***
Рассвет за стёклами окон окрашивает безликие стены фиолетовыми тенями. Рассвет густой, вязкий, словно нарисованный гуашью, кажется пришпиленным к небу. Звон часов и шумный бег секундной стрелки всё приближают заветную минуту. Угольное перо уже нехотя скользит по пергаменту, а глаза не видят косых строчек. Но на часы с безвкусным орнаментом волнуют лишь малую часть сознания короля, ведь остальная заполнена чёрной плотью бессонницы, сквозь которую просачиваются тонкие сосуды работы. Рыжее солнце шальным зайцем проскакивает в комнату, прыгая с золотых волос на бумагу. Это знак, что пора завершать работу, и, встав с насиженного мягкого кресла, идти к чайнику с остывшим кипятком. Усилием воли Вольфганг заставляет последние крупицы магии зажечься, полыхнуть по венам чистым огнём, вылившись лишь в ничтожную искорку, способную поджечь угольки. Но на сей раз не происходит даже этого. Слабо колышется искра на кончиках пальцев, но внутри же всё горит багровым пламенем. Ощущение, что собственная магия решила сжечь его кости, мышцы и сухожилия, пустив по ветру чёрный пепел. Вольфганг устало тянет руки к связке спичек, с усилием поджигая одну. В глазах отражается дрогнувшее пламя, доказательство собственной бесполезности, и исчезает в разгорячённых углях. Чайник кипит, свистом проезжаясь по чужим ушам, и даже страшно становится слушать жуткое завывание, отскакивающее от позолоченных стен. Дешёвый кофе как дань прошлому, вкуснее любого дворцового, привезённого в дар послами с Востока. Пережитки прошлой жизни, ошмётки его самого, валяются по углам и не собрать их уже воедино. То, что родилось из этих ошмётков достойно называться хорошим человеком? За окном мерно догорает рассвет, вязкая гуашь сменяется на текучую акварель, раскрашивающую сказочно-голубое небо пушистыми разводами облаков. Часы пробивают десятый час, всего на мгновение замирая вместе. Вольфганг бесшумно спрыгивает с широкой рамы подоконника и поворачивается спиной к оконному стеклу. Лучи расходятся по фигуре, оплетая мерцающей сетью всё вокруг, и лишь король утопает в собственной отбрасываемой тени. Какая ирония. Тихой поступью человека, привыкшего скрываться, проходит в гардеробную, стягивает ночную рубашку и принимается надевать королевское облачение, положенное статусом. Вольфганг понемногу привык одеваться самостоятельно, начал разбираться в причудах официальной одежды и отказался от вечной помощи прислуги. Не маленький ведь мальчик. Шин смотрел на него не слишком довольно, когда король огласил своё решение, но чужой строгий взгляд заставил его придержать замечания на этот счёт. Уже не ему читать королю нотации. Красно-чёрные змеи повержены, полыхающее пламя сожгло чужие багровые волосы и старинный замок, подарив победу семнадцатому королю. Победу, которая стоила ему слишком дорого. Так дорого, что не оплатить всем золотом мира, плату брали кожей, чувствами и нитями веры в другого человека, в чьих глазах чернильная беззвездная ночь. Отобрали мысли, перекопошили изнутри и оставили так. Достраивать раскуроченное нутро. На сей раз в одиночку. Шин Су Хёк избегает прямого взгляда, всё глубже проваливается в серую тень, растворяясь в оттенках. Осторожно-случайные (на самом деле намеренные) касания чужих тонких белых пальцев, тихий голос и бегающий взгляд. Господину Министру так ужасающе стыдно. Но заметить это можно лишь в мелочах, уличить в оттенках интонаций и игре слов, читая между строками. Верить оказалось так просто. И безумно сложно одновременно. Королю хватило лишь одного камня под ногами о который он споткнулся, чтобы все красные нитки, связующие с Министром Финансов, разорвались. Колени разбиты в кровь, и на ладонях сбита кожа. Жжётся. И болит. Вольфганг не зол. Вовсе нет. Разве может он злиться на своего хрупкого и ломкого, покрытого трещинами Министра Финансов? Разве может причинить ему боль? Вольфганг скорее... разочарован. Обижен. И совершенно разбит, стараясь собрать себя по кусочкам. Что-то сидит внутри, грызёт королевские рёбра и нутро, такие же человеческие. Вольфганг, сюрприз, тоже способен чувствовать. Лезть в чужие шкуры, пытаться посмотреть на ситуацию чужими глазами и брать в расчёт чувства всех, кроме своих. А его чувства кто-то будет брать в расчёт? Шин думал о его чувствах там, в полумраке собственной спальни, когда разливал отравленное вино по пиалам? Вольфганг помнит горечь на языке, списанную на крепость алкоголя, помнил пелену в голове и мутный взор, приписанный бессонице. Тело уже догадалось, понимание зудит на кончике сознания, но мозг не хочет принимать правду, складывать все импульсы воедино. Ведь это Шин. Его ворчливый и ласковый, заботливый Шин Су Хёк. Разве он может его предать? Сквозь пелену исскуственного забытия, трясясь в повозке, Вольфганг понял, что может. Ради блага тех и этих, всех на свете кроме него самого, может. Ведь именно это он видит благом. Вольфгангу не даёт покоя тот поступок. И не то чтобы страшно, и в любую секунду ждёшь от Шина ножа в спину, но... Всё ведь можно было решить по другому? Если бы доверили правду, если бы не в одиночку, если бы Шин Су Хёк видел в нём человека, способного выдержать и нести вместе правду, всё сложилось бы иначе. Но во времена, когда нужно было нести правду, Вольфганг трясся в повозке, сквозь мрак сознавая насколько он бесполезен. Никакого доверия. Совсем. И это понимание режет как нож, вгоняет его под рёбра, выкручивая. Не заслужил, не смог, оказался как всегда бесполезным, вопреки словам о блистательном короле. Да что вы знаете?! Хочется крикнуть всякому, кто благовейно опускает взгляд перед взором благородного Короля всея Голденрейнольд. Знаете ли вы о лживом золоте и грехе родной крови на собственных руках? Слышали ли вы о змеино-обманчивых людях и чуде переливающихся золотом букв? Видели ли как белый пух летел по ветру вместе с цветочным мальчиком, и как сломленно опускал голову всесильный король Голдено рейнольд? Хах. Ему не хватило силы ни на что. Совсем. Грызущие мысли, картинки под прикрытыми веками, снова, и снова чужие голоса в голове. Не его вовсе. Шин в проходе коридора чужого дворца, и красноволосая змея, держащая его за руку. Смущённые щёки, залитые румянцем, и ласковый взгляд Министра. Вольфганг видел их сквозь то окно, в месте, где обитает одно из самых счастливых воспоминаний его дворцового детства. Впоследствии сгоревшее в языках багрового змеиного пламени, навсегда унося с собой счастливое эхо его воспоминаний. Нет больше ничего. Ни эха, ни воспоминаний, ни счастья. Достало жить в них, запираясь на миллионы замков, и быть счастливым, лишь прокручивая моменты прошлого. Под веками всё живо, тело помнит чужие прикосновения, тепло сквозь щёлк перчатки, фигуру в тёмной мантии, чужие и свои пылающие щёки с ушами и расширенные глаза напротив, в тот момент красивее любого драгоценного камня на свете. Но это лишь воспоминания, отыгравшие своё время, сгоревшие вместе с местом к которому были привязаны. Но всё ещё живые в людях, впечатанные в изнанку черепа. Последняя пуговица продевается в отверстие на рубашке, мантия из кроваво-красного бархата ложится на плечи, утягивая короля вниз, но тот стоит прямо, широко расправив плечи. Вольфганг ловит отражение собственных блестяще-золотых глаз и чуть прикрывает веки. Взгляд прожигает дыру в груди, шевелит уснувшее пламя. Ощущение, что сейчас подогнутся колени, и рухнет король на золотой паркет, теряя последние силы. Магии в теле осталось ровно столько, чтобы поддерживать золото волос, да и то, будто потускнело, покрылось едва заметной ржавчиной. Но завораживающие глаза всё ещё горят, расплавленная магия золотом светится в пугающем, наводящем страх взгляде. На министров такой взгляд действует отменно. И производительность возрастает. Часы отмеряют пятнадцать минут до начала заседания, и Вольфганг, бесшумно отвернувшись от зеркала, подходит к двери. Странно, но силы сегодня будто покидают тело, по крупице вытекая сквозь поры. Королю приходится сосредоточиться, чтобы нащупать дверную ручку, ведь перед глазами всё плывёт. Дверь в спальню закрывается, и король величественной поступью шагает в Изумрудный Зал. Все слабости, страхи и сомнения остаются за закрытой дверью. Но ноги по-прежнему будто набиты ватой, чужие приветственные голоса размываются в голове, взгляд не улавливает в фокус ни одно лицо. Это будет тяжкое заседание***
Вольфганг, право, не сосчитал бы сколько раз его голова чуть не падала к плечу. Огромного усилия стоило не прикрыть глаза, послав всех расфуфыренных министров к чёртовой матери. Монотонный, чуть боязливый голос, спрятанный куда-то в королевскую грудь взгляд, и мелкая дрожь в пальцах, сжимающих листки с отчётами. Ни один из членов палаты министров не может выдержать прямой и цепкий, видящий далеко сквозь глаза, взгляд семнадцатого короля королевства Голденрейнольд. В голове у Вольфганга натуральная каша, всё смазано и отрывисто, король будто тонет в вакууме воды. Лица расплываются перед глазами, и неуверенные отчёты пролетают сквозь уши. Вольфганг не понимает ни единого слова, чувствуя проклятый жар, ползущий по самым костям. Кто-нибудь вообще замечает, что ещё немного и король упадёт замертво? Нет. Чужие глаза не видят сквозь образ, не всматриваются в чужие черты и глаза, потому что страшно, потому что, не дай боже, золотой взгляд напротив окрасится недовольством. Королевские плечи с усилием держатся прямо, взгляд ясен и всё так же жгуч, спина ровная, строенная аккурат по линейке. Ничего не выдаёт состояния семнадцатого короля. И лишь цепкие сапфировые глаза выхватывают усталость в складках губ и совсем незаметную дрожь в пальцах. -Ваше Величество... Вольфганг поднимает глаза на сморщенного, неказистого мужичонку в дорогой лощёной одежде. Он продолжает что-то говорить, подглядывая в листок, всё так же прячет глаза, и Вольфгангу, ей богу, хочется подойти и хорошенько встряхнуть за грудки этого прилизанного павлина. Жаль, что сил нет. Оцепенение сковывает тело, во рту сухо, как в пустыне, а тело горит изнутри, прожигает огненная магия вены, кажется, будто всё внутри плавится, покрываясь ожогами и гнойными волдырями. Как же, чёрт побери, горячо. Последний министр заканчивает вещать, звук заискивающего голоса наконец оборвался, и два десятка пар глаз устремляются в ожидании на короля. Вердикт монарха должен прозвучать, либо восхвалить заслуги, либо обругать недостатки. Вольфганг даже сквозь мутную пелену видит, почти ощущает, едкий и скотский страх за тонкой корочкой чужих лиц. Каждый ждёт свой приговор. Да только Вольфганг уже порядком устал казнить и миловать. Для него жизнь - это когда всё кругом полыхает, свистят мечи и горят знамени. Это когда вражеский клинок срезает пряди волос, лишь на миллиметр не доставая до глаз, когда в ушах звенит металл лезвия, сходящийся в равной схватке. Это огонь магии по венам, странная лёгкость в голове и ногах, когда раны будто исцеляются, и даже кровь перестаёт течь. Это когда в голове пусто, и лишь страх мелькает на периферии сознания. Не за себя. За других. У Вольфганга две жизни смешались в одну, прошлое скребётся воспоминаниями, смешками друзей и шестёркой людей, которых называл своей семьёй. И настоящее, заключённое в строчки чернил на золотой бумаге, чужие заискивающие голоса, глаза чернильные и выскользающие тонкие пальцы в своих ладонях. Всё перемешалось сейчас, и не сказать, началась ли дружба. Вольфганг вообще дружит с собственной головой? Рвёт иногда в бой, так, чтоб кожа с пальцев слетала, и рукоять оружия белым шрамом впивалась в ладонь. Чтоб ветер в волосы, и кричать во всю мочь лёгких, а потом ещё неделю хрипеть. Чтоб как раньше: шесть человек - семья, крепко-накрепко перевязанные - не разрубишь. Чтоб чужой взгляд был теплее, и синий лёд наконец растаял. Чтоб навсегда, чтоб до щемящего нежно, чтоб никогда не отпускать чужую руку, и тонкие белые пальцы впечатывались в собственную ладонь. Чтоб свободно. Да только нет её, свободы этой, король связан по рукам, ногам и сердцу. Семнадцатый король так чертовски устал, и, бегая взглядом по таким чужим знакомым лицам, решает послать всё к чертям. Сегодня можно. Сегодня сжигают изнутри. -На сегодня всё. Свободны. Голос получился чуть хриплым и неестественно твёрдым. Немного слишком для человека с которым всё хорошо. Но чужие уши этого не замечают. Даже не пытаясь скрыть облегчение, министры чуть ли не вприпрыжку выбегают из Изумрудного Зала. И лишь хрупкая фигура в синем плаще нарочно задерживается, ленно собирая документы. Шин не решается поднять взгляд, не решается спросить, узнать, показать, что заметил. Что не всё равно. Король расслабляется в высоком троне, тяжело вздыхает, потирая переносицу. Перед глазами белые точки, и так пугающе темно в голове. Вольфганг с трудом поднимается, сходит по ступенькам, отделяющим трон от основного зала, и чуть не наворачивается, путаясь в ногах. Благо успевает вовремя среагировать. -Ваше Величество! Шин обеспокоенно поднимается с собственного стула, делая пару шагов к королю. Вольфгангу хочется, язвительно так, спросить "что, беспокоишься?", но не выходит даже разлепить сухих губ. Бледность нападает на короля внезапно, мелом заливая щёки и губы. Ноги подкашиваются. -Сир! Вольфганг успевает лишь ухмыльнуться, перед тем, как распластаться по золотому полу, кубарем скатившись с помоста. Кончики выцветающих волос закапывает кровью.