Жнец

He woke her then, and trembling and obedient she ate that burning heart out of his hand. Weeping I saw him then depart from me. Could he daily feel a stab of hunger for her and find nourishment in the very sight of her? I think so. But would she see through the bars of his plight and ache for him?

В зрительном зале было темно. Софиты жадно облизывали своим светом сцену, пожирая каждый кусочек тьмы, пробирающейся ближе и ближе к чьему-то сегодняшнему триумфу. Этот театр давно закрыт – тут пахнет плесенью и сыростью, немного влажным слежавшимся от тяжести времен плотным грязно-красным занавесом, при каждом прикосновении к которому, сцена наполняется клубами серой пыли, оседающей на скрипучий, местами с выбитыми из пазов досками, старый паркет. Когда-то белоснежный тент пожух и покрылся желто-рыжими пятнами; из-за дыр в старом потолочном покрытии дождь нередко марал его и расписывал мокрыми подтеками. Железные крепления давно заржавели. Они были настолько стары, что, казалось, даже ветер стесняется трепать держащийся на нем тент; из вежливости. Ступеньки из зала покосились, краска на них облезла, рассыпаясь цветной крошкой по серому от грязи полу. Сидения в зале давно потеряли трепещущих от нетерпения зрителей. Этот старый театр давно хотели реставрировать – власти несколько раз официально объявляли закрытие на ремонт, но руки рабочих никак не доходили до позабытого оплота художественных страстей. Редкий гость города проезжал мимо окованного строительными лесами театра; редко кто останавливался так далеко от центра. Никто не думал о судьбе маленькой жизни, которая рождала миллионы новых, которая множила фантазии и мечты. Когда-то давно тут показывали кино. Старый монтер, единственный, кто остался заведовать театром, когда он не был в таком плачевном состоянии, в убыток себе каждый выходной открывал бесплатные сеансы для детей. В холле, не таком грязном, как сейчас, стояли высокие цветы, пахло жженым сахаром, звучал скрипучий патефон, чья игла все также мерно, неизменно времени, скребла по дорожкам пластинок. Старик-монтер покачивал головой в такт, продавал детишкам сладости, карточки, фишки и билетики на память, казавшиеся в маленьких бездонно-счастливых глазах самым большим сокровищем. Когда-то в этом зале не было свободных мест. Но сегодня здесь был лишь один зритель. Для него было устроено целое представление. Он медленно прошел между рядов, останавливаясь в третьем проходе, где сел на первое к выходу место. Он чувствовал тошнотворный, приторно-густой запах крови, смешанный с массой медикаментов, слышал, как билось два живых сердца в этом зале. Но сцена была пуста. Холодный ветер мазками касался кожи, а он нетерпеливо усаживался на место каждый раз, как ему хотелось сбежать отсюда. Не уйти, не скрыться, не уничтожить угрозу, а сбежать. Но теперь это невозможно. Он сам затянул узел на своей шее, когда другая рука, чужая, чуть холодная, помогала ему, касаясь пальцами кожи, оставляя кровавые мазки чужой крови, черной, смольно-густой, с прозрачной пенкой пузырьков… Тишину в зале нарушил скрип рычага патефона. Кто-то за сценой пытался оживить старый инструмент, сильно выкручивая ручку и мерно дыша через рот. Он слышал это дыхание, и его сердце пропустило удар. Он здесь. Рядом. Тихая зашумленная скрипом и звонким царапинами по дорожкам соскакивающей иглы музыка медленно, волной потекла по тихому бледно-серому залу, слабо касаясь слуха единственного зрителя сегодняшнего триумфа. Запахло липким первородным страхом, щекочущим ноздри и заставляющим сглотнуть. Визгливый скрип несмазанных заржавевших колесиков инвалидной коляски оглушил единственного зрителя, чьи глаза впились в фигуру, вывозящую свою, еще живую, жертву. Девушка дрожала, но не могла пошевелиться, цепляясь бледнеющими пальцами в поручни кресла. Ее дыхание сбивалось, казалось, она дышала через раз, темные локоны прилипли ко лбу и мокрой спине. Голое тело жертвы прикрывала лишь больничная рубашка в мерзкий мелкий синий горошек; даже издалека было видно ее изможденное тело. Девушка истощена и нуждается в помощи. Ее больничная рубашка была заляпана кровью, но повреждения были неглубоки. Свежие раны ныли и причиняли не меньше боли, чем руки, что легли на ее плечи, когда кресло остановилось посередине сцены. Перед единственным зрителем, ради которого было устроено представление. Скрип колесиков затих, шаги больше не оглушали, но мерное звучание старой пластинки ласкало слух взывающей к небесам молитвой на немых губах. В немых мольбах. Девушка, едва разлепляя потрескавшиеся губы, бормотала что-то, умоляя о помощи того, чей взгляд из зала был прикован к сцене, но зритель не шевелился, оставаясь в том же туманном болезненном напряжении. Улыбка. Нахальная, самодовольная, победная и властная, сломала тонкую плотно-сжатую полоску губ жнеца, который по-хозяйски огладил плечи девушки, скользящим прикосновением закрыл ее рот, размазывая слезы по щекам, нежно, казалось бы, влюблено целуя ее в мокрый от пота висок. Жнец слизывает дорожки пота кончиком языка, вырисовывая узоры на ее коже, чувствуя, как она каждый раз вздрагивает в его руках, словно бабочка в попытке вспорхнуть и улететь. Его язык останавливается на тонко очерченной кожей венке, чувствуя, как мерно она стучит, отдавая ударами во влажный язык жнеца. Но взгляд прикован вовсе не к его жертве. Он скользит, ласкает только один силуэт, смакуя волны чувств единственного для него зрителя. - Я рад, что ты пришел, - жнец тут же осекается, переводя взгляд со своего гостя на девушку, которая, вздрогнув, быстро сглатывает и торопливо дышит, пытаясь заглушить волну паники, пытаясь не закричать – ведь она помнит, что будет, если ее пухленькие потрескавшиеся губки произнесут хоть звук. – Прости. Мы рады тебя видеть. Я и она, - губы вновь ломаются в ослепительной улыбке, а черные глаза внимательно следят за вздымающейся в мерном дыхании грудью своего зрителя. – Это Дженнифер. Не правда ли милашка? Она сразу мне понравилась. А тебе? – Жнец наигранно наклоняет голову набок, с легкой полуулыбкой обращаясь к мужчине в зале. – Не молчи, прошу тебя. Я даже закрытыми глазами чувствую, как звериный рокот, рык свербит у тебя в горле, и ты едва сдерживаешь трансформацию. Ты божественно, нет, дьявольски хорошо пахнешь, Хейл. Но я пригласил тебя не для этого. Жнец медленно переступает с ноги на ногу, закрывая глаза и поднимая голову, поворачивая шею, разминая ее. Он практически вслепую пересекает полсцены, забирая с пола небольшой чемоданчик, который открывает на ходу, принюхиваясь. Жнец вновь подходит к своей жертве, задирая широкий свободный рукав ее больничной рубашки, грубо, одним рывком оголяя запястье девушки, где стоит полый катетер-зонд для быстрого ввода иглы. Он отлепляет пластырь, открывает упаковку одноразового шприца, движением пальцев ломает ампулу и выкачивает из нее светло-желтое содержимое, после чего устанавливает шприц в зонд и нажимает на поршень до упора. Девушка запрокидывает голову, содрогаясь в муке, но ее дрожь быстро затихает. Ее голова неестественно слоняется вперед, и она бы наверное упала со своего кресла, если бы не ловкие руки жнеца, который тут же, бережно усаживает ее обратно, нежно смахивая прилипшие темные пряди с ее лба тонкими длинными изящными пальцами. - Ты же знаешь, что у тебя нет выбора, верно? – Жнец невзначай предупреждает своего гостя, напоминая о давно забытом «соглашении». Одностороннем соглашении. – Ты не можешь сбежать – я тебя найду, ты не сможешь меня убить – у тебя не хватит сил, ты не можешь отказаться – ведь ты знаешь, что такие как она, - жнец нежно скользнул взглядом по силуэту своей добычи. – Будут умирать, Дерек. Долго. Мучительно. Как на бойне. Только они будут осознавать свою судьбу. И я буду медленно претворять в жизнь их самые ужасные кошмары. Слуха жнеца коснулся низкий гортанный рокот. Глаза Хейла окрасились кроваво-красным. Жнец усмехнулся, торопливо облизывая губы, чувствуя на себе волны этой нечеловеческой, животной энергии. Он захохотал. Звонкий юный смех бился о хрупкие ветхие стены театра, он глушил и невольно заставлял содрогнуться. Черные глаза впились в Дерека. Они в эти секунды не видели ничего кроме этого животного, беснующегося внутри мужчины, сжимающего руки в кулаки. Жнец сладко зажмурился и ощутил, как сладко заныло тело. Кончики пальцев зачесались, а волнение и вожделение захлестнули новой волной. - Они хотят жить. – Жнец в считанные секунды достал из кармана тонкий скальпель, вздергивая свою добычу за волосы. Девушка пришла в себя, захлебнувшись желчью, которая потекла из ее рта на больничную рубашку. Ее тело дрожало, но она лишь сдавленно всхлипывала, рыдала, давилась рвотой, билась в тихой истерике, захлебывалась оборванными вымученными вдохами, но не кричала. Она боялась кричать. И Хейл чувствовал этот страх. - Знаешь, она тоже не может убежать. – Жнец бесстыдно задирает испачканную желчью рубашку девушки, демонстрируя свежие кровоточащие рубцы на ее ногах. – Как и ты. Только я немного украсил ее для тебя, чтобы показать ее во всей красе. Смотри… Пальцы, пачкаясь в крови, ласкают кожу девушки, рисуя жуткие узоры на ее бедрах. Тело девушки содрогается в беззвучных рыданиях, она не может остановиться, когда чувствует прикосновения своего палача. Дерек видит даже со своего места как грубы и глубоки раны – они демонстрируют перерезанные сухожилия, лишая девушку возможности сбежать от боли, которая изгрызает ее тело, разрывая на куски. - Тебе нравится? Голос жнеца вновь уходит в пустоту, нарушает тишину, мирный сон этого зала. Никто не отвечает, даже эхо не вторит в ответ, и жнец беззвучно ухмыляется, наслаждаясь сбитым дыханием своей добычи и немигающим взглядом, терзающим его. - Пойми, Дерек, чем раньше ты перестанешь сопротивляться и примешь мои условия, тем больше смертей ты предотвратишь. Не делай вид, что не слышишь меня, Дерек. Дерек? Ты же здесь, мой хороший. ОТВЕЧАЙ, МАТЬ ТВОЮ, КОГДА Я ЗОВУ ТЕБЯ! Голос жнеца сорвался в омерзительно зычный и грозный крик, оглушая слепую немую тишину, заставляя испуганные сердца биться быстрее. Он ликовал. Кровь быстрее неслась по венам, артериям, билась в висках. Он наслаждался. Он был алчен и жаден. И в этом его погибель… - Я здесь. Жнец улыбнулся, обнажая белоснежный ряд зубов и преподнося к своему языку острие скальпеля. Едва ощутимо скользя лишь кончиком языка по лезвию, пока не выступили сладкие капли крови, он прикрывал глаза в блаженстве. Сглатывая кровь, жнец приблизился к своей жертве, срывая с нее заблеванную рубашку, швыряя кусок ткани в сторону, демонстрируя своему гостю десерт. Хейл не обращает внимания на обнаженную девушку, едва дышащую, сдавленно хрипящую от боли и страха, сходящую с ума от ужаса. Он видит лишь жнеца, который купается в лучах софитов. Для него. Он показывает представление для него. И Альфа знает, чем оно закончится. Блеф? Или он еще сможет спасти чью-то жизнь? Старый патефон устало шипит на заднем фоне. Его уже никто не слышит, а пластинка медленно крутится на умирающем механизме. Жнец опускается на колени перед своей жертвой, одарив гостя лишь скользким холодным взглядом, крепче сжимает в руке скальпель и улыбается своей жертве. - Помоги… мне-е-е… Оборванный хрип во спасение ласкает слух жнеца, который целует кончики своих пальцев и касается ими испачканных пузырьками слюны и рвоты, потрескавшихся губ. Он не знает жалости. Он не ведает сомнения. Он желает лишь поглотить ее уродство. Чтобы воскресить истинную красоту. Показать ее. Таков его замысел. Он одним движением вталкивает острие скальпеля глубоко в ее грудь. Медленно вытаскивает оружие и проводит грубую линию вдоль худощавой грудины. Его пальцы замирают и едва заметно дергаются, когда в немом крике боли лицо Дженнифер искажается, ломается, обезображивается болью. Лики уродуют ее тело, судорогой сотрясая его, но жнец придерживает ее за плечи и пальцами скользит по открытой ране. Он грубо расковыривает старые рубцы, он копается в живой ране, выцарапывая ногтями куски плоти, стараясь вырвать их. Он еще раз полосует по свежей ране, углубляя ее до костей грудины, грубо ударяя по центральному костяку до противного глухого хруста. - Не бойся, она не умрет. Я вколол ей достаточно адреналина, чтобы она почувствовала все. Голос замирает в тишине зала. Зритель встает и немигающим взглядом пожирает жнеца. И тот беснуется от своей власти над таким беззащитным Альфой. Блеф? Жнец никогда не блефовал. Никогда. Он встает с колен и вновь грубо и сильно ударяет в солнечное сплетение девушки. Она задыхается, но как только начинает терять сознание, жнец снова оглушает ее болью. Нестерпимой. Глухой. Тупой болью, раскатывающейся по телу, по мышцам, по венам, по нервным окончаниям… Финальный удар. Жнец с нечеловеческой силой проламывает ее ребра. Он в брызгах крови, с ног до головы, а она на волоске от смерти, но еще слабо дышит. Ее глаза стекленеют, лицо обезобразил ужас и боль, она судорожно дрожит, ее тело словно закостенело. Жнец медленно протискивает свои изящные пальцы в разлом, начиная медленно их разводить. Она кричит. Немо. Сдавлено. У нее уже нет слез. Глаза не шевелятся, они медленно закатываются, а зрачок пожирает радужку, расширившись и замерев. Но ее сердце еще стучит. Жнец слышит. Альфа слышит. Он сглатывает комок и с силой разводит ее ребра в стороны, одним рывком выворачивая их с хрустом и мерзким хлюпаньем. Ее сердце и легкие истрепаны и изорваны переломанными костями ребер, но сердечная сумка трепыхается едва различимо. Глаза жнеца впиваются во вздрагивающее сердце, пальцы, словно успокаивающе ласкают, прикасаясь нежно, как к хрупкой статуэтке… Но всего секунда. Рука сжимает его со сверхсилой, с нечеловеческой властью, что мышца лишь единожды вздрогнув, застывает навсегда в холодной судороге. Кровь скатывается по его рукам, пачкая рубашку, но он не стыдится того, что на нем чужая кровь. Жнец разворачивается, расправляет плечи и разводит руки в стороны. Перед софитами. Перед ним. Он возбужден. Он испачкан кровью. Он беснуется и жадно облизывает свои губы, сломавшиеся в капризной усмешке. - Дерек. – Но тишина оглушает. – Дерек… Дерек! ДЕРЕК! Он кричит и смеется, заливается смехом, таким юным и таким сумасшедшим. - Это не конец. Смех эхом отбивается от стен и провожает удаляющегося зрителя. - Помоги им, Дерек. Помоги мне… Представление окончено. Занавес.