***
Темно. Пустота окутывает сверху и снизу, а перед глазами только лишь густое, ослепляющее марево. Свободное падение — одно из худших состояний человека. Вольфганг не помнит ничего кроме непроглядной тьмы, словно кусок жизни вырвали из памяти. Странно, собственное имя и такие обыденные вещи как то, что земля крутится вокруг солнца в ней остались, но ни лица, ни имена других. Осталось лишь зудящее чувство, будто он забыл нечто действительно важное. Приземление вышло болезненным – затылок с размаху ударяется о холодный пол, а следом за ним шлёпается и всё тело. Он лежит неизвестно где, не помня ничего кроме своего имени. Отлично. С его приземлением синхронно загораются свечи в настенных канделябрах. Паркет под ногами оказывается дубовым и начищенным до скользкости, выбеленные стены украшают картины в позолоченных рамках, потолок высокий, выложен мозаикой — небо с россыпью мерцающих звёзд. Это место похоже на дворец какого-нибудь состоятельного монарха, но с некими отличиями. Узкие коридоры со странными картинами и тысячи разномастных дверей. Вольфганг удивляется тому, что сравнивает это извилистое пространство с дворцом. Откуда ему знать как они выглядят? Он бредёт вдоль узких стен, с интересом разглядывая картины. Златоволосый мальчик с мёртвым воробушком в руках. Тот же мальчик на кухне ночью, ворующий сладости. Он, катающий снежок для снеговика под пристальным взглядом серовласой женщины. Недоумевающий мальчуган и та женщина на корточках перед ним. "Нельзя лишать птичек крыльев." Голос слишком знакомо звучит в голове, будто так было всегда. Это ощущается безукоризненно правильным, как переливы серебристых колокольчиков, но давно забытым. Как будто... - Это мои воспоминания. Вольфганг утверждает, чувствуя тысячи слов и образов, всплывающих в голове. "Молодец, мальчик, не думал, что управишься с этим так скоро." На сей раз голос чужой и отрезвляюще холодный. Будто вьюга ожила. Не понимая толком загадки этого места, он движется дальше, внимательнее всматриваясь в картины. Кристина... Она есть почти на каждом полотне с его детскими воспоминаниями. Вольфганг чуть подзабыл черты её лица, ведь от неё не осталось ни одного портрета. Только пара слов, да и те были произнесены не её голосом, а являлись скорее криком дикого зверя. Он с нежностью проводит пальцами по точёным скулам и серебристым волосам. Он так на неё похож: разрез глаз, форма и черты лица. Он очень хотел бы быть хоть вполовину таким же хорошим сыном, как она – матерью. Он хотел бы стоить её. Хотел бы быть сильнее, чтобы спасти. Чтобы она видела, как он повзрослел. Длинный коридор подходит к концу. Вольфганг оборачивается, решив напоследок посмотреть на портреты матери. Он будет скучать. Дверь успевает лишь чуть приоткрыться, прежде чем он слышит голос, который казался забытым много лет назад. — Ты даже не поздороваешься со мной прежде чем уйти? Секунда молчания сковывает тело, сердце в груди спотыкается и скачет галопом, грозясь пробить грудную клетку. Он молниеносно поворачивается обратно и впивается глазами в её лицо, вновь чувствуя себя мальчишкой. — Ну и где твои манеры? Я разве тебя этому учила? Она недовольно отчитывает его, но в глазах только мягко сияет теплота. Вольфгангу кажется, что он тает под этим взглядом, он готов стоять так вечность, выслушивая замечания. — Знаю-знаю, прости. Его глаза улыбаются ей, и улыбку возвращают. Она раскидывает руки в приглашающем жесте, и это всё, чего Вольфганг ждал. Ноги несут сами. Её объятья точно такие как он помнил, она пахнет так же, как в детстве, цветочными духами и домом. Только теперь ему приходиться чуть нагнуться, чтобы заключить её в объятья. — Я скучал. Он чувствует её улыбку, спрятанную у него на плече. — Я тоже. Это, пожалуй, длится целую вечность, самую упоительную вечность, и, когда они распускают объятья, она не заканчивается. Вольфганг не знал, что может быть настолько тепло в груди. Кристина протягивает ладонь и гладит его по щеке, проводит по волосам, зарываясь пальцами, по старинке треплет его за щёки. — Ты так вырос. Никогда не думала, что мне придётся вставать на носочки, чтобы погладить тебя. Вольфганг с усмешкой опускает голову, подстраиваясь под её рост. — Прошло много лет, а вот ты, я думаю, совсем не изменилась. — Я вечно молодая, забыл? Они тихонько смеются, понимая друг друга без слов. — Не хочешь посмотреть, что стало с нашим домом? — А ты можешь мне это показать? Кристина лукаво усмехается, перекинув волосы через плечо. — Ты конечно вырос, но твоя мать по-прежнему может всё. Закрой глаза. Вольфганг послушно смежает веки, чувствуя её ладонь, непривычно маленькую, в его руке. Коридор видоизменяется стремительно, картины исчезают со стен, и всё помещение становится в разы просторнее. Пахнет сдобой, слышно чьи-то разговоры, смех, чириканье птиц. Дом. — Можешь открывать. Вольфгангу кажется, что у него дежавю, всё ровно такое, каким он это помнил, вплоть до последней трещинки в мозаике потолка. Вокруг носятся слуги с подносами еды в руках, всё вокруг радостное, тёплое и светлое. — Как? Кристина улыбается, довольная произведённым эффектом. — У меня есть свои секреты. Вольфганг предлагает ей свою руку, мать опирается на неё, склонив голову ему на плечо. Сад остался таким же сочно-зелёным, а лев покладистым и игривым. Они обходят всё поместье, не размыкая рук, уличный воздух пахнет морем, а Кристина под боком рассказывает о том, что он пропустил. Они стоят в её комнате на балконе, смотря на алеющий горизонт. — Серьёзно, прямо так и сказал? — Да! Видел бы ты выражение его лица, когда Аластор понял, что натворил. Они смеются над глупой проделкой нового слуги, и смех их почти до странного похожий. — Ну а ты? Расскажи что сейчас происходит у тебя. — Да как-то нечего рассказывать. Лучше уж слушать тебя. Вольфганг опасается её гнева за нарушенный наказ. — Правда? Совсем нечего? Её глаза прищуриваются, а голос леденеет. Она отстраняется, уперев руку в бок. Ветер крепчает. — Ничего важного, просто глупости. Её лицо резко меняется. Оно становится суровым, обвиняющим. Она отходит ещё дальше. Стены опаляет красным. — О чём я твердила тебе все года, что ты был со мной? Помнишь, что я говорила? Вольфганг сглатывает. — Никогда не прикасаться к тому, что принадлежит королю. — А что сделал ты? Слышать обвинение в её голосе невыносимо. Её волосы отражают блики от огня. — Кристина, я... — Ты надел на голову его корону, сел на его трон, занял его место, прикоснулся к его собственности. Становится всё жарче. В её глазах и голосе гнев, огонь поджигает стены. — Ты возжелал то, что принадлежит королю. Ты затащил к себе в постель то, что принадлежит королю, ты оставлял свои метки на том, что принадлежит королю. — Шин не королевская собственность! — Молчать! Её ладонь отвешивает ему хлёсткую пощёчину, кожа горит там, где она ударила. Голова по инерции отклоняется к плечу, а Вольфганг думает лишь о том, что ей, наверно, больно. — Ты не выполнил мою единственную просьбу! Ты ослушался меня! Мальчишки из монаршего эскорта принадлежат королю, тебе ли не знать! Касаясь его, ты предаёшь меня. Ты предатель! Грешник, который возжелал мужчину, так ещё и чужую собственность. Ты не сдержал своё обещание! Пол под ногами загорается, языки пламени подпаливают ему волосы и одежду. Кристина стоит в окружении огня, он цепляет её волосы, подол платья, оставляет ожоги на открытых участках лица и рук. Она не плачет. — Ты не смог меня спасти. "Не смог-не смог-не смог-не смог" Её голос отскакивает от стен и звучит в голове Вольфганга как приговор. — Кристина... Она горит. Огонь сжег её руки по самые плечи, она рассыпается пеплом, не издавая ни звука, лишь повторяя: "Не спас!". Ожоги уродуют её прекрасное лицо. Он отступает к краю балкона, упираясь спиной в перила позади. Вольфганг хочет, что-то сказать, но каждое слово застревает в горле. Её взгляд, бликующий пламя, ненавидит его. — Прости, мама. Она смотрит цепко и пристально, прямо в глаза, будто клинками разрезая его нутро. Чеканит безжалостно: — Никогда. Всё вокруг мгновенно погружается во мрак. Свободное падение – одно из худших состояний человека.***
Приземление на этот раз вышло мягче. Под щекой чувствовалась колючая трава и какие-то цветы. Открывать глаза не хотелось. Хотелось забыть. Со вздохом Вольфганг поднимается, с удивлением обнаружив одуванчиковое поле вокруг себя. Цветки были канареечно-жёлтые, режущие глаз, а трава ярко-изумрудной. Небо давило своей синевой, всё это место, и его обманчивая приветливая яркость словно пытались его задушить. Здесь было тихо. Не особо понимая цель и не видя выхода, Вольфганг решил просто идти вперёд, пытаясь отыскать путь подальше от этого места. А может он просто не хотел понимать. Время здесь тянулось бесконечно долго, Вольфганг не мог точно сказать, сколько прошёл. Вид вокруг никак не изменился. Горизонт был всё так же далёк, а одуванчики резали глаза. Палящее солнце обжигало. Он знает, кого должен здесь встретить. Одуванчики ассоциируются лишь с одним человеком. Но здесь, в иллюзорном рае, нет ни души. Он не успевает об этом подумать, как слышит за спиной мальчишеский смех. Перезвон колокольчиков, непосредственный и громкий. Он отпечатался у Вольфганга в мозгу уже много лет назад. Мальчик-одуванчик. Ноги разворачиваются сами. Желание увидеть много сильнее, чем страх. — Ты наконец пришёл! Морщинки-лучики вокруг глаз и улыбка, которая может посоперничать с солнцем в ослепительности. И выиграть. — Данделион? — Я рад, что братик Вольфганг не забыл меня. Взъерошенный воробушек с волосами того же цвета, что серединки его любимых одуванчиков. Данделион ровно тот же, что в день своего падения. Мальчик, который поплатился за ошибку, совершённую Вольфгангом. Время для него застыло. "Хочу видеть, как ты растешь." — Братик так вырос, весь оброс хлопотами и серьёзностью. Уж думал не узнаешь. Неожиданно становится больно говорить. — Ну как я могу. Данделион так далеко, что не прикоснуться. Вольфганг подходит ближе, но тот становится ещё дальше. В руках венок из канареечных одуванчиков, на голове такой же, но чуть меньше. Мальчик-одуванчик. — Ты отцвёл слишком быстро. Мне жаль, Дели Осколки неба напротив, кажется, не способны ненавидеть. — Ну что ты, братик. Его глаза наполняются слезами. На небе собираются тучи. — Я тебя совсем не виню. Одна слеза скатывается по щеке, чертя багровую дорожку. Только тогда Вольфганг понимает, что это. Кровь. — Ты ведь не всесилен. Я не виню тебя за Тео. Небо алеет. Тучи затягивают солнце. — Но ведь, братик, обещал мне защищать его. Обещал быть рядом. Воздух тяжёлый. Пахнет железом. — Обещал, что защитишь меня. Детское лицо заливают дорожки крови. Белая рубашка в разводах. Глаза краснеют. — Обещал быть мне опорой. Погода сходит с ума, подымая ветер невероятной силы. Лепестки одуванчиков кружат вокруг своего покровителя, так на них похожего. Вольфганг будто увязает в земле, не способный сделать и шага. Сердце разрывается. — Братик обещал быть моим другом всегда-всегда. За багровыми пятнами не видно лица. Только глаза – осколки неба – блестят как драгоценные камни. Вольфганг может пересчитать каждый скол. И возненавидеть себя. — Ты ведь обещал мне, что спасёшь. У Вольфганга подкашиваются ноги, он срывается на бег, из последних сил сопротивляясь ветру. Дели рядом, только протяни руку. Ветер шепчет: "Обещал". Вольфганг с завидным постоянством нарушает данные слова. — Ты обещал. У мальчика слабеют ноги, кровавые слёзы размазаны по лицу. В волосах лепестки одуванчиков. Венок пока не соскользнул с головы. Вольфганг успевает подхватить его на руки, сжав в объятьях. Колени подгибаются. — Обещал. Король падает на колени, вместе с Данделионом. Ветер стихает мгновенно. Он с хлопком исчезает у Вольфганга из рук, оставляя лишь сжимать собственные плечи. Оседают на землю жёлтые лепестки. Мальчик-одуванчик. — Мне жаль. Вольфганг чувствует слёзы. На память остаётся только горечь, и одуванчиковый венок на голове.***
Ему было пусто. Он не ощутил ни силу приземления, ни обстановки вокруг, ни звуки. Ничего. Тишина, такая, которую невозможно слушать. В ней не было ничего, никакого окраса. Забыть не хотелось. Хотелось умереть. Вольфганг чувствовал себя совершенно отвратительно, не способным даже пошевелить пальцем, не то что встать и куда-то идти. Ему напомнили о худшем, самом худшем, о том, о чём забывать нельзя, а он, предатель, забыл. За вереницей дней и королевских забот, они – самые важные люди в его жизни – стали забываться. Его ошибки, их кровь на его руках, его самый важный урок – он забыл все. И теперь поплатился за это. И все же, несмотря на полную отрешённость, холод Вольфганг почувствовал. Наверное, он, сгорбившись, просидел на сырой земле слишком долго, раз ощутил, как цепенеет тело. Кончики пальцев налились фиолетовым, его мучительно трясло. Казалось, холод шел изнутри. С трудом заставив себя подняться, Вольфганг огляделся. Месту вокруг нельзя было дать точное название. Узкое пространство с земляным полом и стеклянным блеском зеркал вокруг. Никакого горизонта не было в помине, ровно как и выхода. Зеркала стояли один к одному, без малейшего расстояния, и были очень длинными, много выше Вольфганга. У этого места не было потолка, вместо него красовалось густое синее небо. Ни луны, ни звёзд. Не придумав ничего лучше, Вольфганг решил просто идти вперёд. Когда-нибудь этот чёртов зеркальный лабиринт должен же был закончиться? Нет. По-видимому конца и края у этого места не существовало. Вольфганг петлял по узким коридорам, напарывался на тупики в виде зеркал, злился, сворачивал в другую сторону и вновь натыкался на злосчастное стекло. Вольфганг никогда не страдал нарциссизмом. Свою внешность он в принципе никак не оценивал. В юности было плевать, потом стало не до этого. Ему хватало подтверждения собственной привлекательности в чужих синих глазах, а намеренно марафетиться он не любил. Но мелькающее на протяжении стольких часов в зеркалах золото, начинало откровенно бесить. Сначала он, окружённый зеркалами со всех сторон, не обращал на это внимания, ему казалось естественным, что он в них отражается. Но спустя пару таких случайных образов, которые Вольфганг ловил в зеркале, это начало нервировать. Золото-золото-золото Вольфганг не любил его. Ни в блестящей "глазури" монет, ни в закате солнца, ни в своих глазах. Оно было символом его бесполезности. Его проклятье. Магии у юного короля Голденрейнольд не наблюдалось. Ни искорки пламени, ни-че-го. И золото, мелькающее в зеркалах, напоминало Вольфгангу издёвку. Отражения на него давили. Создавалось чёткое ощущение присутствия другого человека. И его осуждение. За то, что забыл. Волосы принцев ведь были одинакового цвета. На самом же деле не было никого. Вольфганг понял, что выход близко, когда зеркала перестали создавать узкий коридор. Пространство расширялось, давая ему вздохнуть. Стены расходились, образуя полукруг. Когда же они окончательно разошлись, так далеко, что Вольфгангу нужно было порядочно пробежать, чтобы коснуться холода зеркала, показалось нечто. Впереди кругом стояли зеркала в человеческий рост, образуя что-то вроде ловушки. Входом в этот круг служило отверстие на месте отсутствующего зеркала. Рядом рос трёхцветный амарант*, ярко-красный в глубине и жёлтый на концах. Но самым странным были не цветы, выросшие на проклятой земле. В этом зеркальном круге, спиной к Вольфгангу, стоял он. Темные синие волосы, прямые плечи и ровная осанка. Рубашка была по традиции синей, брюки белыми и узкими, а он сам – изящный и, даже со спины, упоительно красивый. Вольфганг врос в землю, не в силах вздохнуть. Это не могло происходить в реальности, но нет. Происходило. Су Хёк пришел, он здесь,чуть пробеги вперёд, заключи в объятья и никогда не отпускай. Вольфганг собирался было подойти, обнять и сказать, как сильно он скучал, но вдруг показалась ещё одна фигура. Он вышел из-за зеркала, стоявшего первым у входа. Стекло скрывало его от взгляда Вольфганга. Красные волосы, широкие плечи, серьга-змейка блестит на ухе. Не узнать его невозможно. Хайян. Из плоти и крови, настоящий, не мёртвый, и ни разу не выглядящий виноватым. Идущий упругим шагом, уверенный в себе. Он приблизился к Шину. Коснулся рукой плеч, провел ладонью по лопаткам, пальцами оттянул ворот рубашки. Погладил голую шею. Обнял. Устроил голову на плече Шина, дотрагиваясь пальцами до впалой груди. Золотые глаза впились в королевские, отражающиеся в стекле. Шин не мог не видеть его. Зеркало отражало. И все же он откинул голову на плечо герцогу, блаженно прикрывая глаза. От этого хотелось кричать. Или бить этому герцогу лицо. Вольфганг ещё не решил. Ласка продолжалась. Ладони скользили от шеи до пояса штанов. Вольфганг слышал учащенное дыхание, эхом отскакивающее от стен. Слышал пошлый шёпот Хайяна ему на ухо. Видел румянец на бледных щеках. Шин начинал тереться о чужой пах, разгорячённый и явно не воспринимающий что-то кроме происходящего. Он тонул в чужих прикосновениях. Его стон резанул по ушам. Это было неправильно. Хайян не сводил взгляда с короля. Ни когда расстёгивал пуговицы узких белых штанов. Ни когда медленно стягивал с Шина рубашку. Ни когда запустил руку под еле державшуюся на узких бёдрах белую ткань. Зеркала отражали их. В разных ракурсах, с разных сторон, будто бы желая, чтобы Вольфганг рассмотрел всю их прелюдию во всех подробностях. Это сводило с ума. Стоны громом прокатились по пустому пространству. Здесь была прекрасная акустика. Вольфгангу казалось, что он тонет. В этом моменте, в зеркалах, в стоне. Липкая, отвратительная злость разлилась по венам. И, казалось бы, иди, останови, разукрась лицо этого красноволосого ублюдка всеми оттенками синего. Но Вольфганга останавливало одно – Шину нравилось. И становившиеся грубыми касания, и дыхание в шею, и рука на члене. И красные волосы взамен золотым. Отчаяние душило. Выхода не было ни впереди, ни сзади. Оставалось только смотреть, впитывать и чувствовать запах секса в воздухе, изнывая от невозможность вдохнуть. Вместе с Шином закончился и его мир. Атмосфера начала меняться. Непонятная, взявшаяся из ниоткуда опасность заставила Вольфганга насторожиться. Шин тяжело дышал, отходя от финала, а Хайян сверкал уже другим взглядом. На Вольфганга он больше не смотрел. Все произошло так быстро, что Вольфганг не успел до конца понять, что именно. Ладонь резко прогнула Шина в пояснице, прижимая щекой к стеклу. Прошелестели завязки. Белые штаны спустились к коленям. И раздался болезненный вскрик, когда Хайян одним движением вошёл в него. До самого конца. Движения были дерганными, рваными. Не чета тому нежному любовнику в начале. Вольфганг видел закушенную губу Шина, капли крови на подбородке, алеющие отпечатки рук и зубов. Синяки останутся. Хайян яростно вдавливал его в стекло, рыча сквозь зубы. Оцепенение ушло, когда Вольфганг услышал первое полузадушенное рыдание, вырвавшееся из горла Шина. Ничего не имело значения. Никто не смел причинять ему боль. Вольфганг сорвался с места, не помня себя от ярости. Считанные секунды отделяли его от облегчения. Когда до них осталось лишь перешагнуть входной проём, Вольфганг с размаху влетел в стекло. Оно было прозрачным. Вольфганг ничто не колотил так яростно, как то стекло. Кричал, злился, шипел и ругался так грязно, что Су Хёк явно прибил бы его свитком за такие слова. Он долбил ногами и руками, пару раз пытался его выбить, толкая плечом, царапал ногтями и чуть не выл от бессилия. Стекло не дрогнуло. Хайян перевернул Шина, уложив на спину. Зажал его кисти в одной руке, другой закинул его бедро себе на талию. Долбился, как последний раз в жизни. Почти чёрные отметины, следы зубов из которых капала кровь, настолько глубоко этот ублюдок кусал. Вольфгангу казалось он сходит с ума, и ад – прямо перед ним: жестокий, озверевший Хайян и совершенно бессильный Шин под ним. Но самым болезненным был не Хайян берущий Шина, как сумасшедшее животное. Взгляд Шина. Совершенно выцветший. И слёзы в его глазах. Казалось, это длилось вечность, за которую Вольфганг успел десять раз умереть и воскреснуть. Хайян резко замер, закатив глаза. Вышел из Шина, развернувшись к Вольфгангу. Красные волосы, уверенность, серёжка-змейка. Глаза в глаза, до боли. Глаза были одинаковыми. И это пугало. Хайян ухмыльнулся, явно уловив эту эмоцию. Его оскал взбесил Вольфганга. Ярость клокотала в венах. Вольфганг замахнулся, со всей силы ударяя кулаками о стекло. Град из осколков посыпался на землю. Кровь потекла по пальцам. Хайян исчез ровно в ту минуту, как разбилось стекло. Красные лепестки амаранта осели на землю. Злость отступила, и стало даже как-то жаль. Не чувствуя конечностей от напряжения, Вольфганг подбежал к Шину, споткнулся о собственные ноги и пропахал коленями землю. Больно не было. Кровь потекла уже из продырявленный штанины. Шин лежал, тихий и хрупкий, коснёшься – разлетится на осколки. Прижал колени к груди, руки обнимают плечи, голова склонена вниз. Поломанный и жалкий. Вольфгангу казалось, будто нежность вперемешку с тянущим чувством вины и жалости разрывает грудь. Внутри всё ныло. Лежащий здесь Шин слишком отличался от того, которого воскресила память. Хотелось прижать к себе, обнять аккуратно, потому что чёртовы хайяновские гематомы наверняка саднили, и никогда-никогда не отпускать. Только вот вряд ли он примет объятья человека, который просто стоял и смотрел как.... Произносить это даже в мыслях слишком невыносимо. Вольфганг протянул руку. Пальцы нерешительно замерли в миллиметре от кожи, потому что страшно-страшно-страшно. Там расцветает новый синяк. Живого места на ней почти не осталось. Автограф, блять, свой оставил, звезда драная. — Шин... Чужой испуганный взгляд хуже ножа. А потом становится пусто. Ни единого блика в глазах, только синева, бесконечная, неживая. Вольфгангу кажется, что болеть сильнее уже не может, но нет. Сердце готово разорваться. — Шин. Это же я. Посмотри на меня. Отсутствие реакции на слова делает ещё больней. — Пожалуйста, Шин. Теплая рука опускается на плечо. Тело под ним крупно вздрагивает. Вольфганг медленно, словно боясь спугнуть, ведёт вверх-вниз по руке, гладит тонкие кисти, переплетает пальцы. — Не бойся меня. Только не меня. Клянусь, я не сделаю больно. Он ведёт рукой по шее, выше, проходится костяшками по скуле, зарывается в волосы на затылке. — Доверься мне. Гладит по щеке, обводит пальцами контур век и носа, задевает большим пальцем губы. Касается так, будто Шин – величайшая драгоценность, его душа, которую слишком страшно держать в своих руках. — Можно мне тебя обнять? – Вольфганг удивляется, как голос ещё не дрожит. Внутри ведь всё крошится. Синие глаза обращаются к нему, смотрят пристально и без эмоций. — Пожалуйста. Я не могу видеть тебя таким, – он срывается на шёпот,– Я тебя прошу. Шин долго просто смотрит ему в глаза, не шевелится и не подаёт ни одного признака жизни. Человек с глазами мертвеца. Он медленно моргает, и Вольфганг видит в этом разрешение. Голденрейнольд аккуратно подхватывает Су Хёка на руки, скажет к себе на колени и прижимает к груди близко-близко, так, что стук чужого сердца набатом звучит в ушах. Он качает его как ребенка, сбивчиво шепчет успокаивающие слова, и не поймёшь то ли себя, то ли его в этом убеждает. Вольфганг гладит чужие плечи, волосы, дышит запахом Шина и понимает, что отчаяние накатывает с новой силой. Он такой маленький и хрупкий в его руках, что страшно сломать, сжав слишком сильно. Когда ему за ворот рубашки стекают первые слёзы, Вольфганг готов умереть, прихватив с собой этого красноволосого ублюдка. Шин мелко вздрагивает в его руках, жмётся – доверительно и слепо. "Прости-прости-прости" Это все, что Вольфганг способен говорить. Голоса нет, остался только свистящий шёпот. Шин поднимает на него свои глаза, снова живые, синее небо, в которых звёзды и море печали. А ещё нежность. Глаза в глаза. Снова до боли. Он размыкает сухие, искусанные губы, чуть слышно, сбиваясь на хрип, выговаривая: — Я так по вам скучал. Вольфганг готов раствориться в этом моменте. Закрывает глаза, опускает голову на синюю макушку. И совершенно не замечает, когда Су Хёк медленно тает в его руках. Вольфганг чувствует, как начинает обнимать собственные плечи. Снова становится пусто. — Ну наконец-то мы остались одни. Король застывает. Этот голос... — Думал, он никогда не уйдёт. Вольфганг чувствует капли холодного пота, катящиеся по вискам. В зеркале, сверху вниз на него смотрит он сам. Слишком презрительно для простого отражения. Его губы изогнуты в ухмылке. — Молодец, что не сошел с ума, малыш Вольф. Ты с достоинством выдержал все экзамены на стрессоустойчивость. Все самое страшное уже позади. Совершенное сходство с человеком в зеркале его пугает. Его глаза за стеклом искрятся. Кажется, что настоящий. Протяни руку и почувствуешь человеческое тепло. Но Вольфганга парализовало не это. Превосходство. Во взгляде, голосе, глазах, позе, чёрт побери, даже в их положении. Он буквально вжал Вольфганга в землю. — Теперь мы с тобой просто поговорим. Что скажешь? — Не желаю тебя слушать. Он ведёт себя так, будто иного ответа и не ждал. - Ты уж прости, братец, выбора у тебя особо нет. Земля начинает дрожать, и с ужасающим скрипом за спиной Вольфганга вырастает зеркало, закрывая выход. — О, прекрасно! Ты можешь говорить что угодно. Я просто не стану тебе отвечать. Он раздражённо встаёт, принимаясь бить по треклятому стеклу кулаками, но бесполезно. На самом деле ему просто нужно чем-нибудь себя занять. — Этим ты ничего не добъёшься. Оно заколдовано. Не разобьётся до тех пор пока тот, кто погрузил тебя в эту иллюзию того не захочет. Или же внешнее воздействие будет достаточно сильным, чтобы тягаться с силой хозяина твоего "сна". Золотое свечение волос и глаз слепит, выводит из себя. Здесь ему не подвластно ничего, он просто проживает какой-то кошмарный сценарий, без права выбирать свои действия. Все расписано. Не имеет смысла противиться. Вольфганг тяжело вздыхает, поворачиваясь обратно к себе-за-зеркалом. — Ты всего лишь плод моего воображения. Вылился из моих страхов и ошибок. Мираж. Парень за стеклом усмехается ещё шире, пожимая плечами. — Можешь думать как хочешь. Это все равно не отменит моего существования и присутствия. Я это ты. — Нет. Вольфганг сжимает кулаки, на что зазеркальный фыркает и закатывает глаза. — Ну сам посуди,–он принимается загибать пальцы,– я выгляжу как ты, знаю всю твою историю, все твои страхи, секреты, мечты и амбиции. Я был с тобой, когда ты сбегал из материнского поместья, когда отрубал голову королю, когда впервые целовал Шина. Я знаю, что ты чувствуешь сейчас. Злость. И страх. Я видел всю твою жизнь и знаю, что думал в каждое её мгновение. Я знаю то, о чём ты никому не говоришь и что скрываешь даже от Шина. Ты ненавидишь золото. И меня. А знаешь, что из всего этого следует? Стекло перед Вольфгангом вспыхивает, живой огонь плещется в глазах напротив. Волосы блестят магией. — Я это ты. Твоё худшее проявление. Сильнейшее на самом деле. Только ты не можешь этого признать. У зазеркального на ладони вспыхивает сноп искр, а за ним появляется пламя. Магическое, жаркое, он переливается у него на руках оттенками золота, ластится котёнком к его пальцам. — Я владею твоей магией. Я и есть причина по которой ты не владеешь всей мощью родовой силы Дракона. Ты запираешь меня в своём подсознании, запираешь свою настоящую силу, себя. Ты боишься того, что не справишься с ней. Не справишься со мной. — Лжешь. Гортанный, но абсолютно бесчувственный смех пробирает до самых костей. — Наивный ты. Просто представь сколько всего мы сможем сделать вместе, когда магия будет нам подвластна. Мы сможем завоевать все земли, управлять королевствами, мы станем самым могущественным государством на всём земном шаре. Голденрейнольд наконец вернёт себе былую славу. Тебе нужно всего лишь выпустить меня. Вместе мы станем сильнейшими. Зазеркальный протягивает ладонь в приглашающем жесте. Он выглядит страшно и одновременно завораживающе. Огонь в руках, блики от него на лице и в волосах, живой взгляд и яркая мимика. Он взрывной, непокорный, алчный и жестокий. Вольфганг смотрит на него и не видит в нём себя. Хотя зеркала отражают лишь тех, кто в них смотрится. — Ты со мной? Пальцы сами тянутся к стеклу. Нерешительно, медленно, Вольфгангу кажется, что огонь магнитом тянет к себе. Ты уверен, что тебе оно надо, сынок? Чья-то теплая рука опускается ему на спину, мягко поглаживая лопатки. Вольфганг застывает. Только не снова. — Пожалуйста, уйди... Ты даже не хочешь на меня взглянуть? Мягкие волосы щекочут шею, она наклонилась к самому его уху. — Я не хочу снова слышать, насколько сильно ты меня ненавидишь. Ну как я могу? Здравый смысл кричит, что нет, не надо, ты не выдержишь ещё одной встречи, но в нём заложена вера её словам. — Кристина? Она улыбается, мягко и тепло, но в глазах видится бесконечная печаль. Нежная, как и она сама. Мне очень жаль, Вольфганг. Он сглатывает. — Ты ненавидишь меня? Нет. Конечно нет. Она качает головой, и смотрит так, будто он самый беспросветный в мире идиот. Как я могу тебя ненавидеть? Ты самое ценное, что было есть и будет у меня. — Кристина... Он подходит к ней, пытается взять её за руку, но пальцы хватают пустоту. Прости, милый. У меня уже нет телесной оболочки, я лишь часть тебя. К сожалению, не материальная. — Мама, прости меня, пожалуйста. Если бы я только мог.. А ну замолчи! Что ты несёшь? Я твоя мать и обязана тебя защищать. Неважно какой ценой. Это был мой выбор, и я не сомневалась в нём ни на минуту. Она усмехается, откинув серебристые волосы через плечо. Как видишь, я умудряюсь помогать тебе даже будучи бестелесной. Вольфганг улыбается, чувствуя как наполняются влагой глаза. Она подходит ближе, разглядывая его лицо. Ты ведь знаешь, что нужно делать. Они обмениваются улыбками, понимая друг друга без слов. — Не отходи от меня. Вольфганг поворачивается к зеркалу, смотрит в глаза "отражению" и понимает, что не имеет ничего общего с этим полоумным. — Ну что, семейный совет закончен? Ты наконец решился? — Нет. Зазеркальный закатывает глаза. — Это глупо. Её уже нет. Её слова ничего не значат. Тебе не стать великим, если будешь вечно оглядываться назад. — Кто сказал, что я оглядываюсь? Кристина – часть моего настоящего. — Она мертва. Зазеркальный швыряет эти слова ему в лицо, нарочито пытаясь задеть. У Вольфганга не дёргается ни один мускул. — Да, мертва. Но у меня осталась память о ней. Мне есть ради кого бороться. — Бороться? Не смеши. Ты жалок. Ни сил, ни ума. Я предлагаю тебе единственный выход – магию. Не слушай его, братик. Он ничего не понимает в управлении страной. Под боком возникает улыбчивый мальчуган с небесными глазками. — Дели? Я пришёл посмотреть, как братик Вольфганг начистит личико этому идиоту. — И где ты понабрался таких слов? Вольфганг усмехается, жалея, что не может потрепать его по волосам. Братик ведь сам так говорит! — Семейный сбор окончен? Или остались ещё родственники, которых ты хочешь повспоминать? Может, свою бабушку в третьем колене? Вольфганг закатывает глаза, чувствуя как в груди заходится сердце. — Ты не знаешь меня. Возможно ты видел всю мою историю, возможно был со мной до сегодняшнего дня, но если бы ты действительно знал меня, ты бы понимал, что значат для меня эти люди. Жар скапливается в груди. — Всем тем, что у меня есть сейчас, я обязан им. Кристина, рассказала мне о мире, стала мне самым близким человеком на свете. Она была моей опорой в детстве, моей мотивацией в будущем. Дели научил тому, что такое семья, честность и крепкие узы. Но корона на моей голове, подданные, манеры и поведение, знания, моя победа над королём и моя любовь. Всем этим я обязан только одному человеку. Можно сказать, даже своей жизнью. Я польщён, Ваше Величество. Вольфгангу не нужно оборачиваться, чтобы знать, кто пришёл. Улыбка сама растягивает губы так, что становится больно. — Он сделал меня королём. Сделал меня тем, кем я являюсь сейчас. Но это не значит, что я всего лишь чья-то пешка. Мне не нужна магия, чтобы быть королём. Мне не нужен страх, чтобы меня признали. Мне не нужны земли, чтобы доказать своё величие. Он встречается глазами с зазеркальным, стойко выдерживая давящий взгляд. — Из меня сделали короля, но человек внутри остался прежним. Шин не менял ничего внутри. Я создал себя сам. Жар комом скапливается в груди, льётся к плечам, вниз к рукам, застревает сгустками в пальцах. Тело стало лёгким, а в голове звенела пустота. — Пешка стала королём. Искорки вспыхивают на кончиках пальцев, пламя приятно лижет ладони. Оно золотое, отливает красным, разгорается стремительно, становясь всё больше. Упоительное чувство – покорять непокорную стихию. За спиной Кристина, под боком Дели, а рядом Шин – улыбается тепло и ласково, смотря своими глазами радостно и нежно. В них только гордость и, Вольфганг уверен, любовь. Зеркала горят в пламени, оно пожирает каждый кусочек. Зазеркальный задыхается в огне и дыме, смотрит безумными глазами, кричит что-то угрожающее, его волосы плавятся, жидким металлом прожигая его кожу. Глаза безумные и все такие же алчные, будто оставляют ожоги на коже Вольфганга. Он отворачивается, гасит огонь в ладони, чувствуя приятную усталость в теле. Ведёт головой в сторону и ловит чужой синий взгляд. На душе становится неимоверно светло. Забывшись, Вольфганг протягивает руку, пытаясь сомкнуть её на ладони министра, но в кулаке остаётся только пустота. Потерпите, Ваше Величество, скоро увидимся, и тогда хоть до самого рассвета можете меня обнимать. Вольфганг улыбается, перехватывая взглядом чужой румянец на щеках. — Ловлю тебя на слове. Было весело повидаться, братик. Ты нереально крут! Вольфганг ласково смотрит вслед удаляющемуся силуэту. Мальчик-одуванчик с глазами-стёклышками. — Ещё увидимся, Дели. Не делай глупостей, Вольфганг. Не заставляй меня больше возвращаться, чтобы достать тебя из неприятностей. Кристина журит его, грозя указательным пальцем. Брови домиком, губы плотно сжаты. Не догадается, что она просто дразнит его. — Но по-другому мне с тобой и не увидеться. Дурак. Кристина расплывается в улыбке. Захочешь увидеть – зови на на хорошие новости. Я всегда рядом, помнишь же.. Вольфгангу кажется, что невозможно чувствовать одновременно столько любви и боли. Сердце щемит от вида её улыбки и лучистых глаз. — Договорились. Я буду ждать приглашения на свадьбу. Она подмигивает ему, звонко смеясь, берёт за руку Дели и медленно растворяется в дымке горизонта. Вольфганг заливается румянцем, чувствуя, что лицо скоро треснет он улыбки. Он будет скучать. Взгляд натыкается на не менее смущённого министра финансов, старательно прячущего взгляд. — Ну так, не будем расстраивать матушку? Вольфганг получает почти физическое удовольствие от того, как краснеют чужие уши. Шин давится воздухом, возмущённо глядя на златовласого. Проснётесь, тогда и поговорим. — Ты останешься со мной? Шин улыбается. До самого конца. Вольфганг закрывает глаза, считая про себя до ста. Ему нужно быстренько заснуть и проснуться, чтобы напомнить об обещании одному несносному министру, который бегал от него весь месяц. Он не успевает досчитать до двадцати, как сбивается. Мираж Шина исчезает, оставляя его темноте, но в этот раз Вольфгангу не страшно и не больно. Ему счастливо. Тепло разливается в груди, и ему видится вереница воспоминаний под веками. Он готов вернуться домой.