — взглянул на девушку. — Ни ты, ни я не знаем, что случилось. Но другу я верю. И я видел, как горит твой город.       — Кто бы ни напал на Стан, сначала они убьют Най-Лима. Обязательно убьют, он — каан. А сестру возьмут наложницей и через неё войдут в Большой Шатёр вождями. Ириган… возможно, тоже убьют, а может, и нет. Ты должен был спасти Най-Лима! Он — будущий правитель Великой Степи, понимаешь?       — Я спас ту, которую считал нужным спасти. Сейчас мы возвращаемся в мои земли. Я расскажу всё кайсарам, а дальше… Дальше видно будет.       С того разговора Зирфа больше не сказала ни слова, только глазами сверкала, если была недовольна чем-то.       К полудню третьего дня лихой скачки Милор вынес их к отрогам горного хребта, спускавшегося в лесистую низину крутыми склонами, казавшимися неприступными. Но Велир знал, что это не так. Зеретарские горы только на севере создавали неприступный каменный узел, защищая Родовы земли от любой напасти, но, растягиваясь на многие лиги к югу, этот хребет менялся. Среди острозубых вершин с крутыми, почти отвесными склонами, часто поросшими травой и кустами, пряталось множество глубоких ущелий, связывающих быстрыми путями Родовы земли и Великую Степь. Большинство были слишком узкими, что даже вдвоём идти тесно, но были и такие, как Юдов перевал — по которому, зная дорогу или имея опытного проводника, свободно проходил торговый обоз или войско. Таких перевалов было четыре, но после разрушительного оползня осталось три. И каждый из них охранялся заставами. Но Велир выбрал переход именно через узкое ущелье. Степняки горы любовью не жаловали и почти не селились возле хребтов. А вот Варкула с Вормиром, Ледом и Стрибой в своё время немало сил потратили, чтобы кряжи изучить. Стриба умел слушать ветра, утверждал, что они говорят с ним, а потому почти всегда угадывал верно путь на другую сторону.       Поэтому безопаснее было уйти как можно дальше от нахоженных перевалов. Шли пешком. Верхом — слишком опасно.       Тропа каменистой змеёй обогнула гору Когтистую и повела вниз, через ручейки, идущие от снежников гребня. Высоко вверху со скалистого уступа спадал небольшой водопад, и, нырнув под ним, тропа вышла на Нижний перевал, с которого открывался вид на хребет Кош, его ледник и седловину Верхнего перевала.       — Завтра должны выйти в долину, — развёл огонь Велир. Ветки весело трещали в костре, весело плевались в тёмное небо яркими искрами. — Если я правильно дорогу заполнил…       — Что? — всем телом развернулась к родовичу Зирфа, начисто позабыв про обиду.       — Да помню я, помню, — усмехнулся Велир и протянул девушке зажаренную на ветке птицу, сбитую камнем ещё у водопада. — Хотел узнать, не отнялась ли речь у тебя совсем.       — А сам чего не ешь? — обгрызая хрящики, глянула на родовича и протянула половину тушки.       Слушая людской разговор, Милор встряхнул головой и переступил с ноги на ногу.       Спать забрались в расщелину, спрятавшись от ветра. Не спрашивая разрешения, Велир подгрёб девушку к себе под бок, как кутёнка, засунул её мёрзлые ладони себе под мышки, согревая. Не для того увозил Зирфу из горящего Стана, чтобы в горах заморозить. Грядущий день обещал быть сложным. Погода заметно портилась, ветер становился всё колючее, а им ещё предстояло пересечь Яворый хребет через Верхний перевал.       Вверх, через багряное криволесье, справа от которого высились громадные стены Когтистой, они шли опять молча. В небе по остроконечным пикам бурой пеной разливался рассвет, следом яркой каплей растекалось утреннее светило, крася снега в алый.       С Верхнего перевала тропа круто повела их вниз по южному склону хребта. Воздух стал мягче и теплее, Зирфа даже распустила верхние завязки на бекши. Поляна, что простёрлась перед ними, в народе называлась «Холодные родники», и Велир отчётливо помнил, что, если спуститься ниже, через лес, будет горное селение. От которого всего дней пять пути до Ирия. А если Милор вновь понесёт их, как по степи, то и того меньше.       Что же, к своему удивлению, Велир оказался прав. На второй день безудержного галопа, когда Милор единым прыжком перемахивал через овраги, вдалеке показались сияющие в вечерней заре надвратные башни Ирия.       — Вот мы и дома, — радостно выдохнул Велир и оглянулся на Зирфу.

***

      В золотой курчавой листве деревьев, перебивая друг друга, взахлёб пересвистывались, перекликивались птицы. На низких кустах крупными нарядными бусинами алели кисловатые ягоды. Расстелив на траве рушник, Зоря собирала их, аккуратно приподнимая ветку за веткой. С такими ягодами всё вкусно получалось: и пироги, и узвары. Зерна разного и муки братья за помощь свою — кому вспахать, кому скосить, кому скот выпасти, кому крышу подлатать — много наменяли, до нового тепла хватит.       С той поры, как Яр принёс её, перепуганную до бесчувствия, на себе ко двору братьев, много дней минуло. Приняли они её как сестру родную. Ни откуда она, ни почему плачет по ночам — ничего не спросили, а имя — сама им сказала. Только раз Асень не удержался:       — Радогост — это суженый твой? Жених или муж? Ты зовёшь его ночами.       — Брат, — не стала отмалчиваться Зоря. — А жив он или нет, не ведаю.       Больше о том не заговарили. Жизнь её текла у братьев мирно, тихо. Только ночами ей снова и снова снилось, как Рад падает с велина и как тёмное марево окутывает его, утягивает под землю. А она ничего поделать не могла, уносил её прочь из Ирия Яр.       Оглянулась через плечо на братьев, одинаковых, будто один другого отражение. Рядом, за стайкой с фархами, широко размахиваясь, колол дрова Овсень, Асень же ловко подставлял ему на широкий пень новые чурки. Во всей округе, если уйти подальше в лес, — уже лежал снег. Давно сбросили свою одёжу деревья. А тут… Овсень выпрямился, утёр рукавом пот с лица и подмигнул брату, успевающему перекидать поленья ближе к дровянику, чтоб под ногами не мешались. А тут будто сама земля грела их. И хоть небо над ними было, что и везде — серое да унылое, — смурёно во дворе не было. Солнце, скрытое в сизом пологе туч, словно перебралось в ярко-жёлтые широкие листья и оттуда сияло людям. Чудно́, но Овсеню нравилось. И видел — двоечнику тоже.       — Зорюшка, а Зорюшка, мы когда кушать будем? — Асень похлопал себя по животу и широко улыбнулся.       Забравшись в избу сквозь распахнутое настежь окно, ветер с беспечным баловством запутался в занавесях полатей, раскачал сушащиеся на растянутой от печи к двери верёвице пучки лечебных трав, закрутился вокруг пыхтящей на углях каши с мясом.       Асень принюхался и с грохотом бухнул на пень очередную чурку, мол сил моих больше нет! Зоря засмеялась в ладошку, быстро собрала рушник с ягодами и поспешила в дом. И то правда, за полдень давно.

***

      С ужасом Иса бессильно наблюдала, как прекрасный Стан обращался в прах. От терема Ар-Вана только истоптанное пепелище осталось. Камни базарной площади потемнели от гари и крови.       Три дня и три ночи рыскали варкулоты и нийцы по окрестностям в поисках сыновей Ар-Вана, перевернули весь Стан сверху донизу, но вернулись ни с чем. Да и вернулись не все. Только тогда субаш вспомнил про случайно убитую в ночь побега женщину. Довольно быстро в ней признали вдову Хадаана, зарезанного Кои-Ваном. В том, что именно она помогла мальчишкам бежать, сомнений ни у кого уже не было. Но одна она была, или помогал ей кто, узнать уже было не у кого. В бешенстве Ний приказал скормить её тело псам, а терем Траяна и Мин-Лиам сжечь дотла. Иса сумела договориться с могильщиком о подмене тела. Увы, но мёртвых в городе теперь хватало. Ва-Иль упокоилась в безымянной могиле на дальнем берегу реки, завёрнутая в лазоревую ткань, что сжимала в руках даже после смерти. Это всё, что Иса могла сделать для неё в благодарность за жизнь каана и свою собственную.       — Ты где была? — недовольный долгим отсутствием любовницы рыкнул Варкула.       Сомнения, что это именно она организовала побег, жгучим огнём отравляли его сердце. Не могла слабая вдова в одиночку провернуть такое. Не могла! Но Иса смотрела ему в глаза спокойно, уверенно, без страха. Так предатели не смотрят.       — Меня больше интересует, где твой самый младший друже — Велир. — Ний с недобрым прищуром глянул на Ису, хоть и обращался к тайруну. — Ты же их двоих в Стан отправил. Полюбовница твоя здесь, но где же друг? Не он ли вывез сыновей и дочь нашего врага?       — Проявляй уважение, когда говоришь с моей женщиной. Однажды она станет женой кайсара! — грозно предупредил Варкула, поднимаясь с лавки и припоминая всё, что узнал от Исы за эти дни. — Может, дочь траянову Велир и вывез, не разобравшись, ни тебе, ни мне это не ведомо. А что мальчишки сбежали, в том лишь твоя вина! Это ты не сумел направить свою ярость, свою ревность в нужное русло, расплескался на мелкую месть женщине, которая тебя отвергла! Это ты умолчал о своей сестре Ниаме! Это ты отнял жизни жены и дочери Траяна и упустил Най-Лима! Ты нарушил все наши договорённости! Обратил в пустое весь наш план! Поэтому закрой. Свой. Рот. Не заставляй меня сожалеть о союзе с тобой!       На мгновение Иса замерла, не желая ни единым звуком им напомнить о своём существовании. Ний тяжело задышал, глаза его разгорались неистовством, когда послышались шаги.       — Зачем бранитесь? — в приоткрытую дверь заглянул Сагал. — Снаружи слышно. Негоже.       Задержался взглядом на притихшей степнячке и отвернулся к тайруну.       — Мне бы в Загорье вернуться. Рада там осталась.       — Привезут твою невесту в Стан скоро, — отозвался вместо Варкулы Ний. — Я уже повелел. Будь при тайруне. Ты у него один остался — друг драгоценный!       Сказал, будто ядом плюнул, и вышел прочь.       Кутаясь в искусно расшитый бекши, подаренный Зирфой всего за день до бунта, Иса застыла у оттлевшего пожарища. Вот и всё, что осталось от некогда прекрасного сада Айширинхан. По приказу Ния в одночасье деревья, что своими руками садил ещё Ар-Ван Чаддар, рухнули на землю, как павшие в битве кметы. Цветы и кусты вырвали, вытоптали. Всё предали огню. Иса с тоской смотрела, как пламя взлетает к куполу летнего шатра по тонким занавесям, как тлеют и загораются подушки.       Всё Ний повелел сравнять с землёй, даже пруд зарыли, забросали порубленными деревьями, а пепел и золу смешали с грязью конские копыта. А ещё через день на месте терема и сада выстроили скотню. Прямо в сердце Стана. Только после этого ярость Ниева стала утихать. Он по-прежнему отправлял кметов на поиски каана, но те или возвращались ни с чем, или не возвращались вовсе. Но, если подумать, убьет Ний каана или нет, Ар-Ваном Великой степи всё ещё оставался Траян. Значит, Ний задумал созвать кур-тай, чтобы самому стать вождём вождей? Но отнять власть у живого Ар-Вана и живого каана — дело небыстрое. Даже если всё у субаша получится, на это уйдет много дней. Очень много дней. Даже если все угеды сразу явятся. Да и явятся ли?       Иса убрала за ухо растрепавшиеся на ветру пряди волос и обернулась на радостный восклик. Губы степнячки дрогнули в улыбке, когда Сагал крепко обнял свою невесту. Что ж, иногда Ний держит слово. Иногда…       Страшные настали времена. Мёртвых отныне не хоронили, все они становились пищей нелюдей. Несогласных не было, или же они вскорости тоже кормили собой этих кошмарных тварей. Тела скидывали в вырытую на месте сада Айширинхан огромную яму, куда скидывали тела. От чудовищного смрада разложения и тлена Стан уберегли ранние морозы.       — Неправильно это, Варкула, не по-людски. — Сагал взглядом попросил Раду выйти. Девушка молча закуталась в большой пуховый платок и едва ли не выбежала за дверь, давясь леденящим ужасом, что вызывал в ней тайрун.       — Отчего? — равнодушно пожал плечами Варкула. — Мое войско надо кормить. Или лучше, чтоб они начали пожирать живых?       Лучше, чтоб их вообще здесь не было. Сагал отвернулся к окну, наблюдая, как скользят по площади крылатые тени сирин.       — Знаю, о чём думаешь, Сагал. — Варкула подошел к другу и похлопал его по плечу. — Но они здесь, потому я так хочу. Они не тронут ни тебя, ни Раду. И если хочешь, чтобы так оставалось впредь, меньше думай о них.       — Это только из-за Карды или… или же ты хочешь много большего? Ты дружен с нашими кайсарами и для Траяна как брат. Зачем тебе всё это?       — Из-за сестры, — Варкула призадумался и качнул головой, соглашаясь. — И не только из-за неё, ты прав. Мои желания простираются дальше звания тайруна. Меня, как воду, невозможно удержать в берегах. Я хочу Родовы земли. Не имеет значения, сколько ради этого прольётся крови — вся она прорастёт травой. Я же стану лучшим правителем, нежели Перун и Дажь, — его рука крепко до боли сжала плечо Сагала. — Это ведь ты сказал Велиру бежать? Сам бы он вступил в бой, слишком горяч для бегства. Никогда Велир не боялся голову в битве сложить. А тут сбежал. Не отвечай. Во мне нет гнева. Но ты… Просто будь на моей стороне, друже. Остальное я всё сделаю сам. Раду твою как ксаинку заморскую оденем. Да и сам ты ни в чём отказа не найдёшь. Просто будь на моей стороне. Будь со мной.       Вот и поговорили. Вспомнились Сагалу прощальные слова Турона. Вернуться бы, уйти вместе с ним, Раду увести с собой. Да поздно. Одно радовало — Велир был уже далеко и не видел творящегося.