Отпустить и проститься

— Мне нужно уйти, — сказал Хэ Сюань. Он долго тянул. Причин находилось множество: зима слишком холодная, припасов слишком мало, этот дурак вбил себе в голову, что он должен написать и поставить пьесу, и кто-то должен был проследить, чтоб писатель доморощенный не умер, забыв поесть и поспать. Потом пришла весна, а с ней тепло, и отступила угроза голода: работы бродягам нашлось бы вдосталь. А Хэ Сюань слишком давно не возвращался на остров. Слишком давно оставил без присмотра и без поклона урны с прахом. — Хорошо, — ответил ему Цинсюань. — Ладно. Ты вернешься? В косе у него была лента — подарок на праздник новой весны; деньги на нее собирали всем бродяжьим миром. Лента была серебристой, потому что Хэ Сюань подсказал, какой цвет выбрать в лавке. И вплетал ленту в косу тоже он, пропуская сквозь пальцы тяжелые пряди. Сейчас Цинсюань смотрел ему — его личине — в глаза из-под ресниц и теребил кончик ленты, сцепив руки на животе. — Вернусь, — ответил Хэ Сюань прежде, чем успел подумать. В конце концов, он всегда успеет уйти. Вот убедится, что не примерещился ему ни ясный свет, текущий по меридианам, ни звонкое сияющее средоточие силы, каким отзывается чужое золотое ядро... Заклинательский путь, может, и не такой долгий, как путь бога, но оберегаемый силой, этот дурак проживет подольше. Не годы, а десятки лет, много десятков, может, и сотни. Не убьется на ровном месте, не умрет с голоду по глупости. Тогда можно будет уйти и наконец впасть в спячку на острове. — Я тогда подожду. Думал потихоньку поднимать всех и уходить на юг: скоро пойдут посадки, на полях понадобятся крепкие работники. Сможем заработать и всех накормить. Но если ты вернешься, Ю, я скажу им идти вдоль реки, а сам тебя подожду. — Ну жди. Из тебя, с твоими рукой и ногой, все равно работник не выйдет. — Я могу помогать посчитать что-нибудь. И с каллиграфией, а то не все ведь грамотные. И договариваюсь лучше всех. Когда ты думаешь идти? — Завтра. Цинсюань весь будто потускнел — как солнце зашло за тучу. Это было... пожалуй, немного обидно. Обидно, что он не хотел расставаться с Ю — как когда-то с Мин-сюном. Что все это досталось личинам. Нет, ему самому, конечно, вовсе не было нужно, чтобы Цинсюань скучал, ждал, брал за руку, разрешал причесывать себя и заплетать косу, смотрел удивленно и радостно, когда Ю делился с ним лепешкой. Не нужно, конечно. Просто от таких ненужных глупостей вновь вспоминалось, каково это — чувствовать тепло. — Завтра так завтра. Я тебе соберу в дорогу чего-нибудь. До позднего вечера они не разговаривали — как-то само собой так вышло, что у Хэ Сюаня нашлась уйма дел, и все подальше от храма. Не ловить на себе встревоженный взгляд, не понимать: он еще не ушел — а по нему уже скучают. Ну, не по нему, конечно. По Ю. Когда совсем стемнело и небо рассыпалось мерцающими весенними звездами, Хэ Сюань вернулся. Отчего-то хотелось сбежать не прощаясь и не дожидаясь утра, но... С Цинсюаня станется решить, что с ним что-то случилось, еще пойдет искать, куда-нибудь влезет, или не найдет и расстроится. Лучше уж вернуться и попрощаться, даже если прощаться совсем не тянет. Цинсюань ждал его у жаровни. — Не хотел ложиться, пока ты не придешь. Вот, держи. Тут три булочки. Из своей доли отложил, к гадателю не ходи. И назад не возьмет, хоть в лепешку расшибись тут. — Спасибо. Тебе не стоило... — Стоило. И еще — вот. Он протянул на раскрытой ладони амулет. Простенький и дешевый, такие резали из осколков коровьих костей, процарапывая на срезе иероглиф. На этом было вырезано «здоровье». Замок долголетия. Не золотой, инкрустированный сапфирами и изумрудами, не из белого нефрита, а костяной и конечно же не работающий как надо. Этакое «ты мне дорог и я за тебя очень волнуюсь». — А у меня парный, — Цинсюань отвернул ворот, показывая шнурок. Давным-давно, двести лет назад, Хэ Сюань спросил его о замке. Изящная цепочка всегда была на шее — в мужском ли обличии, в девичьем ли, даже когда Цинсюань разоблачался для купания, совершенно не стесняясь, что Хэ Сюань стоит и смотрит. И под простым дорожным нарядом заклинателя, и под самым изысканным платьем к празднику. «Это наши с братом парные замки. Потому что мы друг у друга самые родные. Если кому-то из нас будет плохо, другой сразу узнает», — рассказал Цинсюань, а потом добавил, что Мин-сюна он тоже очень любит, но эта сила работает лишь с самыми-самыми родными. Хэ Сюань мысленно вздохнул с облегчением, что дело обойдется без глупой побрякушки. И глупая побрякушка, да еще и шарлатанская, дурацкая, его все же догнала. Он медленно надел замок на шею. — Ну спасибо. Я пойду, отдохну. Устал. Еда и сон всегда выручали, когда мыслей становилось слишком много и они делались слишком сложными. А сейчас все смешалось. Он ушел рано утром. Укрыл спящего Цинсюаня своим одеялом — тот в поисках тепла чуть ли не под бок привалился. Положил ему под ладонь гребень, пусть сам причесывается. Вышел. Весенние ночи короткие, и город уже начинал просыпаться. У храма генерала Мингуана кто-то шумел, оживал рынок — все как обычно. Хэ Сюань сбросил личину, начертил Круг сжатия тысячи ли — и шагнул на песок своего острова. Без хозяйского присмотра здесь ничего не изменилось. Человеческий мир жил, дышал и менялся каждый час — порастали травой развалины, расцветали и увядали цветы, сварливая торговка рыбой за зиму сделалась тиха и задумчива — она теперь носила дитя. Человеческие руки разжигали огонь, чинили сломанное и возводили новое, и заброшенный храм перестал быть руинами. А здесь все было по-прежнему — ни ветерка, ни живой волны, ни дождинки. Четыре урны безмолвно ждали его. — Я пришел к вам, — сказал он, горько улыбнувшись. Отчего-то не выговорилось привычное «вернулся домой». Здесь ли они? Смотрят ли на него? Ушли и родились заново, потому что он наконец отомстил? Он начал рассказывать о человеческом мире. Как-то выходило, что о Небесной столице историй получалось немного. Чуть больше — о Призрачном городе и его господине градоначальнике. А вот о жизни с бродягами он почему-то говорил и говорил — как Цинсюань сочинил пьесу, как подбирал актеров, как они устроили уличное представление, а он уверял всех, что их пьесу непременно увидят на Небесах на Празднике середины осени, как смешно Цинсюань вздрагивает, если будто случайно дунуть ему на затылок, когда помогаешь расчесать и заплести волосы, как они ходили на реку за чистой водой... Будто и правда — приехал молодой господин погостить к семье и рассказывает о той новой семье, которая у него появилась. Глупости. Какие же глупости. Хэ Сюань сходил поохотиться. Объехал границы своих вод, стоя на покорной костяной драконьей голове. Все как раньше — и что-то было не то, не так. Будто осталась пустая оболочка, а все то, что составляло его прежнюю жизнь, куда-то делось. Сколько прошло времени, он не знал — время сливалось в одно, были только сон и голод, а заварить чай или печь лепешки было не для кого. Вернуться на остров. Он ведь хотел этого. Обещал. Но радоваться теперь как-то не выходило. А потом ожгло ярым пламенем грудь — ожил неработающий глупый замок долголетия, безделушка, которой цена — горсть риса, не больше. И ударил колокол. Небожители всегда знали, когда гора Тунлу рождала нового Непревзойденного демона. Новая сила не может остаться незамеченной. Но и демоны знали, когда на порог Небесной столицы ступало новое божество. Хэ Сюань долго делал вид, что его это не касается — охотился, спал, приходил, опускался перед урнами на колени и разговаривал. Ему же все равно — мало ли кто и почему вознесся. Ему же не надо никуда идти — здесь его место, его вотчина, его Черные Воды. Все было хорошо, пока Хуа Чэн не связался с ним по духовной сети. «Твой Ветер снова взмыл в небеса. Гэгэ очень счастлив». «Отстань. Мне нет до него дела». «А Ветер не очень счастлив. Гэгэ встретил его в храме, где жили бродяги. Тебя это, конечно, не интересовало, но за эти сведения будешь должен еще». «Не буду». «Я записал твой долг, Черная Вода. И... я ловил свое счастье восемь сотен лет. Тебе совсем необязательно ждать так долго, знаешь?» Хэ Сюань ответил долгим ругательством, но заклятый приятель решил, что его проще игнорировать. Глупости. Все глупости. У Хуа Чэна с его драгоценным принцем одна история, а у него, Хэ Сюаня, совсем другая. «Твой Ветер не очень счастлив». Да и сам он счастлив не был. Ждал, когда же оно придет — пусть не счастье, но спокойствие, умиротворение — и ничего не приходило. Только смутная тоска — как у человека, оставившего дом и всем сердцем по дому скучавшего. Но у мертвецов сердца не бьются и не скучают. И пристанище бродяг уж точно не было домом, просто там оставался Цинсюань. — Я вас потом еще навещу, — сказал он четырем урнам. — Обязательно. В людском мире весна успела развернуться вовсю — теплое солнце, влажная темная земля и первые юные всходы. У храма генерала Мингуана кто-то шумел — может, все никак не прекращал с прошлого раза. Невидимый, Хэ Сюань прошел по улицам и вошел в пристанище бродяг. В храм Покровителя обездоленных. Здесь было тихо и чисто. Ни циновок, ни жаровен, вместо разбитых статуй на алтаре стояла чаша с зерном. «Для тех, кто голоден», гласила табличка. Солнечный свет лился сквозь щели, заливая пол полуденным золотом. В тесноте и в толпе ни пространства, ни красоты тут совсем не чувствовалось. Цинсюань стоял перед чашей и — теперь уже было видно — весь светился от переполнявшей его духовной энергии. Пронизанный силой, в этот раз — своей собственной. Раньше этой силы было намного больше, но у Повелительницы Ветра были тысячи верующих, а Покровитель обездоленных едва успел вознестись. — Ты вернулся, — сказал Цинсюань не оборачиваясь. — Да. И ты тоже. Вернулся на Небеса. Он пожал плечами. Хэ Сюань понял: одежды на Цинсюане прежние. Так и остался в обносках — будто не его высочество наследного принца Сяньлэ следовало величать мусорным богом, а бывшего Повелителя Ветров. — Я не хотел. Но раз так вышло, буду делать, что могу. Для них. Он обернулся. Вознесение не стерло прожитое смертным время. Не сгладило морщинки у глаз, не скруглило ввалившиеся щеки. Слишком худой, чтобы кто-то назвал его красивым, потому что вечно недоедал. Сияние в лучистых глазах осталось прежним, а взгляд — взрослее. Он смотрел на Хэ Сюаня — в истинном облике, на Непревзойденного демона, на свой кошмар, но не отводил взгляда, не смущался и не отступал. Хэ Сюань вышел из тени навстречу, сбрасывая невидимость. Запоздало понял, что личину не надел, но глупо было продолжать притворяться. Теперь уже глупо. — Как ты вознесся? Цинсюань нервно рассмеялся — одними губами, не глазами, и Хэ Сюань приготовился к тому, что история ему не понравится. — Ну... Это все случилось так быстро — какие-то богатые молодые господа попытались затащить в переулок Мэй-мэй, помнишь ее, она очень милая? — и я вступился. Она успела вывернуться и убежать, а они сказали, что я тоже сойду, и пока я вырывался, Мэй-мэй успела привести помощь, и они... Эй, что с тобой? Глухая, жаркая ярость словно поднималась со дна непреодолимой высокой волной; так уже было — когда он безнадежно опоздал, не спас сестру и невесту, а теперь — еще и этого дурака не спас. — Успокойся. Мне никто ничего не сделал. Потому что пришли все наши, и я понял, что им всем конец, если они вступятся, перестал сопротивляться — и тут оно нахлынуло. Не знаю, как оно со стороны было, спроси потом Мэй-мэй, потому что я дальше помню только Небесный град. Я сказал им, что у меня есть храм, и мне туда надо — и вернулся. Все наши целы, по-моему, те господа струсили и сбежали. Ярость отступала. Очень медленно, как уходит с берега нахлынувшая большая волна. — Зачем ты вообще туда полез? — Но я же не мог смотреть, как они уводят Мэй-мэй. Я бы сбежал, я же сильнее. И видишь — все обернулось к лучшему. Теперь я точно могу их защищать, хотя и не напрямую, а разве только как Повелитель Дождя. К тому же, я обещал тебе, что буду ждать — значит, сбежал бы. — Ну и почему ты не остался на Небесах? Тебе там небось новый дворец построили. — Не знаю, я не смотрел. Попросил, что если решат что-то строить, пусть отдадут камень, дерево и землю людям здесь. Мне там ничего не надо. Мой храм здесь. Здесь будет дом для тех, у кого его нет. — Твой брат бы хотел, чтобы ты жил на Небесах. В безопасности. А ты выбрал своих бродяг. — Ну... да? — Цинсюань улыбнулся, склонив голову и как бы приглашая посмеяться вместе: вот ведь как нелепо получилось. — И все равно с ними не пошел. — Потому что ждал тебя. Ты же обещал прийти. Смелость, как и глупость, наверное, заразные. Смелость была нужна, чтобы поднять меч и пойти за жизнями богатых ублюдков. Смелость и стойкость были нужны, чтобы пройти горнило Тунлу и выйти новым, рожденным демоном. Смелость была нужна и потом — подобрать сломанный веер, починить и отдать хозяину. И еще больше смелости понадобилось сейчас — вытолкнуть простые слова. — Я захотел вернуться домой. Цинсюань сам взял его за руку — сжал холодную мертвую ладонь, не обращая внимания на острые когти. Переплел их пальцы, делясь своим теплом. — Я тоже, — сказал он, — очень этого хотел, Хэ-сюн. Очень.