В тени Гедониста

Леголас взял с блюда очередной кусок пирога. Пирог был ароматный, сочный, с совсем тонкой кожицей теста, посыпанной сахарной пудрой, с влажно блестевшей начинкой из яблок и слив, приправленных корицей. Леголас облизнулся и осторожно поднес кусочек ко рту – он был тяжелый, но в то же время очень нежный, поэтому принц опасался, что часть пирога плюхнется ему на живот. Однако, как только юноша откусил, он услышал, как отворилась дверь в его комнату. Леголас застыл с набитым ртом. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, как он лакомится пирогом: юноше следовало тихо чахнуть в постели и отказываться от пищи, страдая от неведомой тоски, а не уплетать пироги за обе щеки. Но Леголас уже так давно изображал из себя умирающего, что успел порядком проголодаться. Вот почему этим вечером, когда принц, наконец, добрался до чего-то более серьезного, чем бульоны и жидкие каши, которыми его отпаивал Элронд, он не долго думая умял половину пирога – и не собирался на этом останавливаться, если бы не посетитель, который так некстати появился на пороге его комнаты. Леголас с трудом прожевал слишком большой кусок и повернулся к эльфу, который, не говоря ни слова, стоял и смотрел на принца, склонив голову к плечу. Леголас ждал, что посетитель заговорит, но тот все молчал и так же странно разглядывал его, стоя в тени. Леголас отчего-то забеспокоился. - Кто ты? – спросил он, стараясь, чтобы его голос звучал слабо – что было не так-то легко сделать, если учесть, что Леголас наелся пирога и теперь чувствовал себя отменно. – Тебя прислал лорд Элронд? Эльф не отвечал. Леголас поставил блюдо с пирогом на подоконник и уже откинул было одеяло, чтобы встать с кровати и подойти к незнакомцу, когда принцу вдруг пришло в голову, что умирающему от тоски юноше не пристало вскакивать с постели. Леголас откинулся на подушки и картинно отвернулся, воспользовавшись случаем, чтобы утереть рот: принц успел порядком измазаться в начинке и сахарной пудре. И вдруг эльф заговорил. - Ах, прошу меня простить, мой принц, - сказал он тихо-тихо, голосом настолько мелодичным, что Леголасу даже показалось, что это – женщина, а не юноша, как он подумал вначале. – Пунцовое дыхание заката касалось нежным поцелуем твоей шелковой кожи, а золотой язычок свечи вспыхивал в твоих глазах, превращая осеннее небо в них в звездную ночь, и я залюбовался тобою, не в силах вымолвить ни слова. Леголас опешил. Несколько мгновений он пытался сообразить, что значит «пунцовое дыхание заката» и как свеча может вспыхивать в чьих-то глазах, а странный эльф тем временем приблизился к Леголасу и присел на краешек его постели. - Мудрый хранитель этой обители прислал меня к тебе, мой принц, дабы я попытался осветить твою безлунную ночь звездами слов и луной музыки, - заявил эльф, указав на лютню, которую положил на колени. Леголас все-таки неплохо знал эльфийскую поэзию, поэтому на этот раз ему удалось с грехом пополам продраться через витиеватые метафоры. - Лорд Элронд попросил тебя спеть мне? – догадался он. – Чтобы развеять мою печаль, да? - Только если ты пожелаешь склонить слух к шепоту струн, - подтвердил эльф. Леголасу совсем не хотелось «склонять слух к шепоту струн» – ему не терпелось вернуться к своему пирогу, который лежал на блюде совсем рядом и распространял соблазнительный аромат корицы. Принц подумал, что можно было бы сказать этому чудику что-нибудь вроде: «Мой разбитый сосуд души полон печали и не вместит в себя наслаждения песней» и, спровадив его, продолжить свой маленький пир. Но в этот момент Леголасу пришло в голову, что лорд Элронд опечалится еще больше, если узнает, что его гость отвергает попытки владыки Имладриса развеселить его. Леголас тяжело вздохнул, бросил последний взгляд на пирог и с видом великомученика обернулся к менестрелю. - Ты, верно, Линдир, - сказал принц, рассматривая эльфа. – Я слышал рассказы о твоем мастерстве. Говорят, ты – лучший из певцов, что услаждали слух эльфов со времен Даэрона. Эльф просиял, даже не попытавшись скрыть удовольствие от похвалы. - Уста принца роняют жемчужины правды, - сказал он, смущенно погладив гриф лютни. Леголас посмотрел на его пальцы – тонкие, длинные, очень красивой формы. – Твой отец, венценосный Трандуил Ороферион, сказал мне то же самое много лет назад. Леголас приподнялся на локте. - Ты знал моего отца? – спросил он с подозрительностью, ревниво оглядев Линдира с ног до головы. В менестреле не было ничего примечательного – невысокий, субтильного телосложения, с неопределенного цвета волосами и таким же неярким лицом с мелкими чертами, которое забываешь сразу же после того, как отведешь взгляд. Но все же он был певцом, какие не рождались со времен Даэрона, и кто знает – возможно, это когда-то и привлекло Трандуила, пожелавшего изведать новый вкус… Леголас насупился. Ему неудержимо захотелось выхватить из рук Линдира его лютню и выбросить ее в приоткрытое окно. - Да, мне выпал случай познать это счастье, - отозвался менестрель будто бы в ответ на подозрения Леголаса. – Или то можно назвать болью? Я даже сложил песнь о твоем отце. Я назвал ее «Горечь весеннего цвета». Желаешь послушать? - Нет! – фыркнул Леголас прежде, чем спохватился, что ему не следовало говорить с ничего не подозревающим эльфом в таком резком тоне и выдавать свое волнение. – Нет, - повторил он более мягко, напустив на себя печальный вид. – Рана расставания еще слишком свежа, чтобы я смог оценить твою песнь, - юноша мысленно поздравил себя с метафорой, которая сделала бы честь любому менестрелю. Линдир, по-видимому, тоже был ею восхищен: он повторил ее шепотом и принялся перебирать струны лютни, напевая себе под нос «рана расставания слишком свежа». - Твои слова – как крик раненой птицы, потерявшей возлюбленного, - наконец сказал он задумчиво. Леголас попытался представить себе птицу, потерявшую возлюбленного, да еще и раненую в придачу, и тихонько хлюпнул носом от жалости к себе. – Сам великий Даэрон не смог бы выразить свои чувства точнее. Я испытал ту же боль, наблюдая за тем, как отцветает моя весна. Король Трандуил покинул меня ради другого... то есть, других. Когда во время пира, в винном погребе, твой отец снизошел до бедного менестреля, мне показалось, что в моей душе расцвела вечная весна… Но после краткого мига счастья на полу погреба мой возлюбленный оставил меня и больше никогда не возвращался. С тех пор я не могу собрать осколки своего сердца… Я вижу, тот же недуг точит и твою душу, мой принц, - вдруг проговорил Линдир, обратив к Леголасу взгляд своих ясных глаз, в которых светилась ничем не замутненная наивность. – Прекрасный король прогнал тебя так же, как и меня, насладившись твоим телом и охладев к нему, как к сломанной игрушке. Меня переполняет светлая радость, когда я думаю о том, что наша встреча не случайна. Добрые жители Имладриса не могли понять тоску моей души – они, не изведавшие боли безответной любви, не желали слушать плач моего сердца… Но теперь, когда мы встретились, я смогу излить тебе свои слезы, - менестрель, улыбнувшись, положил ладонь на руку Леголаса. Тот высвободил руку, взглянув на растерявшегося Линдира с неприязнью и обидой. - Я не такой, как ты! – выкрикнул принц, чуть не плача от того, что менестрель каким-то образом догадался о постыдной причине прибытия Леголаса в Ривенделл. – Отец не бросил меня! Он меня любит! Он… он меня не прогнал, а отправил своим посланником на Совет, потому что… потому что… потому что он мне доверяет, вот! Линдир отложил лютню, взял руки юноши в свои и заглянул ему в глаза. - Ты так похож на меня прежнего, - прошептал он, придвигаясь ближе. – Так же лжешь себе и пытаешься бороться… Я счастлив, что встретил тебя. Никто нас не понимает… Никто не воспринимает всерьез… Все считают нас жалкими и бесполезными существами. Мы оба не блещем ни красотой, ни умом, не силой… Но друг в друге – я уверен – мы сумеем найти утешение… пусть даже каждый из нас будет думать о том, кому навсегда отдал свое сердце. Леголасу совсем не хотелось быть похожим на какого-то менестреля, которого король Трандуил трахнул на пиру для забавы, чтобы потом тут же о нем забыть. Леголас – принц Зеленолесья, единственный законный наследник короны своего отца; самолюбие юноши не позволяло ему даже думать о том, чтобы сравнить себя с каким-то брошенным певцом. Но слова Линдира пробудили в принце воспоминания о Трандуиле, которые он так усердно гнал от себя все прошедшие дни, а рассказ менестреля о жестокости короля напомнил Леголасу о том дне, когда отец отправил его в изгнание, чтобы без помех предаться любви со своим орком… Юноша опять затосковал от жалости к самому себе. Линдир говорил так ласково и прикасался к принцу так благоговейно, его пальцы были так искусны, а поцелуи – так трепетны… Леголас уже так давно нуждался в утешении. Слишком поздно принц заметил Элронда, в ошеломлении застывшего на пороге. Леголас хотел было оттолкнуть Линдира, который уже почти довел юношу до оргазма своими руками и ртом, и попытаться все объяснить, но Элронд, смутившись, отвел взгляд от обнаженного тела принца и отступил в коридор, прикрыв за собой дверь. - Что вновь опечалило тебя, моя радость? – недоуменно спросил Линдир, утирая губы. – Лорд Элронд не станет осуждать тебя. Сердце нашего повелителя исполнено доброты ко всем нам… Он лишь порадуется нашему с тобой счастью, - менестрель потянулся к Леголасу для поцелуя, но принц с капризным хныканьем отвернулся от него и уткнулся в подушку. Леголас не знал, что в этот самый момент Элронд мечется по своей библиотеке, пытаясь унять волнение, что охватило его при виде обнаженного принца в объятиях Линдира. Владыка Ривенделла действительно не осуждал его – просто не мог осуждать, ведь он так давно мечтал о том, чтобы его подопечный, наконец, забыл о своей тоске и начал жить. Лорд Элронд понимал, что картина, открывшаяся его глазам, должна его порадовать, ведь любовь, которую Леголас встретил в Ривенделле, наверняка поможет юноше справиться с душевным недугом… Однако чувство, владевшее Элрондом, было совсем не похоже на радость.