Отпустить и проститься

— Как вы? — спросил его высочество, едва оба демона скрылись за деревьями. Цинсюань и сам не знал, как тут можно ответить. Страшно? Наверное, да. Не потому, что больно смотреть на лицо его Мин-сюна и снова вспоминать, что никакого Мин-сюна никогда не было, а этот человек так жестоко пострадал именно из-за него. Но это не страх, это вина, а жить с ней Цинсюань уже приспособился. Страшно потому, что неизвестное, неведомое всегда пугает. И оно пришло не только за ним — но и за господином Хэ. — Все хорошо. Давайте поищем доски — сюда, наверное, выбрасывает что-то после штормов. Нам пригодится. Оба Непревзойденных ушли в лес, спилить пару стволов. Собиратель цветов сказал — «хоть какой-то будет толк, там неплохая древесина, я знаю». Цинсюань подозревал, что ему просто захотелось поговорить с Хозяином черных вод так, чтобы не заметил его высочество, но вмешиваться он не стал. Находиться рядом с Хозяином черных вод было... тяжко. Его глаза, его черты лица, его голос, его интонации — все это, знакомое, привычное, перебивалось и обликом демона, и произнесенными словами, и всем, что между ними случилось. Здесь, на острове, погиб брат, так и не сломавшись, не раскаявшись, смеясь господину Хэ в лицо. Здесь он сам звал — не того человека, не тем именем, с бесполезным отчаянием. Сплошная ложь. Но без лжи и без масок было все же чуть проще. Смотреть в лицо Хозяину черных вод, господину Хэ, видеть его глаза, его нечеловечески красивое лицо, а не облик Собирателя цветов. Цинсюань не знал, не был уверен, что умеет видеть и разгадывать чувства Хозяина черных вод, но все эти сотни лет его Мин-сюн носил собственное лицо. И он думал — что уж чувства Мин-сюна умеет читать. Только это все было ложью, а что по-настоящему думает Хозяин черных вод — кто может знать. — Мы вернем вас к вашим людям, как только разберемся, — сказал его высочество. — При Сань Лане Хозяин черных вод ничего вам не сделает. — Я этого не боюсь. Он... он в своем праве сделать мне что захочет. Я слишком много у него отобрал. К счастью, его высочество не стал спорить и разуверять. Им удалось найти пару досок — гроб не сколотишь, но зато можно было сладить весла. Его высочество поделился ножом; Цинсюань понял, что не особенно представляет, что именно делать — но смотрел на его высочество и повторял. Лишь бы не сказали, что ты, мол, бесполезен, положи, отойди, не мешайся. Действовать одной рукой было неудобно. Второй, переломанной, ему удавалось только придерживать доску, и его высочество все косился и косился. Он уже спрашивал Цинсюаня, почему б не пойти хотя бы в храм Пэй Мина, ведь даже бродягам будет куда больше проку от него здорового. Вряд ли кто-то мог бы понять. И не назвать при этом несусветной глупостью; даже у внутреннего голоса на этих словах ясно рисовались интонации брата. Но пойти и исцелиться... нет. Нет, потому что это опять будет чужое, заемное, незаслуженное. Нельзя. За кропотливой мелкой работой почти получалось не думать о том, что за господином Хэ тоже что-то охотится. Что-то тянется к нему, причиняет боль и хочет навредить. Брат... пожалуй, мог бы. Если бы знал, что его маленький Сюань-эр в опасности, если бы был способ защитить, брат вернулся бы оттуда, откуда не возвращаются. Достал бы любого, кто обидел, кто пусть только посмотрел не так, помыслил о Цинсюане что-то не то. Господин Хэ искалечил и убил его — но и сам господин Хэ был искалечен и убит. Однако вернулся. Ненависть и месть вернули его. Собирателя цветов вернула любовь к его высочеству. Брат так сильно любил его. И презирал господина Хэ, а за то, что им обоим хотели причинить вред, наверное, мог и возненавидеть. Господин Хэ, конечно, сказал, что они бы почувствовали нового Непревзойденного. Но свирепого — вряд ли, а брат мог не пройти гору сразу. Нужно было плыть. Даже если больше никто не поверит, не поймет... даже если господин Хэ захочет уничтожить своего врага... неважно, все неважно, если брат там, хоть частью своей, то можно его дозваться. Цинсюань помнил, конечно, что небожители не уходят на перерождение. Небожители умирают последней смертью и даже демонами подняться не могут. Но братик всегда был особенным, самым сильным, самым отчаянным и уже свершал невозможное ради него. Если кто-то в трех мирах и способен вернуться — то он. — Если вам совсем не по себе, мы вернем вас в город, — сказал его высочество. Он, оказывается, смотрел пристально и внимательно, чуть не в душу заглядывая. — Но мне кажется, у вас хватит сил. — Мне не по себе, но я справлюсь, вы правы. Я нужен, чтобы разобраться, так что мы разберемся. — А в этом вы не изменились, — его высочество улыбнулся; о чем он, Цинсюань не слишком понял. С чего меняться и как можно по-другому? — Наверное. Меня тревожит только... знаете, наверное, господин Хэ не слишком рад меня видеть. Он хотел бы, чтоб я исчез, и мне кажется, ему непросто. Хуже, чем мне. Я беспокоюсь о нем, только мое беспокойство ему не нужно. — Мы разберемся, — повторил его высочество. — Вы ведь не разговаривали с ним? — Нет. Он бы и не захотел. Знаете, это ведь он вернул мой веер. И иероглиф он написал, я знаю его руку. Но... он не захотел со мной говорить. Цинсюань сам удивился, как горько прозвучали его слова. — О веере я знаю. Хозяин черных вод очень хотел его починить. Я точно знаю, потому что он спрашивал Сань Лана, как. И просил отдать, но Сань Лан отказал. Сам не слышал, но Сань Лан мне не солжет. Легче не стало. Легче вообще ни от чего не становилось. Ни от чужих слов, ни от того, что они сейчас были на острове, его острове. Цинсюань хотел спросить — не знает ли его высочество еще что-нибудь, в конце концов, раз Собиратель цветов так откровенен с ним, мог проговориться и о чем-нибудь еще. Можно ли назвать Непревзойденных друзьями... может, и нет, но Собиратель цветов подошел к этому званию, наверное, ближе всех. Но оба демона как раз показались на опушке в компании большого и даже с виду тяжелого гроба. Чем они его собирали и вырезали, осталось загадкой. При виде Собирателя цветов его высочество заулыбался, засиял — хотя одни они пробыли не так уж долго. Цинсюань всякий раз удивлялся этой любви и привязанности; на Небесах такого не было. Да, сам он всегда был рад повиснуть на своем Мин-сюне, скучал, даже если они не виделись пару недель, только вот все его чувства обернулись ложью. — Сань Лан, вы уже справились? Мы сделали весла. — Вряд ли понадобится. Вода сама отнесет, — фыркнул Хозяин черных вод. — Твоя — да. А Восточное море? Хозяин черных вод отвел взгляд и зачем-то уставился на руки Цинсюаня — тот как раз сосредоточенно вытаскивал занозу. — Ладно. Но по своим водам я нас повезу сам. С виду гроб казался большим — будто хоронить в нем предназначалось пару быков. На деле же оказалось, что четверо высоких мужчин едва умещаются рядом, и сидеть не так уж удобно. Его высочество помог Цинсюаню забраться внутрь, когда гроб закачался на волнах, и тот ощутил теплый прилив признательности — не пришлось просить вслух при... при господине Хэ, которому когда-то — кажется, что годы назад, хотя едва прошло несколько месяцев, можно было шепнуть «Мин-сюн, дай мне руку» — и ждать, что он еще и подсадит, приобняв за талию. Вспоминать было больно и неловко — куда больнее, чем устраиваться в гробу, чтобы никто не пихнул его по руке или не сел на ногу. Каково все эти годы было Хозяину черных вод прикасаться к нему, брать за руку — об этом и думать не хотелось. Хозяин черных вод сел в изголовье гроба, запрыгнув прямо из воды единым плавным движением. Он единственный из них мог бы, пожалуй, и не кататься в гробу, а позвать своих драконов, но отчего-то не захотел. Собиратель цветов и его высочество устроились между ними. От воды пахло солью. Гроб закачался на волнах и медленно пошел прочь плавным спокойным ходом. В черной непроглядной глубине скользили тени, длинные и извилистые — Цинсюань помнил огромных костяных рыб и надеялся, что они не станут подниматься. Даже если хозяин не велит им бросаться на гостей. Собиратель цветов тоже отметил, что они не одни. — Не отзовешь их? — Нет. Мы же не знаем, что там. — Ну как знаешь. Они смогут выйти за твои границы — сейчас? — Проверим. Черные воды были тихи и мертвы — низкие пологие волны катили куда-то к далекому берегу, а гроб шел поперек волн, будто его несли огромные невидимые ладони. Хозяин черных вод так и застыл, не оборачиваясь и ни на кого не глядя, чуть шевелил пальцами правой руки, направляя движение, и гроб послушно плыл куда его посылали. Вода чуть слышно плескала о стенки гроба, тени в глубине то близились, то уходили куда-то ко дну, а Цинсюань вспоминал, как высоко вздымались волны и какими острыми и близкими были зубы тварей. Он тогда не успел толком испугаться — слишком тревожился за брата, а потом Мин-сюн поймал его, падающего, и вез на лопате, и... Его высочество покосился встревоженно, но промолчал. Цинсюань порадовался, что хотя бы господин Хэ его сейчас не видит. Гроб круто повернул, чуть накренившись вправо, и длинные волосы господина Хэ мазнули по воде. Он раздраженно тряхнул головой, возвращая их за спину; это был жест Мин-сюна, который часто поправлял хвост. Только сейчас из волос торчали серые кончики ушей, которые чуть заметно дергались — в ответ на плеск, в ответ на чужое дыхание — и это Мин-сюну точно не принадлежало. Странно было вот так смотреть — узнавать и не узнавать одновременно. Странно и больно; и еще — тревожно, потому что сколько бы Мин-сюн ни твердил, что друзей у него нет, он всегда позволял прикрыть себе спину. Доверялся. А господин Хэ был совсем один, не считать же за друзей — мертвых рыб и драконов. И если не считать Собирателя цветов, которому он бы вряд ли доверился в своих страхах, горе и тревогах. — Граница, — сказал Собиратель цветов. — Гэгэ, держись поближе ко мне. Над горизонтом вставала туча, кучерявая, высокая, уходящая куда-то в небо, и темная, как парадные одежды брата, налитая глубокой серой синевой. Тишину нарушило пока чуть слышное, но беспрерывное ворчание; то, что ворочалось в туче, не было довольным и скорее всего чуяло гостей. — Драконы дальше не пройдут, — сказал Хозяин черных вод. — Я попробую подчинить течение. Возьмите весла. Его высочество успел выхватить одно, прежде чем Собиратель цветов возразил. Они плыли тихо — Цинсюань смотрел на бурю и на прямую напряженную спину господина Хэ, остальные молча гребли. Собиратель цветов поглядывал то на его высочество, то на своего приятеля, то на воду и молчал. — Вы чувствуете что-нибудь? — спросил его высочество. Цинсюань покачал головой. — Не знаю. Мы слишком далеко. Он... он злится. — Оно, — буркнул Хэ Сюань, не оборачиваясь, и Цинсюань не решился спорить. Чем ближе подплывал гроб, тем сильнее качались волны. Ветер дул в лицо — если бы не огромная духовная сила обоих Непревзойденных, их уже давно несло бы к далекому берегу, но ведомый сильнейшими из демонов, гроб держался на плаву и шел против течения — туда, где в черноте туч били молнии. — Похоже на его Небесную кару, — сказал Цинсюань. — Я таких бурь раньше не видел. — А то ты так много видел, — снова подал голос господин Хэ, без капли эмоций. — Подойдем ближе. Будьте там наготове. Из туч в непроглядную воду тянулись хоботы смерчей — длинные, тонкие, они обрамляли темноту, будто волосы — лицо, и у темноты в самом деле было лицо, которое выхватывалось вспышками молний; точеные резкие черты, глубокие глаза, тонкий нос — показалось, решил бы Цинсюань, показалось от тоски, усталости и страха, но господин Хэ что-то прошипел себе под нос, а его высочество резко выдохнул, и гроб содрогнулся от порыва чужой силы, и Цинсюань, едва помня себя, рванулся вперед. Место «на носу» было занято господином Хэ, но Цинсюань, уже не заботясь, что тому не понравится его соседство, встал, пошатываясь, у самого борта и позвал: — Брат! Братик! Медленно, обманчиво медленно перевитое молниями лицо обернулось к ним. Водяной вал подхватил и качнул гроб; уцепившись за борт здоровой рукой, Цинсюань сумел устоять на ногах. Ступням стало мокро и холодно — наверное, волна неудачно захлестнула их, но Цинсюань не обращал внимания. Он пытался поймать взгляд мертвых глаз. — Братик! Я пришел! Я... Вода вмиг стала ледяной и совсем темной. Смерчи, танцующие над водой, взвились боевыми хлыстами и устремились им навстречу. — Братик, стой, я... Договорить Цинсюань не успел. Его плечо стиснули жесткие пальцы — сильно, до боли, впиваясь когтями, — а потом он как-то оказался у господина Хэ за спиной, приложившись обо что-то позвоночником. Навстречу воде вставала вода, такая же черная и мертвая, заслоняя их щитом. — Я не знаю, что это, но точно не Ши Уду. В голосе господина Хэ не было ни злости, ни ненависти, скорее усталость. — Почему ты так уверен? — спросил Собиратель цветов. От него веяло злой, жалящей силой — наверно, тоже готовился к бою. — Потому что Ши Уду никогда бы не причинил вред брату. Цинсюань с трудом сел. Спину отчаянно тянуло, перед глазами все плыло — не то от слез, не то от удара. — Цел? Мне нужен ветер. Иначе мы не уйдем. Он даже не сразу понял, что господин Хэ зовет именно его. — Цел, но... веер у меня, но я... У вас нет больше тех странных конфет? Я без них ничего не смогу, я же не... Не утруждаясь ответом, господин Хэ схватил его за руку и дернул к себе, поставив рядом. Ни почувствовать боль, ни испугаться Цинсюань не успел: сквозь чужую ледяную ладонь, обхватившую его предплечье, водопадом лилась духовная сила, свежая, как речная прохлада, и глубокая, как омут. За минувшие сотни лет они с Мин-сюном попадали в переделки и Мин-сюн, бывало, делился с ним силой — но сейчас ощущалось по-иному. Может, потому, что господин Хэ отдавал не заемное, а свое, и между ними больше не стояла стена лжи. Сверкнули в густеющей темноте желтые глаза, чуть сильнее сжались когти, и сила полилась еще яростнее. — Мне нужен ветер, — повторил он, не убирая руку. — Давай. Веер затанцевал в пальцах, привычно откликаясь: я здесь, я с тобой, взвихрил злую, непокорную воду, обнимая ее струи, и навстречу хлыстам смерчей ринулись сияющие ледяные копья, сплетенные вода и ветер. Сила не кончалась, господин Хэ так привычно и так чуждо замер рядом, чуть впереди, заслоняя плечом, и так покорно рождалась под пальцами родная, привычная воздушная сила, не иссякая, и сияющие копья долетели до тучи, разрывая ее. Падая на дно гроба, Цинсюань успел услышать только «А вот теперь уходим!» — и его сознание захлестнула кромешная тьма.

***

Драконы плыли рядом с гробом, а Хэ Сюань надеялся, что доски не развалятся и все они не вывалятся в воду прямо здесь и сейчас. За границу Черных вод тому, что на них напало, ходу не было. Оно отстало — пока Хэ Сюань вел гроб по воде, Хуа Чэн, управляя своими бабочками, отбивался и отвлекал от них чужое внимание. Тварь, раненная водой и ветром, не смогла их преследовать. Хэ Сюаня снова начал мучить голод. Он отдал много энергии — и в бою, и переливая в слабое смертное тело. Этот идиот никогда не умел остановиться вовремя, и следить пришлось и за собой, и за ним — да и то не уследил. Бабочки возвращались, одна за одной. Меньше, чем улетело. Тварь не удалось убить даже двум Непревзойденным, и это, пожалуй, пугало. Се Лянь так и придерживал Цинсюаня в охапке, перебирая ему волосы. Хэ Сюань все косился — выпустит или нет, — но Цинсюань не приходил в себя, и на дно гроба его не положили. Когда на горизонте замаячила полоска земли острова, Хэ Сюань решился: — Ваше высочество, стоит его с себя снять. И Се Лянь, и Хуа Чэн уставились на него, один — недоуменно, второй — насмешливо. — Почему? Я слежу за его состоянием. Он отдал довольно много, и с ним стоит быть поосторожнее, он же смертный. — Да не в этом дело, он не любит, когда трогают волосы. Придет в себя, будет ныть, выпрыгнет из гроба, еще и утонет. Лучше снимите его с себя. Се Лянь и Хуа Чэн обменялись короткими взглядами. Может, и по духовной сети тоже чем-то обменялись — Хэ Сюань не хотел бы знать, чем именно. — Если думаете, что так лучше. Он прислонил Цинсюаня к борту. Волна тут же потянулась, брызнула в лицо, играя на солнце, и ритм дыхания сбился, а Хэ Сюань понял, что чуть не забыл про курс. «Оно о нас не забыло», — Хуа Чэн мысленно дотянулся до разума, глядя куда-то в морскую глубину. «Пусть его. Пока нам надо добраться до берега». Одна из бабочек села Цинсюаню на волосы, и он шевельнулся, приходя в себя. Повинуясь мысли Хэ Сюаня, один из драконов подтолкнул гроб тяжелой костяной головой, а сам Хэ Сюань велел воде нести их ровнее. Чем бы ни была эта... это... оно, у острова его власть таяла. По крайней мере, не в снах и, как надеялся Хэ Сюань, не сейчас, когда им удалось ранить тварь. И до Цинсюаня оно дотянуться не успело, а то вытягивай его потом из кошмаров, трать силы. Цинсюань сел, опираясь о дно здоровой рукой, и резко обернулся — спутанные волосы метнулись туда-сюда. — Господин Хэ, нам удалось? — Что удалось? Не сдохнуть? Да. Не раскачивай гроб, я тебя вытаскивать не буду, если упадешь. Волны мягко вынесли гроб на песок и отхлынули, позволяя выбраться наружу. Хэ Сюань сошел на берег первым и обернулся к морю. День успел склониться к вечеру; небо потемнело и подернулось вечерней дымкой, на горизонте сливаясь с морем. И только на востоке оно клубилось темными тучами, которые иногда разрезали еле видимые отсюда тускло-желтые вспышки. Но пробраться в Черные воды оно все еще не могло. Хуа Чэн подал руку своему супругу, помогая выбраться; о том, что Цинсюань со своими ногой и рукой, может не справиться, никто из них и не подумал. Впрочем, он справился — перелез, подобрал себе с песка какую-то палку и подошел, опираясь на нее. — Господин Хэ, вы сказали — это не мой брат? — Я наблюдал за Ши Уду сотни лет. Нет, это не он. Мертвые не возвращаются. Судя по лицу Цинсюаня, он тоже понял, как нелепо это сейчас прозвучало — от мертвого и вернувшегося. Но возражать он не стал — только тяжело вздохнул и крепче стиснул свою палку — так, что костяшки побелели. — Я тоже не думаю, что это ваш брат, — сказал Хуа Чэн. — Друг мой Черная Вода, мы воспользуемся твоим гостеприимством еще ненадолго? Нам надо поговорить. Стремительно темнело. Серебристые бабочки носились над ними туда-сюда, освещая путь — Непревзойденным темнота не мешала, Хэ Сюаню, способному опускаться на самое морское дно, и вовсе была другом, но вряд ли Се Лянь бы обрадовался, не разглядев какой-нибудь корень и споткнувшись. Объясняй потом Хуа Чэну, что ты это не специально. Что тут еще обсуждать, Хэ Сюань не знал. И не знал, как быть дальше. Сейчас они уйдут, он останется, и... и что? Тварь из Восточного моря придет за ним, а потом и за бестолковым Цинсюанем? Сожрет их обоих, утянет на дно — и плевать ей, что один из них Непревзойденный демон, второй по силе, а другой — бывшее божество? Умирать не хотелось. Он так долго ждал мести, так долго думал, что это конец, что это последние шаги навстречу небытию, но почему-то остался жить, почему-то вмешался в бой за Небеса, почему-то так и не смог выбросить из головы Цинсюаня, из-за которого и случилось все дерьмо в его жизни и не-жизни тоже... И так привык — быть, существовать, что исчезать теперь не хотелось. Он велел ручью убраться с дороги, но мелкий гуль, живший там из милости, оказался неповоротлив и глуповат. Услышав журчание воды, Цинсюань остановился и сказал: — Погодите, я попью. Очень хочется. Простите, мое тело смертно, я не могу с этим справиться, ха-ха... Остановить его никто не успел, а глупый гуль, не зная, что делать, так и замер вместе со своим обиталищем. Цинсюань наклонился над водой и тоже замер. Это был тот же ручей, который чуть не стал ему ловушкой в тот раз, и он, конечно, узнал — и воду, и дно. Никто за ним не потянулся — гуль чувствовал, что Хэ Сюань сожрет его здесь и сейчас, если высунуться, — но мелкий слабый демон даже смертному должен был как-то чувствоваться, они совсем плохо умеют прятаться. Он очень медленно зачерпнул горстью воды и выпил. Вот уж воистину — дурацкое смертное тело, его ведь нужно поить и кормить... Хэ Сюань вдруг осознал, что голод отступил. Стоило им оказаться на острове, стоило пройти немного, глядя в затылок Цинсюаню, как это чувство пропало. Такое бывало раньше — когда он под именем Мин И выходил на задания, но сейчас никакое общее дело его вовсе не заботило, только разобраться побыстрее и вытолкать отсюда гостей. Се Лянь помог Цинсюаню подняться, сунул ему его палку, и они пошли дальше. Стоило, наверное, что-то сделать с домом — меняясь так, как хотел Хэ Сюань, дом мог обратиться дворцом или хижиной, а если предстоит сидеть и разговаривать, лучше, конечно, чтоб он не был похож на то, что Цинсюань тут когда-то увидел. Но пока Хэ Сюань размышлял — стоит или нет — они успели дойти. — Входите. Он провел их в ту же комнату, где они сидели несколько часов назад — сейчас, впрочем, там было не светлее и не теплее, чем в прочих. Хуа Чэн и Се Лянь переглянулись, одинаково сосредоточенно нахмурившись, и Хуа Чэн сказал: — Притащи-ка жаровню, я разожгу огонь. Мы с тобой не мерзнем, а гэгэ приятнее, когда тепло. Жаровня была — не для тепла, а чтобы возжигать благовония перед урнами, и Хуа Чэн о ней, разумеется, знал. Цинсюань тоже ее видел, только мог не запомнить. — Принеси дрова, лес вокруг есть. У меня тут гореть нечему. Не глядя, пошел ли Хуа Чэн за дровами, Хэ Сюань вышел. Только оставшись в одиночестве, он понял, как на самом деле устал от чужого общества — что на него смотрят, что надо что-то отвечать, что надо что-то делать. На Небесах тоже было непросто, но Цинсюань как-то ухитрялся общаться за двоих, и можно было делать вид, что тебя здесь нет. Правда, сейчас он все больше молчал — не улыбался, как своим бродягам, не шутил, а совсем ушел в себя. Стоило остаться одному, как вернулись голоса. Тихо-тихо, будто отпугивала близость другого демона. Но они звали. Наверное, и Цинсюань тоже что-то там почувствовал. Хэ Сюань взял жаровню — «простите, я вернусь и еще зажгу для вас благовония» и вернулся. Хуа Чэн со своим драгоценным высочеством успели притащить веток и теперь разламывали их. Цинсюань помогал, путаясь в собственных рукавах и еле управляясь одной рукой; Хэ Сюань хотел отобрать, но передумал. Им нужно тепло, пусть сами и развлекаются. Придвинув жаровню к Цинсюаню, он уселся напротив. — Что вы думаете делать теперь? Хуа Чэн неторопливо сгрузил наломанное дерево и поджег. Потянуло дымом — живым теплом, как давным-давно, сотни лет назад и в живой жизни. — Давайте думать. Я точно могу сказать одно: это не Непревзойденный. Если бы явился кто-то сильнее меня — я бы почувствовал. Даже если бы явился кто-то как Лазурный фонарь... — Это мы уже поняли. Они помолчали. Наконец, Цинсюань поднял голову и спросил, запинаясь: — Может... может, мой брат вернулся как более слабый демон? Он переводил взгляд с одного Непревзойденного на другого. Хэ Сюань посмотрел ему в глаза — лучащиеся отчаянной надеждой, измученные, но ясные, — и покачал головой. — Эта тварь на нас бросилась. На тебя. Сам себя спроси — твой брат бы так поступил? Цинсюань невольно потянулся к шее. Хэ Сюань помнил собственную ярость — вспышка, и вот уже он швырнул Уду прочь, вырывая ему руки. Помнил, как увидел торжество в чужих глазах, и понял — на то и был расчет, Уду презирал его и смеялся над ним до конца. Успел это понять его глупый младший брат или нет?.. — Он может меня не помнить. — Так не бывает, — живо возразил Хуа Чэн. — Демонами не рождаются просто так, понимаете? Мы возвращаемся, потому что нас что-то очень сильно держит. Потому что мы должны к чему-то вернуться. Я живу, потому что живу ради гэгэ, я вернулся к нему и буду возвращаться всегда. Братец гэгэ хотел мстить, вот и вернулся, у него осталась обида и злость. Черная Вода вернулся из-за мести, да, друг мой? Хэ Сюань фыркнул. Цинсюань не сводил с него глаз, и его взгляд резал, цеплял. Злил. Нет бы смотреть, как Се Лянь чуть заметно краснеет и поглаживает ладонь Хуа Чэна. — И... по-другому никак? И если вы исполняете то, за чем вернулись — вы просто исчезаете? Спрашивал — Хуа Чэна, а взгляда от Хэ Сюаня так и не отвел. Не убегал, не шарахался, не прятался за чужой спиной, смотрел не на чужую личину — на него. «Да прекрати ты на меня так смотреть. Смотри на Хуа Чэна, смотри на Се Ляня, только прекрати так смотреть на меня!». Он как-то сдержался и не закричал. Просто отвернулся от Цинсюаня, продолжая чувствовать чужой взгляд. — В целом — да. Просто перестаем быть, когда перестает быть то, что нас вернуло. Или тот. Се Лянь крепко сжал пальцы Хуа Чэна и улыбнулся ему уголком рта. — Мой брат обещал, что защитит меня. Он умер, а я остался. Он мог бы вернуться. Разве нет? Что-то поднималось внутри — темная волна, ледяная, душная, неостановимая, опрокинуть и снести эту надежду в глазах, робкую дрожь в голосе, волна из злости и ненависти. Ши Уду умер последней смертью, умер и не возродится, его голова смотрит пустыми глазами, его не существует, так какого хрена его призрак вновь и вновь встает, возвращается, мешает?.. — Да не вернулся он, мертвые боги не возвращаются! Что ты все надеешься? Ты не понимаешь, что твой брат — чудовище? Забыл уже, что он сделал? На «сделал и с тобой тоже» его уже не хватило. Живому, наверное, не хватило бы дыхания, Хэ Сюаня остановило что-то другое, что — он не мог найти имени этому чувству. Снова обернувшись, он попытался поймать ответный взгляд. Цинсюань опустил взгляд. — Я знаю, что брат... что брат был не очень хорошим человеком, — тихо сказал он. — Просто... если кто-то оказался чудовищем... если я любил кого-то столько лет... Я не могу просто взять и перестать. Потому что мне было за что-то этого кого-то любить. И вскинул голову, глядя Хэ Сюаню в глаза. Некоторое время они молчали, глядя друг на друга. На бледном лице Цинсюаня играли отблески рыжего пламени, выхватывая блестящие глаза, мокрые дорожки на щеках, открытую шею со следами чужих пальцев. Хэ Сюаню хотелось сказать — твой брат совсем не то, что моя семья, как ты можешь скучать, как ты можешь любить его, выбирать его... Но он промолчал. — Послушайте, — тишину нарушил Се Лянь. — Пусть боги не могут родиться снова, когда умирают. Но Уду был очень сильным, так ведь? — После третьей Небесной кары его силы были бы близки к силам Императора... то есть Белого Бедствия... в общем, очень сильным, да, — подтвердил Цинсюань. — Я знаю... меня ведь неплохо учили, вы сами знаете — кто. Большая сила просто так не уйдет. Уду умирал плохо. Он ненавидел, он боялся, он оставил вас одного. Он не мог вернуться, потому что чистой ненависти было недостаточно, понимаете? Я видел, как он умирал, возвращаться ради мести и ненависти ему было незачем, он чувствовал себя победителем. И к вам, Цинсюань, он бы не вернулся. Он умирал, зная, что вас не убьют, и был уверен, что его друзья вас защитят — он же не думал, что вы не позволите и откажетесь. Но в миг его смерти он злился, он не хотел умирать, а Тунлу уже открывалась, и ее энергия пронизала мир. — И... что это значит? — Цинсюань придвинулся ближе к огню. — Часть его все-таки осталась. Не он сам, не возрожденный демон, я доверяю Сань Лану, и если он говорит — нет, значит, это точно не так. А вот его злость осталась. Поэтому вода убивает. И поэтому у воды его лицо. — Отлично! — Хэ Сюань вскочил на ноги. — Тогда вы можете позвать богов войны, и пусть они с этим разбираются. — Не можем. То, что осталось от Повелителя Вод, привязано к вам обоим. Поэтому вы, Хозяин черных вод, слышите чужие молитвы. А вы, Цинсюань, видите брата. Оно пытается затянуть вас за собой, чтобы вы тоже умерли и исчезли. Тогда сможет уйти и оно. Это... это не Уду. Это отпечаток. Как след на мокрой глине, который засосет, если в него вступить. Оно не может исчезнуть, его нельзя победить, потому что вы сами в этом следе и стоите, вместо того, чтобы идти дальше. — Ваше высочество, я вас не понимаю. — Гэгэ имеет в виду, что вам обоим надо оставить Уду в покое. Жить дальше. — Я все равно не очень понимаю. Господин Хэ ведь не исчез. И я живу. — И цепляетесь за память брата. — А вы разве не скучали, когда теряли родных? По лицу Се Ляня пробежала тень. — Это... другое. Вы не отпустили. Вы оба живете прошлым. Так ничего не получится. Оно будет приходить, убивать вас и питаться вами, пока не утащит за собой. Даже после смерти Уду не мог успокоиться и продолжал отбирать у Хэ Сюаня все, что только мог и до чего дотягивался. — И что нам делать? — Отпустить и проститься, — жестко сказал Се Лянь, бывший бог войны. Хэ Сюань подумал о сундуке. О голове с пустыми мертвыми глазами, которые всегда смотрели на него. О сломанном веере. — И оно уйдет? Вот так просто? — Это не так уж просто. Я могу провести ритуал, но без воли вас обоих ничего не выйдет. — Я готов, — сказал Цинсюань, поднимаясь на ноги. — Ваше высочество, говорите, что нам делать. — Отпускать. Хозяин черных вод, может, у вас... осталось что-нибудь? Хэ Сюань помолчал. — Его веер. И... если может помочь... похоронить голову к телу... Я отдам. — Хорошо. Скажите, где взять, я все устрою. Вам обоим, наверное, лучше выйти... Хотя нет, вы оставайтесь, Сань Лан, поможешь мне? — Конечно. «Куда ты засунул своего покойника?» — Хуа Чэн тут же коснулся его разума. «Сундук в дальнем убежище. Оно там перемещается, помоги своему принцу это забрать». «Раньше ты сказать не мог? Не убей тут своего Ветра. Гэгэ расстроится». — Господин Хэ, вы вправду разрешите похоронить брата? Ему не надо было смотреть на Цинсюаня, чтобы угадать и выражение лица — неверящее, удивленное, глаза распахнуты, так и смотрит ведь в душу, — и то, что он не плачет. Просто стоит и смотрит. Пусть смотрит, пусть его — зато умолкнут голоса, и уйдет этот проклятый шепот, и будет покой. — Да. Не хочу слушать голоса и видеть кошмары. Я отомстил кому хотел. А ты... Он сам не знал, что хочет спросить. А ты сможешь перешагнуть через брата, который у тебя через слово поминается? Ты сможешь смотреть на меня, помня, как я бросил его голову тебе на колени? Ты вообще останешься со мной в одной комнате, а не убежишь в лес в темноту? Не договорив, Хэ Сюань стоял и смотрел. Хуа Чэн и Се Лянь потихоньку вышли, оставив их вдвоем, и пламя приугасло, погружая комнату в еще больший полумрак. Если просто так не исчезнуть — придется существовать дальше. Раз уж что-то не позволило уйти. — Я люблю брата. Но мне не страшно снова взять тебя за руку, — сказал Цинсюань, протягивая раскрытую ладонь. И Хэ Сюань ее коснулся.