«Слышишь, раздаются звуки за окнами? Это ад прикинулся городом»
— Ночные грузчики, «Странный парень»
Утро снова наступило для Тобирамы Сенджу в его кровати, причём наступило довольно поздно, в двенадцатом часу. Но, несмотря на то, что под убойным успокоительным деда он проспал так крепко и долго, чувство мучительной разбитости и не подумало его опустить. В противовес предыдущему пасмурному дню, сегодня в их с братом комнату заглянуло приветливое солнце. В его ласковых лучах старенькая квартирка снова казалась оплотом тепла и уюта, а ночной сеанс смеха — обычным кошмаром, больным порождением жара и… как бы там выразился Хаширама? Расшатавшейся нервной системы. Тем не менее, горло продолжало противно саднить, а в теле держались озноб и слабость, так что поход к врачу не терпел отлагательств. Семейный терапевт семейства Сенджу принял Тобираму без очереди и скептически всматривался с фонариком в его горло, так и не найдя в нём никаких признаков воспаления, равно как ничего подозрительного не прослушивалось и в его лёгких. Объясняться с врачом было трудно: Тобирама суетился, стараясь говорить коротко и отрывисто, чтобы ненароком не ляпнуть чего неуместного, как вчера. И, к его облегчению, этого не случилось. Однако красноречивее него говорили тридцать семь с половиной на градуснике, болезненная бледность и неуёмная мелкая дрожь. Всё это насторожило доктора, и Тобирама был отправлен на недельный больничный. Симптомы же были списаны на вирусный сезон и, заручившись уверениями, что скоро недуг его отпустит, Сенджу отправился домой. На обратном пути он заглянул в аптеку, пряча голову от ноябрьских заморозков в синем капюшоне толстовки, а горло — в клетчатом шарфе. Пару препаратов ему всё-таки выписали, а заодно порекомендовали посетить невропатолога, что он благополучно проигнорировал. Ведь ходить к мозгоправам и кому-то вроде них — занятие для слабохарактерных лохов, а Тобирама, конечно, не такой, и никогда таким не был. Вот сейчас только отец Данзо во всём разберётся, и он станет как новенький, а пока, если что, обойдётся таблетками деда. Самодовольно размышляя об этом и рассасывая новую пастилку от боли в горле, Тобирама возвращался домой с чувством выполненного долга. Он шёл в быстром темпе, стремясь покинуть зябкую улицу, но в скором времени ощутимо запыхался и замедлился, вернувшись из своих мыслей в реальность. Та, в свою очередь, показалась ему не слишком-то и настоящей. Он не успел понять, откуда взялось это чувство искусственности, и сделал ещё пару неуверенных шагов, сжав в замёрзшей руке пакетик с лекарствами. Судя по всему, он отошёл от скрытой во дворах аптеки метров на тридцать, а значит до дома было ещё примерно метров пятьдесят прямо по курсу. Но он явно прошагал уже больше сотни и теперь, к собственному недоумению, отчётливо ощущал, что… заблудился. С детства знакомый тихий квартал Тобирамы вмиг стал ему чужим. Всё здесь было примерно таким же одинаковым, как в тысячах прочих старых спальных районов его большой и хмурой страны… И будто бы это и должно было подсказать, где он свернул не туда, буквально на интуитивном уровне, но в то же время играло с ним злую шутку: заставляло ощущать, что он оказался за многие километры от родного дома и не понимает теперь, куда двигаться. Растерявшийся Тобирама задрал голову в поисках солнца, пытаясь сориентироваться хотя бы по сторонам света, но его невозможно было разглядеть из-за воцарившейся непогоды. Ещё четверть часа назад почти ясное небо стало словно нездорово, как он сам. Теперь, монохромное, оно проступало сквозь сизо-жёлтые облака, похожие на застывшие хлопья жира в курином бульоне, и проливалось на землю гущей холодного тумана, от каждого вдоха внутри которого больное горло начинало перехватывать. Очертания безлюдных тротуаров, лысеющих к зиме деревьев, мусорных баков и на редкость пустынных детских площадок местами выглядели слишком резко, а где-то наоборот, расплывались и терялись в сумеречном мареве. Все звуки поблизости стихли. Лишь издалека, глухо и невнятно, как сквозь приоткрытое окно, до навострённых ушей Сенджу доносился гул шоссе. Однообразные силуэты панельных многоэтажек словно лишились своего объёма. Теперь они угрожающе нависали над Тобирамой, как исполинские листы отсыревшего картона, испещрённые дырами-окнами, из которых не выглядывало ни единой души. Всё окружающее пространство превратилось в некачественный отпечаток действительности на желтушной странице. И теперь интуиция подсказывала ему, что стоять тут и медлить в бездействии опасно для жизни. Холод пробрал не склонного к мерзлявости Тобираму до костей, он сделал шаг и ещё шаг, и припустил вперёд по улице быстрее прежнего, стараясь не задерживать взгляд ни на чём конкретном, словно это могло заставить его замереть здесь навсегда. Единственное, что он не упускал из вида, так это номера домов, запомнив, что начал своё движение от шестого. 8… 10… 12… Его 14А должен быть во дворе следующего! Сердце Тобирамы зашлось. Конечно, быстрая ходьба в купе с температурой и нарастающей паникой могли быть тому объяснением. Но какое, мать вашу, объяснение должно быть у того, что после двенадцатого дома на адресной табличке следующего снова оказалась шестёрка?! Он отпрянул на шаг назад и остановился, опершись ладонями о колени и пытаясь отдышаться. Укушенное предплечье от этого движения охватило распирающей болью, и та на секунду отрезвила. Порывшись в кармане укороченной кожанки, Тобирама выудил мобильник и открыл навигатор, не зная, что, собственно, хочет там увидеть. Впрочем, перед сном он забыл поставить его на зарядку, и спустя пару секунд загрузки приложения наблюдал лишь чёрный экран с мигающим на нём индикатором севшей батарейки. — Вот сука… — прошептал он вслух, выпустив изо рта облако пара, затем сунул отключившийся девайс обратно в карман, застегнул куртку получше и снова перевёл отчаянный взгляд на улицу. Вереница однообразных панелек по её левую сторону по прежнему уходила в беспроглядную серую даль, но теперь в ней замаячила маленькая тёмная фигурка. Туман всё густел, и видимость в нём уже упала до небывалой пары десятков метров. В этой холодной пелене удавалось различить лишь то, что силуэт принадлежит ребёнку лет четырёх. Фигурка сновала туда-сюда, словно играя с мячом или танцуя: то отдалялась, то немного приближалась к Тобираме, но не издавала абсолютно никаких звуков. — Эй! — окликнул Сенджу, мельком порадовавшись и послушности своего голоса, и тому, что теперь оказался не в одиночестве. Фигурка остановилась и несколько секунд оставалась неподвижной, но как только Тобирама пошёл ей навстречу — начала отдаляться. — Эй, постой! — он прибавил шагу, и силуэт тоже ускорился, вызвав у Сенджу волну раздражения. Впрочем, чего он хотел от маленького ребёнка? Он вряд ли поможет взрослому человеку добраться до дома, да и образ у Тобирамы был не самый приветливый. Но к раздражению прибавился неведомо откуда взявшийся азарт игрока в салочки, и силы участников были явно неравны, даже несмотря на не лучшую форму Сенджу. Через полминуты бега Тобирама уже отчётливо видел чёрный взъерошенный затылок убегающего мальчика, одетого в светлые шорты и тёмную маечку, совершенно не погоде. — Слышь, пацан! Да стой же ты!!! Наконец Сенджу удалось схватить мальчонку за лямку майки и тот послушно остановился спиной к нему, и не думая вырываться. — Зачем убегаешь?.. — пыхтя осведомился Тобирама, снова удивившись тому, как легко и свободно горло позволяет ему говорить. — Мне велели не разговаривать с незнакомцами, — ответил мальчик тонким и звонким голоском. И обернулся. И тогда Тобирама отдёрнул от него руку, как от кипящего чайника. — Или мы знакомы, дяденька? С по-девчоночьи кукольного детского лица со вздёрнутой верхней губкой на него смотрели два любопытных чёрных глаза. Мальчишка заправил за уши растрепавшиеся пряди удлинённой чёлки, едва улыбнувшись. До полного сходства ему не хватало только убранных в хвост волос, очков в красной оправе и хотя бы ещё четырнадцати годков возраста… — Изуна?.. — невольно сорвалось шёпотом с губ ошарашенного Тобирамы. — А вот и нет! — говоря это, мальчик ничуть не менялся в лице. Лишь, не моргая, тянул губы в улыбке всё шире и шире. — Меня зовут Учиха Саске! Ты обознался, дяденька! — Я… Я просто хотел спросить, — как-то автоматически выговорил Тобирама, не в состоянии сообразить, что вообще такое он слышит и видит, глядя в незамутнённую темноту детских глаз. — Просто хотел спросить, как пройти к дому 14А… — Тебе туда. Детский палец указал в обратном направлении по улице, по которой всё это время Тобирама так упрямо шёл вперёд. И, повинуясь чему угодно, кроме здравого смысла, Сенджу лишь неуверенно кивнул ребёнку в немом «спасибо» и в абсолютном умственном оглушении поплёлся назад, не оборачиваясь. Плотность тумана не позволяла больше различить номера домов, но он продолжал движение, и через минуту исступленной ходьбы расслышал, что за быстрым стуком подошв его ботинок поспел частый топот маленьких ножек. — Постой, — всё тот же до остроты звонкий голосок воткнулся Сенджу между лопаток. — Ты обронил. И Тобирама обернулся, думая, что, вероятно, выронил свой пакетик с лекарствами во время догонялок. Он даже обрадовался воспитанности ребёнка, не замечая того, что пакет продолжает болтаться у него самого на пальцах. Гуще тумана теперь становился только абсурд. От увиденного в помутнённом сознании Тобирамы так быстро и тускло, словно взмах острого лезвия в полутьме переулка, пронеслось детское воспоминание из деревни. Когда ему было лет одиннадцать, дед зарубил к обеду курицу, и впервые позволил двум старшим из братьев Сенджу вместе её потрошить. Тобирама тогда выплеснул свою агрессию на обезглавленной тушке, а Хаширама утолил научный интерес, назвав брату все доставаемые им внутренности словами из анатомического атласа. Потому Тобирама сразу узнал то, что протягивал ему улыбающийся мальчишка в заляпанных красным ладошках. Совсем свежую, похожую на окровавленного кольчатого червя куриную трахею, рассечённую у основания картой таро с надписью «Башня».***
Сенджу осознал себя только тогда, когда впереди на указателе наконец проклюнулась цифра 14, а на тротуаре появились ничем не примечательные прохожие, нескольких из которых он чуть не сшиб на ходу. Его лёгкие горели от быстрого бега на ледяном воздухе, глотку драло до ужаса, а наконец показавшийся за поворотом подъезд дома 14А расплылся от наполнивших глаза слёз. Вновь взбежав на свой этаж по лестнице, Тобирама едва попал ключом в замочную скважину от охватившей руки тряски. Войдя в квартиру, он тут же запер дверь изнутри на оба замка. Не включая свет, вбежал в комнату, поставил телефон на зарядку и с нахлёстом задёрнул плотные гардины. С начала жизни в этой квартире они с братом ни разу их не зашторивали, а потому, будь в комнате светло, Тобирама бы увидел, какой слой пыли стряхнул с них своим резким движением… Но комната погрузилась в ночную тьму, а по бокам из-за гардин просачивался лишь рыжий свет уличного фонаря. Сенджу с недоумением перевёл взгляд на старые электронные часы, покоящиеся на прикроватной тумбочке. Он возвращался от врача во втором часу дня и вбежал в подъезд засветло, но циферблат показывал начало седьмого вечера… Когда успело пройти столько времени?.. От попыток осмыслить непостижимое только закружилась голова. Не удержившись на ватных ногах, Тобирама плюхнулся на постель. «Ты обознался, дяденька!» — билось в голове повторяющимися ударами оповещающего о тревоге колокола. «Я Учиха!» — вторило ему бесконечное эхо голоса мальчика, имя которого Тобирама забыл на бегу. Важно ли имя… Для осознания кошмарности положения достаточно лишь фамилии. Его ищут. Нет, не просто ищут, его уже нашли! — Ещё и вслух назвал номер своего дома… — пробормотал сам себе Сенджу, схватившись руками за голову. В тишине и темноте комнаты биение его сердца ощущалось оглушительным. Оно молотило настолько быстро, что то и дело сбивалось с ритма, словно Тобирама до сих пор безостановочно нёсся по столичным улицам, рискуя помереть от инфаркта, как не рассчитавший силы марафонщик. Ему искренне казалось, что вот-вот на пропущенный сердцем удар придётся стук тяжёлых кулаков в его дверь. Но за полчаса, что он просидел в оцепенении, ничего так и не случилось. Ни инфаркта, ни нежданных гостей. Зато на задворках сознания Тобирамы всё яснее скреблось иррациональное понимание: тому, что его преследует, плевать на такие условности, как адрес и личные данные. И сколько бы он ни тряс головой и не бил себя по щекам в попытках отогнать накатывающий волнами страх, глупо было отрицать очевидное. Всё… Всё происходит как-то неправильно. Не так, как Тобирама привык. Ведь если Учихи столь быстро нашли виноватого, значит у них просто огромные связи в этой стране! Но почему для того, чтобы разобраться с врагом, они не используют прямые угрозы или каких-нибудь братков на тонированных внедорожниках, а подсылают ему навстречу полураздетого ребёнка с куриными потрохами или… Что вообще всё это было?! Какое-то их забугорное психотронное оружие?.. — Какая чушь, г… — вслух проскулил Тобирама, но слово «господи» горло сказать не дало, хрипло выплюнув вместо этого: — Guttur malum… Щедро прокашлявшись и выругавшись на собственные голосовые связки, Тобирама вдруг спохватился и подобрал в изголовье кровати наконец включившийся телефон. В темноте экран осветил его призрачно-бледное лицо с вытянутыми в линию губами холодным светом. Время на нём совпадало с электронными часами, и за девшийся невесть куда временной отрезок ему успело прийти несколько разных сообщений, но ни одно из них не было от Данзо. Народ в чате сегодня оживился и начинал переживать: Хирузен спрашивал, как дела у лидера, Хомура жаловался, что Данзо не выходит на связь. Повременив с перепиской, Тобирама открыл профиль Данзо, увидев, что последний раз тот был в сети тогда же, когда он возвращался домой. То есть, по ощущениям с того момента прошло около сорока минут, а на деле уже минуло пять часов. Не мешкая, Тобирама нажал на кнопку вызова. Череда долгих гудков прервалась автоответчиком. Сенджу сбросил и набрал ещё раз, и ещё, чувствуя, как едва наладившееся сердцебиение даёт новый сбой. — Ну ответь же, Шимура… — проговорил он одними губами, то сжимая, то разжимая уголок одеяла во взмокшей ладони. Мириады тревожных предположений вертелись в голове Тобирамы, как флюгеры на ветру, и сам он за эти минуты несколько раз становился то параноиком, то рационалистом. Он думал о том, что за Данзо тоже ведётся охота, и, вероятно, он уже держит ответ перед Учихами… Либо прямо сейчас, как и планировалось, его друг пытается спасти их задницы, объясняясь со своим отцом, и ему совершенно не до разговоров с Сенджу. Спустя пять не увенчавшихся успехом попыток дозвониться, Тобирама постарался сосредоточиться на втором варианте и даже решился набрать самоуничтожающееся сообщение, едва попадая скользкими от пота пальцами по буквам: «Срочно выйди на связь. Меня нашли, походу.» Отправив это, он вздохнул так, будто вынырнул из-под воды, отчего горло пронзило болевым спазмом, хоть в остальном Тобирама и почувствовал небольшое облегчение. Словно его опасения за собственную шкуру, разделённые с приятелем в этих двух коротких фразах, давали простор для манёвра. Остальным в этом признаваться не время. Раз никто ещё не сообщил Сенджу ни о чём подобном, значит, никого больше это пока не коснулось, а уж с Шимурой они сами как-нибудь разберутся и предстанут перед бандой в лучшем виде. Дежурно отписавшись в чате, что у него всё в порядке, и что он (пусть уже и в буквальном смысле) держит руку на пульсе, Тобирама перевёл дух и всё-таки включил ночник. Истощённое нервным перенапряжением тело вдруг дало о себе знать: желудок скрутило голодной болью, а в ноздри пробился потный душок. Сенджу вспомнил о том, что не ел со вчерашнего дня, и что беготня с температурой заставила его хорошенько вспреть, да и повязку на вновь занывшей ране пора было поменять. На кухне, не считая полупрозрачного тюля, шторы отсутствовали, и Тобирама не решился зажечь там люстру. Потому, накладывая и разогревая вчерашнюю еду, довольствовался лишь светом из холодильника и микроволновки. Есть оказалось ничуть не легче, чем накануне: пюре вставало в саднящем горле колом, да и мясная подливка, как и бутерброды прошлым утром, ощущалась уже несвежей на вкус. Так что, осиливший лишь половину тарелки и крайне неудовлетворённый таким ужином, Тобирама решил принять горячую ванную, чтобы смыть с себя неуёмный озноб. Казалось, что студёный туман, в котором он блуждал по дороге домой, успел впитаться в его кожу и до сих пор холодил жилы изнутри. Когда щедро налитая в воду пена подобралась к бортикам, Сенджу заперся в маленькой ванной комнате на щеколду, словно в закрытой на два замка квартире кто-то мог нарушить его уединение. Запихнув потную одежду в бельевую корзину под раковиной, Тобирама, наконец, опустился в наполненную ванную. На фоне всех отвратительных ощущений, которые он испытывал последние пару дней, погружение в горячую воду показалось эйфорически приятным, и он, наконец, позволил себе мельком улыбнуться. Оставленный на бортике раковины телефон издал приветливый перезвон — с таким приходили сообщения от Хаширамы. Тобирама нехотя потянулся за мобильником. Старший Сенджу интересовался его самочувствием и результатами посещения врача. — «Жить буду», — коротко отписался Тобирама, а потом язвительно добавил: — «Так что если ты претендовал на квартиру для молодожёнов, то придётся повременить». — «😁😁😁», — по своему обыкновению развеселился Хаширама и пожелал брату скорейшего выздоровления. Тобирама лишь хмыкнул, закрыв чат и вновь проверив профиль Данзо. От застывшего на 13:34 времени его последнего посещения Сенджу снова пробрало леденящей тревогой. Он поджал ноги, погрузившись в горячую воду поглубже, и принялся бездумно листать кучи непрочитанных постов на каналах мессенджера, надеясь хоть немного разогнать паутину мрачных домыслов, всё плотнее забивающую мозг. Это можно было назвать почти медитативным занятием, пока карусель из новостей, мемов и видео с милыми животными не прервалась рекламой услуг таролога. Тобирама презрительно сузил глаза и уже было пролистал ленту на пару постов вниз, но взгляд успел засечь на картинке две уже знакомые ему карты: Мага и Повешенного. «Ну и развелось же вас», — брезгливо подумал он… и всё-таки вернулся к рекламе, состроив мину человека, делающего колдунам великое одолжение. Под громкими словами о высокой точности раскладов и пятилетнем опыте работы оказалась ссылка на статью с заголовком «Старшие арканы: толкование 22 карт». — 22 оттенка шарлатанства, — хрипло буркнул Тобирама, небрежно пролистнув запестрившие на экране изображения карт в поисках тех трёх, что запомнил из расклада Изуны. — Ну, чем чёрт не шутит. Ему пришлось вернуться к началу статьи, потому что «Маг» оказался первым в списке. Сенджу вспомнил, как эта карта выпала из руки Учихи и легла поперёк стола. «Кверент сам управляет своей жизнью и любую ситуацию способен подчинить своей воле», — гласило описание самого могущественного аркана из колоды, и Тобирама ухмыльнулся тому, что даже какие-то мракобесные бумажки в руках недоделанного гадателя признали его силу. Информацию о перевёрнутом положении карты, повествующую о нерешительности, эгоизме и крушении планов, Сенджу благополучно пропустил, перейдя к следующему аркану. «Повешенный» оказался под номером двенадцать, и означал тупик, переломную ситуацию, выйти из которой можно только нестандартным образом. «Период испытаний, который не наказывает, но учит», — дочитал Тобирама с долей надменности, и пролистал ниже. Ага, нашли, кого учить. Когда на глаза под шестнадцатым номером попалась разражённая молнией «Башня» с летящими из неё людьми, Тобирама ощутил, что вода в ванной неожиданно быстро остыла. Исходящий от неё холод в купе с изображением карты на экране казался буквально могильным и мигом навеял мерзкое воспоминание о куриной трахее в детских ладонях. Подняв ступнёй ручку смесителя в крайнее положение, чтобы подбавить горяченькой, Тобирама вернулся к тексту, желая поскорее закончить изучение того, чего прежде не собирался касаться ни при каком раскладе. «Кверент может лишь поддаться судьбе и лететь вниз, ведь последствия происходящего неизбежны. Порой даже маленькой молнии достаточно, чтобы разрушить постройку, основанную на фундаменте из отживших идей», — дочитал Тобирама пафосное окончание торопливым полушёпотом. На последнем произнесённом им слове единственная освещающая ванную лампочка, заключённая в белый плафон над умывальником, погасла одновременно с раздавшимся из коридора характерным щелчком. Не успев осознать прочитанного, Тобирама подорвался из ванной, как лопнувшая от предельного натяжения струна. За четыре секунды, что продолжалась кромешная тьма, он успел выронить телефон на пол, выплеснуть из ванной добрую часть воды и ошпарить больную руку под открытым на полную мощность кипятком. Когда он с воплем вывалился на мокрый кафель, свет зажёгся. Голый, взъерошенный и совершенно ошалелый, он сидел в луже воды и сжимал намокшие на запястье бинты. Закусив нижнюю губу, дабы не заскулить от боли, Тобирама не сводил глаз с узкого пространства под дверью. Заходя в ванную, он оставил люстру в коридоре включённой. И, судя по сочащейся из щели полосе света, что не исчезла вместе с отключённой в ванной лампой, всё это не было обычным перепадом электричества. Без моргания глаза быстро начало саднить, но Тобирама всё таращился и таращился под дверь, боясь, что там вот-вот мелькнёт тень. Плеск льющейся воды не позволял различить на слух признаков чужого присутствия, а страх сковал дрожащие конечности Сенджу и не давал протянуть руку к крану. Ему казалось, что если он сейчас пошевелится, то тот, кто находится по ту сторону двери — а он готов был поклясться, что слышал как минимум один щелчок старого заедающего выключателя — снова поместит его в угрожающий мрак и тогда… Укус ощутимо запульсировал, не дав додумать нечто немыслимое. Тобирама не сдержал болезненное шипение и, преодолевая оцепенение, потянул за краешек бинта. Он старался как можно осторожнее отлеплять влажную материю, но рана всё равно начала кровить. Впрочем, свежая кровь была не самым страшным в открывшемся ему зрелище. Теперь его предплечье в месте укуса безобразно распухло и побагровело, а из зияющих чёрных ямок, оставленных зубами Изуны, тут и там проступал желтоватый гной. От увиденного замутило. Тобирама кое-как поднялся на ноги, стараясь не поскользнуться в луже, и сделал напор воды тише и прохладнее. Затем выдернул пробку из стока и, превозмогая боль, сунул травмированное предплечье под прохладный поток. Он простоял так с минуту, опираясь здоровой рукой о бортик и пытаясь продумать дальнейший план действий. К ночи щёки снова начали гореть, а едва согнанный горячей водой озноб вернулся с удвоенной силой. Похоже, сидеть в кипятке изначально было плохой идеей. До Тобирамы, наконец, начало доходить, что жар съедает его вовсе не из-за больного горла. Всё дело в гниющей ране. Но обращаться к хирургу с человеческим укусом в его ситуации — всё равно, что подписать себе приговор. Оставалось лишь вновь и вновь надеяться на аптечку Хаширамы, в которой должны быть антибиотики, но сначала… Он выключил воду и с замиранием сердца прислушался снова. Где-то выше в туалете спустили воду. Между этажами глухо загудел лифт. Тобирама неслышно снял с крючка своё полотенце и наскоро обмотал его вокруг бёдер. К двери он подкрался на цыпочках. За ней было тихо. Тугую щеколду не получалось сдвинуть беззвучно, и Сенджу, вдруг разозлившись на собственную трусливость, сдёрнул её в сторону резко, как пластырь с царапины, выглянув в коридор. Никого. Он медленно проследовал к входной двери, оставляя на потёртом паркете мокрые следы от босых ног и озираясь по сторонам так, будто шёл не по своему коридору, а по узкой тропке в ночной чаще. Конечно, дверь оставалась всё так же заперта. Тобирама выдохнул. Но снова утешать себя играми распоясавшегося разума ему совершенно не хотелось. Потому что это означало бы, что положиться он теперь не может даже на собственное здравомыслие. Впрочем, если б кто-то взялся ломать дверной замок, то в маленькой квартире с плохой шумоизоляцией не услышать это было бы трудно, даже с включённой на полную мощность водой. В действительности тихо проникнуть домой мог лишь старший из братьев Сенджу, ведь только у него была вторая связка ключей. Но вряд ли с приездом Мито ему было дело до идиотских розыгрышей, да и он наверняка предупредил бы о своём визите… Но все эти размышления не давали ответа на самый простой вопрос. Раз это не проделки дряхлой проводки, то кто выключил и включил в ванной свет? — Хаширама?.. — позвал Тобирама, но это скорее было похоже на сиплый писк кормового мышонка. Он кашлянул и собрал в кулак все остатки смелости, чтобы придать голосу строгости, хоть больному горлу это и не понравилось. — Если ты решил поприкалываться, то сейчас не лучшее время. В ответ с кухни раздался треск заработавшего холодильника. Сенджу почти подпрыгнул, со страху вцепившись в потерявшее форму братское пальто, что сохло в коридоре на плечиках после вчерашней стирки. Подождав в таком положении ещё несколько секунд и ни черта больше не услышав, Тобирама скрипнул зубами и громко протопал обратно в ванную. Подобрал телефон, на который чудом попали лишь небольшие брызги, и вытер лужи половиком. Отжать его не выходило из-за пронзающей предплечье боли. Потому, швырнув коврик в раковину, Сенджу решил заняться другой неожиданно возникшей проблемой: оказалось, что за время, пока он бродил по коридору, вода в ванной почти не спустилась. Тобирама разогнал рукой осевшую пену и вгляделся в сток. Сливное отверстие было пересечено ограничителем, на перекладинах которого от вялого движения воды колыхалось что-то тёмное. Поморщившись, он вытащил из шкафчика под раковиной резиновые перчатки, надев одну на правую руку, сунул её под воду и подцепил пальцами… «Волосы?..» Тобирама потянул их на поверхность, но ему удалось выдернуть лишь несколько волосков. Остальные, как потревоженное опрометчивой рукой древнее зло, продолжили виться в сливе охапкой тонких чёрных нитей, и, казалось, их там хватило бы на целую прядь. Что за нахер?.. В пору было подумать, что это закономерный результат наличия у Хаширамы шикарной копны каштановых волос до лопаток, но… Правда была в том, что старший брат всегда ратовал за тщательное соблюдение санитарных норм, да и сами его волосы были светлее, тоньше и мягче, чем забившая сток смоль… И вообще… Тобирама вдруг ярко вспомнил, как брезгливо Данзо стряхивал с ладони выдранные клочья волос Изуны... И как он сам снял несколько с брюк и джемпера, уже сидя на пассажирском сиденьи в фургоне, и выбросил их из окна, когда Торифу гнал по шоссе, увозя молчаливую компанию с трупом Учихи в кузове к лесу. «Чёрные, длинные, прямые и плотные.» Новый приступ тошноты подступил к груди. Натужно кашлянув, Тобирама снова схватился рукой в перчатке за торчащий из стока клок волос и дёрнул на поверхность, вытянув их сантиметров на тридцать, но они не желали заканчиваться. Он сделал пару оборотов на кулак, и когда длина волос достигла сантиметров пятидесяти, что-то вдруг упёрлось в слив с другой стороны, не желая их отдавать. Вдохнув поглубже, Тобирама на секунду ослабил хватку, а затем со злостью дёрнул свою находку вверх. Труба издала громкое бульканье, и нечто вылетело из слива, повиснув на волосах склизким серо-бурым шматом. Засор был ликвидирован: вода, наполнившаяся мутной взвесью, начала спускаться. В нос ударило зловоние, почти знакомое. Примерно таким душком отдавала вчерашняя колбаса, только этот был в разы хуже. Да и выглядела субстанция примерно так же, как протухший кусок сервелата, разве что слой был тоньше и с рваными краями… Конечно, бог весть какая мерзость водилась в трубах старой многоэтажки. Но больше самого факта наличия этой дряни в стоке Тобираму напрягало то, что она не просто прилипла к спутанной пряди чужих волос. Они крепились к ней вполне естественным образом. И видел он это отчётливо. На намотанных на кулак Сенджу волосах висел разглагающийся кусок скальпа. В глазах потемнело. Тобирама кинулся из ванной в туалет, по пути больно ударившись плечом о косяк, и в порыве омерзения стряхнул эту дрянь с руки в унитаз. Кусок кожи шмякнулся на кафель с влажным звуком. Следом за ним отправились непереваренные остатки пюре с кусочками мяса. Нажав на смыв, Сенджу побрёл на кухню, придерживая спадающее с бёдер полотенце негнущимися пальцами. Его ноги подкашивались, горло горело от желчи и режущих спазмов, перед глазами стоял туман из жгучих слёз. Пришлось включить свет. Выбросив перчатку в мусорное ведро, Тобирама плеснул в стакан воды и плюхнулся на табуретку, принявшись рыться в аптечке, оставленной со вчерашнего дня на обеденном столе. К сразу двум капсулам успокоительного и таблетке жаропонижающего он добавил первый попавшийся под руку антибиотик и, закинув получившуюся горстку в рот, обильно запил её водой. Осталось лишь шлифануть всё очередной пастилкой с анестетиком для горла. Ну и, конечно, следует забинтовать руку. Впрочем, уже без особой надежды на то, что это чем-то поможет. Следующие за перевязкой пятнадцать минут Сенджу провёл неподвижно, положив голову на стол и безвольно свесив руки. Смотря измученными глазами на своё искажённое отражение в пустом стакане, он больше не пытался объяснить себе происходящее. На сегодня с него хватит. Мозг просто отказывался думать в эту сторону. Зато Тобираме вдруг до чёртиков стало себя жалко. А жалость он всегда считал чувством гнусным. Сенджу сокрушался о том, как быстро таблетки заменили ему нормальные приёмы пищи, а боль, беспомощность и паранойя вытеснили из его души всё живое. Тобирама никогда не задумывался об этом прежде, но… чувствовал ли он себя живым в принципе? И когда это было в последний раз? Тогда, когда он обжёг язык никак не желающим остывать чаем и мигом об этом забыл, искренне смущаясь каверзных вопросов Учихи? Когда нарочно гасил в себе загорающиеся искры интереса, следя за движениями тонких пальцев, ловко тасующих колоду гадальных карт? Когда изо всех сил пытался разозлиться, замерев во внезапных объятиях, как опоссум в танатозе? И в какой момент на месте всего этого в груди начала разрастаться мертвенная пустота? Тобирама знал ответ, но не собирался озвучивать его даже в мыслях. По той же причине он наказал сбросить Учиху в выкопанную яму лицом вниз. Чтобы, забрасывая мёртвое тело землёй, не видеть его как при жизни открытые глаза. Тем временем эффект от ядерной смеси препаратов постепенно вступал в свою законную силу. Да и усталость, навалившаяся от всех случившихся за день потрясений, раздавила его, как обвалившаяся гробовая плита. Погасив на кухне свет, Тобирама доволочился до комнаты, потеряв полотенце где-то по пути, и обессиленно рухнул в постель, зарывшись под одеяло с головой. Заснул Сенджу быстро. Ему ничего не снилось, но одновременно с этим он осознавал себя маленькой белой песчинкой в оковах лишённой всяких образов черноты. Не способному двигаться, говорить и влиять хоть на что-то, ему оставалось лишь осмыслять своё положение. И от ужаса понимания ему впервые хотелось лишиться разума. Из всепоглощающего «ничего» Тобираму выдернул ночной звонок. И звонок этот был от Данзо.