«Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь», — М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
Тобирама взмыл вверх по слабо освещённой лестнице, минуя лифт, дабы не нарваться в нём ненароком на соседей-полуночников и не нажить себе непрошенных свидетелей, перед которыми придётся стоять несколько десятков секунд в таком виде. Не с первого раза он попал ключом в замочную скважину, ввалился домой на дрожащих ногах, поспешно заперев дверь изнутри. За ним никто не гнался, но чувство небывалой трусости, настигшее его, лишь только он снова оказался в пределах кольцевой автодороги, за которой предал земле тело Изуны, не оставляло выбора. А сейчас наконец-то можно было стряхнуть с себя спесь наносной храбрости. Он нервно скинул с ног бежевые братские оксфорды — отвратительная обувь для лесных прогулок, кстати — и в приветливом свете коридорной люстры увидел, как забрызганы чужой кровью и грязью их некогда натёртые до блеска мысы. Сенджу неуклюже выпутался из пальто с закатанными до локтей рукавами, по дороге с нездоровой радостью подметив, что хоть оно — тёмное, схватил туфли, ворвался в ванную и открыл кран над раковиной на всю мощность. Сунул их под воду и безутешно наблюдал, как это ни черта не помогает. Потёр губкой, осторожно, чтобы не поцарапать: грязь слезла, кровь и не подумала. Мыло, перекись, ацетон — тщетно! Тобирама выругался, уронив туфли на пол и обессиленно сев рядом. Он скорее раздербанит на них всю кожу, чем вымоет это въедливое дерьмо. Почему?.. Какого хера?! Сенджу поднялся на ноги, едва не поскользнувшись на мокром полу и, с недоверием бросил взгляд в зеркало. Он смотрел на себя, словно на какого-то чужого человека: его волосы растрепались и слиплись от пота, лицо побледнело пуще прежнего, под глазами проступили нездоровые синяки, от тонких губ совсем отлила кровь. Неприятный тип с недобрым прищуром. Тобирама прокашлялся, опустив глаза с отражения на руки. Он полоскался в воде не меньше десяти минут, а под едва отросшими ногтями и в уголках у кутикулы до сих пор осталась кровь. Сенджу выдернул из стакана свою зубную щётку, чуть не разбив его об пол, и начал судорожно тереть ею кончики пальцев. Слава богу, хоть отсюда отошла. Вдруг резкая боль в предплечье под разорванной тканью джемпера заставила кисть разжаться. «Твою мать… укус.» Тобирама резко задрал рукав, и, задержав дыхание, начал разматывать липнущий к ране носовой платок Хомуры, позволивший хоть как-то остановить кровотечение. Последний оборот, и глазам предстало отвратительное зрелище из пузырящейся смеси крови со слюной среди лохмотьев порванной кожи. Мясное рагу. И откуда у этого маленького уродца такая волчья сила в челюстях? Тобирама уже не был в состоянии анализировать. Сильнейшее потрясение от всего произошедшего в последние часы начинало уступать место изнуряющей усталости. В конце концов, он ведь пока в безопасности? Теперь это дело Шимуры — заботиться о последствиях своей выходки. А он его ещё не подводил. Хотя, погодите… Боль накатила новой пульсирующей волной, пресекая нестройный мыслительный поток. Чёрт… ему надо обработать рану и лечь спать. Сейчас нет варианта лучше. Пальто — запихнуть в стиралку… Брюки и джемпер теперь только на помойку. Ах да, ботинки… Их он кинет в спортивную сумку, а её под кровать, чтобы потом попробовать избавиться от крови ещё раз… и спать. Спать! Шипя и плюясь от боли, Тобирама наспех соорудил кривую повязку на залитой перекисью ране. Да, он определённо уступал Хашираме в технике перевязок, но тут помощи ждать было неоткуда. Проваливаясь в тяжёлые сны, Тобирама лишь ощущал, как тягомотно ноет под бинтами рука, как неуспокоенно бухает в груди сердце, как в прохладе проветренной комнаты с его лба стекают по вискам капли пота. И почему-то мерзко першит в горле. Да, для полного кайфа не хватало только простудиться.***
За окном пасмурное небо медленно выцветало из тёмно-серого в светлый. Сумеречные оттенки ноябрьского рассвета словно бы высасывали и без того зудящие глаза. Тусклый, какой-то потусторонний свет вымарывал в интерьере кухни съёжившуюся фигурку Тобирамы, как бесстрастный луч сканера, засёкшего притаившегося нарушителя. Рано… Слишком рано. Он ведь ещё не успел придумать, что делать дальше!.. Но утро не спрашивало пожеланий Тобирамы и началось для него в семь часов на редкость паршиво. Ну, по крайней мере, в отличие от Изуны, для него оно хотя бы наступило. Сенджу, сам до конца не понимая отчего, впервые в жизни чувствовал себя настолько маленьким и ничтожным, особенно по сравнению с восходящим за тучами солнцем, низвергшим его с незаконно занятого пьедестала. Само по себе солнце, конечно, было ни при чём. Но это необъяснимое чувство… Невесть откуда взявшееся понимание того, что существует нечто незримое и ужасное, сравнимое лишь с могуществом небесного светила, зародившееся вчера, при взгляде в осатанелые глаза Учихи. Оно только укрепилось с утра и давило к земле тяжёлой ношей. После не принёсшего отдыха сна он сначала ворочался с полчаса в попытках вывалиться из реальности обратно в чертоги бессознательного, но несвойственная ему тревога настойчиво выпихивала его из принужденной дремоты. И вот Тобирама уже сам не заметил, как оказался за кухонным столом с чашкой пресного чая, закутанный в плед, который не спешил спасать его от неуёмного озноба. Но соредоточиться на телесности казалось чем-то более простым, нежели возвращаться к осмыслению случившегося. Мерзлявая дрожь била Тобираму всю ночь, а першение в горле к утру действительно превратилось во вполне ощутимую боль. Мелкие глотки тёплого напитка помогали слабо, как и наскоро принятый им горячий душ. Да, весь этот день обещал быть не менее гадким, чем утро, которое, как подтухший бутерброд, попалось ему среди тех, вкусом которых он наслаждался каждый день до вчерашнего. А теперь перед ним на тарелке лежали два чёрствых куска хлеба с несвежей колбасой: серой, покрывшейся слизью, с душком — съест и отравится, а ничего другого судьбой не уготовано. Когда всё это успело так быстро испортиться, если он принёс продукты из магазина позавчера… И к лучшему ли, что кусок в горло не лезет? Тобирама хмыкнул собственным размышлениям и поперхнулся: горло явно дало понять, что не радо даже такой маломальской активности. Соседи собирались бог знает куда ранним утром в выходной, и от каждого неосторожного шороха из-за стены у Тобирамы шевелились волосы на затылке, словно эта возня была угрозой, адресованной лично ему. Сенджу встряхнулся от накрывшей его непривычной чувствительности и нехотя разблокировал телефон, пытаясь отвлечься на мессенджер. В чате было гробовое молчание: за ночь никто не написал ни слова. Стоило ему погасить экран, дабы отложить бесполезный сейчас девайс в сторону, как он звякнул характерным уведомлением — сообщением от Данзо. Тобирама мигом вернул взгляду непримиримый прищур, с которым вчера прощался с Шимурой, ожидая увидеть в сообщении что-то язвительное, но ничего кроме банального «не спишь?» там не оказалось. Сенджу почти победоносно фыркнул, оставив сообщение прочитанным, но неотвеченным, и сложил руки на груди, насупившись. Неужели есть что-то на земле, что способно заставить Данзо сделать первый шаг навстречу в ситуации, в которой он считает себя правым? «Ультраправым, ага.» — «Эй, не время игнор включать», — высветилось на экране. — «А что, у тебя есть что сказать по делу?» — выждав с минуту, будто сильно занят, всё-таки напечатал Тобирама. И добавил, увидев, что Данзо что-то набирает. — «Если есть, то переписка в нашем случае не лучший формат, я уже говорил». — «Пока нет, но завтра к вечеру отец вернётся из деревни, и я всё с ним обсужу». — «К вечеру? У нас нет времени ждать, мы и так были слишком неосторожны», — отправил Тобирама, проговорив про себя опасение, которое не решился озвучить: «Он же не беспризорник, его наверняка уже ищут». — «Ну а я что могу сделать, блин? Даже если попрошу его срочно приехать сейчас, он не доберётся обратно раньше завтрашнего утра. Что за кипиш? Батя из всякого дерьма вытаскивал нас чистыми, поможет и теперь». — «Шимура, ты в своём уме? Сравниваешь это с мелкими потасовками? Ты человека убил!» — раздражённо набрал Тобирама, и едва не нажал «Отправить». Перечитал получившиеся строчки и замер. Начальная буква «Т” в последнем предложении на его глазах заменилась на «М». «Мы…» Его передёрнуло, а на ладонях выступила испарина. Это что ещё за фигня?.. Автозамена взбесилась или его собственные взмокшие пальцы так начудили?.. Он поспешно стёр написанное, отправив в итоге лаконичное: «В таком дерьме мы ещё не бывали». — «Да, но позволь теперь мне со всем разобраться. Вчера я много наговорил до, но после… Ты сделал всё возможное», — читая сообщение товарища, Тобирама поджимал губы на каждом пропущенном опасном слове, будто бы образованная на их месте недосказанность причиняла ему физическую боль, отдающуюся в саднящем горле и укусе под повязкой. — «И в этом я тебе не уступлю. Положись на меня.» — «Буду считать это извинением», — снисходительно отписался Сенджу, чуть погодя, и, получив реакцию «👍» на своё сообщение, поспешил стереть переписку у обоих. Сходящее на нет раздражение от самоуверенности Данзо окончательно улетучилось, как только из коридора послышался скрежет ключа в замочной скважине. Никого не ждавший Тобирама мигом подобрался, вцепившись руками в чашку с недопитым чаем, словно в готовое к метанию оружие. В следующий момент прихожая наполнилась приглушённым голосом Хаширамы и сдавленными женскими смешками. Тогда Тобирама, наконец, отпустил чашку и по инерции поспешил пригладить всклоченные и ещё сырые после душа волосы. — Проходи, не стесняйся, — громко прошептал гостье старший Сенджу, который, вообще-то, собирался уехать на выходные в город к своей даме сердца. — Вот такая у нас с братом холостяцкая берлога. О! А вот и он! Появившийся в кухне при полном параде Хаширама встряхнул копной лоснящихся каштановых волос и приветливо раскинул руки, просияв лучезарной улыбкой смущённому брату. На фоне Сенджу старшего, облачённого в белую рубашку с закатанными рукавами и чёрные брюки-дудочки с идеально отглаженными стрелками, младший в своей мятой спальной футболке и растянутых домашних шортах выглядел как вылезший из лужи больной воробей. Тем не менее, Тобирама привстал из-за стола, выпутавшись из пледа, и протянул ладонь для рукопожатия, переведя недоверчивый взгляд на высунувшуюся из-за плеча брата красноволосую незнакомку. — Ты прости, что мы без предупреждения, я думал, ты ещё будешь спать! Планы изменились, и я решил познакомить невесту с родителями, а заодно и с тобой получится, — энергично затараторил Хаширама, когда девушка с милой улыбкой протянула Тобираме руку вслед за своим женихом. — Мито — это Тобирама, Тобирама — это Мито. Мы учимся с ней в одном университете, только она из иногороднего филиала, познакомились год назад на студенческом съезде, и как-то всё закрутилось… — Пр… — едва выговорил Тобирама, как дыхание перехватило от резкого першения в горле, он закашлялся, сжав ладонь Мито, и через силу выговорил «proditoris ulteonem» вместо «приятно познакомиться», опешив от сказанного не меньше нежданных гостей. Девушка удивлённо вскинула брови, переведя взгляд на Хашираму, и второй рукой заправила за уши пряди волос, выбившиеся из двух тугих пучков. — Ха… — прервал неловко зависшую в воздухе паузу Хаширама нервным смешком, и следом расхохотался во всё горло, поддерживаемый хихиканьем Мито, тогда как вытаращивший глаза Тобирама отпустил её руку и плюхнулся обратно на стул, поднеся снова взмокшие пальцы к губам. — Ха-ха! Ну даёшь, братец, тоже латынь решил выучить? Но кто ж начинает знакомство с леди с таких страшных слов? Или ты решил разыграть меня за вчерашнее, а? — А что у вас было вчера? — поинтересовалась Мито, взяв Хашираму под локоть. — О, я задумал небольшую шалость, и она удалась, — развесёлым голосом поведал Хаширама, но, увидев, как помрачнел младший брат, поумерил пыл, добавив лишь: — Тобирама сам тебе расскажет, если захочет! Да ведь, Тобирама? Тот лишь туго сглотнул, приоткрыв рот с желанием послать этого недоделанного джентльмена куда подальше, и плевать ему хотелось на любые правила приличия в присутствии незванной «леди». Но в итоге Сенджу-младший не решился произнести ни слова от ощущения снова подступившего к горлу першения. — Странные вы, — с улыбкой хмыкнула Мито, пожав плечами. — Но ведь милые же! Признай, тебе такие нравятся, — подзуживал Хаширама, ожидая, что хмурый Тобирама тоже улыбнётся им хоть раз за утро. Но младший брат после этих слов лишь сильнее побледнел, а взгляд его вместо колючего стал пустым и отрешённым. «Ты странный. Но милый! Мне такие нравятся», — как наяву билось в барабанных перепонках вчерашнее признание Изуны, а в груди сжался липкий ужас. Почему… Почему они говорят его фразами? Ему ведь просто кажется? — Вообще-то он добрый, хоть и пытается казаться дерзким, — добил ситуацию Хаширама, и с тревогой поглядел на мелко задрожавшего брата. — Тобирама, что-то ты как-то паршиво выглядишь… У тебя часом не жар? С этими словами Сенджу-старший поднёс ко лбу младшего ладонь, убедившись, что тот довольно горячий, но в следующий момент Тобирама отбил чужую кисть наотмашь левой рукой в необъяснимом испуге, ненароком продемонстрировав гостям предплечье, криво обмотанное бинтами, через которые за ночь проступили пятна уже запёкшейся крови. — Ё-моё, а это ещё что? — испугался Хаширама, попытавшись поймать руку Тобирамы, но тот прижал её к груди, отстранившись. — Эй, опять с кем-то махался? Кажется, у тебя там всё серьёзно… Мито была лучшей в группе по перевязкам, позволь ей… — Не надо, — хрипло перебил Тобирама, дёрнувшись от собственного, похожего на низкое рычание голоса, а следом прокашлялся и поднялся из-за стола с желанием поскорее укрыться от двух пар любопытных глаз. — О-о… Да у тебя, поди, ангина! — покачал головой Хаширама, пропустив выходящего из кухни Тобираму, который с головой закутался в плед и явно не был намерен вести с ним задушевные беседы. И всё же Сенджу-старший направился следом за младшим в комнату, жестом показав растерявшейся Мито, чтобы та подождала его здесь. — Тебе бы, по-хорошему, показаться врачу. — Я сам… разберусь, — просипел Тобирама с паузами и снова закашлял, плюхнувшись на кровать и отвернувшись к стенке. — Что ж, вижу, тебе не до нас… — с виноватой улыбкой потрепал затылок Хаширама и, не дождавшись никакой реакции от лежащего к нему спиной брата, открыл створку своей стороны платяного шкафа, вытащив из его глубин дорожную кожаную сумку, и начал складывать в неё одежду. — Я, собственно, зашёл вещи собрать. Мы с Мито поживём недельку-другую на съёмной квартире, пока она тут. Не в дедовой же однушке нам всем тесниться, в самом деле, ха-ха… Что-то коричневые брюки не вижу. И, кстати, где мои оксфорды? Тобирама лишь пожал плечами на явно адресованный ему вопрос, а Хаширама рассеянно обвёл глазами комнату в поисках парадных туфель. Даже если бы его брат был сегодня более разговорчивым, спрашивать его о своей одежде было довольно бесполезно. Хоть погодки Сенджу и выросли примерно одного размера, образы их отличались разительно. Во всяком случае Тобирама, как любитель уличного стиля с армейским налётом, никогда прежде не находил ни повода, ни желания покушаться на классический гардероб старшего брата, равно как и наоборот. — Как странно, — заключил Хаширама, порывшись в ящике своего раскладного дивана, стоящего на противоположной стороне комнаты от кровати младшего брата. Голос его зазвучал ближе, и Тобирама не на шутку напрягся, услышав, как он присел возле него, щёлкнув коленями. — Может, я их под твою кровать задвинул? Тобирама с замиранием сердца прислушался, как Хаширама завозился на карачках на полу, и по мелькнувшему в нише между стеной и кроватью лучику света понял, что тот ищет свою обувь с фонариком. Судя по звуку, он явно отодвинул в сторону его спортивную сумку, с прошлой ночи застёгнутую кодовым замком. Ту самую в которой и были спрятаны все его испорченные борьбой и кровью треклятые шмотки. Тобирама лежал неподвижно, задержав дыхание и зажмурившись до цветных искр в надежде на то, что светлую голову его брата не посетит мысль попросить её открыть. — Ну и ну. Если их взял поносить домовой, то у него хороший вкус, — Хаширама задвинул спортивную сумку Тобирамы на место, наконец поднявшись с колен и отряхивая брюки, и добавил в своей излюбленной шутливой манере. — Пока они мне не так уж нужны, но когда я приду в следующий раз, уважаемый, мои оксфорды должны быть в шкафу с натёртыми до блеска мысами! На этих словах Тобирама с великим облегчением набрал воздуха в грудь, но тут же закашлялся от новой волны саднения в глотке. Хаширама закончил сборы и напоследок подошёл к брату, скрючившемуся под пледом в приступе кашля, тронув его за плечо. — Шутки шутками, но… Знай, что я не хотел тебя так обидеть, братишка. И если что, я всегда на связи, — Тобирама ярко почувствовал тёплое касание братской руки даже сквозь плед, и стоило только ему исчезнуть, как озноб резко усилился, а глаза наполнили слёзы. «Если бы ты только знал, Хаширама», — хотелось выпалить ему в лицо. — «Если бы ты только знал, как из-за твоей тупой шутки всё обернулось!». — И всё-таки, обратись к врачу. С этими словами Хаширама вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, и с долей досады оставил молчаливого брата в одиночестве, вариться в невнятной обиде. Вскоре возня и беззаботные голоса Мито и Хаширамы в коридоре стихли. Звук захлопнувшейся за ними входной двери показался Тобираме ударом опустившейся ему на шею гильотины, и отчаяние от контрастов происходящего поглотило его с головой. Пока Хаширама отправился радостно строить своё безоблачное будущее, окрылённый чувствами к Мито, младший остался в полном одиночестве, лицом к лицу с треснувшей реальностью, ещё вчера бывшей для него идеальной гладью зеркала, отражавшей его безупречность… Одна идиотская шалость, один удар балисонгом, один взмах лопатой, и вот, во что превратилось его отражение. Теперь в нём беспомощное, дёрганное, болезненное нечто, выставившее себя на посмешище и жалко полагающееся на помощь не менее жалкого приятеля. — Чёртов Хаширама… — сквозь боль проговорил Тобирама, пряча в подушке слёзы от самого себя. Проговорил как вчера, только хрипло и с совершенно угасшей яростью. Ведь как только Хаширама покинул их дом, из него будто исчезли последние свет и тепло, ненадолго отведшие от младшего Сенджу презрительный глаз сумрачного рассвета. И за то, что Хаширама, как и Изуна, вообще был способен дарить любовь, у Тобирамы снова не получалось его как следует возненавидеть. Но больше всего ему мешало что-то другое. Тобирама нехотя высунулся из пледа и обернулся на комнату, в которой, вопреки его чувствам, совершенно ничего не поменялось. Но обыденность интерьера старой квартиры, которая осталась большому семейству Сенджу в наследство от деда и была выделена под проживание старшим детям, почему-то вызвала у него резкий приступ тошноты. Цвет обоев в невнятный цветочек показался противным и удушливым, поблёскивание хрусталя на тусклой люстре — зловещим, а тёмное пятно платяного шкафа у дверного проёма — давящим и опасным. Тобирама снова укутал голову в плед и для верности накрыл сверху подушкой, пытаясь спрятаться от дурного ощущения того, что эта святая непосредственность, в которую поместил его своим внезапным визитом старший брат, с его выходом за порог стала недоступной для младшего навсегда.***
Через пару часов Тобирама всё-таки нашёл в себе силы снова взять хоть что-то в жизни в собственные руки. И начал с похода в магазин за свежими продуктами, предварительно закинувшись жаропонижающими и леденцами от боли в горле, которые нашёл в обширной аптечке Хаширамы. Таблетки сняли и острую боль в укушенной руке, и к обеду он сварганил вполне сносное пюре с мясной подливкой. Единственное, что не поддавалось действию препаратов, так это резь в горле, и даже мягкую еду есть оказалось весьма некомфортно: каждый глоток шёл настолько туго и противно, словно глотка опухла и покрылась шипами изнутри. Через силу подкрепившись, Тобирама выстирал братское пальто и порадовался тому, что хотя бы на нём невооружённым глазом не было видно ничего криминального. Затем он снова взялся за попытки отмыть туфли, и к его великому удивлению сегодня кровь с мысов сошла при помощи обычных губки и мыла. Оставив их сохнуть на тряпке в коридоре, Тобирама криво усмехнулся, вспомнив о том, как Хаширама обращался к домовому. Теперь брат наверняка найдёт повод для очередной шутки в том, что это сработало. Ну а джемпер с брюками придётся купить новые, даром что Тобирама знал, какие бренды предпочитает Хаширама, причём именно за то, что у них в наличии всегда были неизменные деловые модели. К вечеру Сенджу-младший уже почти чувствовал себя человеком, если не считать тяжело давшуюся перевязку руки. Под с трудом размоченными антисептиком бинтами рана выглядела паршиво: окружающие укус ткани отекли и покраснели, рваные края кожи мокли и не желали сходиться, представляя собой совершенно нежизнеспособные лохмотья. Ещё чуть-чуть, и это безобразие наверняка загноится, а потому Тобирама решил обильно залить рану найденной в дверце холодильника мазью с антибиотиком, уповая на то, что с ней-то уж всё само как-нибудь рассосётся. Кое-как обновив стерильную повязку, он устало уселся в кровать, проверив новые сообщения. Лишь отец прислал ему пару несмешных анекдотов, а чат по-прежнему молчал, впрочем, как и наказал участникам Тобирама прежде, чем все разошлись по домам вчера ночью. Но бог весть о чём они там могли судачить в личных переписках, и параноидальные мысли об этом его злили. Надо всего лишь дождаться завтра, и дело, наконец, должно сдвинуться с мёртвой точки. А пока, в попытках отвлечься от снова и снова зачинающегося мандража, Тобирама устроил на прикроватной тумбочке ноутбук и включил на нём какой-то первый попавшийся под руку комедийный сериал. Под непринуждённые диалоги актёров и закадровый смех он незаметно для себя заснул в одиннадцатом часу вечера. Ему снилось знакомство с Учихой. Неоновые вывески, горячий чёрный чай на его стороне столика и стакан до невозможности сладкого гляссе — на другой. Сон, как заснятая со стороны видеозапись, в точности повторял все события из кафе, только в нём совершенно отсутствовали его дружки, а наедине с Изуной, очарованным им и живым, Тобирама чувствовал себя более чем в своей тарелке. Вместо Учихи теперь говорил он, говорил много, складно и с юморком, так, как никогда не умел. Он рассказывал о себе и своей семье, и шутке Хаширамы, благодаря которой они и встретились, а собеседник всё смеялся и смеялся в ответ, и Тобирама не мог сдержать улыбку, пока смех Изуны не стал казаться ему слишком громким и неуместным. И чем больше тот хихикал, тем более обескровленными становились его пухлые губы, тем тусклее блестели сквозь линзы очков его немигающие глаза, а тряска от неуёмного хохота начинала походить на предсмертные конвульсии. Благостная безмятежность Тобирамы окончательно превратилась в ночной кошмар, когда сквозь сон он ощутил прикосновение к голени, похожее на то, как Изуна прижимался к нему ногой под столом накануне. — Хи-хи-хи, — прозвучало прямо над его ухом. Тобирама подорвался с постели, как ошпаренный, и чуть не снёс все предметы с прикроватной тумбы, в спешке включая ночник. Спасительный свет пару раз мигнул и ровно озарил их с братом комнату, всё такую же привычную и, вроде бы, без следов постороннего присутствия. Сердце колотилось у Тобирамы на уровне горла, разболевшегося с новой силой, домашняя футболка прилипла к вспотевшей спине, голова шла кругом, а щёки горели от вновь поднявшейся температуры. Чёрт возьми… Стоило выпить перед сном ещё одну дозу жаропонижающего, тогда, возможно, он избежал бы и этого мерзкого кошмара… Но когда едва отдышавшийся Сенджу уже собирался спустить с кровати ноги, чтобы сходить на кухню за водой и таблетками, смешок раздался снова. Короткий и чуть более высокий, чем звучал во сне, он как острая иголка вонзился страхом в позвоночник Тобирамы, вызвав на спине волну не менее колючих мурашек. Он заозирался по углам, где залегли густые тени, до которых не дотягивался тусклый свет ночника. И следом, к своему позору, опасливо поджал под себя босые ноги, как испугавшийся темноты пятилетний пацан. — Кто здесь? — его обыкновенный голос, без доли хрипотцы, прорезался в тишине настолько звонко, что вызвал новую порцию мурашек у него самого. Тобирама прислушался. В ночном безмолвии слышался лишь ток разогнанной адреналином крови в собственных сосудах, и те несколько десятков секунд, что оно длилось, Тобирама смотрел широко распахнутыми глазами на тёмный монолит входной двери. Он оставил её чуть приоткрытой перед сном, и сейчас положение двери ничуть не изменилось, а в щёлочку виднелась ещё более глубокая чернота коридора. — Хи-хи! — прозвучало, совершенно с другой стороны, прервав раздумья Тобирамы о том, закрыл ли он на замок входную дверь, когда возвращался из магазина. Сенджу повернул голову от двери к тумбочке настолько резко, что хрустнула шея. Ну конечно, мать вашу. Наверняка что-то осталось включённым на ноутбуке! Он нервно потеребил пальцем тачпад, и экран загорелся. В открывшемся окне браузера молчал давно завершившийся эпизод сериала. Прошерстив все открытые вкладки и не найдя среди них ничего, что могло бы хохотать, Сенджу с раздражением выключил на ноутбуке звук и для верности захлопнул крышку. — Ха-ха-ха, — раздалось со стороны дивана Хаширамы. От того, насколько неестественно низким был этот смех в сравнении с предыдущим, Тобираму затрясло. Он с отчаянием глянул на пустующие продавленные сиденья, и в тот же миг оттуда раздался долгий раскатистый хохот, с которым смеялся Изуна в его сне, только тон его менялся на ходу от баса до фальцета, лишь где-то на середине отчётливо напоминая тембр самого Учихи. Тобирама трясущимися руками схватил валяющийся в изножье кровати плед, скомкал его и, сам не зная зачем, швырнул в сторону источника звука. Стоило пледу приземлился на спинку дивана, как вся левая сторона комнаты взорвалась хохочущим на все лады многоголосьем, от хриплого гогота до поросячьего визга. И сквозь всю эту инфернальную какофонию отчётливо пульсировало одно хихиканье. Буквально до боли знакомое, то от которого вчера вечером в кофейне у Тобирамы разыгрывалась мигрень. Не помня себя от творящегося бреда, Сенджу издал сорванный вскрик и одним прыжком преодолел расстояние от кровати до двери, вылетев в коридор, где врубил свет, наспех влез в свои плохо расшнурованные берцы и неслушающимися пальцами повернул замок, убедившись в том, что дверь он всё-таки запирал. Доносящийся из комнаты смех не утихал, но хотя бы оставался на месте, и единственное, что Тобираме удалось сообразить на ходу, так это то, что человек так смеяться не может. И что, походу, у его тупорылого соседа, комната которого находилась как раз за левой стеной, появилось новое ублюдочное хобби. Выскочив из квартиры в общий коридор, Сенджу принялся остервенело давить на кнопку соседского звонка, в то время как из-за его собственной незапертой двери продолжало доноситься злое хихиканье. Не дождавшись никакого отклика, Тобирама замолотил в дверь кулаком. — Выруби свою шарманку, придурок!!! — заорал он, и его больное горло снова захрипело, как сломанный динамик. — Это, по-твоему, дохера классная идея — баловаться в час ночи с эквалайзером?! — Ты что тут молотишь, как тарарахнутый? — вдруг проскрипел за его спиной старческий голос. Тобирама аж подпрыгнул, отскочив обратно к своей двери и обернулся на вышедшую из квартиры напротив пожилую соседку, с которой никогда не был в добрых отношениях. Он даже не знал имени этой ворчливой старухи, а та при каждой встрече спешила сделать Сенджу-младшему какое-нибудь вычурное замечание. Хашираму она жаловала куда больше, и он, пару раз помогавший ей с продуктовыми сумками, рассказывал Тобираме, что квартиру бабке здесь выдали по инвалидности. — Куда ломишься? Он в командировку с утра в уехал. — И… — растерянно начал Тобирама, не найдя ничего лучше, чем извиниться, но горло вдруг перехватило, прямо как утром при Хашираме с Мито, и из скованнной спазмом глотки вырвалось хриплое, — Interfectorem sum. — Вот наркоман полоумный… — с презрением процедила старуха, и глубокие морщины на её желтоватом лице недобро углубились, когда она провожала взглядом мигом скрывшегося за своей дверью Тобираму. Тот, зажимая ладонями рот, будто мог бесконтрольно выдать что-нибудь ещё, самому ему неведомое, влетел обратно в квартиру и, закрывшись изнутри, прямо в ботинках побежал на кухню. Там он вытряхнул из аптечки жаропонижающие и несколько леденцов от горла, а заодно решил закинуться и успокоительным, оставшимся ещё от ныне покойного деда. Шурша блистерами и глотая таблетки, Тобирама не сразу заметил, что смех в комнате полностью затих. Но ещё как минимум с полчаса, пока жар не начал отступать, а от успокоительного не стало клонить в сон, он сидел на кухне и боялся не то, что пойти обратно и снова лечь в кровать. Тобирама боялся пошевелиться в принципе. А ещё принял волевое решение всё-таки обратиться утром к врачу.