***
На перемене творилось всеобщее шумное разгильдяйство: Лиза, Оля и Катя разучивали новый трендовый танец в Тик ток, и то и дело громко, как лошади, отбивали каблуками по полу. У задротов танчиков сегодня, очевидно, происходила важная катка: пацаны на задних рядах, пыхтели, будто брали Берлин в 45-том, и то и дело подбадривали свою команду: — Давай, Димон, даваааай! Интересно, когда кто-то из их пацанов лишается девственности, они тоже так всей командой орут «Димон, даваай, ты сможешь»? Остальная же часть пацанов радовалась, что проебут школу в связи с предстоящими соревами, параллельно обсуждали вчерашний футбольный матч Чертаново с кем-то там с видом знатоков типа Месси и Рональду. Я, мимокрокодильно слушая эти оды футболу, помогал Ане раздуплиться с д/з по математике: — Как у тебя вышло 24? Откуда ты здесь взяла игрик? Дай сюда, — отобрав тетрадь, я начал тычить ей на пропажу икса. Кто-то включил Гагарина, додика с минимум талантов, зато громким псевдонимом, который орал сейчас со всех Тик-токов. Общий шум на фоне жутко раздражал. Тачки, деньги, телки — я ебу, ебу, ебу, поел золота, посрал брилиантами, ушла телка — купил новую на Ебее. И под всю эту пафосную тусню как всегда обсуждались мега важные планы одноклассников. — Так че делать будем?! Марков не поедет, он в этот день на загран подается. — Дык а че в другой день нельзя?! — Нее, говорит, что долго очередь ждал, а ему ехать летом к родственникам в Израиль. Он там плюс еще какие-то важные доки в этот день оформляет. — Ну ясно, если в Израиль. Еврей ебаный, — пацаны дружно поржали. Я изо всех сил пытался это не слушать и нервно черкал Ане тетрадку, исправляя уровнение. — Может просто дашь списать? — она безразлично жвала жвачку. — Но я тебе все равно не дам. Я в ахуе поднял на нее глаза и смерил ее взглядом, мол я похож на идиота? Подцепить хламидиоз? Не очень-то и хотелось! — Ладно, на, — и я не слишком любезно швырнул ей тетрадь и присел рядом, чтобы та не пошла по рукам. Я не про Аню, ведь та уже и подавно, а про свою тетрадь. Однажды в 10-том классе я уже дал так списать, так нашел ее, на минуточку, в 11-А! — Давайте Акимова попросим, — предложил Юра, и, воспользовавшись тем, что Панкратов проигнорил его предложение, крикнул через весь класс: — Вад, поехали на соревы, защитник позарез нужен. Панкратов, подозрительно до сих пор молчавший, угрюмо уставился на Вадика в ожидании его ответа. Походу у них реально команде жопа, раз он до сих пор рот не открыл, высирая им свой очередной заезженный булинг. Вадим отлип от телефона подчеркнуто лениво: — А че, ваш капитан найти вам никого больше не может? Не, пацаны, сосите, — и, поднявшись из-за парты, прошел мимо них, очевидно с удовольствием раздражая Панкратова еще больше, чем можно было всегда. — Вот мудак, — и Харя ткнул ему фак в спину. Судя по взгляду Никиты, у того знатно пригорело. Он с минуту мрачно втыкал в одну точку, а затем он обернулся, и его истребляющий взгляд был направлен прямо на вытирающую доску Ширли. — Красовская, тусуешься с тряпками? Та, что в твоей руке, прям на тебя похожа. По классу прокатится смешок пацанов. Я причмокнул. Как глупо. Решил на ней отыграться? Но Ширли даже не обернулась к нему: — Панкратов, у тебя что, шутки закончились? — Ну так это ж не мне парень изменяет. «Парень изменяет». Что? О чем он? Аня спросила у меня что-то о уравнении, но я жестом попросил ее пока отстать, потому что диалог намечался интересный. Ширли обернулась к Панкратову и фыркнула: — Ну что тебе? — Та вот слухи ходят, что Акимов Орловой Лизке вдуть хочет. — Так они мутили, кто-то говорил, — с боку тише добавил Харя, смакуя сплетню с мерзкой улыбочкой, адресованной, естественно, Ширли. Я что-то понять не мог. Чего-чего?! Вадик хочет Лизу Орлову?! Девушку Марка?! Хахахаха, я тихо прыснул от смеха, Панкратов головой ударился и начал писать сценарии для русских сериалов! Я даже не хотел вступаться за Вадика и что-то кому-то доказывать, сюжеты из ряда Рен-Тв и для его же аудитории! Кто в такое вообще поверит? Красовская покачала головой и громко вздохнула: — Придумай что-то получше. — Пойди лучше у ее парня спроси, че он его отпиздеть грозился, — таак вот в чем дело: они узнали про то, что Вадик взъелся на Марка, и придумали сплетню, что это ревность! Вот умора! Прозвенел звонок, и Панкратов со свитой неохотно расселись по местам. Я отобрал у Ани тетрадь и тоже поспешил на место и успел увидеть на лице Ширли, внезапно, потерянность и замешательство.***
Урок математики сегодня длился особенно долго, а все потому Аня Овсяникова, будущий, по ее же словам, преподаватель, тупила не по-детски и заставляла сомневаться, что я толерантен и не запущу в нее циркулем. — Ну ладно, а то у меня уже голова болит, — математичка устало схватилась за лоб и бегло посмотрела в журнал. — Акимов, иди дорешай за нее. Вадик ленниво поднялся из-за парты и пошаркал к доске. Аня с недовольным лицом передала ему крейду и ушла на место. — Давай, найди производное точки. Тут я за него вообще не переживал, в таких вопросах могла тупить только Аня. Производная равна коэфициенту касательной. Вадик взглянул на график и без каких-либо комментариев начал писать. Кто-то шушукался, на задних партах тихо посмеивались, а по доске размеренно стучал мел. Через минуту он положил его обратно и, заключив сзади руки, взглянул на училку: — Эт все? — Таак, — Мария Анатольевна надела очки и, прищурив глаза, пристальным взглядом начала водить глазами по написанному. — Ага, а теперь объясни Ане, что ты здесь написал. — Ну, — он устало вздохнул и начал пальцем по рисунку чертить условные прямые, — тут типа прямоугольник. Здесь 5, — и он тыкнул на катет фигуры, — здесь 9, — а затем на второй катет. Ищем тангенс уклона вот этой прямой, — и он тыкнул в угол фигуры. Он равен девять пятых, то есть, восемнадцать десятых, и короче 1,8. — То есть, Овсяникова, здесь нужно понимать, что геометрический смысл производной это тангенс угла наклона касательной, тебе нужно было просто найти тангенс угла наклона прямой, — и она отметила что-то в журнале, а затем подняла взгляд на Вадика. — Слушай, ты поступать куда-то собрался? — Ну да, — Вадим, втупившись в пол, чертил ногой на полу полукруг. — Молодец, да поздно за голову- то взялся. Уже ниче не светит. От ее слов я просто охренел. Что за учителя, он же все правильно решил, нет бы, похвалить! Вместо того чтобы мотивировать ученика, она говорит, мол ему ниче не светит. Педагог от бога. Хорошая зарплата — вот что вам не светит! — Садись, — кивнула она, и Вадик побрел на место. Зазвенел звонок в унисон с голосом математички: — Запишите домашнее задание, упражнения 432, 433, 435 и 437 со звездочкой. И не забудьте принести тетради с ЕГЭ! Кажется, Ширли и не записывала домашку, она шустро пробежала мимо моей парты на четвертую парту второго ряда, прямо к Вадику. Наверное, хотела подбодрить его после таких-то мотиваций от училки, понимаю-понимаю. Я быстро сложил борсетку, чтобы поспешить присоедениться к ним, как вдруг услышал громкое: — Ты что, опять хотел с кем-то подраться? Чего?! Так она спешила по команде Панкратова отношения с Вадиком выяснять? Я, естественно, делал вид, что собираю вещи и совсем. Совсем не подслушиваю. — Да не. — А кто такая Лиза Орлова? — Да я откуда знаю, че пристала? Я поспешил к ним, чтобы быстро замять разговор. Мне не хотелось, чтобы Ширли знала, что тут вообще-то только я и ноготочки Новосибирск знают Лизу Орлову, а еще больше я не хотел, чтоб она узнала, что у меня что-то было с Марком, и что Вадик мог вступать в терки с ним… из-за меня? — Блин, так и знала, что этот Панкратов!.. — брови Ширли гневно сползлись к переносице, но она быстро выдохнула. — Ладно, идешь в магазин? Вадик кивнул. — Тимур, ты с нами? — Да не, я ж седня на художку. — Тогда до понедельника. — В смысле? — наверное, он что-то попутал, ведь завтра четверг. — Завтра еду на соревы. — Чего? — и это прозвучало в один голос с Ширли. — Да ниче, мне Игорь Николаевич обещал в четверти 5. — У тебя и так 5 будет… — И от физры освободить. Все равно что-то не вязалось. — Ты же любишь физру, зачем тебе прогуливать ее? — Лучше физры может быть только одно — от нее откосить. Пока, Никитин, — и он закинул на плечи рюкзак. — А я пошел.***
Вопрос встрял костью в горле: нужно было срочно поговорить с мамой о Японии. Но помимо этого меня также волновало кое-что еще. После того как я признался маме, что я гей, она ни разу не спросила меня об этом, даже не заикнулась. Подумаешь, по статистике каждый день в чьей-то семье какой-то Вася Пупкин ака Тимур Никитин признается, что он предпочитает члены. Это нормально, это в порядке вещей. Да, вот только где-то Нидерландах. В каких-нибудь Швециях, где гей-парад провести, как за хлебом сходить. Но не в суровой России, где в глубинках бабки до сих пор крестятся от синих волос и каждый день молятся на икону Сталина. Я в общем-то понимал, что в толерантности Россия за последние годы сдвинулась по нарастающей кривой, но. Все еще оставалось «но»… Сегодня у мамы был выходной, и если я хочу серьезно заявить ей, что люблю кадыки, а не женские вагины, то придется сказать это не между прочим, а в лоб. С этой мыслью я вошел в квартиру, кинул ключи на тумбочку нарочито громко, чтоб заявить о своем присутствии и аккуратно раззулся с ложечкой. Жарко так-то стало уже в ботинках, пора их отправить на уикенд до следующей зимы. — Мам? — подал голос я и прошел на кухню. Она сидела за столом, попивала чай и втыкала в телефоне. — Привет, сынок, — она на секунду оторвала усталый взгляд, и я только сейчас заметил, что она начала стареть. Проявились первые морщины у глаз, и руки уже не выглядели такими нежными. Всегда грустно смотреть, как увядает молодость твоих родителей. Это мне напомнило, что время, к сожалению, только уходит. Мама безэмоционально просматривала Ютуб с одним наушником в ухе и дежурно отправляла себе в рот печеньку, сразу же запивая ее чаем. — Открой форточку, воздух такой свежий на улице. Я открыл окно, и кухню наполнило вдохновляющее щебетанье воробьев и слегка прохладное, но приятное апрельское дыхание. Весна всегда ассоциировалась у меня с переменами, вот только на этот год она действительно была необычной. Моя последняя школьная весна. Это ни что иное, как конец детству. Кто знает, может, я потом так замотаюсь за учебой, за работой, что это будет и вовсе последний безмятежный год в моей жизни, когда я все еще могу зваться ребенком и просить маму приготовить мои любимые панкейки. Накатила грусть и появилось щемящее внутри чувство будто ты прямо сейчас, секунда за секундой, безвозвратно теряешь что-то очень важное, но совсем не в силах, как бы не хотел, не можешь это остановить. Я присел напротив мамы, осмотрел кухню, будто бы увидел ее впервые. Эта комната так и осталась мне чужой. Мы переехали в эту квартиру, когда мне было 7 лет, а та кухня, которую я помнил — с пестрыми, но пожелтевшими от времени цветами на обоях, со старыми деревянными шкафчиками и вечно пахнущая оладьями или утренним супом, где покойная бабушка в большом бело-синем фартухе вытирала лоб тыльной стороной ладони и все равно умудрялась вымазываться в муку, которая так органично поблескивала в капельках ее пота или находила место в ее мелких морщинках, а я носился вокруг нее, бабушка, я такую историю придумал! Давай папе отправим, может он быстрее вернется! А бабушка лишь грустно улыбалась, и говорила, что скатерть на столе уже старая, прожженная из-за его сигарет, пора купить новую. А потом с работы приходила мама, и на столе появлялись сладкие сырки да вафли. И эта кухня была лучшим местом на земле: она застыла в моих воспоминаниях, как особенное место моего детство — теплое, светлое и больше всего асоциирующееся со словом «дом». Наша новая кухня была более красивой, ослепительно белой и прямо по всем канонам модерн, но чужой мне. Да и я сам вырос. Собственно о последнем мне и предстояло сказать. Пальцы нервно забарабанили по столу, подбородок я подпер рукой, скрывая за пальцами не то, что рот, половину лица, будто отчаянно хотел и вовсе спрятаться за ними спрятаться. Нужно. Это сделать. Нужно сказать. Я все мялся, прокручивая в голове, как лучше бы было подойти к теме разговора, но, в конце концов, решил выпалить напрямик. Была-ни была. — Мам, ты помнишь, я говорил тебе, что я гей? Так вот, у меня есть парень. У меня внутри словно оборвался трос. Я будто сорвался вниз, в бездну, но одновременно стало так легко и все равно, как будто ты летишь, умираешь, но все равно не можешь ничего изменить и отпускаешь ситуацию. Мамина рука, занося печеньку в рот, остановилась на полпути. Она оторвалась от ютуба, медленно положила наушник на стол и подняла на меня глаза. — Вот как, — она внимательно рассматривала меня, будто видела впервые, из-за этого я распереживался еще больше. Наверное, она думала, боже, и я его родила? Нет, я его не знаю! Но вместо этого прозвучало: — А ты знал, что я встречалась с геем? — Э… о… — я заикался в словах, не понимая, как слово гей может относиться к отношениям с женщиной?! Может, она не совсем понимает его значение? — Ну да, — и она как-то коварно улыбнулась одним уголком губ и снова принялась за печенье. — Мне было тогда около 17-ти, первый курс универа. Я уже чувствовала себя взрослой, даже съехаться с ним решила, — она задумчиво уставилась куда-то в окно и теперь как-то беззаботно улыбалась. — Он был красив настолько, насколько и любил меня поигнорить, — я пытался сложить в голове пазл, но пока получалось с трудом. — Постоянно задерживался где-то после учебы, и пропадал. Я уж думала, у него любовница появилась, ну я была почти права, — по ее виду можно было сказать, что вспоминала она это с неким весельем. — Как-то я пришла с пар пораньше, но ему не сказала. А там они… Я то все думала, чего ему не хватало… А он любил, оказывается, быть нижним, — она лукаво улыбнулась, пожала плечами, и подвинула мне печенье. — Ты бери, а то не останется. Я почему-то представил двух ебушихся геев на глазах у моей мамы, и почувствовал что краснею. Все таки это моя мама, обычно строгая и правильная, рассказывающая мне о таких интимных вещах… Как будто что-то чистое и светлое окунули в грязь. Я стыдливо спрятал взгляд, будучи уверенным, что не должен был такое услышать никогда, и молча потянулся к печенью. — Я не против, если у тебя мальчик. Сегодня мальчик, завтра девочка, пока молодой хочется экспериментировать, — я хотел ей возразить, что у меня не эксперименнты, у меня серьезно, я сомневаюсь что проснусь в 21 с пониманием, что сиськи все-таки ниче так. Я совершенно точно был убежден: если не тянет сейчас, то это уже навсегда, но она вдруг сказала: — Главное, чтобы ты не забывал свою цель, — я растерял все слова аргументации. — Пока молодой, и пока нет детей, у тебя есть большой шанс исполнить мечту, — я хотел возразить, что детей у меня скорее всего и не будет, в виду того, что… да, алло, бля, я уже дважды повторил, что гей?! Или существуют еще какие-то понятия этого слова? Но мама гнула свою линию дальше: — Мы сошлись с твоим отцом на почве творчества и вдохновения, — и она подперев голову, мечтательно посмотрела в окно. — Я рисовала, а твой отец играл на гитаре и пел. Мы не заморачивались, жили сегодняшним днем, пока однажды я не узнала, что у нас появишься ты. Это было неожиданно, мы не были к этому готовы, но, тем не менее, приняли это как часть нового опыта, — я бля не знал куда свои глаза деть. Мне только что прямым текстом сказали, что я залетный! Спасибо, хоть не в день рождения об этом узнал! — Когда ты родился, мне уже некогда было рисовать, а Слава понял, что творчеством не заработать на троих. И он пошел работать на стройку, затем на завод. Но ему было там тяжело морально и физически, плюс даже после смены он не бросал писать музыку. В конце концов, он устроился водителем, и вроде жить уже было сносно, но теперь я не могла найти в нем того человека, в которого влюбилась: он приходил замучанный, особо не разговаривал, было видно, что он уже не такой, как раньше. И тогда я вышла с декрета, пошла работать, и попросила его просто быть дома, заниматься тобой и своим любимым делом — писать музыку. И дела пошли в гору: я хорошо зарабатывала, а он сидел дома с тобой и опять был весь во вдохновении. Затем он загорелся идеей выступать со своими друзьями, и тебя пришлось оставлять на бабушку, мою маму. Иногда он резко срывался с дома, не предупредив, потому что «ну он же спиит, ничего с ним не случится, Рита, ты накручиваешь, а у меня вдохновение». А потом он как-то после выступления пришел домой. Курил в окно, думал о чем-то, глаза горели, но он был не с нами. Я его поздравила и попросила посидеть с тобой завтра, потому что маме нужно было сьездить к тете. А он говорит «не могу, завтра с ребятами…», а я ему «но это же твой сын». Он как-то странно замолчал. Помню, взгляд у него был, будто он между реальностью и облаками, и сказал «ладно». Он посидел с тобой, как я и просила, а затем, когда я пришла после работы с тортом, а он еще не вернулся с репетиции. Потом он и вовсе не вернулся, только смску прощальную прислал. Мне стало не по себе. Во-первых, я лишь вскользь знал о своей маме, как о творческой, живущей одним днем, она мне всегда казалась сильной, правильной, рассудительной. Теперь я понял, что ей пришлось такой стать. Рассказывала она об отце, но история звучала будто о постороннем незнакомце, ничего мне не значащим. Мне не хотелось с ним увидеться, и я не был на него зол. Он будто существовал где-то в параллельной реальности или и вовсе был нами выдуман. — Может, у него была любовница? — Да… гитара, — мама горько усмехнулась. И мы как-то одновременно обратили внимание, что чай в ее чашке остыл. У меня появилось странное деструктивное чувство, будто это залетный я виноват, что у них с отцом ничего не получилось: ни с творчеством, ни с друг другом. Ведь не родись я, они бы и дальше занимались чем нравится, да и любили друг друга. Но это было настолько тупо, что я тут же отогнал от себя эту мысль. — Вот почему я и говорю, — мама занесла печенюшку в руках, как если бы это была сигарета, и она бы ее закурила. — Любовь — это все временно. Иди к своей целе. Кстати, как там твоя манга, скоро закончишь? Эти вопросы ущипнули за душу. Пора. Если не скажу сейчас, то когда? — Мам, я… — Ведь это сейчас самое главное, что у тебя есть. Я резко замолчал. И вот как мне теперь сказать, что манги больше нет как раз таки из-за той самой неудачной любви? — Скоро закончу, — выдавил я, спрятав глаза в стол. — Вот и молодец, — и мама откусила печеньку с хрустом, а затем протянула через весь стол руку, и накрыла своей ладонью мою. — Ты моя гордость, и у тебя все впереди.***
И чтобы забыть все свои проблемы… я трахался. Трахался каждый день, трахался по два раза, трахался жестко и нежно, и даже когда затрахался, то все равно запускал руки Артему под фотболку, а затем настойчиво лез к его ширинке. Пока не услышал от него: — Что с тобой происходит? Мы лежали в кровати, и я знал, что Артем был уставший после работы, но один вид постели срабатывал на меня как триггер, беспощадное побуждение к действию. Я потупил взгляд на заключенные между собой по деловому руки на уровни своего паха. — Да ничего. О чем ты вообще? Артем отставил ноутбук и подвинулся ко мне ближе. — Мне, конечно, нравится, — и он улыбнулся одним уголком губы, — что тебе всегда хочется. Но, может, тебя что-то беспокоит? Попал в яблочко. Мрачные темные мысли о том, как я был унижен тем, в кого влюбился, а затем сжег свое главное творение снова начали меня съедать. О том, что дома лежат билеты в Токио, выкупленные мамиными надеждами. О том, что мы все разъедимся, и всем как-то наплевать. И беспощадное историчкино «сам не знаешь кем хочешь быть». — Нет, — сдвинул плечами я, уворачиваясь от его взгляда. — Может, ты переживаешь, что скоро поступление? Сука. Мне хотелось телепортироваться и оказаться где-то далеко отсюда, где его вопросы не расстреливали меня в упор. Просто не думай об этом. Не сейчас. Потом. Точно. Я знал, куда мне сбежать. — Да нет, все под контролем, — я попытался изобразить жизнерадостную улыбку, раскрыл одеяло и вскочил на ноги. — Кстатии, я тут забыл, что мы с Вадиком занятия перенесли! Мне жаль, но надо бежать! — и прыгнул в штаны, попутно набирая сообщение в телеге: «Короче обстоятельства поменялись, вечером не смогу, давай щас». Я знал, что убегаю не от Артема. Я убегал от самого себя.***
Когда я пришел к Вадику, то ожидал увидеть что угодно: его бухого и злого батю, его разгневанную маму, которая выгонит меня, потому что из-за меня он бросил стройку. Или, в конце концов, самого накуренного Вадима читающего учебник по алгебре верх ногами. Но все оказалось гораздо хуже. На пороге его дома стоял… маленький светловолосый школьник. С максимально возможным для его возраста грозным видом. — Ты к кому? — он посмотрел на меня как хозяин дома или рычащий сторожевой пес. Такой грубости я не ожидал. — А ты кто? — я посмотрел на него в ответ так же строго. Мы уставились на друг друга, как два барана перед схваткой. Вдруг он развернулся в сторону коридора и громко крикнул. — Вадик! Тут такой еблян, его нужна атпиздить! Чего?! Это он про меня что ли?! Это так меня-то встречают?! Это таким матом-то ребенок, да в смысле?! Знаете этих бабок, которые вечно шатают головой, что каждое поколение еще хуже предущего. Так вот самое время задуматься о их теории всерьез, а я и вовсе присоединюсь к их секте! С сегодняшнего дня торжественно объявляю себя чайлдфри! — Ты!.. — я постарался сделать вид как можно грознее, но он — аауч, резкая тупая боль — ударил меня под коленку и засмеялся. Я схватился за нее, пытаясь с гордостью перетерпеть, и уставился на этого мерзкого спиногрыза, мысленно предавая его самым худшим средневеквским пыткам. Вдруг из коридора донесся голос Вадима: — Федь, иди кушать. Ну все. Сейчас будет скандал. Сейчас я как… пожалуюсь! Исчадие ада, именуемое как Федя, слава богу, скрылось внутри дома. На пороге показался Вадим. — О, привет. Прости, у меня щас дети. Придется совместить. Проходи. Сила моего терпения удивляла бы сейчас самых стойких самураев: я сдержал за зубами все, что хотел высказать про его подопечного, выдохнул и просто последовал за ним. По несчастливой случайности мне пришлось проходить мимо кухни и столкнуться взглядом с этим мелким утырком. ОНО спокойно сидело ело макароны, но как только увидило меня, сщурило глаза и показало язык. Я понял, что занятия пройдут сегодня сложно. Гостинная и вовсе изменилась с тех пор, как я ее видел в последний раз, и напоминала пристанище молодого отца: возле дивана, посреди комнаты стоял манеж. И в нем сидело второе ОНО — малютка со светло русыми вьющимися волосами и большими голубыми глазами. И ее можно было назвать милой, если бы я не знал о главном подвохе всех детей: они только выглядят каваии с виду, но в секунду могут превратиться в настоящего монстра. ОНО с упоением грызло резиновую желтую утку, пока мы не встретились глазами. Она смотрела на меня с интересом, любопытством, может, с маленьким страхом, так и застыла на месте, не понимая видимо, что ожидать от нового большого человека. Зато я знал, что можно ожидать от нее! — А это еще что! — и я уставился на нее пальцем как на раздражающий мешающий предмет. Вадик оглянулся, бегая глазами в поисках «это еще что», а затем походу догадался, остановив взгляд на ребенке, тот смотрел на всех, не понимая, можно ли мирно и с упоением погрызывать утку дальше или уже стоит плакать или… или или… или я щас сойду с ума?! Вадик вообще с меня издевается, приглашать в этот балаган! — Это Соня. Она будто поняла, что назвали ее имя, и издала глупый детский звук. — Соня, ты же не будешь нам мешать? — Вадик явно спросил это риторически. Откуда неразумному существу знать ответ на этот вопрос, если оно даже не знает в какой момент описсается?! Но я сдержал все комментарии при себе, одарив маленького монстра по имени Соня строгим сухим взглядом, пусть знает, я ей потакать не стану, и разложил на журнальном столике учебник и тетради. Мы присели на пол, я открыл последний нами пройденный параграф. — Помнишь логарифмы? — малышка снова издала этот детский звук. Я откашлялся, сдержав злость: глупый ребенок, неужели сложно просто молчать? Она смотрела на меня с ожиданием и немой попыткой издать какой-то звук, как если бы за логарифмы я спрашивал у нее. — Та вроде да, — Вадик быстро набрал кому-то сообщение и подвинулся к книге. — Че решать? — Это, — и я ткнул ему в пример, он достал ручку, раскрыл тетрадь и начал переписывать уравнение. Вдруг в комнату зашел мелкий наглец по имени Федя. Он отсканировал меня взглядом как чужака. Не отрывая головы и ручки от тетради, Вадик обратился к нему: — Поел? — Угу, — и он посмотрел на меня, презрительно сщурив глаза. С детьми у меня было явно взаимная любовь. — Вадя, пошли гулять в бадминтон! — Он занят, — я сощурил глаза в ответ. — Но я хочу в бадминтон!!! — вскричал он и запустил в наш стол подвернувшийся под руку пенал, который сбил учебник. — Да ты!.. — я еле сумел сдержать за зубами грубое слово. — Щас пойдем, — я охерел, когда Вадик отложил тетрадь. Чего он потакает этому сопляку! Это же примитивные детские манипуляции. Зачем на них вестись!? Как он воспитателем станет! — Но после этого ты сядешь делать с нами уроки. — Еще чего, — и он показал фак. — Тогда не будем, — и Вадик показательно развернулся, чтобы уйти, но Федя подскочил и ухватил его за край футболки. — Ладно… Что значит ладно?! Я что сюда пришел подчиняться капризам этого мелкого утырка? Я остался сидеть месте, как вкопанный, не понимая зачем вообще сюда пришел и почему еще не убрался, но уходя, Вадик обернулся: — Пойдем? — Я там на кой?! — Счет посчитаешь. Федя посмотрел на меня, как злорадный чертенок, который получил свое. И мне пришлось нехотя плестись за ними на задний двор. — Ветровку надень, — мягко скомандовал Вадик. И я уж было спохватился, подумав, что это мне. — Не хочу! Ты же не надеваешь. Вадик достал с крючка синюю детскую курточку, а затем и свою: — Если ты хочешь, я тоже надену. Ни хрена себе! Почему он с ним так панькается?! Ведь это даже не его ребенок?! Вместе мы вышли на задний двор, где была невысоко натянута сетка для игор. На улице было свежо и влажно, малейшие шаги оставляли на ботинках грязь — не лучшее время для игр, но походу этих двух уже было не остановить. И я без энтузиазма примостился на колесо-клумбу, пока они разбирались с ракетками. — Один на один это так тупо… как играть будете, — я ворчал и вздыхал, как старый дед, но покорно достал телефон и включил заметки, готовясь записывать этот ничего не значащий счет. И тем временем волан быстро залетал через сетку, но мне болеть и сочинять кричалки вдохновения совсем не добавилось. Игра была явно не ровной: Вадик поддавался, ведь, ну не мог он продувать малому! Хотя тот быстро бегал, высоко прыгал и в целом хорошо двигался, еще и с рыком отбивал волан. Ну все равно, какой смысл был в такой неравной игре? В чем прикол? Федя в итоге еще и, очуметь, выиграл с разрывом в 5 очков. — Урааа! — он прыгал, будто только что прошли олимпийские игры, и он при этом защитил честь России. — Еще! — Теперь с тобой Тимур поиграет, а мне надо кое-чем заняться, — и Вадик безапеляционно вручил мне воланчик и ракетку. Я посмотрел сначала на ракетку. Затем на воланчик. Стоп я?! С ним?Вадик даже не пошутил! Он присел на колесо и достал с кармана тетрадь с нерешенным упражнением и клацнул ручку. — Чего?! — возмущенно вскочил я. — Сам знаешь, мне надо заниматься, тем более, вы равны по силам как раз. — Чего?! Сам ему продул! — я прямо обиделся. Ну надо же, я и этот сопляк, которому щас в веселье было лупить ракеткой траву, равны по силам! — К тому же, мне надо приглядывать за Соней, — и он посмотрел в окно, которое выходило прямо на манеж. Я поджал губы, сдерживая нескончаемый поток матов. Ладно, придется пожертвовать своим драгоценным временем на маленького оболтуса. Я переместился на противоположную от врага сторону поля. Занес воланчик… сейчас тебе пиздец, я тебе жалеть не буду! И со всего размаху… промахнулся мимо него. Воланчик уныло рухнул в траву. Федя застыл с откровенно удивленной миной, а затем как засмеялся на весь двор! Ну, сука… я быстро подхватил волан и хотел ударить прямо с под низу… но просто рассек воздух. Я глянул под ноги — воланчик лежал перед моими ботинками. Федя угорал. Вадик поднял голову, наблюдая мои жалкие потуги выиграть у ребенка. — Федь, покажи ему. Малой вскочил с места и подбежал ко мне: — Ну я тоже не сразу смог. Вадик меня научил, — и он взял у меня ракетку. — Держать надо так, — и он показательно взял ракетку: его рука образовала V форму между большим и указательным пальцами. Он завел ракетку назад, почти к плечу. Взял волан за его перья впереди. И ударил. Я нервно и раздраженно постарался запомнить, как он это делает. — Легкотня! — именно так и казалось со стороны. Федя быстро перебежал на свою сторону поля, ожидая от меня подачи. Ну уж теперь справлюсь. Я ударил воланчик и ощутил, как тот криво, но отбился от ракетки! Ура, я попал! Попал! Попал... в сетку… Федя упал на колени, заливаясь смехом, что аж слезы капали. — Вадик, он не умеет! Давай ты! Вадик срычал и закрыл тетрадь: — Походу у меня два ребенка. Он достал из спортивной сумки еще одну ракетку и настойчивым взглядом показал мне, чтобы я шел на сторону малого. — Что еще?! — возмутился я. — Двое против одного?! — А ты хочешь сам против меня стать? Так хоть Федя тебе поможет, — Федя при этом громко заржал, и я на эмоциях кинул в него воланчиком, а он перехватил его и кинул мне в лицо ответ, но на этот раз я его отбил ладонью. За кого Акимов меня принимает? Что я хуже малого? Ну, может, и лажаю!Ничего, что я до этого ракетку в жизни не держал! Можно подумать, они с первого раза по воланчику попали! — Так, не деритесь! — скомандовал Вадик, и отобрав у нас игрушку, вернулся к себе на поле. Он не ждал, пока мы раздуплимся и нервно подал. Я не успел среагировать, Федя подбежал к сетке и отбил, Вадик отбил следом, и вот воланчик уже летел на меня. Что… мне делать? Мне надо отбить?! Вдруг передо мной вскочил Федя, его ракетка была прямо у моего носа, и отбил он… прямо по моему лицу: громкий удар зазвенел аж у меня в ушах, а с носа аж искры полетели. Я не успел оклематься, глаза заслезились, как резкий толчок следующей отдачи снес меня с ног. Картина маслом… я на траве, Федя на мне, волан забит в свои ворота… Лицо все еще горело от удара ракетки. Вадик сфейспалмил и протяжно засмеялся в руку. Федя вскочил на место и взрычал, аж на месте подпрыгнув, увидев, как мы облажались. — Это ты виноват! Не стой под ногами?! — Я?! — я подкинулся на ноги, ожидая драки. — Да это ты на меня налетел?! — Цм, тш, дети, — причмокнул Вадик. — Ая я Федя, разве я так тебя учил с командой общаться? Так вам не победить. — Сам знаю! — и он пошел за воланчиком и подкинул тот Вадику. На меня гневно зыркнул. — Просто не стой на пути. Я охренел. Что за дерзкий малый! Как Вадик только его терпит, да и главное зачем?! Вадик устало и ленниво подал — явно, нам поддаваясь, что аж бесило! Я то не ребенок! Я поднял голову, пытаясь только уследить за воланом, ноги понесли меня сами, я замахнулся ракеткой, и вдруг… появилась помеха под ногами — бамц! И мы с Федей сидим на жопах друг на против друга… а между нами злощасный воланчик. Мы уставились друг друга грозя разорвать вклочья. — Наверное, ты хочешь продуть, — покачал головой Вадик, глядя на Федю. Он на него полагал больше чем на меня?! — В команде ты выигрываешь только если выигрывает твоя команда. А это значит, вы не должны мешать друг другу, а должны помогать. Федя фыркнул, поднялся вместе со мной на ноги. А затем подошел ко мне и заговощицким тоном подозвал наклониться: — Не беги, когда воланчик летит на меня. Это, — и он условно расчертил поле пальцем, — мое, а ты лови волан тутай. И не держи ее так крепко, а то нормально не ударишь… Блин. Меня учил школьник. Хуже всего, что я с поджатыми губами покорно его слушал! В итоге я даже решил к нему прислушаться… Я отошел назад, а спереди остался Федя. Вадик подал волан, и я условно расчертил в уме наше поле… он летел на сторону Феди, и поэтому я не двигался. Но оставался на чеку. И Федя чуть не рухнув на поле, отбил его, и подбросил к Вадику, Вадик снова отбил, теперь тот летел на меня, и я подпрыгнув, сумел его отбить! Ура! И даже забил! — Ураа! — воскликнули мы вместе. Вадик подкинул мне воланчик, очевидно, мне надо было его подать. Я нервно сглотнул… и словил себя на мысли, что не хочу облажаться перед Федей. Перед этим маленьким пиздюком… почему я чувствовал такую ответственность?! И в друг я увидел, как он мне показывает: как отшагнул ногой, как занести ракетку назад, как взять воланчик. Я покорно последовал его примеру, слегка отступил ногой назад, ракетку занес назад, целясь в воланчик. Подача вышла хорошей и Федя показал мне класс. И дальше пошло как по маслу. Воланчик летал через сетку только так. Я не бежал на Федю, он не лез мне под ноги. Но вдруг он отбил коротко, и воланчик лишь подлетел вверх, обещая упасть на наше поле. Сердце быстро застучало. Я не думая, подскочил и в воздухе отбил его. Тот пролетел в миллиметре от сетки и коротко приземлился на поле Вадика так, что тот не успел подскочить. — Еее! — и мы с Федей дали друг другу пять. И вдруг… этот малой показался мне таким забавным, таким живым. Я радовался, и он радовался. По итогу мы сделали Вадика. — Ну, раз ты умеешь, — и Вадик вернулся на колесо к тетрадке, — то поиграйте теперь вдвоем. И правда! Я, с энтузиазмом проскочив под сеткой, перебежал на противоположную половину поля. Сильно подал. Федя хоть как не бежал, но не смог отбить. — Ура! — подпрыгнул я. Затем я снова подал, и Федя не успев за воланчиком, скользнул по траве и упал, дотронувшись к волану только концом ракетки. Больше он не радовался, лишь пыхтел, и как-то уныло смотрел себе под нос. В итоге я набивал очки только так, и Федя, кажется, и играть-то не хотел больше. Ага, а смеялся надо мной кто?! Теперь получай, маленький проказник! Пока Федя побежал за воланчиком, потому как я красиво закинул его чуть ли не в соседний двор. Вадик оторвался от тетради и указательным пальцем подозвал меня к себе. — И че, тебе весело? — Ну так, нормально, у меня получается, — сдвинул плечами я, не скрывая улыбку превосходства. — О как, я его мочу! Вадик прицмокнул. — Вы че, бля, на соревах? Это должно быть весело. Посмотри на него, — Федя уныло плелся с воланчиком, который еще и успел уронить в грязь. Не понимаю. А что мне поддаваться ему теперь надо?! Это же нечестно! В чем суть такой игры? А потом я вспомнил как в детстве сам стоял на воротах, как лупили мяч за мячом… как смеялись пацаны… и на кой эта игра была мне, если не было мне весело? Мифические очки тщеславия, да и только! Возможно, я понял, о чем говорил Вадик. — Ладно, — и я побежал на свое место. Федя подкинул мне воланчик. И, потянувшись за ним, я распластался на земле. Бля, даже ребра заторохтели. Прости, мама, курточка походу седня будет вся красивая от травы и грязи. Федя заржал. Воланчик лежал у меня на спине. — Ну щас ты у меня получишь! — наиграл злость я и моментально вскочил на ноги, делая вид, что усердно жду его подачи. Федя ударил воланчик и вскричал: — Рассенган! И тут я оторопел. Расенган? Наруто? Удар я, есесна, пропустил. — Твоя школа?? — и я посмотрел туда, где от ручки дымила тетрадь. Вадик только загадочно улыбнулся. В итоге мы вышли с Федей в ничью. Он был грязный и запачканный травой, но довольный и счастливый: — Ну в следущий раз я тя сделаю! — рыкнул он, а я взъерошил его светлые волосы. — Я не поддамся! — сказал я, который только так поддавался. Но, кажется, теперь я понимал в чем суть. Точно не в моем тупом самоутверждении над ребенком. Оказывается, спорт может быть веселым. Пришло время идти в дом. Вадик как главный нянь сразу же пошел проверять Соню на признак выживания. — Эй, — подошел он к манежу, а та кинула утку в угол и неожиданно расхныкалось. Только не это! Рев детей для меня был звуком апокалипсиса. Хотелось спасаться бегством, пока это чудовище не оглушило тебя своим особым детским ультразвуком, от которого даже комары в радиусе пяти километров вымирали эфективней чем от атомной бомбы. Я демонстративно закрыл уши, Федя по моему примеру заткнул и свои. — Сооня!!! — заорал он и ударился головой об диван, а затем забежал куда-то на кухню. Оттуда вышел с друшлаком на голове. — Что это? — заржал Вадик с Феди, а затем открыл ящик с комода и достал оттуда подгузник. — Я в домике! — Федя едва перекричал плачущую Соню. — Оно не поможет, — и я упал на диван, закрывая голову подушкой. Федя последовал моему примеру. А Вадик в то время занимался какими-то няньскими делами. Какими — не уверен, что хотел бы за этим наблюдать. Мне и под подушкой было удобно. Но он, блин, все, как специально, озвучивал! — Оо, красавица, че тут наделала, — послышался звук липучки. Ох уж эти интимные дела. Интересно откуда он знал, что нужно поменять памперс?! Что она не просто капризничает, хочет дорогого детского питания или мамку?! Это что, особый дар какой-то?! — Готово. Мы с Федей как по команде оба вынырнули из-под подушек. И мне открылась чрезвычайно милая картина, что мое сердце затрепетало: Вадик колыхал на руках Соню, поглаживал ее по спинке, а она лишь изредка всхлыпивала, обнимая его своими маленькими и пухлыми детскими ручонками, и мирно прислонив голову к его плечу. Я смотрел на это зрелище как завороженный, меня поглощало уютное тепло внутри, и Соня не казалась уже противным ребенком, она обняла Вадика, как маленький ангел, а он как будто знал волшебные слова или движения, чтобы она себя чувствовала так безопасно, что могла ему довериться, уснуть и быть тихим и кротким существом. — Эх, — вполголоса сказал он, — как скажу когда-то, лет через 18, какому-то мужику, что видел тебя голой и снимал с тебя трусишки… Ахахахах! Блин, звучало аморально, отвратительно, но смешно. Он улыбнулся в ответ. Через пятнадцать минут малютка Соня отправилась в кроватку, а разбойник Федя был усажен за учебник и тетрадку. — Фу, — и он ударился головой в книгу. Я не понимаю как эту задачу… как это… Вадик! — Пусть тебе Тимур поможет, он лучше всех математику знает, — отмахнулся он, ведь сам вел не менее тяжелые бои с логарифмами. Федя уставился на меня недоверчиво… как если бы я посмотрел на его задачку как первый раз на воланчик. — Давай сюда, — и я взял в руки учебник, прочитал бегло условия… Элементарная задачка на сложение. Эх, если бы на ЕГЭ такие были. — На одной полке 25 книг, на другой 35 книг, а в книжном шкафу столько, сколько на двух полках. Сколько книг в книжном шкафу? — я отложил учебник. — Ну, и что ты думаешь? Федя недовольно уставился на книгу, подперев голову у ушей. — Откудаво я знаю столько в шкафе книг, если я не вижу шкаф? — Тебе сказано: в книжном шкафу столько, сколько на двух полках? Сколько на первой? — он замыслился, как если бы эту полку пришлось выдумать в голове. Я вздохнул: — На условия задачки смотри. — Эээ… 25… ? — он спросил, как будто просто угадал. — А на другой? — 35! — уже уверенее. — А вместе? Кажется, от моего вопроса он натурально офигел и поднял глаза, взывая к богу для ответа. — Это, — и он начал считать пальцы, а потом, кажется, сбился и начал снова. — Не пальцы, считай в столбик, — и я нарисовал ему сложение чисел в столбик. Он, что-то нашептывая, нарисовал сверху двойки маленькую единичку, и нерешительно написал ответ: — О, 70 книг? — Правильно, — кивнул я. Затем Вадик подсунул мне и свою тетрадь: — А дальше как?.. Я взглянул бегло на условия, а затем быстро смекнул решение: — Да тут вот по этому принципу… — и я начал писать ему, а когда поднял глаза, то Федя смотрел на меня с большим нескрываемым интересом. — Ты будишь банкиром? — вдруг спросил он. И я прыснул от смеха. Вот как проста и как понятна логика детей: математика нужна, чтоб считать деньги. И наверняка, чтоб покупать много мороженого и приставки. Эх, Федя, знал бы ты, что до конца 11 класса цифр в уравнениях почти не останется. — Нет, я буду рисовать, — за такой период времени я наконец-то снова сказал это четко и ясно, будто не сомневался в этом. Будто все было как раньше. Это чувство меня прямо окрылило. — А почему не банкиром? Ты умеешь много считать, значит, заработаешь много денег. Я посмеялся. Эх, дети, все у них просто… Но если так рассуждать, стало быть сам я уже не ребенок? Осознание этого падало на плечи грузом ответственности. Я знал, что точно не хочу заниматься чем-то, чтобы просто считать много денег. Хотелось бы заниматься чем-то, что мне по душе. И теперь меня словно одпустили все дурацкие сомнения. Истина же так проста. Она там, где сердце! — А Вадик кем будем? — вдруг задал вопрос он, и повисла тишина. Вадик сделал вид, что он замыслился про решение задачи, но на самом деле я чувствовал, что думал он совсем о другом… — Он будет воспитывать таких, как ты… и Соню, когда она пойдет в Садик, — кивнул я. — Правда? А я буду приходить гулять в футбол! Я вдруг замыслился. — Федь, а ты любил своего воспитателя? — Неа… — мотнул головой он. — Старая дура. Заставляла есть меня рыбу, фу! Била и жаловалась родителям! — А если бы Вадик был воспитателем, ты бы его любил? — Да, если бы он играл со мной в мяч! Пожалуй, этим ответом он точно убедил меня, что дело не в том, кто воспитатель — мужчина или женщина. Дети, кажется, любят понимание, любовь, внимание к их интересам. А кто их воспитывает — мужчина или женщина это не так и важно. Как же был разнообразен мир, если бы освободились от дурацких стереотипов! Если бы все делали то, что им нравится, понятное дело, в рамках закона, но… В свои 17 лет, одним апрельским днем я дошел до понимания: этот мир неправилен. И мы просто обязаны его изменить.***
Но трудно было вдолбить эту истину другим людям. Узнав о том, что Вадик хотел бы быть воспитателем, каждый учитель пытался поизощреннее вставить свои пару копеек на тему того, как это чудно и бессмысленно. На очереди была физичка: женщина по жизни обиженная и из ряда вон стремная — я свято был уверен в том, что пигментные пятна на ее лице появились в таком раннем возрасте от того, что она была злая и покрывалась ими как жаба каждый раз, когда орала на нас со своими законами Ампера и Гука. Она носила старомодную и трудносочетаемую одежду, ее жидкие волосы лезли из нее клоками, как и всяческие оскорбления нас такими эпитетами, которых бы не вспомнила сама русичка: — Патологические дегенеративные создания! Киреев, сядь уже, Ампер в гробу перевернулся бы от твоих новосочиненных законов! Акимов! Встань! — Вадик лениво поднялся и потер запухшие глаза, легенда его браузера гласила, что он до утра рубился в кс. — Назови закон Ампера. — Я не знаю, — зевнул он. Да все знал он. Выделывается, блин, вот только зачем. — А как поступать будешь, ты знаешь? Какой из тебя педагог? Какой из тебя воспитатель? Чему ты детей научишь? Учителя прямо умели подбодрить учеников и сами и стали же прямым доказательством того, что учителя не всегда могут чему-то научить… — То есть, — нерешительно поднял руку я, — это вы, по вашей логике, вы сами и виноваты, что мы ничего не знаем? «Никитин, два!» — это вздыхал мой здравый смысл, прощался с репутацией любимчика учителей. — Никитин, два! — за что — даже спрашивать не хотелось. За законом нужно блюсти, за мыслепреступлением смерть и все такое. В последнее время «Никитин, два» сыпалось раз за разом, когда мой рот, обгоняя инстинкт самосохранения, выдавал бомбы самоуничтожения, укрывая за ними Вадика. Я и сам не мог понять, почему мог стерпеть, если оскорбляли меня, но совсем не имел тормозов, если дело касалось его. Я думал, что, взяв гнев горгоны на себя, заставил ее забыть о Вадике, но нет, злополучная двойка уже красовалась в журнале, но Ларисе Аркадьевной надо было обязательно украсить ее моральными уничижениями: — Акимов, ты ничтожество, ты никуда не поступишь, можешь забыть про профессию педагога! Правильно, сказал то ей правду я, но на мне она отыграться не может, я то сто пудов куда-то да поступлю. Все-то знают, что дело даже не в наших способностях, не в результатах ЕГЭ. Сколько людей пробьется на бюджет, после резкого сокращения бюджетных мест весной 2023-тьего? Может, конечно, так и решится ненужная популярность вышки, но с другой стороны, как быстро мы возвращаемся в Средневековье: учеба — для богатых. Все так же знали, что у Вадика семья, скажем, была не среднего достатка, где никто не собирал деньги ему на обучение, стройка была для него протоптанной дорожкой. Вот только явно не его призванием. Я вспомнил, как быстро Соня уснула на его руках, как покорно разбойник Федя сел за уроки после бадминтона. Он удивительно мог найти общий язык с маленькими детьми, а ведь для этого ему не надо было рождаться женщиной. Посмотрите на всех этих старых озлобленных ведьм, работающих у меня в школе — все что они могли, самоутверждаться, унижать и навсегда отбивать интерес к науке. А вспомнить мою воспитательницу… Зина Григорьевна — тучная женщина, пахнущая молоком. Она не была злой, нет, скорее невнимательной и твердолобой. Помнится, как она тяжко вздыхала, когда я рисовал, вместо того, чтобы пойти поиграть с мальчиками в футбол. Но это было после… сперва я много болел, и нельзя было с ними играть, аккуратно, а то ты только переболел. И оставалось только рисовать. Потом я как-то пришел в садик, все разделились по командам, мяча пинать, и я попросился: — А можно и я? А Зина Григорьевна посмеялась: — Никитин, а не боишься, что коленки отобьют, в глаз попадут, плакать будешь? — она не хотела насмехаться. Но как будто прочитала все пои потаенные страхи и отправила на скамью запасных. Я и так был робким, из-за того, что постоянно болел, не видел ребят, стеснялся их, когда с больницы выписывали и приходилось возвращаться в сад. И этим она как будто провела резкую черту между мной и всякими детскими подвижными играми. Никитин, ну куда тебе, с твоим-то хилым тельцем. И я всячески и сам стал их избегать. Доизбегался, что все эта часть жизни, связанная с физкультурой прошла мимо меня. А ведь она могла просто, как Вадик, показать мне все веселье игры, и что спорт это не только про травмы и соперничество. Тем временем, урок кое-как продолжался, но Вадик, чтобы сбежать от него, внаглую выпросился в туалет. Я хотел поговорить с ним. Что он бы мог еще подготовиться и поступить на следующий год, а я буду рядом и помогу ему. Да, конечно в жизни ему придется не сладко: ему придется перетерпеть непрестижность профессии, стереотипы, нелепые подозревания в педофилии. Но если он позволит, я буду верить в него, подставлю ему плечо, лишь только если он сам захочет. Я поднял в руку, чтобы выйти вслед за ним. Но вроде кто-то еще отпросился передо мной, и была вероятность, что физичка гневно осадит меня в очередь. Но она лишь отрезала равнодушное «иди», и я поспешил к странному месту нашей встречи. Но еще издали мой пыл поупал, а настроение испортилось: с коридора послышался голос Панкратова. — Стой. Я и сам остановился. Тихо подошел к стене и сделал вид, что уткнулся в телефон, а сам хотел переждать, пока тот вернется в класс. — Ты нахера выебуешься. Мой отец все сделает, у меня связи в том вузе. Ты так никогда не поступишь. Разговор не удивлял — Панкратов как всегда кичился связями и принижал чужое достоинство. — Потому что мне это не надо, — и тут я чуть не выпустил телефон из рук. Потому что это был голос Вадика. — Долбоеб. Сам же еще прибежишь. И по пустому коридору эхом донесся стук шагов. Кто-то шел навстречу мне. Я быстро и максимально тихо отдалился назад, делая вид, мол шел настолько далеко, что не мог ничего услышать. Из-за угла показался Панкратов. Он шел разгневанной походкой, широко расправив плечи и грозно сдвинув брови. Заметив меня, он кинул мне, словно буцнул мешающую на пути мусорную банку: — С дороги, чего шляешься тут Никитин. Я прицмокнул и демонстративно закатил глаза. Щас бы вступать в перепалки с этим долбоебом. И я неспеша направился к туалету, обдумывая то, что услышал. А собственно, что я слышал? Панкратов разговаривал с Вадиком. И… предложил свои связи в вузе? Я точно не подскользнулся, не упал, очнувшись в параллельной вселенной? С чего бы Никите предлагать такое Вадику?! С другой стороны, кое-что припоминалось. На прошлой неделе Вадик согласился поехать с ними на соревы! Что ж там за игра такая была, что Панкратов предлагает место в вузе?! Да и зная этого мудака, возможно, там кроется подвох! А затем я остановился на месте посреди коридора. Накатило осознание. Это единственный шанс Вадима пойти и учиться со всеми. И это Панкратов, а не я мог дать ему такую возможность. Он, а не я. Это бесило до того, что хотелось зажмурить глаза и со всей силы ударить в стену. Билет в вуз — это очень хорошее вознаграждение как за одни соревнования. И почему только Никита? Это его шутка, очередная издевка? Но что по сути Вадику грозит, если он воспользуется этим шансом? А вот что грозит, если нет, было совершенно понятно. Стройка. С настигшим меня пониманием ситуации, я ускорил шаг и возле поворота в коридоре, я столкнулся с Вадиком. — О, ты… — Ты должен принять предложение Панкратова. Беззаботное выражения его лица резко сменилось недружелюбно настороженным и даже… злым. — Чего?! — Ну, чтобы учиться по блату, Это хорошая цена за то, что ты сделал. Подумаешь, главное… — Пошел нахуй. И его фигура резко скользнула мимо, слегка задев меня плечом. Меня будто облили ледяной водой. Я так и остался стоять, оторопев. «Пошел нахуй», и сердце сжалось с обидой. Подбородок задрожал, горло будто стянуло нитями, больно было даже сглотнуть. Глаза его сверкающие, злые… холодные. Я ведь хотел как лучше! Как лучше. Я хотел… Я… А он меня послал?.. Да… да… да пошел он сам!***
Теперь не думалось ни о чем другом. Обида и злость проедали меня насквозь, где бы я ни был, все напоминало мне о том, что меня послали. Рассудок устроил внутри меня настоящий суд: а был ли я прав? Советуя ему взять подачку от такого мудозвона, как Панкратов? А был ли прав он? Не разобравшись в моих мотивах, сразу же грубо послать меня нахуй. В любом случае дома мне даже еда в горло не лезла. Я хотел сказать ему, что готов поддержать, что хочу остаться с ним в Питере, а что в итоге? Все должно быть не так! Я очнулся уже когда был возле его дома. Замер возле ворот, не зная имею ли право входить так вольно, как раньше, теперь это выглядело почти нагло. Да и нужно ли мне вообще такое делать? Ведь что значит «послать»? Это значит, меня не хотели видеть. Но спрашивали ли об этом меня?! И поняли ли мои мотивы? Нет, я должен все объяснить! Мое предложение не повод посылать меня! Беспрепятственно я открыл калитку и решительно прошел к двери. Правда, я рисковал возможностью быть посланным нахуй дважды — им и его отцом, но я насколько был разгневан, обижен и воодушевлен разборками (надеюсь по итогу мирно законченными), что был готов лететь первым рейсом в Варшаву от удара его кулака. Не долго раздумывая, я занес кулачок к двери, но она распахнулась сама. Передо мной стоял Вадик — растрепанный и удивленный, а я так и стоял с поднятой рукой, приготовившейся стучать в закрытые двери. Я был так неожиданно застан врасплох, что и забыл, что хотел сказать и что делаю здесь вовсе. Но по настоящему почва ушла из под ног, когда воздух был сотрясен его следующей фразой: — Тимур, я покалечил человека.