Танец Хаоса. Поступь бури

Холод стоял будто зимой, выморозив воздух до самого дна. Изо рта при дыхании вырывались белые облачка пара, и Ильяни все недоуменно двигала щеками, каждый раз поражаясь тому, что длинных усов, обросших белым инеем и отяжелевших от влаги, у нее на морде в двуногом теле нет. Это было даже приятно, если бы так не мерзла лишенная шерсти шкура. Особенно кусался мороз на щеках и передних лапах, их она засунула под мышки белого форменного пальто, обхватив себя руками. Стало чуть-чуть лучше, но нос все равно ужасно мерз, даже под глубоко надвинутым капюшоном. Как и ноги в сапожках, скользящих по обмерзшему гравию. Ильяни стучала зубами, не понимая, как двуногие вообще переживают зиму в такой тонкой шкуре, и мечтала сейчас лишь об одном: как можно скорее оказаться в теплой комнате Морико и Раены, завернуться в шерстяной плед и греть руки о чашку с горячим чаем. И мед есть – уж больно вкусный он оказался. Но уходить было нельзя – так сказала ей Нави, а раз уж даже Нави считала дело серьезным, значит, Ильяни должна была ее поддержать. Мало ли что могло случиться. Особенно с учетом того, как сильно воняло вокруг безумием. Запах его стоял в воздухе – стойкий, холодный, липкий, будто раздавленный слизняк. Двуногие вокруг без конца шептались, и голоса их звучали встревоженно, даже испуганно, но громко вслух никто говорить не отваживался. Ильяни не прислушивалась к словам – в теле двуногой она была почти что глухой, так что и не надеялась что-либо расслышать, да к тому же ее и не слишком интересовали дела этих помешанных. Но кое-что она уловила – шепот о смерти одной из главных самок двуногих, той, что пахла милостью и тишиной. Коли это было правдой, начинались не очень хорошие времена – она это чувствовала своим новым чутким сердцем. Порой слишком чутким, чем ей того хотелось бы. Вот сейчас, например, оно билось, будто сумасшедшее, так колотилось в груди, что хоть руками дави на грудную клетку, чтобы его успокоить. И Ильяни все не понимала, отчего так, бестолково прислушиваясь к собственному такому странному телу. Почему она волновалась и задыхалась так, будто доросток на своей первой охоте? Почему все внутри ходило ходуном, и страх перемешивался с радостью, а ожидание с неуверенностью? - Ну когда же она уже выйдет? – в сердцах выдохнула стоящая рядом с ней самка с солнцем за плечами, и Ильяни вздрогнула всем телом из-за ее слов. И почему так происходило? Толпа обитателей Рощи собралась перед жилищем Эней, которая призвала их сюда рано утром. Ее охранницы долго колотили в подвешенную на веревке железную плашку тяжелой колотушкой, и мерный низкий гул разносился далеко по окрестностям, заставляя ворон срываться с веток и кружить над логовом двуногих, раздраженно каркая. На этот зов пришли, кажется, все они, даже те, что жили в домах на окрестных скалах и добирались оттуда на крыльях. Народу набралось достаточно, чтобы плотно окружить и сам дом Эней, и забить переулки вокруг него. Морико и Раена тоже пошли, Ильяни держалась сейчас подле них, пристроившись за широкими плечами коренастой охранницы Главной Самки, чтобы ее не затолкали в толпе. И Нави была совсем рядом – Морико с Раеной встали возле группы самок, что слышали Песню, и Ильяни до нее рукой дотянуться могла. Только вот сегодня Нави не улыбалась, и пахло от нее, как и от остальных, тревогой и страхом. Своими прозрачными как небо глазами она смотрела лишь на дверь в жилище Эней да на ее злобных псов, что скалились у крыльца, особенно на ту, дурно пахнущую и наглую по имени Афаль. Ильяни тоже посмотрела на нее, чувствуя желание вырвать ей глотку. Сейчас она показывала клыки, разглядывая толпу с видом превосходства, кривила тонкие губы в презрительной гримасе. Некоторые паршивые волки в стаях тоже вели себя так, пока вожак отворачивался. А когда он возвращался, скулили и ползали перед ним на брюхе, унижаясь, лишь бы он не прознал о том, как они покушались на его власть и право. - И какой смысл во всем этом представлении? – мрачно пробормотала стоящая перед Ильяни Морико. – Неужели она не видит, что все давно собрались? Зачем нагнетать? - Я думаю, это не ее идея, - тихо ответила Раена, склонившись к уху своей спутницы. - Да уж конечно не ее. Ее такому не учили, - буркнула Морико. А потом вдруг дверь в жилище Эней со скрипом распахнулась, и по толпе пробежал дружный вздох, затихающий, будто последний порыв ветра над озерной гладью. На крыльцо вышла иссохшая, будто птичий скелет, глава помешанных по имени Нэруб, остановилась по его середине, оглядывая собравшихся диким взглядом. Ильяни все не могла никак в толк взять, почему у нее пена с губ не течет, когда она глядит по сторонам, почему она не трясется и не гнет шею к земле, не волочит с трудом ноги? Пахло от нее именно так – бешенством, но тело почему-то продолжало двигаться нормально. Двуногие были странными, будто разодранными на две чужие друг другу половины – голову и тело, может, потому так происходило. Вскинув сухие руки, Нэруб заговорила надтреснутым высоким голосом, неприятным, будто скрип надломленной сосны под резкими порывами осеннего ветра: - Настал страшный час, дети мои! Настал черный час отчаянья и мрака! Внемлите же Длани, что проведет нас сквозь него! Слушайте ее слово, несущее на себе печать милости Великой Мани! - Почему она соглашается участвовать в этом безумии? – качая головой, проговорила Раена. – Всю свою жизнь она всеми силами отбрыкивалась от собственного происхождения, так почему сейчас позволяет ей использовать себя? - Потому что она честолюбива, - тихо ответила ей Морико. – Всегда была. Иначе бы и не отбрыкивалась. Ильяни казалось, что они говорили об Эней, и только она прислушалась, как дверь дома все-таки распахнулась, и сердце в ее груди оборвалось и рухнуло куда-то в живот. Эней вышла на крыльцо, и Нэруб склонилась перед ней в почтительном поклоне, сложив руки перед грудью, пятясь назад. По толпе тоже пробежала рябь поклонов – двуногие сгибали головы, подставляя ей беззащитные шеи, демонстрируя свое подчинение. Эней была далеко, и Ильяни не видела выражения ее лица, не чуяла запаха эмоций, как бы ей того ни хотелось. Но того и не нужно было, по всей ее позе было видно, что сейчас с ней происходит. Она стояла так, как становятся, бросая вызов, утвердившись на земле широко расставленными лапами, развернув плечи для удара, нагнув голову вперед, чтобы подбородком закрыть незащищенную шею. Да еще и по обычаю двуногих положила руку на рукоять клыка на поясе – для них это тоже означало битву. Следом за ней из двери дома выскользнула еще одна тощая с безумными глазами, та, что тенью ходила за милостивой главной самкой, ее спутница. В груди тревожно ёкнуло, видать страхи-то двуногих и впрямь были не напрасными. Эней вскинула руку, и над толпой установилась мертвая тишина. Казалось, слушающие ее члены стаи даже вздохнуть боялись слишком громко. - У меня для вас темные вести в этот час, мои сестры, - заговорила она, и голос ее звенел от глухой, с трудом сдерживаемой ярости. – Их принесла нам Держащая Щит Дочерей Земли, Масул дель Раэрн, преданность которой Небесным Сестрам и Их Великой Мани не знает никаких границ. Царица Руфь дель Раэрн мертва. Убита одним из ведунов по приказу Лэйк дель Каэрос. - Что?! – вскрикнула рядом Морико, и голос ее вплелся в единый вздох и вскрик, объединивший всех собравшихся здесь в это мгновение. - О, нет! – Раена прижала пальцы к губам, в неверии качая головой. Ильяни вывернула голову, пытаясь найти глазами Нави. Та стояла впереди, окоченев всем телом и глядя только на Эней. Способные слышать Песню самки вокруг нее тянули к ней руки, дотрагивались до ее плеч, будто их прикосновения могли помочь, как-то поддержать ее, но Нави не шевелилась, кажется, даже не дышала глядя лишь на Эней. - Лэйк дель Каэрос возжелала забрать себе всю власть над анай без проведения церемонии выборов Великой Царицы! – отрывисто говорила Эней, и голос ее внезапно показался Ильяни собачьим лаем, хриплым и злобным, переполненным отчаяньем. – Сначала она провозгласила себя и свою жену первыми первых, потом выбила из цариц угрозами и шантажом обещание передать ей свои кланы в прямое управление. А после того, как получила это разрешение, приказала убить Руфь. - Да что же ты творишь?! – рявкнула Морико, и ее разъяренный вопль разнесся над толпой, глуша перепуганный ропот остальных сестер, достиг ушей Эней. Та вскинула голову, прервавшись на полуслове и оборачиваясь в их сторону, и Ильяни вздрогнула, всем своим телом ощущая ее взгляд. - Это правда, сестры мои, - отчеканила Эней, глядя в их сторону. – Это ужасная и отвратительная правда. Масул дель Раэрн рассказала мне… - Опомнись, Эней! – голос Морико зазвенел над толпой, полный силы и негодования, усиленный яростью, будто рычание вожака стаи эхом меж дальних вершин. – Лэйк дель Каэрос – сестра твоей мани! Она – героиня Великой Войны, вестница мира, победительница Ларты! Она – командующая объединенным войском и доверенное лицо нашей Мани Небесной на Земле! Она состоит из правды и силы, ты же не настолько слепа, чтобы не видеть того! На чью ложь и посулы ты купилась сейчас, повторяя все это? Эней дернула головой, словно от ярости ей свело шею, но ответить Морико не успела. - Замолчи! – в исступлении подалась вперед Масул дель Раэрн, едва не отталкивая в сторону Эней и тыкая дрожащей рукой в сторону Морико над головами толпы. – Тебя там не было, ты не видела того, ничего не знаешь! А я – была! Я слушала своих дочерей, которые говорили мне о том, как произошло убийство! Я слушала слова Саиры дель Каэрос, которая подговаривала остальных Держащих Щит убить Старшую и захватить власть! – по толпе вновь прокатился ропот, и это только приободрило Масул. Она закричала еще громче, обращаясь уже ко всем. – После отречения Старицы Саира собрала нас, Держащих Щит, в Сол и вещала о том, как намерена стать первой первых! Танико дель Нуэргос поддалась на ее ложь, как и Налия дель Лаэрт, как и Атана! Она собирается захватить Серый Зуб для клана Каэрос, а потом оттуда атаковать Рощу и убить Старшую, а следом за ней и Длань! - Среброкрылая, да что же это такое?.. – потрясенно пробормотала Раена, качая головой и во все глаза глядя на вопящую Масул. Морико рядом с ней просто смотрела, не в силах произнести ни слова. И Ильяни слышала, как хрустят костяшки ее пальцев, сжимаясь в кулаки. - Они вдвоем с Лэйк дель Каэрос запугали и при помощи человеческих ведунов заколдовали моих дочерей! – продолжала кричать Масул, и в ответ на каждое слово толпа вздыхала, толпа шумела, распаляясь все больше и больше, но пока еще продолжая слушать ее. Веря ей – Ильяни чуяла запах страха и ярости, концентрация которого в воздухе с каждым мгновением все увеличивалась. – Я попыталась снять проклятие силой Великой Мани, и частично мне это удалось! Верные мне дочери возвращаются домой и скоро будут здесь. Лэйк не дала им возможности пройти через переход, назвала дезертирами и пригрозила казнить, но они все равно поддержали свою царицу и правду, что еще осталась у народа анай! Как только они прилетят, я подниму Раэрн на битву против узурпаторши! Против клятвопреступницы и убийцы, которую мы должны казнить за святотатство и поругание веры! - Я не могу это слушать! – затрясла головой Раена, и слезы выступили на ее глазах. Ильяни в тревоге взглянула на Нави – та закрыла лицо ладонями и горько плакала, а ее преданные Песне сестры окружили ее со всех сторон и обнимали, пытаясь успокоить и поддержать. Запах смерти разлился в воздухе, и Ильяни чуяла, что он исходит от Морико. Чистый сильный запах смерти. - Не оставь нас, Длань! – Масул дель Раэрн, заламывая руки, рухнула на колени перед Эней, и толпа вновь пораженно задохнулась. – Ты – единственная, кто стоит между нами и хаосом, что несет с собой Лэйк! Ты – единственная, кто может нас защитить! В твоей крови благость первых, в твоей душе свет Великой Мани! Возглавь нас и поведи против святотатства и тьмы! Сим победим мы!.. - Бхара! – вырвалось из глотки Морико с почти что звериным рычанием. Толпа двуногих затаила дыхание, и тишина, разлившаяся вокруг, показалась Ильяни тишиной ночного леса, который в страхе замирает, почуяв приближение хищника. - Я не оставлю вас, - проговорила Эней в этой тишине, и голос ее звучал удивительно устало и надломлено, почти что потонув в реве, который последовал за этой ее фразой. – Я поведу вас и защищу от Лэйк дель Каэрос! Клянусь в этом именем своей ману и кровью своей мани! - Шрамазд ксара! – выругалась Морико, а затем резко развернулась к Ильяни, срываясь с места и едва не сбивая ее с ног. Глаза у нее были налитыми кровью и такими острыми, что о них можно было порезаться, будто о тонкую льдинку, намерзшую под обманчиво мягкой пушистой шапкой снега. Она начала проталкиваться через толпу прочь, в противоположную сторону от дома Эней, и Ильяни беспомощно оглянулась на Раену, не понимая, что происходит сейчас. Лицо той в тревоге исказилось, она махнула рукой в сторону Морико и почти что взмолилась: - Иди с ней! Я должна дослушать все это. Мы должны знать! Ильяни колебалась еще мгновение, отыскивая взглядом в толпе рыдающую Нави, но к той сейчас было не пробраться – сестры обступили ее и обняли, закрывая своими телами, как накрывает брюхом волчица беззащитных щенят в случае опасности. Они могли ей помочь – Ильяни хотелось в это верить, - а вот Морико сейчас никто помочь не захотел бы. Двуногие ее не слушали, двуногие слушали эту глупую, совершенно глухую Эней! Ну зачем ты так с ними? Со мной?.. – всхлипнув от обиды, Ильяни сорвалась с места и бросилась следом за Морико, пробивающей своими широкими плечами дорогу сквозь толпу сестер, что с неохотой пропускали ее, морщась и ругаясь, вытягиваясь на цыпочки, поднимая головы, чтобы видеть и слышать, что происходит на крыльце дома Эней. - Мы накажем клятвопреступниц! – надрывался хриплый лающий голос Старшей бешеной самки, подталкивая Ильяни в спину. – Мы покараем неверных! Наше дело правое, дочери мои! Наша война – свята! Двуногие не хотели пропускать ее и отталкивали прочь, она мешала им, с трудом ввинчиваясь между ними, вызывая на себя распаленный речами бешеных гнев. Одна из двуногих так сильно ее толкнула, что Ильяни едва не упала на землю, прямо им под ноги, барахтаясь и хватаясь руками за других, чтобы удержали ее. Кто-то охнул, кто-то выругался, чьи-то руки подхватили ее под спину и с силой поставили на ноги, а потом вновь толкнули ее вперед. Она взмахнула руками и почти что выпала из толпы на открытое пространство, где уже никто не стоял. Стало легче, гнет чужой ярости как-то сразу свалился с плеч, позволив ей выдохнуть. Но долго торчать без дела она не могла. Так что, сорвавшись с места, Ильяни побежала следом за Морико, чьи спина мелькала впереди. Она тоже бежала, и, кажется, Ильяни знала, куда именно она направляется. Догнала она Морико уже на самой окраине становища, неподалеку от скалы, в которой было прорублено жилище Главной Самки – там, где Ильяни и предполагала. По обе стороны от плотно закрытой двери стояли четыре высокие двуногие с оружием в руках, и при приближении Морико с Ильяни они недобро заулыбались. Ильяни не успела окликнуть Морико издали, та уже остановилась перед двуногими и глухо потребовала: - Пропустите меня к Мани. - Она не Мани больше, она Старица. И ты к ней не пройдешь, - злорадно ухмыляясь, ответила ей одна из них, та, с которой Морико ругалась у дома первой первых вчера утром. - Я имею право ходить туда, куда хочу. Я свободная дочь своего народа, - отозвалась Морико, упрямо нагибая голову. - Ты находишься в Роще, а Рощей командует Длань. И Длань запретила пускать кого-либо к Старице. Ты поняла меня, Морико? – двуногая перестала улыбаться и теперь смотрела с угрозой. – Тебе запрещено к ней ходить. А если ты попробуешь, я имею право тебя остановить. - Ты мне угрожаешь, девочка? – Морико не двинулась, даже бровью не повела, но в ее голосе было что-то такое, что все четыре двуногие сразу же обнажили оружие, направив ей в грудь острые лезвия клинков. - Я тебя предупреждаю, - процедила сквозь зубы та. – В последний раз. Пошла прочь отсюда и лучше не возвращайся. Несколько мгновений они мерились взглядами, и Ильяни казалось, что вот сейчас Морико бросится на них с голыми руками. Но потом она молча развернулась и зашагала обратно, бросив на Ильяни один короткий взгляд и мотнув ей головой следовать за собой. Охранницы тоже проводили ее взглядом, когда Ильяни торопливо пристроилась за плечом Морико, подстраиваясь под ее быстрый шаг. - Что нам делать? – в тревоге спросила она, обращаясь к Морико и едва поспевая за ней. - Нужно вывести Мани из Рощи, пока они ее не убили, - твердо проговорила Морико, спеша в сторону собственного дома. Бросив еще один короткий взгляд на Ильяни, она добавила: - И тебя тоже. Теперь для тебя здесь очень опасно. Ильяни не знала, что ей на это ответить. Больше она не знала ничего. *** В белом море Воли не осталось больше ничего, только невыносимая концентрация, сковавшая пространство вокруг них ровными перекрещенными нитями, будто решеткой темницы. Именно так Тьярд выстроил свой контроль – вертикальные нити, связывающие миры неба с мирами бездны, чтобы он мог отслеживать, с какого именно уровня пришла сущность; горизонтальные нити, прошивающие пространство во все стороны, чтобы ощутить ее приближение и отреагировать на него. Он не помнил момента, в который сформировал Волю именно в такой форме, не помнил, как эта идея пришла ему в голову. Он вообще не помнил сейчас ничего – в нем и не было ничего, кроме концентрации. О, это было истинное блаженство, невероятное и несравнимое ни с чем – то, что он переживал сейчас, мгновения, складывающиеся в часы, в вечности посреди бескрайнего течения прошлого и будущего, на волнах которых он качался крохотной ореховой скорлупкой. И он же – в блеске и полном развязывающем руки господстве власти направлял эти волны, будто капитан – огромный корабль, переполненный силой швыряющих его потоков и надувающего паруса ветра, корабль, что подчинялся при этом легкому движению руки, лежащей на рулевом колесе. Он наконец-то раскрыл подлинную глубину своего бытия, он реализовал самого себя, и это ощущение было самым сладким из всех, что он испытывал в жизни. Будто перчатка, заполненная рукой, будто стеклянный фиал, заполненный воздухом, был он сейчас цельным и абсолютно полным самим собой. Распрямились все неправильные гнутые линии его существа, разгладились примятости и шероховатости его души, узлы и путанные клубки подсознания распрямились и легли, протянувшись из конца в конец, как и должно было им с самого начала. Он делал то, ради чего был рожден, так, как мог только он, потому, что это было его предназначение, и радость стала гимном каждого его вздоха, торжество – итогом каждого движения. Но ровно так же, как наслаждался сейчас истинностью себя, он и утомлялся тем трудом, что совершал. Воля его разлилась над горами, соединяя небо и землю, огромная, как сам Эрванский кряж, и все же она была лишь крохотным клочком невыразимого бесконечного пространства, огромного вселенского узора, который не желал быть контролируемым кем-либо. Этот узор существовал сам для себя, неделимый, единый и прекрасный, и вторжение в одну его часть создавало дрожь. Эта дрожь искажала первичный узор, и великий Закон, что царствовал здесь, стремился подавить сопротивление, стабилизировать систему. Он давил на Тьярда Волей куда более мощной, чем та, которой Тьярд давил на него. С потрясающей ясностью осознавал Тьярд сейчас функционирование всего этого огромного неподвластного пониманию и объяснению механизма. Простого, как улыбка ребенка при этом. Не мог один человек, каким бы сильным он ни был, как бы не желал того, изменить Закон. Это было неподвластно ему, ибо Закон этот довлел и над самим Тьярдом с той же силой, с какой довлела его Воля над букашкой, ползущей где-то в пыли под ногами движущихся через ущелье кортов и сальвагов, не способной в силу своего крохотного размера увидеть всадников, проезжавших над ней в немыслимой для нее вышине, но ощущающей дрожь земли под копытами их лошадей и стремящейся убраться прочь от опасности, которой она и имени не знала даже. Он потрясался и дрожал в экстазе удивления и благоговения, в муке труда и сопротивления. Пребывая в абсолютной концентрации контроля, какой-то частью своего существа он не переставал гадать, была ли Воля в мире, способная побороть этот Закон? Существовало ли когда-нибудь живое создание, которое могло бы приказать Создателю изменить созданное им? Кем оно должно было быть, чтобы осуществить такое? И Стражей Закона он тоже видел и чувствовал над собой и во всем. Гигантскими колоннами мощи, Столпами, на которых держится мир, окружили они его со всех сторон, внимательно наблюдая за тем, что он делал. Время, свернувшееся кольцами золотого Змея, с глазами Белым и Черным, дремлющее и ныне начавшее пробуждаться, потому что Час его наставал, обнимающее великий узор, что плела Судьба, сжимающая в руках вожжи мира, бесчисленные миллиарды нитей, плетущихся по ее указу в ту сторону, которой желала она, которую со смехом путал Случай, порождая чудеса в стройности предначертанного замысла, ведя этот замысел к осуществлению, ибо он не мог осуществиться, будучи лишь прямой, его дороги должны были рваться и путаться по воле Рока, Лиха, неумолимого и страшного, демонстрирующего мирозданию тщету усилий, ценность мгновения, абсолютную власть Чуда, предрешенного и всегда случайного, миг которого наставал, когда оно осуществлялось. Но они не касались Тьярда сейчас и не мешали ему, лишь наблюдая и позволяя делать то, что он делал. Несмотря на силу его Воли, она была лишь каплей в узоре, единственной точкой на бескрайности звездных ширей, и она не могла одолеть Закона, который стерегли Столпы. И все же, он чувствовал измождение под их взглядами. Время длилось странно, Тьярд и не чувствовал вовсе, что оно двигалось. Двигались всадники, двигалось солнце где-то по ту сторону погруженного в ночь и день мира, двигались волны по узору, порожденные его Волей, но больше не двигалось ничто, и время просто было вокруг, накрыв его своим едва ощутимым саваном. Под ним Тьярд держал контроль и следил за теми, кто пытался этот контроль нарушить, временами ослабляя его, чтобы Лэйк и Саира могли отогнать их прочь. А их было много, пусть сейчас и меньше, чем в самом начале. Та первая огромная черная тварь глубин не возвращалась, но приходили другие. Одни из них были светоносны и тонки, будто звездные лучи, и их Воля обрушивалась на Тьярда камнепадом, рухнувшим небом, градом из стрел. И тогда Саира вскидывала над его головой щит из неумолимости, который не могло пробить никакое оружие – ни бесовское, ни божье. Другие состояли из яри, страсти и жажды, нацеливая в него мощь и натиск, и давление, и тяжесть. И Лэйк поднимала против них сияющее копье своей веры, пронзающее их насквозь, сжигающее дотла. Самых мелких, тех, кого он ощущал всего лишь букашками, ползущими по его колоссальным ногам, отгоняли прочь Защитники, выставленные ведунами Дигнадара. А живые создания из плоти и крови и вовсе не сунулись – ни анай, ни вельды не заметили ни единого гринальд поблизости, ни одного вражеского ведуна, попытавшегося бы атаковать созданную ими арку безопасности, переход из одного Этлана в другой, мост через Первую преграду. Усталости здесь не существовало – во всяком случае, в привычном значении этого слова. Она имела сейчас другую плотность, другие свойства. Он не уставал, но то, что поначалу давалось легко и ослепительно просто, теперь требовало от него сознательного, рвущего жилы усилия. Ему приходилось держать изо всех сил, вкладывая в это всю остроту своего сознания, и оно начало тускнеть, не выдерживая натиска вражески настроенных сущностей, инерционного движения узора, стремившегося загасить колебания в своей отдельно взятой отчего-то взбесившейся точке. Уставали и анай. Все труднее Саира вскидывала щит, все больше сокращалось время между вражеским ударом и ответом, с помощью которого Лэйк не позволяла чужой энергии спалить их дотла. Он чувствовал, как само время начинает медленно-медленно, по песчинке вновь пересыпаться для всех них, подчиняя их своей власти. Оно больше не было посторонним наблюдателем, оно вновь отбирало у его Воли свое право на существование. А это означало, что совсем скоро Воля его должна была пасть так же, как и Сила двух анай. Но Иртан был милостив к ним в этот Час, и им хватило сил. Чужие удары начали стихать ровно так же, как и опадала власть его Воли, так же, как шуршали лапы сальвагов, карабкающихся вверх по склону в хвосте огромного войска, растянувшегося вдоль предгорий насколько хватало глаз. Зрение медленно возвращалось к Тьярду, нормальное человеческое зрение вместо того тотального внутреннего знания, что открывало перед ним бескрайние просторы вселенной. Он увидел себя, привалившегося спиной к какому-то камню, свои ноги в сапогах, безвольно вытянутые на земле, укрытые сверху шерстяным пледом. Он ощутил холод в плечах и онемение рук, и голод, что вцепился в него мертвой хваткой, глодая его жадными зубами. Он вдохнул ветер, ледяной и полный конской вони, и в этот миг все кончилось. Тишина вытекла из его существа вместе с ощущением беспредельности, и вместо нее в уши ворвался шум. Людские голоса, грохот копыт, рычание зверей, скрипение повозок, конское ржание, шум ветра. Тьярд прикрыл невыносимо усталые глаза, впитывая эти звуки всем существом. Он вновь был внутри узора, а не вне его, он вновь был во времени и теле, а не над ним, он вновь жил. Измождение было таким сильным, что он не мог даже поднять веки, не мог держать их открытыми, не мог говорить. Зато ощущал сейчас очень-очень остро, как бывает, когда встаешь на ноги после долгой болезни, когда жар отпускает усталое тело, и его наполняет лютая слабость, обостряющая каждый звук, каждый цвет, каждый запах. - Царь Небо? Ты слышишь меня? Голос был знаком ему, и, покопавшись в памяти, Тьярд выудил оттуда имя – Маху. Так звали молодого главу каганата Чахнир, который в последние годы умудрился подмять под себя большинство каганов и занять среди них место, которое раньше занимал Ведущий Хан. Разве что титула еще не получил, но зная амбициозность и хитрость Маху, Тьярд не сомневался, что это случится в ближайшие месяцы, если не недели. Чья-то рука легла ему на грудь, холодные пальцы коснулись кожи под ухом, но Тьярд не мог даже звука издать, даже пальцем шевельнуть в ответ. - Он жив, но изможден до крайней степени. А вот это говорил Хан, его голос Тьярд узнал бы среди миллионов других. Он был так похож на голос мужа, и воспоминание о нем отогрело усталое сердце, наполнило его нежностью. Я приду к тебе уже совсем скоро, только встану на ноги. Хотя бы на несколько минут, чтобы заглянуть в твои глаза. Пожалуй, Иртан подарит мне эту милость за сегодняшнюю победу, - тихо подумал он. - Поразительно, что он вообще жив. Четыре дня прошло. Не представляю, как они продержались столько времени. – Выговор был странным, низинным, в голосе звучало удивление. Должно быть, кто-то из ведунов Дигнадара пришел вместе с Маха и Ханом. - Несите их в шатры, им нужно отдохнуть, - мягкость голоса, скрывающая железную твердость непререкаемого авторитета. А вот это была Первая Боевая Целительница Найрин. Тьярд улыбнулся глубоко внутри себя, чувствуя, как чьи-то руки поднимают его под плечи, осторожно перекладывают на носилки, слушая, как раздает указания Найрин, как с ней разговаривают Маха и Хан, обсуждая их дальнейшие действия, обустройство лагеря, необходимость прислать представителей к шатру царя Небо. Реальность вновь начала ускользать от него, меркнуть, сползая в мягкую темноту долгожданного сна. Они справились здесь. Войска кортов и сальвагов прошли Эвранский кряж и вошли в Этлан Срединный. *** Танико дель Нуэргос выступила из черного прямоугольника перехода сквозь пространство в крохотную, такую же черную комнатушку, едва не врезавшись сослепу носом в спину Способной Слышать Меане, но это было куда лучше, в тысячи раз лучше, чем ходить по этим жутким червоточинам в пространстве. Расплывчатый мир за Гранью вызывал у нее зубную боль и ничего кроме этого, и она только рада была покинуть наконец-то его зыбкие пределы. Знакомое ощущение охватило плечи – тяжесть камня, раскинувшегося вокруг нее, давящего со всех сторон своей громадой. Серый Зуб был оплотом твердости, непоколебимости, силы, и даже несмотря на долгие тридцать лет совместного пользования крепостью – все же оплотом Каэрос. Этим как раз подавай было суровый камень, холод и вечно облезающее от ветра лицо. Танико предпочитала всему этому мягкие переливы долин, широкие ленты рек, солнце, целующее плечи, ласку теплых рук Реагрес. Наверное потому и стала когда-то рыбачкой. В крохотной комнатенке было темно, хоть глаз выколи – Способные Слышать, контактирующие с Черным Источником, могли передвигаться лишь через тень. Но у всех людей имелись свои пределы, это нужно было просто принять. Их не было лишь у Среброкрылой, Ей был открыт весь мир – лети, куда хочешь, играй с облаками да звездами, напевай свои песни горам, морям и пустошам. Ну что ж, это было справедливо, Она ведь его и создала. - Спасибо, Меана, - хрипловато поблагодарила Танико, стараясь не двигаться, чтобы вновь не задеть зрячую по спине. – А теперь будь добра, выведи меня отсюда. Не вижу не зги. - Пойдем, первая, - позвала ведьма. В руке ее загорелся язычок пламени, маленький, голубой, колдовской, какие умели делать ведьмы, и сразу стало светлее. В пустом помещении пять на пять метров не было ровным счетом ничего – его использовали только для открытия переходов. Привыкнув к освещению, Танико шагнула следом за зрячей и вышла, придержав тяжелую дубовую дверь (ох уж эти Каэрос, все у них было тяжелым!), на открытую всем ветрам галерею внутри крепости. Холодный ветер ударил в лицо, и Танико в который раз за неделю охватила взглядом широкий плац внизу и мощную крепостную стену, на которой застыли истуканами на фоне сумеречного вечернего неба силуэты стражниц. В последние дни ей пришлось помотаться туда-сюда. Приказ первой первых Саиры перебраться в Серый Зуб потребовал долгих организационных хлопот. Нужно было предупредить Аруэ, наладить связь между Фихт и крепостью, перевести туда часть своих разведчиц, оставить вместо себя кого-то в становище, чтобы вести дела. Это был уже третий раз, как она преодолевала за Гранью расстояние от Серого Зуба и обратно, и Танико очень надеялась, что он станет последним. Две дежурящие по обе стороны двери разведчицы вытянулись по швам, завидев ее; лицо одной из них, Двурукой Кошки Икиро, озарилось широкой улыбкой. Она была старше Танико лет на сто, седая, будто травы в первый заморозок, с широким шрамом через нижнюю челюсть. А еще лет двадцать тому назад у них с Танико случился кратковременный, но весьма бурный роман, о котором Аруэ не стоило знать. Жена была чрезмерно вспыльчивой и ревнивой женщиной, скорой на суждения, к тому же они и встретились не так давно. Не стоило нервировать ее по пустякам лишний раз. - Первая, - склонила голову Икиро, глядя на нее со смешливыми искрами на дне глубоких глаз. – На этот раз с концами? - Надеюсь на это, - кивнула ей Танико. – Что Налия? Уже здесь? - Да, прибыла утром, разместилась уже, ждет тебя. - А первая первых? - От нее пока никаких известий. Зато тут зрячая из низинных земель, принесла тебе письмо от царицы Аруэ. – Икиро полезла за пазуху и достала оттуда сложенный вчетверо лист, перевязанный красным шнурком – Аруэ в некоторые моменты оказалась неожиданно сентиментальна. Передав послание ей в руки, Икиро хмыкнула: - Я подумала, ты захочешь сразу прочитать, до того, как пойдешь встречаться с Налией. Вот и забрала у нее для тебя. - Спасибо, Икиро, - улыбнулась ей Танико, забирая послание. В глазах старой разведчицы мелькнуло понимание. Что ж, они с Аруэ не скрывали того огня, что горел между ними. Да даже если бы и хотели скрыть, все одно ничего бы не вышло. Ее ждали весь день, могли и еще немного подождать. Слишком уж давно они не виделись с Аруэ, и Танико скучала по ней со всем жаром своего сердца. И этот крохотный кусочек бумаги пока еще был единственной ниточкой, связывающей их накрепко над бескрайними просторами принадлежащего Среброкрылой мира. Но перемены приближались, они уже стучались во все возможные двери, и время их встречи близилось так же стремительно. Сейчас Саира наведет порядок в Роще, и можно будет бросить все и сорваться в низинные земли, к ней, такой нужной и желанной. Танико и рада была бы уйти раньше, да не могла. Сердце чуяло, что над Рощей сгущаются тучи, что Держащей Щит грозит беда, и сейчас ей требовалась их помощь. Но как только Мани окажется здесь, в безопасности, под защитой крепостных стен Серого Зуба и молчаливой преданности Каэрос, можно будет уже ни о чем не тревожиться. А когда эта война закончится, когда ты выполнишь свой долг, мои крылья, вернется наше с тобой время, только наше. Танико улыбнулась, чувствуя тепло, что поднималось вверх по руке от крохотного клочка бумаги до самого сердца. Так долго ждала она своего счастья, так много лет, прожитых в странном полусне в ожидании глаз, что осветят ее сердце до самого дна и пробудят к настоящей жизни. Да, им пришлось разлучиться из-за начала Танца, но Среброкрылая не могла позволить этой разлуке продлиться долго. И нужно было лишь запастись терпением до того сладостного мига. Келья царицы Нуэргос располагалась уровнем ниже комнаты для переходов, и по пути к ней Танико столкнулась как минимум с десятком своих дочерей и полудюжиной Каэрос, спешащих по своим делам. Все они приветствовали ее, улыбались, колотили себя кулаками в грудь и предлагали ей каждая свое – кто вина, кто сладости, кто даже танец вечером на плацу, когда свободные от дежурств разведчицы соберутся вместе у огня. Это тоже было тепло – весь клан делил их с Аруэ счастье, восхищался им, как своим, и Танико приняли хорошо, даже несмотря на то, что к делам войны она не имела отношения. По крайней мере до тех пор, пока жена не ушла сражаться на восток – теперь дела оставшихся в становищах разведчиц тоже легли на ее плечи. На входе у пустой кельи дежурили Орлиная Дочь Майко из становища Капур и высокая Клинок Рассвета Каэрос, которую Танико видела впервые. При ее приближении они тоже заулыбались, вытягиваясь всем телом и приветствуя ее щелчками каблуков. - Светлого вечера, Держащая Щит Танико! – рявкнула Каэрос, добавляя к привычному приветствию еще и церемониальное. Впрочем, Дочери Огня в вопросах чести были едва ли не так же щепетильны, как Раэрн. - Светлого, - поздоровалась она, подходя к двери. – Майко, сбегай к Налие дель Лаэрт, скажи, что я приду в Зал Совещаний примерно через полчаса. Мне еще нужно кое-что сделать. - Да, первая! – резко кивнула ей Орлиная Дочь, рывком срываясь с места. Келья царицы Нуэргос в форте Серый Зуб была небольшой, но удивительно уютной, и Танико чувствовала себя здесь на своем месте. Вместе с Аруэ она бывала в крепости не слишком часто, раз десять за прошедшие с их свадьбы годы, но до того жена проводила на Сером Зубе куда больше времени, занимаясь делами клана. Вся обстановка хранила на себе отпечаток ее рук, и особенно сильно это бросалось в глаза здесь – в суровом, почти аскетичном форте Каэрос, которые довольствовались малым и не слишком задумывались о красоте и комфорте. Два одеяла вместо одного лежали на широкой кровати, укрытой сверху еще и теплыми пледами темно-зеленого цвета, который так любила Аруэ. На полке вместе с книгами по истории взаимоотношений Нуэргос с другими кланами за последние сто лет стояло несколько резных фигурок из кости, изображающих хищных кошек – сумеречный кот был зверем, которого Аруэ выбрала в качестве искупительной жертвы во время своей последней инициации. Плетеная циновка, украшенная узором из вышитых на ней цветов и лоз, закрывала стол, а на столешнице стояла тонкая глиняная ваза с сухими цветами. Аруэ тоже была такой – удивительно тонкой и хрупкой глубоко внутри, под всеми этими слоями жесткости, непримиримости, упрямства. Просто никому не показывала того никогда. Чаша с огнем Роксаны теплилась в восточном углу, но света от нее было маловато, чтобы читать. Потому Танико зажгла несколько свечей, а заодно растопила и печь, чтобы прогреть помещение. Холод жил внутри твердого гранитного сердца Серого Зуба, и одними только одеялами выгнать его из промерзшей кельи она не смогла бы. Впрочем, вряд ли сегодня она сумела бы согреться. Все ночи без Аруэ были холодными и пустыми. У нее оставалось еще некоторое время, чтобы передохнуть от дел и набросать для нее несколько строк – чтобы грелась там, на другой стороне мира, посреди чужих земель. А дома сейчас зацветали клены, как той осенью, когда они встретились на берегу широко разливающегося Хааяла. Танико улыбнулась, распуская аккуратно завязанный узел красной нити, вглядываясь в написанные женой строчки, жадно вчитываясь в линии, что выводила ее рука… В помещении как-то потемнело, буквы на листе померкли так, что ей стало сложно разглядывать написанное. Она подалась вперед, к стоящей на столе свече, поднося к ней ближе бумагу, чтобы разглядеть строчки – почерк у Аруэ был очень мелким. И даже не успела вскрикнуть, когда костлявая иссушенная ладонь накрыла ей рот, а по горлу чиркнуло что-то холодное и такое острое. Танико дернулась в хватке, пытаясь глотнуть воздуха, но вместо этого чувствуя, как что-то горячее течет вниз по ее шее, а вместе с ним стремительно вытекают и силы. Железные пальцы зажимали рот, сухие, будто дерюга, жестокие и холодные как лед, не позволяя издать ни звука. Слабея и откидываясь назад, она выронила письмо Аруэ, и лист медленно опустился на пол, куда-то за границу светового круга от ярко горящей свечи. *** В походном шатре было темно, лишь одна маленькая оплывшая свеча стыдливо тонула в лужице воска на столе. Огонек над ней совсем не двигался, замерев оранжевым перышком, даже не чадя. Слабый свет отбрасывал на стены шатра длинные тени, превращая маленькие предметы в огромные, обманывая зрение, творя свое дивное молчаливое волшебство иллюзии, сладкой сказки, которую так болезненно стремился испытать мир. Зыбкое и столь легко разрушаемое волшебство. Ведь достаточно было кому-нибудь тихонько тронуть входной клапан шатра, просто коснуться его, чтобы впустить внутрь бесконечный ветер мертвой Хмурой земли, полный песка и отчаянья, как пленительная власть сказки разрушится, и останется лишь обыденность, уродливая в своей простоте. - О чем ты думаешь? Вопрос прозвучал в тишине, почти полной тишине, что окружала их сейчас. И не потому, что стены шатра были толстыми – нет, это была обычная парусина, и не потому, что опьянение друг другом лишило их слуха. Просто после тяжелейшей битвы за Кьяр Гивир армия спала вповалку, мертвым сном истощенного до полусмерти человека, который едва дышит, уйдя так глубоко в себя, что даже гром над самой его головой не способен будет его пробудить. Конечно, тишина эта не была полной, тем более для обостренного звериной кровью слуха Миланы. Вдали в походном лазарете стонали раненые, кричали в полузабытьи изможденные люди, в своих собственных головах так и не покинувшие поле битвы, пусть она и закончилась много часов назад. Еще дальше сонные лошади переступали ногами да шумно дышали, кто-то из них и вовсе не спал, испуганно хрипя из-за резкого запаха хищников – макто тоже не все еще затихли в этот час, перевозбужденные битвой, то и дело начинали возиться и клекотать в полусне. И все же, сейчас над Хмурыми землями лежала тишина, тяжелая, давящая, густая, будто патока. В походном лагере по ночам никогда не было совсем уж тихо, но так тихо после победы в нем не должно было быть. Впрочем, победа ли это была? Волосы Гаярвион под ее пальцами были влажными от пота и грязными от въевшейся в них пыли и крови. Она пахла смертью, кровью и яростью, что еще не отпустили ее до конца, не оставили измученное сердце в покое и тишине. На это требовалось больше времени и любви; та молчаливая голодная страсть, с которой они сдирали друг с друга окровавленную одежду, с которой целовали и сжимали друг друга, то ли отдавая все до конца, то ли пожирая без остатка, не могла дать им отдохновения и покоя. Скорее даже наоборот. Как-то, будучи еще глуповатыми доростками на длинных ногах, они с Крол заблудились среди вершин. Наставница повела их на несколько дней в горы к северу от Сол, учила, как по косвенным признакам находить выходы пород в глубине земли. А ночью они по дурости своей удрали вдвоем – унюхали старые сальважьи следы и решили проверить, не проходила ли поблизости стая. И ливень, что обрушился под утро на чужие скалы, вызвал сель, заваливший ущелье, через которое они покинули лагерь. Крыльев у них тогда еще не было, как и мозгов, и вместо того, чтобы остаться на месте и ждать, когда их найдут наставницы, они решили сами обойти гору и вернуться к месту стоянки. Да только ничего из этого не вышло. Их нашли на пятый день, едва живых от голода и жажды. Ни одного ручья им за те дни не попалось, по утрам они слизывали росу с горных склонов, но этого было недостаточно. Милана помнила, как пила, огромными глотками, захлебываясь, отбиваясь от разведчиц, что пытались отобрать у нее мех, чтобы с непривычки не стало плохо. И как ее потом выворачивало наизнанку, и драгоценная влага выходила наружу с последними силами, потому что организм не в силах был ее в себе удержать. Вот так и сейчас. От ласк Гаярвион тело измучилось еще сильнее, чем во время битвы, а от силы ее любви, что переполняла своим кипением вены Миланы, сердце дрожало, будто кисель, слабое и какое-то совершенно чужое. Страх поднимался внутри, истерика, доставшаяся в подарок от жестоких острых глаз Авелах. Милана ведь так и не спала еще с тех пор, как попала в ее руки. Для нее еще благая пелена сна не успела затемнить воспоминания, сделав их тусклыми и не такими страшными. Пока еще они смотрели на нее голодными зверьми, от которых у нее не было защиты даже в руках королевны. Но стоило ли ей о том знать? - Я думаю о тебе, - тихо проговорила Милана, перебирая пряди ее волос. В этом простом движении было сейчас что-то по-настоящему успокаивающее. Оно было мягче и нужнее, чем страсть, голод, обладание. Оно было искренним. - Врешь. Слово ударило по щекам, хлестнуло правдивостью, и Милана ощутила облегчение от того. Гаярвион вывернулась из-под ее руки, приподнялась на локте, глядя в ее лицо. Она тоже была совсем дикая сейчас, взлохмаченная, истощенная, взвинченная до предела. Глаза ее, огромные и безумные, испытующе смотрели на Милану, вглядывались в нее так, будто она мучительно искала ответ, но все никак не могла найти его. Они смотрели друг на друга, нагие и разъяренные, чудом выжившие и выбравшиеся из всего произошедшего, и в этом не было ничего, кроме огромной невыносимой обнаженной истины, пережитой ими напополам. - Что она с тобой сделала? – спросила Гаярвион. Черный вихрь поднялся внутри, ломая ее, сметая, унося в бездну отчаянья, боли и ужаса. Нет! Нечеловеческим усилием воли Милана вернула себя обратно – в этот шатер, на эту раскладную тахту, под тяжесть тела Гаярвион, в прямо сейчас, в мгновение, когда все уже осталось позади. Она должна была держаться как угодно крепко, должна была выстоять все это и не свалить на Гаярвион. Ей и без того хватило сегодня и в последние недели. Каждый из них ел горе огромной ложкой, и угощать им друг друга вряд ли было проявлением нежности. Глаза королевны сощурились, она все чувствовала, конечно же. Как же иначе, они ведь любили друг друга. И как это все могло существовать одновременно в этой одной единственной слабой и крохотной человеческой груди? Столь беспросветное отчаянье, столь непоколебимая вера! Ярость, сжигающая небеса, и боль, втаптывающая их пепел в землю, а с другой стороны – бесконечная, бескрайняя, беспредельная нежность. Милане хотелось смеяться, хохотать во всю глотку и плакать навзрыд, прижимаясь изможденным лбом к ее груди. - Выходи за меня. Слова сами сорвались с губ вспугнутой птицей, стрелой растаявшей в небе. Гаярвион вздрогнула так же, как вздрогнула от ее правды Милана за мгновения до того. Что ж, в этой сумасшедшей и необъяснимой связи они были честны друг с другом с самого первого мгновения. С ненависти, что питали друг к другу, и вот до этого, неописуемого и невыразимого. - Ты не ответила на мой вопрос, - попыталась Гаярвион. - А ты – на мой, - парировала Милана. Свеча в луже воска с тихим шипением наконец-то потухла, накрыв их мягкой темнотой, и в ней Милане было видно лучше, чем королевне – кровь ману делала свое дело. Наверное, сейчас она становилась первой из анай, что связывала свою судьбу с женщиной низинных земель, выбирая ее и предавая свой народ, но что ж с того? Как и с того, что Гаярвион становилась первой из королев Бреготта, которой предлагала разделить с собой жизнь женщина. - Я не могу на него ответить, - сердито проворчала Гаярвион, и что-то внутри Миланы горько рассмеялось, качая головой. Но попробовать все равно стоило. Ее учили стоять и сражаться до конца. - И что же, ты все-таки выйдешь за Торвина? – горечь вылилась ядом, она не могла не вылиться – слишком жадно пила Милана, слишком захлебывалась, стремясь иссушить без остатка. Но не жалела о том, о нет! Последние мгновения оставались им перед концом всего, жалкие ничтожные мгновения, напоенные кровью и тоской так щедро, что лилось за шиворот. Так неужели же должна была она бояться и сожалеть, и колебаться, и отступать даже перед невозможным, даже перед несбыточным, коли уж терять больше было нечего? - Я выйду за Бреготт! – огрызнулась Гаярвион, и голос ее сорвался, сломленный слезами и болью. Милана закрыла глаза, всем своим существом выпивая его страсть. О, как прекрасна была эта женщина во всем, какой полной она была, как ослепительно глубоко умела жить! Как завораживающе она умела жить!.. - А кем тогда буду я для тебя? – горячие слезы побежали из уголков глаз по щекам, неудержимые и яростные, те, которым она все-таки проиграла. Милана улыбалась, терпя это сокрушительное поражение, наслаждаясь им впервые за тысячи своих тусклых бессмысленных дней живя по-настоящему в эту бесконечную секунду. - Моим щитом, - прохрипела Гаярвион, дрожа всем телом в ее руках, глядя на нее сквозь темноту так прямо, так чисто! О да, она тоже видела глаза Миланы сейчас, пусть здесь и было темно, как в печном нутре, - ведь глаза Миланы светились во тьме, как у зверя, которым она и была на самом деле. Зверем, что подчинялся истине своего существа, у которой были глаза цвета закаленной стали. Рука Гаярвион коснулась ее челюсти, проползла вдоль ее абриса, зарываясь в волосы Миланы на виске, сжала пряди сильно и больно, будто боялась, что она сейчас исчезнет. – Как и поклялась когда-то, - добавила она едва слышно, и в шепоте ее страх мешался с надеждой, опьянившей Милану сильнее крепчайшего ашвила. Она рассмеялась, закрывая глаза и чувствуя, как бегут и бегут горячие слезы вниз, непослушные, беззаботные, упрямые – будто королевна Гаярвион. - Что здесь смешного? – с обидой спросила она. - Ничего, - пожала плечами Милана, затихая. Слезы все так и лились, только сил внутри осталось так мало, что она больше не предпринимала попыток их остановить. Вялые мысли медленно сменяли друг друга в ее изможденном мозгу. На что она надеялась, когда просила Гаярвион связать с ней жизнь? Ведь сразу было понятно, что этого не будет. Коли бы родилась она в лачуге рыбака, Милана унесла бы ее на крыльях за горы, да зажили бы они где-нибудь среди круч и ветра, принадлежащие лишь самим себе. Но так не случилось, и она родилась, уже с первого вздоха повенчанной со своей страной и ее судьбой, и ничто не могло отменить этого. Но не будь она королевной, встретились ли они бы вообще? Закрыв глаза, Милана втянула всей собой ее запах, стремясь умыться им, напиться, очиститься. Гаярвион пахла смертью, но и жизнью она тоже пахла, и от этого было больно. Так сильно она пахла жизнью, так мощно – сегодня Милана впервые ощутила от нее этот запах и сразу поняла, что именно он означает. Поразительно, как много и щедро Роксана дала ей за последние сутки! Крушение всех иллюзий, смерть ее прошлого, муку и вот это – новую жизнь, сосредоточенную в отчаянно трепещущем под ее сердцем сердце Гаярвион. Нет, силы у нее все-таки еще остались, и слезы вновь полились, а вместе с ними вырвались и слова из охрипшего горла. - Я клялась – до рождения наследника, и когда он родится, клятва моя будет исполнена. - Не время думать о том, - нетерпеливо мотнула головой Гаярвион. – Это может подождать до конца войны. Если он вообще когда-то настанет. - Времени-то у тебя и нет, королевна, - усмехнулась Милана, распахивая глаза и глядя на нее, выпивая ее, будто соленое бездонное море, захлебываясь и прося еще, еще! - Почему? – подозрение мелькнуло в ее взгляде. - Потому что ты беременна, - ответила Милана, чувствуя шаг. Этот шаг был грозным и неотвратимым требованием, ослушаться которого она не могла. Он был сделан, и в одно мгновение все изменилось вокруг нее и в ней, теперь уже – навсегда. Последний мост рухнул за ее спиной, пути назад больше не было. Обнаженная, с содранной кожей, лишенная опоры стояла она среди ветров и пламени, и безжалостные бури в глазах королевны изрывали душу ее в клочки, калечили и ломали. Что мне Авелах, Мани моя Небесная? Разве может быть мука горше этой? Рука Гаярвион замерла на ее виске, ее мышцы окаменели под ладонью Миланы. - Что? – переспросила она, и в голосе ее звучало непонимание. - Ты беременна, - повторила Милана, ощущая, как горит вокруг нее мир, как обугливается и сгорает все сущее, осыпаясь прахом. – Во мне сальважья кровь, я чувствую это. Несколько мгновений Гаярвион молчала, и они ледяными тяжелыми каплями капали прямо на грудь Миланы, прожигая ей грудную клетку. Лицо ее было странным, застывшим, будто каменная маска. - От тебя? – едва слышно спросила она. - Это ты мне скажи, - Милана ухмыльнулась сквозь слезы, чувствуя с какой силой и жаром бьется в груди глупое человечье сердце. Ему нужен был ответ, нужен был!.. - От тебя, - едва слышно повторила Гаярвион потерянным голосом, и Милана шумно выдохнула, ощущая, как последние силы оставляют ее. Королевна выпуталась из ее рук, села, вцепилась в волосы, перепуганная и какая-то беззащитная сейчас, совершенно потерянная. – Но зачем ты это сделала? – два широко распахнутых глаза взглянули на нее из темноты, одновременно обвиняя и моля о помиловании. – Зачем ты?.. Чтобы я осталась с тобой? - Это не я сделала, королевна, а ты, - мотнула головой Милана, глядя ей в глаза и любя ее так головокружительно, так невыносимо, так чисто. Любя единственный и последний раз в своей жизни. – Окунаясь в Источник Рождения, мы получаем возможность передать частичку себя другой только в любви и только тогда, когда она сама потребует ее от нас. Я даже не знала, что это случилось с тобой, пока не ощутила твой запах сегодня. Гаярвион молчала, глядя на нее все так же испуганно, все так же распахнуто и совершенно чисто. - И ты поэтому предложила мне?.. - Нет, - глотку обожгло, сердце замолотилось как сумасшедшее. Она знала, что нельзя было этого делать, нельзя ни при каких обстоятельствах, но это было выше ее, могущественнее и бескрайнее. Это была Воля, и Милана не могла противиться ей. – Потому что я люблю тебя, Гаярвион, - прохрипела она, давясь собственным сердцем, - люблю всей своей душой и всем телом впервые и навсегда. И хочу разделить с тобой время, что нам осталось в этом мире. У нас его слишком мало, чтобы просто потерять. Королевна откинула голову назад и заплакала, и слезы побежали по ее щекам, срываясь вниз дождем, капая на обнаженное тело Миланы и обжигая его. Впервые в жизни она ощущала ожог. *** Ночь была такой тихой по сравнению с предыдущим днем, что даже не верилось. Густая, тяжелая тишина, как бывает перед грозой, улеглась на Хмурые Земли, и даже ветры подчинились ее воле, смирили свой гнев и утихли, утомленные яростным ревом отгремевшей битвы. Голова кружилась от слабости после исцеления, от потери крови, и идти было тяжко, так что Леда не торопилась. Сигнала тревоги никто не подавал, в лагере ничто не шевелилось – все спали вповалку там же, где и рухнули вчера утром, когда грязная работа была закончена, и вместе с бернардинцами они дорезали всех дермаков, успевших перевалить Кьяр Гивир до того, как его завалили пылающие осколки взорванной горы. Там, у его подножия бродили сейчас разве что ведуны, ведьмы, да умудрившиеся сохранить хоть крупицу сил разведчицы – искали раненых среди удушливой вони разложения и насквозь промокшей от крови бурой пыли Хмурых земель. Леда шмыгнула носом, припоминая, как сама когда-то гоняла стаи воронья после битв на подступах к Долине Грез. Здесь их не было, хвала Роксане, впрочем, вряд ли отряженных на поиски сейчас меньше тошнило от того. Фатих тоже была там, живая и невредимая, пусть и вымотанная до предела. Она заскочила в лазарет к Леде всего на несколько минут – убедиться, что исцеление прошло успешно, да обнять покрепче после всего произошедшего с ними. А затем вновь исчезла, будто дымок костра, выскользнувший меж пальцев, как ни лови его, как ни пытайся удержать. Что ж, это тоже Леда помнила прекрасно – ожидание ее после битвы, мучительное ожидание мгновения, когда они наконец-то просто уснут вместе, держа друг друга в объятиях. Все повторялось в жизни рано или поздно, все вещи приходили вновь, пусть и обернутые в новые одежды, но по сути своей те же самые. Даже и хорошо было, что сейчас Фатих находилась на поле битвы, и Леда отстраненно ухмыльнулась своим мыслям. Если бы она узнала, что Магара вытащила Леду из лазарета через несколько часов после исцеления, призвав к себе, гневу ее не было бы предела. Понятное дело, не было бы серьезного повода, Магара не стала бы звать – она хоть и была непредсказуемой женщиной, но все же женщиной разумной. Но даже так вряд ли Фатих это остановило бы. Она умела так особенно смотреть, вздергивая одну бровь и поливая человека ведрами презрения и ярости, что даже и на крики можно было время не тратить. Магара не единожды заслуживала этот взгляд и, пусть и хохотала над тем, довольная, что ее подопечные не робеют перед ней и не лебезят, а все же поостерегалась испытывать терпение Первой Боевой Целительницы Лаэрт. Что ж, коли царица звала, причина была серьезной, и это не могло не тревожить Леду. Вряд ли первая просто хотела напиться вместе, тогда бы пришла сама, а не Леду гнала через весь лагерь. Да и вообще Магара придерживалась очень строгих правил и самоограничений в походах. Она не пила ничего крепче воды, питалась просто и сытно, не звала в их с Айей шатер других женщин, предпочитая не растрачивать энергию, а копить ее. Подобный аскетизм умевшей брать от жизни все царицы Дочерей Воды всегда поражал Леду и вызывал в ней глубокое уважение. Сама же Магара, посмеиваясь, повторяла, что Роксана любит жертвы, и тот, кто хочет услужить Ей, должен быть чистым перед Ее стопами. И добавляла – что оттого-то все Каэрос и ходят с таким видом, будто даже в бане в одежде парятся, да без конца бубнят о чести – ибо никто не потрудился их этой чести лишить. Леда не обижалась на свою царицу за такие слова, прежде всего потому, что Магара позволяла себе подобные рассуждения, только когда жены рядом не было, а при ней-то почему-то помалкивала на эту тему, закрыв рот. Взгляд сам невольно потянулся на восток, и Леда ощутила, что хмурится, глядя на тяжелый черный дым, что заволок огромную брешь в тучах, так и не затянувшуюся после устроенного ими взрыва. Облака висели в небе неподвижно, будто гвоздями прибитые, и это выглядело донельзя странно, как и прогоревшая в их середине дыра аккурат над бывшим ущельем Кьяр Гивир, и сквозь эту дыру в небо уходил черный столб вонючего едкого дыма. Огонь так и продолжал пылать, пожирая оба обвалившихся горных склона и огромную груду камней между ними. За прошедшие сутки он не стал меньше ни на волос, будто и не горы вовсе пожирал, а древесный уголь или сухие скирды соломы. Что-то не так было с этим огнем, Леда нюхом чуяла, но Хаянэ молчала о том, плотно стиснув челюсти. Просто сказала, что огонь этот мощнее пламени крови земли, и что он нескоро погаснет. Но уж больно настороженно она при этом выглядела, а значит, что-то тут было не то. Может потому Магара и призвала Леду? С нее сталось бы прямо сейчас приказать ей идти вынюхивать по лагерю бернардинцев правду о странном огне, пока солдаты спят вповалку, и никто ее за руку не поймает. Впрочем, в случае с Магарой можно было гадать сколько угодно и все равно даже близко не предсказать ее действий и планов. Эта женщина умела удивлять по-настоящему и никогда не мыслила так же, как все остальные. Перебарывая головокружение и слабость, Леда все-таки доковыляла до шатра, кивнула охранницам царицы и возвысила голос: - Первая, ты звала меня, и я здесь! - Заходи давай! - прозвучало из шатра в ответ. Откинув клапан, Леда шагнула внутрь и тронула кулаком лоб, приветствуя свою царицу. Та сидела за столом, развалившись на походном стуле и крутя в пальцах по столешнице глиняную чашку, сейчас она была одна. Лицо Магары было свежим – ни кровоподтеков, ни грязи, ни пыли Леда на нем не увидела в отличие от своего собственного. Иногда она немного завидовала Лаэрт – у них имелись крылья, которыми можно было освежить себя в любой момент. Правда, огненные на них она все равно не променяла бы. Обстановка в шатре была простой, даже скудной. Сюда они шли налегке, обоз не тащили следом, разведчицы и вовсе спали на земле, не прихватив с собой даже тентов. Шатры имелись только у цариц, а в них – минимальный набор вещей, которые могли им понадобиться на марше. Так что в шатре Магары имелся стол, два стула и маленькая раскладная жаровня. Все остальное осталось в Вернон Валитэ, включая раскладную кровать, которую сейчас царице и Держащей Щит заменяла груда шкур в дальнем углу. - Выглядишь паршиво, - с порога сообщила ей первая, ухмыляясь уголком рта. – Не так паршиво, конечно, как когда мы с тобой только познакомились, но все же. - Тридцать лет прошло, должна же я была хоть чему-то научиться, - отбрила Леда, присаживаясь к столу под довольный смешок царицы. - Ага, а еще как пререкаться со своей царицей – это ты тоже прекрасно умеешь, - сверкнула клыками Магара и вопросительно приподняла стакан. – Воды? Я бы предложила вина, но дермачья кровь вряд ли за него сойдет, а ничего больше тут нет. - Не откажусь, - кивнула Леда. Магара наклонилась и вытянула откуда-то из-под стола свой походный мех, подвинула его по столу к Леде. Попить было хорошо. Из-за потери крови жажда нестерпимо терзала острыми когтями глотку, а воды у них с собой имелось совсем немного, и даже в лазарете поили только самых тяжелых. Сделав несколько больших глотков, Леда с силой заставила себя остановиться и закупорить мех. Завтра они снимутся с места и маршем пойдут на северо-запад, к Остол Минтиль – именно там Хаянэ предвидела следующий удар Врага. В долгом переходе следовало экономить запасы. Голод последних месяцев войны до сих пор не изгладился из ее памяти. Магара следила за ней, как всегда слегка насмешливо и с интересом, будто разглядывала какую-то диковинку или забавлялась. Но Леда видела на дне ее глаз и другое выражение, тщательно спрятанное под густой тенью ресниц, как спрятан смертельный удар в глубоких зрачках мнимо спокойной кошки. - Спасибо, первая, - кивнула она, вытирая тыльной стороной руки губы и возвращая мех. А затем взглянула на Магару: - Что случилось? - Пока ничего, - пожала плечами та, выразительно приподняв брови, но Леду это не могло обмануть. И следующие слова царицы лишь подтвердили ее подозрения, когда Магара наставила на нее палец и весомо проговорила: - Но может случиться. И вот тогда ты понадобишься мне, Леда. - Я слушаю, - с готовностью кивнула она. Прежде, чем заговорить, Магара помедлила, а затем залпом допила воду в своем стакане и решительно отставила его в сторону. Взгляд, который она подняла на Леду, был тяжелым. - Альвара умерла час назад от потери крови - не дотянула, даже несмотря на то, как ее тащили с той стороны обратно зрячие. Барту убили в первые несколько минут сражения, она и чихнуть-то на врагов не успела. Ямане вот повезло – ее вскрыли от горла до пупа как порося на Ночь Зимы, и Боевые Целительницы исцелили ее сразу же. Так она без сознания и провалялась до конца сражения, везучая бхара! Кто-то из вельдов вывез ее из полымя, когда Юкино взорвала скалу. Две погибшие главы сообществ и две чудом спасшиеся, считая тебя, – вот итог нашей первой битвы. – Лицо ее посуровело еще больше, взгляд потемнел, будто зимняя ночь. – Они куда сильнее, чем мы ожидали, Леда. У них гринальд – значит, мы теряем поддержку ведьм, у них пауки эти поганые, чтоб им провалиться в бездну, на их стороне хасатры и вся бесь, которую они выколупали из Черного Источника во время Великой Войны. Они почти разбили нас в первом же сражении даже несмотря на то, что я тридцать лет каждый свой вдох тратила на то, чтобы подготовиться к нему. - Но не разбили ведь, первая, - заметила Леда, постаравшись вложить в свои слова побольше уверенности. Магара была странной сейчас, не такой, какой Леда привыкла ее видеть. Не сомневающейся в своих силах, нет, не разбитой или подавленной. Она была злой, по-настоящему злой, и эта злость прорывалась в ней даже сквозь извечную ленивую ухмылку, прорастала сквозь маску расслабленности и самодовольства. Пожалуй, что-то похожее было в ней перед битвой за Натэль, когда они узнали, что Ларта хочет увести прочь войска, остановив отвоевание Долины Грез. - Не разбили, - кивнула Магара, не мигая и глядя на нее слегка фосфорицирующими во тьме глазами зверя. - А знаешь, почему? Потому что здесь была Спутница Аватары, которая воззвала к ней, мальчишка-вельд, одаренный возможностью говорить с Богами, человеческая ведьма, властвующая над временем, кто там еще нам помогал, я не помню? Нас не разбили, Леда, вовсе не потому, что мы отбились сами, а потому, что нас спасли. – В голосе ее прозвучала жесткость. – Будто детей малых, провалившихся в логово медведя и попытавшихся защититься хворостиной от его лап и когтей. Магара прижала ладонь к столешнице, не шевеля ей, - она всегда так подсознательно делала, когда доходила до белой ярости, посмотрела на Леду так, что взглядом ее можно было бы скалы дробить. Горло пересохло еще сильнее под ее взглядом, Леда просто не знала, что сейчас вообще можно было сказать. - Они куда сильнее нас. По сравнению с тем, что нам противостоит сейчас, Великая Война – это детские игры, Леда. И чтобы победить этого врага, нам понадобится вся сила, которую мы сможем отыскать, до самой последней капли. И поэтому я намереваюсь присягнуть Аватарам. Если присягнувшая им дочь Лэйк сумела вырвать глотку одной из Эвилид, значит, они дали ей силу это сделать. И эта сила нужна мне. - Я думаю, многие в грядущие дни захотят это сделать. Все-таки Танец Хаоса идет, - осторожно заметила Леда, прислушиваясь к себе и своим ощущениям, к колючей злости сидящей напротив нее Магары. Сама она пока для себя не решила еще до конца, стоит ли присягать Аватарам или нет. Так-то все говорили, что присяга им – единственный способ выжить в Танце, спастись от Рабов, но пока Леда ни одного Раба еще в глаза не видела. Да и вообще, непривычно все это было для нее, странно. Одной лишь Роксане она присягнула, одной лишь Ей отдала себя, да вот еще Фатих поклялась, что будет любить ее вечно. Двух присяг на жизнь одного человека по ее разумению было вполне достаточно – одна божественному, другая земному, так откуда было взяться третьей? Слова Магары в очередной раз оказались неожиданными для нее – не такого развития их беседы она ожидала. - Дело тут даже не в Танце, Леда. Ты думаешь, я за Танцем сюда пришла? – Магара криво усмехнулась, с трудом отодрала ладонь от столешницы и полезла за пазуху, вытаскивая оттуда трубку. Курила она тоже нечасто, только когда вконец припекало, и только когда ей было плохо на душе. – Я сюда пришла, - продолжила Магара, глядя на нее тяжело и не мигая, - чтобы разорить их землю. Я пришла сюда, чтобы кровью их полить каждый ее клочок, чтобы сравнять с землей их города, придать огню и мечу всех их до последнего, втоптать их прах в землю и проклясть ее навсегда, чтобы до конца времен ни единый всход не поднялся из нее! Они сожгли мой дом, Леда, и убили тех, кого я люблю. Я такого не прощаю. И если для этого мне потребуется у самих бесов мхира силы просить, по земле перед ними ползать и языком им ноги лизать, так что же, я это сделаю. Сейчас смотреть на нее было тяжело, Леда чувствовала, как сила ярости Магары буквально вжимает ее в стул, а через него в землю, точно так же, как мгновения назад вжималась ее ладонь в столешницу, прогибая стол под ней. Единожды в жизни она видела такие глаза у Магары – в тот день, когда убили Амалу дель Лаэрт. Тогда она тоже была неистовой и бешеной, будто потерявший рассудок зверь. Пальцы царицы двигались поразительно аккуратно, уминая табак в трубке, неторопливо, мягко. Она контролировала себя и свою разрушительную мощь, от которой Леде физически стало трудно дышать, и на контрасте с этим движения ее рук казались еще более страшными. - Лэйк может сражаться за свои идеалы сколько угодно, в конце концов, она же Каэрос. Вместе с первой первых они верят в будущее, в иной мир, который грядет, который они построят на развалинах разоренного Танцем Хаоса мира. Что ж, это славная мечта, - равнодушно дернула плечом Магара. Ткань натянулась на нем, подчеркнув старый шрам. Два ледяных глаза поднялись на Леду, и зрачок в них был величиной с маковую росинку. – Но моя мечта другая. И я здесь не ради высокопарных слов. Я здесь, чтобы свершить возмездие. И я не дам никому и ничему помешать этому. Леда непроизвольно сглотнула, чувствуя невыносимое давление на грудную клетку. Казалось, Магара глазами продавливает ее кости, чтобы схватить сердце, сжать его в кулаке, выдавить из него всю кровь до последней капли и упиться ей допьяна, а потом пойти побеждать. В этот самый миг Леда ощущала себя лишь орудием, которое сжала чужая рука, неспособным противиться яростному натиску чужой воли, которая направляла ее куда-то. У Магары был план насчет нее, потому она ее и призвала, и Леда внезапно ощутила страх, когда взгляд царицы Лаэрт обрушился на нее неумолимым приказом. - И в тот день, когда я закончу свою дорогу и паду, кто-то должен будет это дело продолжить, - проговорила она, и ледяной душ из мурашек обрушился на тело Леды сверху вниз, перетряс ее с ног до головы. – Ты сражалась со мной у развалин Натэль и ты знаешь, что такое священная война. Так вот это священная война, Леда. И она будет закончена только тогда, когда последний дермак издохнет в муке, захлебнувшись собственной кровью. Клянись мне в этом. - Клянусь! - прохрипела перехваченным горлом Леда, позабыв обо всех своих размышлениях на этот счет какие-то мгновения назад. Никогда она не испытывала подобного в своей жизни. Магара нависла над ней громадой Рока, бессловесным беспрекословным требованием судьбы, Самой Аленой с глазами пылающими как топки. И Она требовала возмездия здесь и сейчас. - Ая пойдет за мной, она сказала мне об этом, и я не заставлю ее изменить свое решение. Это ее право, - продолжила Магара, не отрывая от Леды взгляда Жестокой и Карающей. – А ты займешь мое место и поведешь моих дочерей до самого Остол Горгот. Ты будешь крушить и жечь его до основания и остановишься лишь только тогда, когда камня на камне не оставишь на том месте. Ты свалишь на нем в груду тела убитых тобой дермаков и сожжешь их дотла во имя Аленны. Только тогда дело будет сделано. Последние слова впечатались в сознание Леды приказом, волей, заветом, что вошел в кости и кровь, перетряхнув ее всем телом. Что-то странное происходило сейчас, что-то необъяснимое и грозное, и она не могла противиться тому. Из глаз Магары на нее смотрела Небесная Пряха, и Она требовала своего права, установления своего Закона на земле, торжества возмездия. Леда не смогла бы противиться тому, даже если бы захотела. Низко наклонив голову, она уперлась ладонями в колени и прохрипела, принимая свою судьбу: - Я слышу Волю Твою и я подчиняюсь ей. Все будет сделано так, как ты сказала, первая. Клянусь. Поднять глаза она была уже не в силах, как и разогнуть шею. Еще несколько мгновений невыносимости миновало, а затем невероятное давление чужой Воли начало отступать, и Леда наконец-то смогла вздохнуть, трясясь всем телом от слабости и чувствуя, как сбегают по щекам, срываются с кончика носа и подбородка крупные капли пота. - Вот и хорошо, - устало проговорила Магара своим обычным человеческим голосом, завершая разговор, и, помолчав еще немного, тихо добавила: – Спасибо. А теперь прикури мне, пожалуйста, как вы, огнезадые, умеете. Лень за свечей идти.