Танец Хаоса. Поступь бури

Мысли о том, что сказала ей Нави, не давали Эней покоя весь день. Она пыталась заниматься текущими делами Рощи – бумагами по обеспечению всем необходимым, планами по постройке новых жилищ, - и не могла сосредоточиться ни на одном из отчетов. Отложив все это, она вышла на тренировку с Афаль, чтобы проветрить голову и размять тело, но и здесь тоже ничего не получилось. Пару раз схлопотав тренировочным мечом по спине и заслужив град удивленных и ядовитых насмешек Дочери Воды, Эней, в конце концов, просто ушла, сославшись на дела. И ноги понесли ее туда – на каменистый берег безымянной реки, к укромному валуну, за которым ее никто не мог найти. Никто, кроме Вэйнэ. Она-то и была причиной бед, которые обрушились на Рощу, обрушились на Эней. Это по ее вине Асхэ отравила Источник, это из-за нее Ильяни оказалась в своем человеческом теле и теперь не могла вернуться обратно к сородичам. Из-за нее погибла Лара. Поразительно, как так могло происходить, чтобы один человек умудрялся оказаться в самом центре водоворота из катастрофических событий и стать причиной стольких бед, даже не задумываясь о том! Но только почему-то ее никто не винил в этом, винили Эней. Будто это она совершила все эти глупые безответственные поступки, которые в итоге привели их всех к беде. А она ведь лишь хотела сделать как лучше! Спасти свой народ и ничего кроме! Ледяной ветер задувал с гор, гнал серую недовольную зыбь по поверхности реки. Она высоко разлилась, поднялась почти что под самый берег, жадными языками облизывая серую гальку. Между первыми деревьями и линией воды осталась совсем неширокая, обледеневшая полоса – и не сядешь даже. Нахохлившись и обхватив себя руками, Эней мрачно взглянула на валун, у которого в конце лета жгла костры и болтала с Ильяни и Вэйнэ. Вода подступила к самому его подножию, отмыла обгорелые камни, унесла пепел и остатки угля. Теперь здесь было неуютно, и Эней побрела прочь вдоль кромки воды, глядя только себе под ноги и не переставая без конца прокручивать в голове все произошедшее. Вэйнэ была причиной всех бед, но она исчезла без следа, сбросив последствия своих поступков на плечи Эней. Как сделала и мани, отрекшись от своего имени и удалившись в уединение, и теперь вся работа тоже досталась Эней, как раз та самая проклятая бумажная волокита, которую она так ненавидела всю жизнь, от которой удрала в горы! А теперь еще ко всему этому присоединялась и Лэйк дель Каэрос, подкидывая ей еще тяжести, еще проблем и труда. Она рвалась к власти, чтобы увести анай так далеко от дома, как это только можно было, и кто-то должен был ее остановить. Но почему Нави говорит, что не права в этом во всем именно я? Потому что Лэйк ее ману? Потому что она жрица, преданная Небесным Сестрам, и закон для нее превыше всего? На душе скребло, а перед внутренним взором всплыли глубокие внимательные глаза Ильяни, глядящие на нее с обидой и укором. Она ведь ничего не сделала, чтобы заслужить этот укор! Она ведь хотела лишь как лучше. Хотела навести порядок в становище Рощи, хотела вернуть ушедших на чужую войну анай домой. Хотела жить по законам своих предков в мире и процветании, чтобы детям не пришлось больше расти сиротами посреди голодающих и опустошенных земель. Каким детям, если они уничтожат Источник Рождения? Я не могу позволить им это сделать! Особенно резкий порыв ветра со всей силы дунул ей в лицо, толкнул в грудь, едва не сбивая с ног, и Эней остановилась на месте, развернулась к недовольно вздувшейся осенней реке, скользя рассеянным взглядом по бесприютным водам. Все вокруг нее разрушалось, рассыпалось, будто с уходом ману построенный ею дом начал рушиться от тоски, лишенный тепла рук, что хранили его. Анай начали рушиться, рассыпаться в прах, забывая самих себя, и это было поистине страшно. Кто-то должен спасти их. Эней скрипнула зубами, чувствуя груз ответственности, давящий ее плечи к земле. Она никогда не хотела этого, она хотела уйти, но ее не отпускали. Ее судьба не позволяла ей отвернуться от того, ради чего она была рождена на свет. Аленна зорко следила за всеми, кто дерзал нарушать Ее волю, капризно позволяя это лишь тем, кто был ярче и сильнее других, кто не боялся гневить Ее и демонстрировать Ей свою силу. Эней была не из таких, хоть и очень хотела бы быть, но, в конце концов, она была обычной, а значит, должна была подчиняться закону, установленному свыше. Отчего-то в груди горько кольнула обида, и она даже и не поняла, почему именно. Всю жизнь ведь она только о том и мечтала – быть как все, так почему же тогда?.. Впрочем, эти размышления никуда ее не вели, как и сердитая река, одичавшая к холодам, больше не приветливая к смертным. Отвернувшись от рябых волн, Эней закуталась поглубже в свое белое осеннее пальто и побрела обратно в становище. Ее ждали дела, отчеты, бумаги, приказы. Они хотели видеть ее своей Дланью, они хотели, чтобы она вернула им старые времена и покой, значит, она должна была это сделать, чего бы это ни стоило. Я не ошибаюсь, Нави. Я делаю это потому, что кто-то должен это сделать, потому что это должно быть сделано, понимаешь? И я зашла слишком далеко уже, чтобы идти на попятную. Угрюмый вечер опустился на становище, в пустом лесу среди толстых стволов криптомерий выли ветра. Больше не было здесь ни золотых переливов диковинного потустороннего тумана, ни тонких созданий с бездонными глазами, ни мягкой задумчивой тишины, в которой можно было укрыться от всех, посидеть в одиночестве. Все это ушло в землю, забылось без следа в тяжелых думах наступающей зимы. Сальваги не показывались в становище, никто из его обитателей уже давно не видел их, а разведчицы докладывали, что они по одному покидают Рощу, уходя по ночам за перевалы. Оно и к лучшему было, думалось Эней. Негоже шуметь под окнами у больного, ему нужен покой и сон и ничего кроме того. А Роща была больна сейчас, тяжело и страшно больна. На улице в такой час народу почти и не было, только окошки горели в домах поселения, да несколько котов шарахнулись прочь из-под ног шагающей в сторону своего дома Эней. Только отчего-то ноги принесли ее сначала к другому жилищу, и она, глубоко ушедшая в свои мысли, не сразу поняла даже, куда идет. Пока не остановилась у маленького освещенного изнутри окошка, не заглянула внутрь. Там у круглого стола сидели втроем Морико, Раена и Ильяни, ужинали, зачерпывая деревянными, вырезанными с упорством и трудолюбием ложками горячее варево из деревянных плошек, украшенных орнаментами зверей и птиц. На мгновение Эней прикрыла глаза, вспоминая запах дерева, что всегда стоял в комнате Морико долгими зимними вечерами, когда она, сидя возле ало мерцающего зева печи, неторопливо покуривала трубочку да строгала ножом деревянные плашки, превращая их в посуду, фигурки, обереги всякие или просто бусины, которые потом со смехом вплетала в волосы Раена. Эней помнила вкус еды, шершавое прикосновение деревянной ложки к губам, запах полного любви тихого дома. Помнила пощелкивание спиц в руках Раены, потрескивание углей в самом сердце печи, дыхание дома, заботливо хранящего в своей груди простое счастье людей среди трескучего мороза и ледяного дыхания гор. И так захотелось распахнуть дверь, войти в сени, притаптывая ногами с холода, услышать родные голоса, увидеть улыбки тех, кто любил ее как дочь. И глотнуть горячего сладкого чая с листьями мяты, грея руки о шершавую кружку, сунуть в рот ложку варенья, пахнущего летом, вновь ощутить, как шерстяной плед, связанный любимыми руками, обнимает плечи, как поскрипывает тахта от неосторожного движения, как вытягивает пламя Роксаны длинные тени от резных фигурок вдоль стен, и они слегка колеблются, будто каждая из них жива, будто она дышит… Неподалеку заскрипела, открываясь, дверь, кто-то кашлянул, выходя в осеннюю ночь, и Эней встрепенулась, отступая от окна прочь. Взгляд сам нашел Ильяни, которая, неловко и как-то странно держа миску, смеялась сейчас в ответ на слова Морико, морща нос, как делали псы, когда им нравилась человечья ласка. Странная она была, совсем не похожая на других анай. Такая красивая. Что-то дрогнуло в груди, и ей стало невмоготу стоять. Резко развернувшись, Эней ссутулила плечи и поспешила в сторону дома, что теперь занимала, скрипя обмерзшими к ночи камешками гравия на каждом шагу. Этот звук сейчас отчего-то был очень громким и неприятным ее слуху. Она давно уже оставила дом Морико, дороги назад для нее больше не было, и не имело смысла жалеть о том. И пусть там было тепло, пусть там было уютно, пусть сердце так рвалось туда – все равно. Этот дом никогда не был ее. Он был домом ее ману и мани, а не ее, и ее там принимали постольку, поскольку она их дочь. А теперь вот приютили Ильяни – тоже потому, что она была нужна Держащей Щит в качестве живого доказательства ее правоты. Горечь поднялась внутри, сердце защемило незнакомое чувство – странное тянущее желание еще раз увидеть ее глаза, услышать ее голос, уловить запах ее серебряных как нити паутины волос. Эней погнала это чувство прочь, решительно и угрюмо, как и тихую тоску по теплому дому Морико с Раеной. Некоторым вещам не суждено было повториться, некоторые слова ранили куда глубже ножа, некоторые решения становились пропастью до самой бездны мхира, мост через которую уже ничто не могло навести. Всему есть цена, и я ее заплачу, раз уж Ты, Милосердная, требуешь от меня того. Раз уж Ты призвала меня для исполнения Своей воли, я расплачусь сполна. Охранницы дома заметили ее еще издали, и Афаль махнула рукой, быстрым шагом двинувшись к ней навстречу. Неловко ткнув себя кулаком в лоб, она одарила Эней не слишком добрым взглядом и проворчала: - Тебя уже обыскались! Прибыла Масул дель Раэрн, они вместе со Старшей ждут тебя. - Что-то случилось? – тревожно нахмурила брови Эней, глядя на нее. Масул покинула Рощу чуть больше недели назад, и с тех пор от нее не было никаких вестей. Зачем она вернулась сюда посреди ночи? - Не знаю, мне не сказали, - дернула плечом Афаль, не став скрывать прозвучавшего в голосе раздражения. – Но рожа у нее такая, будто Свах сгорел дотла. Может, Руфь ей рога наставила там, на западе, вот теперь и трясется, как заполошная? – Афаль злорадно хохотнула, пропуская Эней вперед себя и занимая место по правую сторону от крыльца. Когда она уже взялась за дверную ручку, охранница окликнула ее: - Эй, Длань, расскажешь потом, что там случилось на самом деле? Больно любопытно. - Расскажу, Афаль, - кивнула Эней, заходя в дом и закрывая за собой дверь. В последнее время ей было отчего-то не слишком приятно общаться с Дочерью Воды, но это, скорее всего, происходило из-за усталости. Я на все сейчас нервно реагирую, что уж поделать? В помещении было теплее, чем на улице, но не настолько, чтобы промерзшая на ветру Эней ощутила облегчение, зайдя внутрь. Она даже пальто стянула с неохотой, повесив его на гвоздь в темных сенях, а затем скользнула в жилую комнату, плотно прикрывая за собой дверь. Одинокая оплывшая свеча теплилась на столе, вместе с чашей Роксаны и почти потухшим зевом печи давая так мало света, что Эней не сразу разглядела две фигуры, сгорбившиеся на полу лицом на восток и монотонно бормочущие молитвы. Вдобавок окно на улицу было открыто, и сквозь него ледяная ночь свободно пробиралась в комнату, наполняя ее своим дыханием. Нэруб-то холод был нипочем, она вообще жила в каких-то диких условиях, довольствуясь, кажется, одним только огнем собственного сердца в качестве житейских нужд. Но Эней так не могла. - Процветания вам, первые, - поздоровалась она, решительно направляясь к окну и запирая распахнутую створку. В два шага преодолев отделяющее ее от печи расстояние, она подхватила из корзины два полешка и сунула их в топку. В таком холоде и не уснешь вовсе, а ей больше всего на свете сейчас хотелось выгнать всех, забраться под одеяло и провалиться в спокойный сон без сновидений до самого рассвета. Тяжелые мысли совсем измучили ее, а на свежую голову завтра будет легче принимать решения и делать грязную работу за тех, кто отказывался нести ответственность за свои поступки. Пока она копалась с огнем, раздувая печь, фигуры на полу зашевелились, осеняя себя охранными знамениями и бормоча обращенные к Артрене просьбы об очищении души от греха. Эней насторожилась, краем уха уловив молитву. В последний раз она слышала такое во время похорон ману, когда все Дочери Земли, что были в становище Рощи, взявшись за руки, всю ночь напролет выли по кругу эту мольбу, будто волки на луну. Что она означала сейчас? Кто-то умер? - Что случилось, мани? – Эней тревожно взглянула в горящие глаза Нэруб дель Раэрн, еще не до конца просветлевшие после молитвы. Старшая умела уходить в священный транс почти как жрицы, теряя всяческое представление о времени и окружающем в моменты единения с Небесными Сестрами. Подобного духовного устремления Эней не разделяла, но ее учили уважать чужую веру, тем более, Старшая столько сделала для нее за последние недели! Масул дель Раэрн разогнулась рядом со Старшей, и Эней вздрогнула, взглянув в ее лицо. Глаза у нее опухли, черты искажало страдание, щеки влажно блестели от слез. Волосы Держащая Щит посыпала пеплом, и они грязными спутанными прядями спускались на лоб, перечерченный тремя черными угольными полосами. Смерть и траур – вот, что означало все это, и сердце в груди Эней тревожно сжалось. - Как хорошо, что ты наконец-то пришла, Длань! Мы уже обыскались тебя! – Нэруб взглянула на нее двумя горящими изумрудами глаз, и отчего-то сейчас взгляд их был таким острым, что заставил Эней вздрогнуть. – Где ты была? – в голосе ее прозвучала вкрадчивая требовательность. - Гуляла, - отмахнулась Эней, поморщившись. Уж это точно не имело сейчас ровным счетом никакого значения. С нажимом взглянув на Масул, она повторила вопрос: - Что случилось, первая? Почему ты в таком виде? Масул громко всхлипнула, и на секунду Эней показалось, что сейчас она ударится в слезы, но первая сдержалась. Дрожащим голосом она с надрывом произнесла: - Царица Руфь, самая светлая и чистая из всех нас, ушла к Трону Огненной! Мы придали ее тело объятиям Мани Рождающей неделю назад, а сегодня закончился плач по ней. И как только Артрена позволила мне исполнить до конца свой долг, я сразу же направилась сюда, Длань, к тебе! – И пока пораженная Эней в удивлении моргала, пытаясь осмыслить принесенные ею новости, вдруг бросилась перед ней на пол, простирая руки к ее стопам, и запричитала: - Убереги нас, грешных, нечистых, брошенных! Убереги нас, слабых и обездоленных, Длань Небесных Сестер и их Великой Мани на земле! Только ты можешь защитить нас, только ты можешь принести нам справедливость! Так не откажи же, не оттолкни! Защити!.. Эней вздрогнула, на мгновение вспомнив, как точно так же перед ней простерлась Нэруб, умоляя о защите и взывая к ней и ее долгу. К ее судьбе, суженной ей Милосердной. С того мгновения все и началось, и вот сейчас тоже начиналось что-то новое, она чувствовала это и страшилась. Эней облизнула вмиг высохшие губы кончиком языка и вскинула глаза на Нэруб, сидящую на полу рядом с рыдающей Масул. Глаза-изумруды смотрели в упор, втыкаясь как две катаны прямо в ее беззащитное лицо. Страх лишь усилился, глодая своими беззубыми деснами ее душу. Нужно было что-то делать, от нее ждали этого, ждали решения. Превозмогая нежелание во всем этом участвовать, Эней подалась вперед, опустилась на пол, кладя ладони на плечи Масул, и та резко вскинула голову, глядя на нее совершенно безумными глазами, полными огня. Лицо ее искажала ярость, губы и щеки подергивались, и Эней не до конца понимала, отчего именно она рыдает – от отчаянья или от злости. - Я помогу тебе всем, чем смогу, первая, в твоем страшном горе, - мягко проговорила она, чувствуя, как внутри воют холодные ветра ужаса, будто что-то поистине страшное начиналось для нее. Что-то, в чем она на самом деле совершенно не хотела участвовать, но обратной дороги у нее уже не было. А может, ее не было никогда, с того самого мига, как она сделала свой первый вздох. Тебе некуда бежать, шепнул кто-то жестокий внутри нее, и Эней с силой оттолкнула его, сосредотачиваясь на глазах Масул. Она должна была быть сильной для тех, кто просил ее защиты. Она должна была помочь всем, кто нуждался в ней, она ведь пообещала это. – Что случилось, первая? Расскажи мне все. - Это Лэйк дель Каэрос! – Масул дель Раэрн выплюнула это имя со всей яростью, на какую была способна, будто змея – струю яда из острых клыков. – Это она во всем виновата! Это она захватила власть, назвавшись Великой Царицей, задурила мозги войскам, а затем убила Руфь, чтобы окончательно и бесповоротно уничтожить анай! Чтобы отдать их на растерзание врагам! О горе нам! - Что? Я не понимаю… - мотнула головой Эней, совершенно ошалевшая от того, что сейчас выкрикнула ей в лицо Масул. Все, что она говорила, было таким диким, что просто не укладывалось в голове! Перед внутренним зрением возник образ Лэйк, глядящей на нее прямо и честно своим единственным оставшимся глазом. В этой женщине было столько силы и правды, Эней не верила в то, что она могла сделать все, в чем обвиняла ее Масул. - Это правда, девочка моя, - прямой взгляд Нэруб пригвоздил ее к полу своей тяжестью, будто скала, обрушившаяся прямо на грудь и не дающая больше дышать. – Я говорила тебе, что так будет. Вот это и случилось. Обреченность звучала в ее голосе, мрачная решимость, которой невозможно было не верить. Но неужели же тетка действительно была такой, как они все говорили? Эней так уважала ее все эти годы, ману уважала ее едва ли не превыше всех остальных анай… Страх рвал душу Эней, терзал ее, будто обезумевший зверь. - Расскажите мне все по порядку, - попросила она, изо всех сил надеясь, что голос ее не выдает обуревавших ее чувств. Она должна была быть сильной ради своего народа. Даже если больше всего на свете ей хотелось бросить все и убежать прочь. *** - Может, помочь тебе? Вопрос был задан неуклюже, как-то странно, не так, как спросил бы кто-то из анай, и это заставило Морико улыбнуться. Смотрела Ильяни так же – исподлобья, осторожно, внимательно, почти не мигая. И впрямь, звериного в ней было куда больше, чем человечьего. А еще она очень тянулась к Раене, когда та оказывалась поблизости, ходила за ней молчаливым хвостом, смотрела, что она делает, неуклюже пыталась повторять. Вчера попробовала вязать даже, только изодрала и спутала всю шерсть, а спицу едва себе в глаз не засадила. Жена все равно помогала ей, с нежностью и терпением показывая, как нужно делать. Иногда Морико потрясало, сколько в ней этого – любви и бесконечного тепла, способного отогреть даже самое черствое сердце. Сейчас она как раз прибрала посуду и, сложив ее аккуратной горкой, направилась в сторону их маленькой кухни, чтобы помыть. В последние годы они питались дома. Мани ела, когда в голову взбредет, часто и вовсе забывала это делать, в другое время требовала чего-то определенного – чаще всего простую кашу или овощное рагу. Мясо она почти не употребляла в пищу больше, говоря, что в нем слишком много сознания, и что ее тело не выдерживает этого. Разве что иногда ела гусиную печень – уж больно вкусно у Раены получалось ее готовить. Потому и готовила в основном жена – на них, и на чету первых, пока те жили по соседству. А теперь вот с огромным удовольствием кормила Ильяни – она вечно прикармливала голодных котят и детей. Морико улыбнулась, вытягивая из-за пазухи трубку и принимаясь набивать ее табаком из связанного женой кисета. Только она умела работать с такой тоненькой нитью и так плотно укладывать петли друг к другу, чтобы раскрошившийся в труху табачный лист не просыпался сквозь отверстия в вязке. В ответ на вопрос сальважьей девочки жена только отмахнулась с теплой улыбкой: - Ну что ты, дитя, я быстро управлюсь! А ты вот лучше чайку попей горячего, с медом. Сегодня было холодно, тебе на пользу пойдет. С этими словами она исчезла на кухне, прикрыв за собой дверь, и почти сразу же Морико расслышала ее негромкий голос, начавший напевать что-то уютное и тихое. Ильяни голодными глазами уставилась на Морико, и той вновь захотелось рассмеяться. Сладкое очень понравилось девочке, в звериной шкуре она такого никогда не пробовала. Теперь по вечерам она так налегала на их запасы, что только ложка о стенки посудины стучала. Зажав неразожженную трубку в зубах, Морико потянулась и поставила чайник на печурку, а потом пододвинула поближе к Ильяни деревянную плошку с медом, плотно закрытую крышкой. - Давай-ка, делай, как Раена говорит, - добродушно добавила она. Ледяной ветер выл за окнами, Морико слышала, как колотится он среди вершин, как раскачивает огромные верхушки криптомерий, пытаясь содрать с них вечнозеленые иголки. Тихонько потрескивали дровишки в печи, да где-то в углу цвиринькал сверчок. Они нравились Мани, эти крохотные беззаботные создания, поющие свои странные песни всю ночь напролет, и за долгие годы Морико так успела привыкнуть к их ненавязчивому пению, что разучилась без него спать. К тому моменту, как чайник закипел, вернулась жена, а Морико уже успела почти что полностью скурить свою трубочку. Они расставили на столе простые глиняные чашки и плошки, разлили горячий напиток, разложили мед с вареньем. Ильяни уплетала за обе щеки, как дети запихивая в рот поочередно то ложку меда, то сладкого клубничного варенья, которое так хорошо удавалось Раене. Наблюдая за тем, как она ест, Морико все-таки не сдержала смешка, и подозрительная волчица сразу же замерла, нахмурившись и вопросительно глядя на нее. - Почему ты смеешься? - Радуюсь твоему хорошему аппетиту, - сообщила ей Морико, выпуская к потолку колечко сизого дыма. – А еще тому, что кто-то наконец-то подчистит запасы Раены. А то она без конца ворчит, что никто не ест то, что она готовит, расстраивается из-за того. - Да уж, - мягко согласилась жена, вынимая вязание и принимаясь выпутывать воткнутые в клубок спицы. – Я так стараюсь, варю, а никому не надо. Раньше хоть Эней трескала за обе щеки, а потом выросла и ушла в горы. И стоят мои банки, пылятся, никому не нужные. При имени Эней Ильяни замерла, как-то вся навострившись, подобравшись, глядя на Раену с особым вниманием. Так делали псы, стоило при них произнести слово «мясо», в ожидании лакомства поднимая влажные принюхивающиеся носы. Морико давно уже заметила интерес сальважьей девочки к дочери первых, хоть та, похоже, еще сама не поняла, отчего он вообще возник. Но это было к лучшему. Быть может, ее непосредственность, простота и поразительная честность еще могли растопить сердце Эней, наполнить его жизнью, заставить прислушаться к правде? Морико не желала верить, что для нее все уже кончено. Она слишком любила эту девочку, чтобы отказаться от нее раз и навсегда. - Эней… часто здесь была? – вопрос был задан как будто невзначай, но притворство у Ильяни совсем не получалось. Она, не моргая, смотрела на Раену, склонив голову набок, и ей по-настоящему было интересно услышать ответ. Что ж, может и впрямь не все еще было потеряно для непутевой дочери первых. Искренность топила человеческие сердца будто масло, Морико знала то по себе, а в Ильяни, кажется, ничего, кроме искренности и не имелось вовсе. - Да, - кивнула Раена, пересчитывая петли и рассеянно улыбаясь себе под нос. – Она жила в этом доме вместе со своими родителями, а по вечерам бегала к Морико – сказки читать, смотреть, как она фигурки из дерева режет. – Улыбка жены стала грустной, она не сдержала тяжелого вздоха. – Ну а потом она выросла и покинула этот дом, как делают все птенцы, когда вырастают. Такова уж их судьба. - А куда она ушла? – спросила Ильяни. - Сначала в Казармы к другим молодым разведчицам, но вряд ли ей там было хорошо. Потом в горы вместе с отрядом рудознатцев, искать новые месторождения, наносить их на карты. Она почти что и не возвращалась в Рощу последние несколько лет. - Почему? – спросила Ильяни, хмуря серебристые брови. Вид у нее был сбитым с толку. - Потому что ей здесь не нравится, я думаю, - с грустью пожала плечами Раена. – Здесь для нее слишком людно. Она замкнутая девочка и любит тишину. - Но почему так? Я не понимаю, - Ильяни почти что с беспомощным видом уставилась на Морико, моргая пушистыми ресницами. Посмотрела и Раена, долгим, внимательным взглядом. - Эней очень особенная анай, Ильяни, и это всегда тяготило ее. - Морико уставилась на свою трубку – табак в чашечке совсем догорел, и она принялась длинной щепкой вытряхивать его оттуда в пепельницу из твердой акации, которую вырезала прошлым летом. – Видишь ли, она – первая из дочерей Великих Цариц, которой позволено было расти в семье родителей, носить их имя, быть частью клана. Обычно такие дети передавались жрицам сразу после рождения, и никто не знал ничего об их происхождении, да и они сами не знали. Жили себе, пели Небесным Сестрам, да были счастливы. А Эней ждала иная участь, и порой мне кажется, что она была слишком жестока и тяжела для нее. - Почему? – вновь спросила Ильяни. Раена опустила вязание, задумчиво и грустно глядя на Морико. Они много говорили об этом после ее отъезда из Рощи и сходились во мнении на счет Эней. Другое дело, что ее собственное чувство вины эта солидарность никак не отменяла. Быть может, будь они ласковее, будь внимательнее к этой одинокой замкнутой девочке, все сейчас было бы иначе? У Морико не было ответа на этот вопрос. - Потому что она была дочерью легенды, и все смотрели на нее с обожанием, ожидая от нее подвигов и чудес, которых она им дать не могла, - твердо заговорила Морико, глядя в жаждущие ответа широко распахнутые глаза Ильяни. - Это громадная ответственность, дитя, это очень тяжелый труд – нести на себе груз чужих ожиданий. Конечно, кто-то справляется с ним легко, как Волчицы, например, дочери царицы Каэрос. Но их всегда было двое, им легче было делить эту ношу, поддерживать друг друга, да и ноша была не настолько сакральна, как у Эней. Нашей девочке достался тяжелый путь и труд, и она не слишком справилась с ним, если уж говорить по чести. Она предпочла убежать, скрыться среди вершин, чтобы никто не трогал ее, дистанцироваться от своих родителей, чтобы тень их величия не накрывала ее и не давила. – Морико помолчала, ощущая горечь, повела плечом. – Наверное, она понимает это, раз сейчас пытается все исправить, пусть и на свой лад. У нее доброе сердце, просто одинокое и испуганное. Она среди анай будто ты среди сальвагов – вроде и своя, а вроде и чужая, вроде и в точно такой же шкуре, что и у всех, а вроде и в другой. – Ильяни медленно кивнула Морико, и в глазах ее затеплился свет понимания. Подумав, Морико осторожно добавила, стараясь звучать ненавязчиво: - Ей очень нужен друг, верный и любящий, которого у нее никогда не было. Это бы очень поддержало ее и вывело на ровный путь. - Но она сама не хочет выходить! – в досаде нахмурила брови Ильяни. – Нави пыталась-пыталась, звала ее, как могла, Пела ей Песню, и что же? Глупая Эней не желает слышать! - Не она одна, - вздохнула Раена, глядя на свое вязание, и Ильяни вскинула ожидающий взгляд на нее, слегка склонив голову набок, прислушиваясь к ее словам. – Что-то случилось с нами со всеми, - грустно продолжила жена, глядя сквозь вязание в своих пальцах, глубоко погруженная в саму себя. – Что-то дурное произошло, а мы и не заметили, как это случилось. - Мани говорит, так и должно было быть, - тихо заметила Морико, надеясь, что ее слова утешат жену. Раена вскинула на нее взгляд, прислушиваясь к ее словам, и в нем и впрямь теплились искорки надежды. – Она говорит: мы должны были через это пройти, чтобы обрести куда большее. Чтобы стать тем, чем мы никогда даже и не дерзали мечтать. - Почему двуногим обязательно нужно чем-то становиться? – обескуражено захлопала глазами Ильяни, глядя на Морико с искренним недоумением. – Почему вы не можете просто быть? - Наверное, потому что такая у нас судьба – все время меняться, как меняется этот мир, - улыбнулась ей Морико. – Становиться лучше, стремиться раскрыть себя еще больше, преодолевать собственные границы. Только в преодолении самих себя мы обретаем истинное счастье. Несколько мгновений Ильяни молчала, прислушиваясь к ее словам, а потом медленно задумчиво кивнула: - У нас тоже так. Молодые всегда хотят свои охотничьи угодья, уходят, чтобы их добыть. И когда зверь уходит с наших земель, мы идем за ним, чтобы не умереть с голоду. Я понимаю твои слова, Морико. Она проговорила это все с такой серьезной простотой, с какой умели лишь дети, и это обогрело сердце Морико. Берегите в себе ребенка, потому что он бесстрашен и всесилен в своем неведении. Он не знает, что не сможет – и потому способен на все. Эти слова Мани сами вспыли в ее памяти, как всегда донельзя верные, поразительно понятные. - Придет день, когда и остальные их поймут, - ответила ей Морико, чувствуя тихую уверенность в собственной правоте. – Да, сейчас они объяты ложью и страхом, сейчас они не понимают, что их ждет, оттого мечутся, будто вспугнутое хищником стадо. Раньше пастух всегда приходил им на помощь и отгонял зверя прочь, оттого им не нужно было бороться за себя самим, и они целиком и полностью полагались на него, предпочитая оставаться беспечными. Но теперь звери прогнали пастуха прочь, и он не может пробиться к своему стаду. Значит, стаду самому придется постоять за себя. Научиться сражаться, научиться слышать друг друга, научиться держаться вместе и побеждать разобщенность, глупость и равнодушие. – Она вдруг усмехнулась, качая головой. – Мне сейчас пришло в голову, что в этот раз, быть может, пастух сам ушел, чтобы стадо научилось быть чем-то большим? Меня не удивило бы, коли так произошло. - Пусть Реагрес услышит твои речи, родная моя, - тихо вздохнула над своим вязанием Раена. – Пусть поможет нам поскорее победить эту отвратительную ложь. Пусть свет поскорее вернется в наш дом! - Пусть, - повторила за ней эхом Морико, прислушиваясь к тому, как перешептывается за окнами ветер. Они посидели еще немного возле печи, на этот раз уже в тишине, каждая думая о своем. Тихонько постукивали спицы друг о друга, поскрипывал сверчок где-то в крохотной щели бревенчатых стен, выплевывали искры раскатывающиеся в угли дрова в теплом нутре печи. И Морико вдруг нашла в себе мир, которого не ощущала раньше, глубокий, огромный и тихий мир, заполняющий ее изнутри, выливающийся через нее наружу и наполняющий этот дом безопасностью и светом. Об этом тоже Мани говорила ей – о том, что сила, идущая через нее, способна защитить и тех, кто ей близок. В который раз уже поражаюсь тому, что она знала все, Морико при этом не удивлялась этому. Это было просто верно, это просто было – и ничего естественнее этого на свете не могло быть. Ночь разлилась за окнами, глуша звуки, погружая становище и укромную долину Рощи в глубокий дремотный осенний сон. Свернулась клубочком на своей тахте Ильяни, жмуря сонные глаза, и Раена заботливо прикрыла ее пледом, чтобы она не мерзла. Вдвоем они перешли во вторую комнату, в которой спали теперь, когда в их доме поселилась странная сальважья девочка, и улеглись на сколоченную Морико простенькую кровать, еще пахнущую свежеспиленным деревом. - Мани говорила тебе, что теперь будет с нами со всеми? – спросила ее во тьме жена, глядя в потолок над головой бессонным встревоженным взглядом. Весь день она не сомневалась и успокаивала других, и они пригревались под ее крылом, лишенные тревог и тягостных раздумий. Но в темные одинокие часы ей и самой требовалось утешение, особенно когда кошмары ступали в их дом и терзали сердца, когда завтрашний день казался таким далеким и лишенным власти, а ночь – нескончаемой и могучей, будто зимние ветра. Повернув голову, Раена посмотрела на Морико с ожиданием: - Что Мани видит в будущем? Что нас ждет? - Буря, - честно ответила ей Морико, повторяя слова, услышанные сегодня под сводами темной пещеры, слишком большой и слишком просторной для одного маленького, согбенного мукой и борьбой иссохшего тела, и слишком крохотной при этом для тела другого – всепобеждающей неудержимой мощи, что так стремилась родиться наконец на свет, прорвав тонкую грань не пускающей его реальности. – Мани сказала, что впереди нас ждет борьба, и боль, и мука. Она видит черные тучи, закрывающие небеса, дрожь земли, раскалывающейся на части, и огонь глубин, выходящий из самого сердца бушующего океана. Но после него придет Милость – так она сказала. Огромная, бескрайняя, невыразимая Милость для всех нас. Буря для того и нужна – весь яд должен выйти наружу из раны, и только после него хлынет долгожданная нежность, которую мы наконец-то сможем принять. Испытания сорвут с наших глаз пелену, чтобы мы по-настоящему увидели ее спустя столько лет. Иначе просто не получится. Несколько мгновений жена смотрела ей в глаза, будто не могла насмотреться, будто не могла напиться теми словами и тем обещанием, которое сейчас озвучила ей Морико. Что-то блеснуло в уголке ее глаза, скатилось по щеке крохотным алмазным осколком, капнуло на ладонь Морико, оставшись горячим мокрым следом. - Спасибо, - едва слышно прошептала Раена, закрывая глаза и легко касаясь лбом ее лба. И тишина окончательно накрыла их маленькую комнату, прогоняя прочь последние остатки тревог, забот и волнений. Тихая нега покоя обволокла все тело, поманила за собой Морико в объятия долгого зимнего сна. Только на этот раз по совету Мани она не позволила себе полностью потерять контроль, сохранив крохотный кусочек себя сознательным, чтобы видеть сны и понимать, что происходит с ней в этих самых снах. Как именно она это сделала – Морико и сама до конца не поняла; «Надо просто захотеть, этого будет достаточно», - сказала ей Мани. Но факт оставался фактом. Среди размытых дорог и бескрайних темных просторов брела она, свободная и тихая, отдыхая внутри собственного тела и глядя при этом молчаливым взглядом наружу, в поисках ответов, что так тревожили ее. И они пришли. Чудные образы, значения которых она не знала, толковать которые не могла, но они значили что-то, они совершенно точно что-то означали. Это были две женщины, находящиеся вдали друг от друга, но так неистово, так горячо ищущие друг друга, что пространство между ними пылало и обугливалось, сжималось выгорающим дотла обрывком рукописи их историй порознь, стремительно подходящих к концу. Одна с глазами что осеннее небо и разноцветными листьями да перьями в волосах, тихая, будто замшелое озеро посреди дремучего темного леса, у корней громадного старого древа, подпирающего небеса. Другая с глазами отданного небу коршуна, движениями острыми, будто вспарывающие облака птичьи перья, обернутая в колючие ветра бушующей на горных перевалах зимы, закаленная как клинок в упорстве, терпении и стремлении каждого своего шага. Они должны были вот-вот встретиться, чтобы что-то раз и навсегда изменилось. Морико смотрела на то, как они бредут навстречу друг другу сквозь пургу и лютую злость зимней бури, не пускающей их, вставшей преградой между ними, которую они и не замечали вовсе, неудержимо сближаясь, будто набегающая волна и песчаный берег, нестерпимо желающий ее прикосновения. Морико смотрела на них и всей своей душой молила, чтобы они наконец-то обрели друг друга. Это было так важно сейчас! Ничего важнее этого сейчас просто не могло существовать на свете. За окнами ее маленького теплого дома поднимался ветер.