Отпустить и проститься

Цинсюаню отчаянно хотелось сбежать. Или притвориться, что он потерял сознание от усталости. Или еще что-нибудь. А еще сильнее хотелось говорить — и чтобы слушали. Сердце колотилось где-то в горле, губы пересыхали, а господин Хэ смотрел светящимися желтыми глазами — то ли пламя так отражалось, то ли его меняло место — и не уходил. — Я не могу тебя простить, — сказал Цинсюань. Голос не дрожал, но горло перехватывало. Только страшно было вовсе не от того, что демон легко способен сломать человеческую шею одним движением. — Но ненавидеть тебя я тоже не могу. Ты в своем праве над братом и надо мной. И он был виноват. И я был... и есть виноват. Ты... Спасибо, что позволишь похоронить его. Стоило, наверное, пойти к воде — к стихии брата. Чтобы прощаться с ним и отпускать его там. Но господин Хэ не собирался никуда уходить, а Цинсюань точно знал, что не простит себе, если не поговорит с ним. — В том, что сделал твой брат, ты не виноват. Только в своей глупости. Что ты вот опять несешь? Господин Хэ сел к огню. Ладонь Цинсюаня так и осталась лежать в его — пришлось сесть рядом. Совсем близко к теплу. Пальцы были холодные, а жилка на запястье не прощупывалась: господин Хэ больше не прикидывался. — Если бы меня не было, мой брат не сделал бы это с тобой и с твоей семьей. Мне так жаль, господин Хэ, я... Цинсюань столько раз думал: что бы он сказал, если бы его согласились послушать? Как бы просил прощения за то, за что и простить-то невозможно? Как бы рассказал: вина за сделанное братом грызет его каждый день и час. А теперь все слова куда-то пропали, будто погребенные под толщей темной воды. — Перестань извиняться, — перебил господин Хэ. — Ты ничего не вернешь. И я ничего не верну. Все уже сделано. Когти разжались, выпуская ладонь Цинсюаня, но господин Хэ не отстранялся и не отсаживался. Его лицо — серое, застывшее, с горящими в полумраке глазами — казалось выточенным из камня, а исходящей от него силой Цинсюаня чуть ли не придавливало. Наверное, стоило быть благодарным, что господин Хэ не повел его туда, где стояли урны с прахом его семьи. Цинсюань не был уверен, что выдержит это — там он плакал и просил о смерти, там умер брат. Возможно, его высочество туда-то и ушел. — Расскажешь, что ты видел во сне? Ты ведь не все рассказал. Господин Хэ помолчал. Цинсюань думал — не ответит или уйдет, но он все же начал говорить, медленно и глухо, не отводя взгляда от яркого танцующего пламени. — Голоса, как я и сказал. Я слышал голоса. Молитвы. Тебе, ему... Мин И. Я думал, что начинаю исчезать... что как-то перерождаюсь. Но просто слышал голоса. Потом море стало неспокойным... Я не привык, когда вода не покоряется. Это как если бы тебя бросил ветер после твоей Кары. Потом твой брат... Его голова... все время смотрела на меня, куда бы я ее ни убирал. Потом они дотянулись. Те, кто звал. Дотянулись до меня не во сне, а в реальности. Мне не понравилось. Так что я буду рад это прекратить. Не хочу, чтоб он тянул меня назад. А ты, выходит, видел воду? — Да, я... — Цинсюань запнулся. От усталости события начали путаться, но ему казалось, что свои кошмары он подробно не рассказывал. — Я видел брата в воде, и он просил отомстить. Надо было сразу понять, что это не он. Братик Уду знал, что я не смогу. Ни мстить, ни что-то сделать тебе. — А он вообще знал тебя настоящего? Или только видел послушную картинку у себя в голове? Господин Хэ спросил это с неожиданной резкой злостью, и Цинсюань растерялся. Что тут ответить, он не знал, и тоже уставился в пламя. Как отпустить брата, если судьбы и жизни так переплелись, что не разорвать? Как забыть, не думать, жить дальше, сделав вид, что ничего не было? Хотя господину Хэ, пожалуй, куда как сложнее. Ему надо не любимого, дорогого человека отпустить — ему надо простить врага, который отобрал его собственную жизнь и жизни его любимых. Брат и вправду совсем его не слушал. Совсем не обращал внимания, если просить, если объяснять, если хотеть чего-то, с чем брат был не согласен. А Мин-сюн слушал. Только делал вид, что оглох, занят, ушел в себя и ему неинтересно. Но всякий раз выяснялось — слушал. Он придвинулся ближе к пламени — спрятаться от озноба. Получилось еще ближе к господину Хэ, но тот не отпрянул с отвращением, а вообще будто не заметил. В былые времена Цинсюань бы положил ему голову на плечо, прижался, и может быть, его бы приобняли в ответ. И они говорили бы о всякой ерунде — то есть это Цинсюань бы говорил, а Мин-сюн слушал. Или что-нибудь жевал, не стряхивая с себя Цинсюаня. Сейчас они вдвоем смотрели на пламя и говорили о человеке, который перевернул их судьбы. Буквально. Но господин Хэ не отталкивал, и это уже было немало — Цинсюань не знал, хватило бы на это сил у него самого на месте господина Хэ или нет. — Мы оба видели то, чего правда боимся. Даже... как там сказал наследный принц Сяньлэ, след в мокрой земле достаточно сильный. Если бы твой брат вернулся как демон, мы могли бы получить четвертого Непревзойденного. Не фигляра вроде Лазурного фонаря, а настоящего. — Но он не вернулся даже за мной. Глупо и эгоистично было так думать — что брат не вернулся. Может, Собиратель цветов и был счастлив в своей демонской не-жизни, но у Собирателя цветов был его высочество, они оба были друг у друга, и его высочество не боялся любить чудовище, а чудовище возвращала к жизни любовь. Но был ли счастлив Безликий Бай? Явно нет. И сам Хозяин черных вод... Мин И умел улыбаться. Редко, когда они оставались наедине и если оставить в покое и дать ему задуматься. Иногда в такие дни он чему-то улыбался, почти незаметно, и если не знать, как он это умеет, то и не поймешь, но Цинсюань знал и умел ловить его улыбку. Теперь-то он понимал — наверное, вспоминалась земная жизнь. Тогда сдуру верил — потому что у них все хорошо, потому что с кем еще улыбаться, как не с самым лучшим другом. Никакого счастья в такой жизни нет. Нельзя желать брату вернуться. Даже если так хочется верить, что тебя любят — что ты можешь быть так важен, что ради тебя останутся. Нельзя желать, чтобы у кого-то, кого очень любишь, не было покоя. — Ну вот и радуйся. Тебе бы не понравилось. Потому что Ши Уду вернулся бы как Белое бедствие, а не как Собиратель цветов. Лучше никак, чем вот так. Умрешь — у тебя тоже будет никак, я твой циюнь не трогал, имей в виду. Что это — предупреждение? Угроза? Как же сложно разговаривать, как тяжело — его, наверное, плавание в гробу так не вымотало, как эти их попытки беседовать. Но господин Хэ говорил с ним. Не прогонял. Не отталкивал. — Я больше не хочу умирать. Я обещал вернуться. У них совсем никого нет, никто их не защитит, а вместе мы и зиму переживем, и прокормимся... Я в состоянии о ком-то позаботиться сам — правда сам. Пусть я не так много могу, зато все это — мое. Не украденное. — Ну вот вернешься и хоть обзаботься. Они вон о тебе не заботятся, да и твои прежние дружки тоже. Тебя там даже вылечить некому. — Я сам не разрешил. Это... это мое. Не хочу, чтобы помогали. Вообще ничего чужого не хочу. Господин Хэ потянулся было к нему, будто хотел что-то сказать, но осекся. Они еще немного помолчали. Собранный хворост догорал, рассыпаясь алыми искрами, и от пола и стен ощутимо тянуло сыростью. Как здесь вообще можно жить, даже мертвому, как здесь можно находиться — хуже, чем в склепе?.. — Я принесу еще дров, — сказал господин Хэ. — Побудь здесь. «Можно с тобой?» так и застряло в горле. Будучи Мин И, господин Хэ умел ходить беззвучно и текуче, но сейчас было особенно заметно: как он встал — плавным, слитным движением, как льющаяся вода, — как тихо, будто не касаясь пола, скользнул прочь. И сразу стало темно. Оставшиеся в жаровне уголья почти не давали тепла и света — наверное, они должны были дышать жаром, бродяги не раз так грелись и научили Цинсюаня, — но отчего-то было холодно. Истрепанное до прозрачности одеяние почти не грело, а трогать покрывала и подушки без разрешения хозяина Цинсюань побоялся. Он встал и прошелся туда-сюда, но тепло не возвращалось. Бродить по чужому дому без разрешения было нельзя, да и кто знает, куда можно было случайно зайти — и Цинсюань не решился. Вместо этого он вышел на порог. Лес был глух и темен, а лесное озеро лежало под ногами темным стеклом. Небо закутало в тучу, и хотя здесь, внизу, не ощущалось ни дуновения, в выси что-то бушевало, потому что туча бежала быстро. «Я отпускаю тебя, — подумал Цинсюань, направляя мысль туда, где вились молнии, выхватывая то черноту леса, то дальнее море за ним. — Прощай. Я приду к тебе, если дождешься, но не сейчас. Мне надо домой, меня ждут, я нужен здесь. Людям и...» Додумать у него не получилось; перед мысленным взором вставало лицо господина Хэ. Мысль сама собой скомкалась и ушла. — Цинсюань! Он резко обернулся. Его высочество стоял в темном проходе и смотрел, нахмурившись. — Вы не заблудились, хорошо. А где Хозяин черных вод? — Вышел за хворостом. — А, ясно. Пойдемте. Я заберу голову вашего брата, чтобы похоронить... На Небеса вам нельзя, но кто-то должен закрыть ему глаза. Мне кажется, правильно, чтобы это были вы. Его высочество не спросил — хватит ли сил, сможет ли он. То ли сразу поверил, то ли, привыкший к собственной силе и уверенности, даже не подумал, что кому-то может не хватить. Цинсюань не стал спорить и просто пошел следом. В комнате, где стояли урны с прахом семьи господина Хэ, было очень темно. Но на камнях осталась темная кровь, впитавшаяся в трещины, и на стенах, где раньше висели цепи, остались темные потеки. Собиратель цветов стоял перед урнами и беззвучно что-то говорил. Голова брата, мертвая, высохшая, лежала на полу. Кто-то — наверное, его высочество — расчесал волосы и положил рядом сломанный веер. Цинсюань опустился на колени — нога отозвалась волной боли — и медленно закрыл брату глаза. — Прощай, — сказал он. — Ты так хотел, чтобы я жил, и я буду. Но — сам по себе. Я не знаю, где ты сейчас, но когда-нибудь мы встретимся. Только дождись, ладно, братик? На плечо легла рука его высочества. Он не жалел, не гладил, просто сжал, показывая, что Цинсюань не один. — Веер тоже лучше похоронить. Если вы не хотите забрать себе. — Нет. Нет, не надо. Это его, не мое. Голос не дрожал, а удержать слезы уже не удалось. Брат не любил, когда Цинсюань плакал, да он и сам не любил, это слабость, а на слабость нет времени. Но щеки стали мокрыми, потому что его любимый, дорогой человек был мертв, и они снова были здесь, перед теми, кто страшно умер из-за них — из-за него самого, и все это было так глупо и нечестно... — Я же сказал побыть там. Ты даже послушать, что тебе говорят, не в состоянии. Господин Хэ подошел к ним тихо-тихо. — Прости. Мне... нужно было попрощаться. — Мне-то что. Иди грейся. Вообще вы все идите, я сейчас вас догоню. Опираясь на протянутую руку его высочества, Цинсюань вышел. Господин Хэ застыл над головой своего врага — молча. Может, ему и не надо было вслух говорить все то, что на сердце, один Цинсюань был такой нелепый. — Мы с гэгэ пойдем подготовим Круг тысячи ли, — сказал Собиратель цветов. — Нам нужно на Небеса. Тебя проводим обратно. Подожди у огня. Черная Вода управится быстро. — Ладно. Собиратель цветов и его высочество обменялись длинными напряженными взглядами — явно не только ими, но в сеть духовного общения Цинсюань попасть никак не мог и услышать их тоже. Потом его высочество обернулся с улыбкой: — Позовите меня, если что-то не так. Хозяин черных вод выпустит нас, так что уходить все равно станем отсюда. Мы недалеко. Цинсюань кивнул. Что тут может быть не так — еще? Долго ждать и в самом деле не пришлось. Огонь дышал жаром, не давая тепла — или все собирали каменные мокрые стены, — но промерзнуть Цинсюань не успел. Господин Хэ вернулся. — Я слышал, как ты прощался с братом. Правда хочешь в город? Он тебе запрещал со всяким сбродом общаться — помнишь? Выбираешь не его, а их? — Да нет же! Получилось злее и резче, чем Цинсюань хотел. Кричать он не собирался, но господин Хэ говорил совсем не ровно и не спокойно, его будто раздирало изнутри, и хотелось сказать: ну перестань, не додумывай за меня. Не выходил разговор — никак. Ни просить прощения, ни разговаривать как раньше — а как оно может выходить по-прежнему, если черты лица — Мин-сюна, голос — Мин-сюна, и серьги, тяжелые золотые серьги — тоже Мин-сюна, Цинсюань когда-то сам и дарил, но Мин-сюна никогда не было, а был водяной демон Хэ Сюань, Черная Вода, легко и небрежно убивающий сотни, с холодным небьющимся сердцем, с тусклой серой кожей, со светящимися в темноте глазами. Чудовище из детских страшилок — не купайся в омутах, а то Черная Вода утащит на дно и съест. Как, о чем с ним говорить, как быть, как сделать, чтоб он услышал?.. — Господин Хэ... Если бы я знал — что то, что сделал мой брат, он с тобой сделал, а не с тем, кого давно нет... Что у Повелительницы Дождя ты хотел, чтобы я с тобой остался... — А что, ты остался бы? — прозвучало так горько, неверяще, будто не господин Хэ, а он сам спрашивал. — Не знаю. Но я выбирал между братом, который поступил чудовищно ради меня — и чужаком. А должен был выбирать между ним и тобой. Пусть я даже тебя по-настоящему и не знал. Господин Хэ резко обернулся к нему и оскалился. Цинсюань невольно вздрогнул, но удержался и не отпрянул. — Я тебе не врал. Почти никогда. «Ты мне не друг». «Я с тобой никуда не пойду». «Оставь меня в покое». Только в бою — отодвигал себе за спину, шел, когда Цинсюань звал, и слушал его — единственный на всех Небесах, потому что брат слушать не умел, то есть не хотел — и не слушал. — Я знаю. Я бы хотел узнать тебя по-другому. Но вышло так, как вышло, и я не остался. Я жалею. Но я больше жалеть не хочу, так что вернусь к людям, которым на самом деле могу помочь. Я впервые по-настоящему кому-то нужен. Не мой брат, не моя сила, не мои богатства, а я. Они не бросили старину Фэна, а старина Фэн не бросит их. — И это правда то, чего ты хочешь? Жить на улице нищим калекой? Ты вот это решил выбрать? — Жить свободным и помогать тем, кому больше никто не станет. У них больше никого нет. Но у них буду я. Я не дам им отчаяться и научу радоваться и надеяться. Цинсюань ждал, что над ним будут смеяться — он бы и сам с удовольствием посмеялся, уж больно глупо это прозвучало. И самонадеянно донельзя. Но господин Хэ смеяться не стал. — Может... может, это я тебя по-настоящему не знал. — Вряд ли. Я ведь тоже никогда не врал. По мертвенно-серому лицу пробежала тень. Господину Хэ было больно, больнее, наверное, чем Цинсюаню — опускаться на колени, опираясь на обе ноги, вместе с переломанной, но вряд ли он разрешил бы себе помочь или хотя бы ответил, что с ним. Понимать Мин-сюна было куда проще — но Мин-сюн показывал только то, что хотел показать. А господин Хэ и сам едва ли понимал, чего хочет и что с ним творится. — Я отдал Се Ляню голову твоего брата. И веер. Надеюсь, тварь упокоится, а если нет, то боги войны добьют. И ни меня, ни тебя оно не потревожит. Так что все, можете отсюда уходить. Если ты уже можешь. — Могу. Спасибо за то, что пошел навстречу. — Я не хотел слышать голоса, — повторил господин Хэ. — И тебе умирать не разрешал. Его высочество вместе с Собирателем цветов начертили круг и уже ждали. В руках его высочества была завернутая в покрывало голова брата: они и правда не бросали слов на ветер. Генерал Мингуан и Совершенный владыка Линвэнь обязательно проследят, чтобы все было сделано как положено. И все же было жаль, что смертному на Небеса не попасть. Перед тем, как шагнуть в круг, Цинсюань все же обернулся. Господин Хэ так и стоял, не шевелясь, смотрел, как они уходят. Лицо его застыло — оно всегда было маловыразительным, но сейчас превратилось в маску. — Я желаю тебе мира, Хэ Сюань, — сказал он. — И чтобы ты понял, что тебе самому хочется, и жил. Это очень больно, я ведь знаю, но ты очень сильный. Это я тоже знаю. Желтые глаза начали удивленно расширяться, господин Хэ — Хэ Сюань, — услышав свое имя, потянулся было к нему — но Цинсюань шагнул вслед за его высочеством.

***

Пришла тишина. Хэ Сюань успел от нее отвыкнуть. Они убрались из его дома, с его острова — Хуа Чэн сдержал обещание, решил проблему и ушел. Увел его высочество и убрал Цинсюаня, вместе с его невозможными глазами, отметинами чужих ладоней на шее, звонким голосом и лучистым взглядом. Больше никто не будет прыгать твари в пасть, да и твари тоже не будет. Море успокоилось. Голоса ушли. Выпроводив гостей, Хэ Сюань ушел на охоту — голод уже подгрызал, — а потом в спячку. Он успел перелить много духовных сил что в этого дурачка, что в огонь — не дать чужому смертному телу замерзнуть, — и теперь ему надо было восстановиться. Выспаться без снов. «Что тебе самому хочется»... Он никогда об этом не думал. Ждал, что наступит покой, что придет конец, и совсем не думал — а что будет дальше. Как жить, если не умер и похоже, что не умрешь. Что теперь с собой делать. Наедине с собой острее чувствовались и тишина — море ведь молчало, — и голод. Быть может, потому, что рядом с кем-то, кто бесконечно болтал, дергал его, звал — получалось постоянно отвлекаться, и Хэ Сюань попросту не замечал ни пустоты, ни голода. На Небесах было так же, иначе он бы, наверное, слишком быстро себя выдал. «Ты очень сильный»... Второй из Непревзойденных, повелитель всех вод, черный демон, топивший корабли и пожиравший моряков. Тот, кто прошел Тунлу. Тот, кто отомстил и остался победителем. Глупый Цинсюань имел в виду не это, конечно. Кто его знает, что у него творилось в голове... Вместо «чего тебе самому хочется» получалось только понять, а чего не хочется. Не хочется — бесконечно оставаться на острове и не-жить не-жизнью, охотиться, спать и просить прощения у четырех урн. Не хочется — исчезать, так и не узнав, почему остался. Не хочется — чтобы все оказалось зря, и этот дурак заболел и умер зимой. Не после того, как Хэ Сюань, перешагнув через себя, отдал и голову, и веер. Ему действительно стало легче. Не отболело, не простил — просто полегчало, как будто он перестал бесконечно тревожить рану. При слове «веер» как-то хотелось думать не о том, что остался сломанным, а о том, что он починил и всунул в чужие пальцы. Но у Хэ Сюаня не было больше ни цели, ни смысла, даже врага не осталось, даже тени врага. Остался долг Хуа Чэну. Осталось сделанное и свершенное. А у него самого осталась пустота, которую он хотел, но не мог заполнить. В поисках своих ответов Хэ Сюань решил отправиться в Призрачный город. Ему там не то что были рады, но из своей вотчины Хуа Чэн никого не гнал, если не нарушать правила. Теперь с Хуа Чэном жил его супруг, и правил стало больше, но Хэ Сюаню все еще нечего было с ним делить. В шуме и толпе Призрачного города легко было раствориться в собственном одиночестве. Послушать разговоры — говорили все больше о дорогом супруге господина градоначальника да сплетничали о том, как восстанавливают Небесный град. Про порушенные Черные воды никто не вспоминал, да что там, Хэ Сюань и сам просто велел волнам смыть то, что ему было не нужно и он не хотел чинить. Оставил то, что по-настоящему звал домом. Жаль только, что с руинами собственной жизни не поступишь так же, как с руинами дворца. В одной из забегаловок ему удалось бесплатно поесть. Долгая практика на Небесах научила прятаться и отводить чужие взгляды; его не видели и не слышали, а он видел и слышал все, словно пропуская сквозь себя огромный яркий поток. Мелкое демонье ссорилось из-за потерянной еды, сваливало друг на друга — кто все сожрал и товарищу не оставил, — а потом разума коснулось «Будешь опять должен, Черная Вода, в Призрачном городе только мой супруг ест бесплатно». Не иначе как повар нажаловался. Пока Хэ Сюань отвлекся — сказал Хуа Чэну, что долг долгом, но и о совести забывать не след, — демоны позабыли спор и ударились в сплетни. Зима, говорили они, будет холодная. Люди будут умирать, тогда и поедим. Почему-то очень ярко представилось, как умирает от холода и голода Цинсюань. Глупый Ветер, который не умеет сам себя защитить. У него хватит дури отдать кому-нибудь одеяло, а самому терпеть. Хорошо, подумал Хэ Сюань, что это все меня вовсе не касается. Сплетни сменялись сплетнями — станет ли достопочтенный супруг господина градоначальника верховным богом, если отказался оставаться на Небесах, а если не он — то кто, а если он — как все поменяется, все ведь знают, что слово господина Се Ляня в Призрачном городе так же весомо, как слово господина градоначальника, и как тут поохотишься в земном мире среди людей, если во власти верховного божества станет — запретить тебе. Не все радовались этакому новшеству, но поперек слов господина градоначальника никто не выступил бы. «Ты так и будешь объедать моих подданных или все же заглянешь в гости?» «Отстань, Собиратель цветов». Хэ Сюаню не особенно хотелось ни видеть Хуа Чэна, ни разговаривать с ним, но спорить с хозяином на его территории тоже не годилось. Можно было не понимать друг друга, спорить — но не ссориться; войны Непревзойденных мир бы не перенес. К тому же, Хэ Сюань вовсе не был уверен, что победил бы в серьезной схватке: у Хуа Чэна за спиной был его любимый человек, ставший для него всем миром, Хэ Сюань потерял все то, что мог бы защищать во всех трех мирах и любой ценой. «Приходи во Дворец Блаженств». «Отстань». Еще с первым «отстань» Хэ Сюань знал, что придет. И знал, что Хуа Чэн об этом знает. Его ждали — скудно одетые демонические девы, приветственно склонились и повели внутрь. Наряды дев неприятно напомнили собственное «спасение» из хуачэновых застенков и глупого Цинсюаня в платье, которое больше открывало, чем скрывало. По крайней мере, сейчас не надо было никого ниоткуда спасать. Разве что — от нежеланных гостей. Сам виноват, мрачно подумал Хэ Сюань. Надо было искать убежище где-то еще. Не здесь. Хуа Чэн встречал его в личных покоях — один. — Ты ведь понимаешь, что безнаказанно объедать моих подданных нельзя, правда? — спросил он вместо приветствия. — Я уплачу. Зачем ты меня позвал? — Поговорить. Садись, не стой в дверях. Ты больше не слышишь голоса? — Только тебя. Когда ты напоминаешь о долге. То, что сделал его высочество наследный принц, помогло. — Еще бы. Гэгэ знал, что делать. Ты ведь не стал менять циюнь обратно? — Нет. А зачем? Я не вознесусь, да и не хочу, зачем мне. Хэ Сюань сел на предложенный стул. Не заметив, как, взял бокал — обнаружил это, когда бокал в его руке уже оказался наполовину пуст. Хуа Чэн продолжал смотреть на него с насмешкой. В открывшуюся дверь просочилась полураздетая демоница и тут же подлила вина, прижавшись грудью. Хэ Сюань чуть отодвинулся; чужие прикосновения были не слишком приятны. По доброй воле он бы вообще коснулся только кого-то из своей семьи. А вознесения все равно не случится. Небеса могли бы получить в его лице бога литературы — одного из многих, затерянного среди таких же, на службе Совершенному владыке Линвэнь. А получили Повелителя Ветров, поистине особенного в своей взбалмошности и глупости. И храбрости. И честности. Сколько теперь лет пройдет, прежде чем родятся те, кто станут новыми Повелителями трех потерянных стихий? — Тебе, наверное, уже низачем. Значит, решил, что делать дальше? Ты ведь не от счастья пришел в мой город. — Просто так. Мне не нужна ни жалость, ни советы. — Когда я... еще был человеком, я потерял смысл. Весь. Тогда один человек сказал мне «живи хотя бы ради меня». Я жил и живу. Тебе тоже стоит найти, ради чего ты хочешь жить. Кроме еды. Еда не подойдет. — Я отомстил как хотел. Наверное, Непревзойденные, такие как мы, не могут просто взять и уйти. Мне неплохо и без смысла. И я тебе все еще должен. То ли Хуа Чэн вправду обеспокоился — их нельзя было назвать приятелями, но, пожалуй, они доверяли друг другу настолько, насколько демоны на это способны. То ли дело было в чем-то еще, но от разговора становилось все сильнее не по себе. Слишком много вопросов, отвечать на которые было нечего. Дверь вновь открылась — но на этот раз вошла не демоница, а Се Лянь. — Так и знал, что найду вас здесь. Сань Лан, я присоединюсь? Мог бы и не спрашивать, подумал Хэ Сюань, тебе тут все можно. — Конечно, гэгэ может присоединиться. Мы с Черной Водой беседуем о его будущей жизни. — А, — Се Лянь просиял так, будто ничего радостнее в жизни не слышал. Присел на диван рядом с Хуа Чэном, отщипнул себе винограда. Хэ Сюань вскользь подумал, что ему винограда не предлагали — только налили вина. — Господин Хозяин черных вод, вы уже виделись с его бывшим превосходительством? — Да зачем он мне сдался, — Хэ Сюань залпом осушил свой бокал и отставил подальше, перегнувшись через стол. Так было удобнее незаметно подвинуть блюдо с виноградом поближе. — Мы решили нашу общую проблему, так что он может делать что хочет и катиться куда хочет. Меня это не волнует. — Он вас не простит. Но и ненавидеть тоже не сможет. Он умеет ненавидеть, но ненавидеть вас не может и не хочет. «Будто ты его знаешь» осталось невысказанным — Хуа Чэн так глянул, что Хэ Сюань придержал мысль при себе. — Мне нет дела, — в который раз повторил вместо этого и сунул в рот виноградину. Людям приходится смириться, что от тебя не добиться ответа, когда ты жуешь. Еще на далеко не первое повторение люди могли перестать настаивать. — Ну разумеется, нет, — фыркнул Хуа Чэн. — Потому что ты отомстил, друг мой Черная Вода, и живешь теперь спокойно. — Я умер сотни лет назад, как и ты. Но мне спокойно. Я отомстил, а духа мы победили. Хуа Чэн потянулся к блюду и отодвинул его обратно, Се Ляню под нос. — Тогда что ты собираешься делать? — Сожгу благовония в честь Мин И. Он не сможет уйти на перерождение, но... покой он заслужил. А о нем Небеса, наверно, вовсе не помнят. А потом подумаю. Буду спать. У меня есть все время в мире. — А у смертных его нет, — тихо сказал Се Лянь, хотя обращались не к нему. — И мы не знаем, что случится дальше. — Смертные меня не интересуют, я же сказал. И я ухожу. Задерживать его никто не стал. Эти двое, наверное, только обрадовались остаться наедине, и никаких подробностей Хэ Сюань знать об этом не хотел. Про возжигание благовоний для Мин И у него вырвалось как-то само собой — хотя думать о Мин И раньше в голову не приходило. Истинный Повелитель Земли, ученый, как и он сам когда-то, архитектор — уже не как он, — против воли отдававший силу. Без него не было бы ни мести, ни воздаяния, не было бы справедливости. Ничего бы не было. Имя его Хэ Сюань, пожалуй, ненавидел. Не за то, что приходилось носить личину, а за «Мин-сюн» — сотней интонаций, то требовательно, то ласково, то так доверительно, будто не выпить звали, а вручали важную сердечную тайну. Те, кто звал вот так же не личину Мин-сюна, а самого Хэ Сюаня, были давно мертвы — и больше никогда не позовут. Но в имени он уж точно был не виноват. Вообще ни в чем не виноват — просто удачно подвернулся под руку и план без него не сработал бы. Наверное, это тоже можно было бы назвать долгом — иным, чем долг Хуа Чэну, но не менее важным. И долг стоил хотя бы благовоний, пусть даже Мин И успел вознестись и умерев, не мог переродиться. Просто перестал быть. Как умер Уду и как когда-нибудь — очень скоро «когда-нибудь», смертные хрупкие — умрет Цинсюань. Ученый архитектор жил на окраине города — то есть при его жизни это была маленькая деревня. Дом не сохранился, и теперь на том месте шумел рынок, к зиме полный запахов копченостей и дерева. О том, что Мин И был родом из этих мест, тоже давно забыли, хотя храм Повелителя Земли здесь стоял, уже заброшенный. Часть задней стены разобрали; похожие серые камни Хэ Сюань видел в свежей кладке одного из домов по дороге — по крайней мере, узор повторялся. Внутри было пыльно и пусто. Табличку разбили, статую сломали — в чертах лица не угадывался ни Хэ Сюань, ни Мин И — абстрактные, расплывчатые, ничьи черты. На алтаре сиротливо примостилось старое птичье гнездо. Палочки благовоний Хэ Сюань купил в деревне. Можно было бы просто пойти и взять, но что-то его остановило — не то, что получалось бы воровство, а какое-то внутреннее «нечестно» — голосом, вовсе не похожим на его собственный. Поэтому он бросил на прилавок несколько монет и ушел, не думая, запомнят его или нет. — Просить прощения я не стану, — сказал он, зажигая палочки. — Да ты, наверное, и не слышишь. Я не сожалею. Сделал бы так еще раз. Тебе просто не повезло не вовремя вознестись, как мне не повезло родиться в один день и час с... с ним. Видишь, какие мы оба невезучие. Он помолчал. Терпкий пряный дымок полз вверх, завиваясь кольцами и будто кивая: еще какие. Даже без всяких божеств пустых слов — полные неудачники. — Если бы не ты, у меня бы не вышло. Моя семья может спать спокойно, потому что благодаря тебе я отомстил. Получается... я тебе даже должен. Хотя и взял у тебя... ...лопата всегда слушалась отвратительно, а общие празднества Хэ Сюань всегда ненавидел, но в иной жизни постоянное настойчивое «Мин-сюн» могло бы достаться тому человеку, которого вправду так звали, и тяжелые золотые серьги — ему, и вместе смотреть, как взмывают ввысь фонари — ему... Только в его случае это не было бы враньем. Но сложилось так, как сложилось. — Не знаю, где сейчас и ты, и... этот. Повелитель Вод. Куда вы ушли, раз не родитесь снова. Что там. Доброе пожелание, которым следовало бы закончить ритуал, никак не складывалось. Пожелать перерождения Хэ Сюань не мог — тогда получилось бы, что он и Уду этого желает. А Уду он желал только исчезнуть. Пожелать мира и покоя — тоже. Если за смертью небожителя что-то и есть, Мин И, наверное, это что-то найдет: даже лишенный сил, он в конце концов смог скопить достаточно, чтобы позвать на помощь. Даже истощенный, даже почти низведенный до смертного... Правда, у Мин И было время. И пока он не позвал на помощь, сил Непревзойденных демонов хватало, чтобы поддерживать в нем жизнь... Все равно без внутренней собственной силы — не циюнь, не ци, не золотого ядра, а собственного стального стержня и стойкости — этого бы не хватило... Хэ Сюань сомневался, что в нем самом бы ее могло хватить. Слишком привык жить на другом топливе — на тлеющей ненависти и мести. — Я желаю следовать путем, на котором ты бы обрел заслуженное, — наконец нашлись слова. Для Мин И — и вообще. Решиться дальше Хэ Сюаню было просто. Куда проще, чем быстро придумывать, как действовать, когда Мин И пришлось убить и стало ясно, что поддерживать личину фальшивого божества он скоро не сможет. Проще и спокойнее. Но сначала надо было попрощаться. Тихий остров ждал его, как ждал всегда все эти сотни лет. Ластилась к ногами присмиревшая вода, во чреве которой танцевали мертвые рыбы. Поспешно убирались с дороги, уходя на невообразимую глубину, мелкие гули — чуяли, что Хэ Сюань сейчас поглотит их и не заметит. Слова для прощания нашлись будто сами собой. — Я вернусь, — сказал Хэ Сюань, опускаясь перед урнами на колени и касаясь лбом пола. — Но позже. Сначала надо убедиться, что у меня есть все время этого мира. Он знал, что они не рассердятся. Месть свершена, теперь все четверо могут спать спокойно. Могут родиться заново. Это он заблудился в одиночестве и в кромешной темноте и десятилетиями, столетиями блуждал. Но впереди наконец забрезжил свет. Пусть слабый, но видимый даже с его собственного дна. Маленький остров в Черных водах засыпал, а Хэ Сюань стоял на огромной костяной голове и плыл вперед. Навстречу рассвету.