— aether — catharsis
Пора позднего лета приносит в город затяжную морось. Чуя затыкает щели на балконе, всерьез раздумывая на тему покупки монтажной пены и заливания ею всех углов. Дазай в эти дни появляется дома, чтобы прижаться поздно ночью, обнять тихо кряхтящего от удовольствия Чую и пропасть из постели ранним утром, задолго до того, как рыжий разлепит глаза, потянется с неудовольствием и медленно заставит себя собраться в кучу, чтобы отправиться по делам. Первое совместно встреченное утро начинается в полдень. Чуя просыпается от прикосновения твердых пальцев к спине, разминающих мышцы, и почти мгновенно превращается в желе: Дазай проглаживает найденные узлы до стонов и мычания, возвращая деревянным мышцам чувствительность. Следом за спиной, к недолгому неудовольствию Чуи, он мнет руки, потом ладони магическим образом оказываются на заднице, и Накахара добреет окончательно, выгибаясь в спине. — Вот и как тут можно удержаться? — вздыхает Дазай, театрально потирая переносицу пальцами одной руки, а пальцами другой уже щелкает крышкой флакона со смазкой. — Не кончай внутрь, — мычит Чуя, чувствуя, как гладко головка прорывается сквозь сомкнутые мышцы. Массаж наружный переходит в массаж внутренний, и их обоих все устраивает. Чуя от удовольствия комкает пальцами подушку, покачивая бедрами навстречу, и когда распалившийся любовник отводит его ногу в сторону, держа бедро навесу — он только поощрительно стонет. У него не бьется сердце, как в первый раз, не потеют ладони, зато бросает в жар от других вещей — например когда Осаму наваливается сверху после разрядки, довольно вздыхая, и трется членом между ягодиц, раздразнивая чувствительное место. Чуя, успевший перевести дыхание, заливается краской и кусает губы, ощущая, как головка тычется ему в промежность, а то и в мошонку, оставляя влажный след на коже. — Мне нужно работать, — обреченно срывающимся голосом напоминает Чуя, и Осаму смеется: — Поэтому тебе решать, когда у нас будет секс — я бы притормаживал только ради еды и посещения ванной комнаты. Чуе не смешно, кожа покрывается мурашками, потому что он и сам был бы не против, вот только секса ему все чаще хочется вовсе не дома, и иногда его так и подмывает вернуться в прошлое, на несколько лет, никогда не встречать никакого другого человека, зато зажиматься с Дазаем в универе и попадать в неловкие ситуации в аудиториях. Едва ли тогда он заинтересовался бы взрослым мужчиной, наделал глупостей, испытал крушение своего мира, заботливо выстроенного, но такого хрупкого. Они расползаются безо всякой охоты, заправляют кровать в четыре руки, всерьез думая над тем, сыты ли аппетиты того, другого, с которым так хорошо, но что-то словно не дает покоя. Один идет в душ, второй накидывает рубашку и убегает варить кофе, чтобы встретиться в гостиной и поменяться — второй идет в душ, первый готовит тосты и окончательно сервирует завтрак на журнальном столике. Хочется чего-то непонятного — то ли закатить скандал, то ли предложить исполнить парочку фантазий, в которых фигурирует лишение свободы, жесткий секс, порка и доминирование одной личности над другой. Чуя краснеет от одних мыслей, и торопливо запихивает в рот свой хлеб с расплавившимся сыром и помидорками. Севший напротив с мокрыми после душа волосами Дазай с нежностью отмечает алеющие кончики ушей и незаметно хмурится в чашку — думы Чуи для него секрет, и иногда кажется, что сделать его счастливым не выйдет, даже если он наизнанку вывернется. От этой мысли очень грустно, и не помогает даже напоминание себе: Чуя с ним, Чуя любит его, а он любит Чую. Любит ли в самом деле? Взаимно ли их чувство, или же он — лишь плацебо, которым рыжий заглушает свою боль? От этого размышления неожиданно больно, тонкие пальцы вздрагивают от острого чувства горя, от страха, возникающего при мысли, что Чуя рано или поздно скажет ему «достаточно». Спустя полчаса неторопливого вкушения, Накахара притаскивает ноутбук и плед, и окукливается на диване, а Осаму идет разбирать завал в шкафу, виновница которого — верхняя полка. Прикрутить беглянку, вывернувшую шуруп «с мясом» Чуе не позволила то ли нехватка желания, то ли недостаток роста, но ремонтную эстафету малыш однозначно уже передал, починив минувшим вечером обувной комод. — По-моему, мне пора распродавать свою одежду, — весело крикнул Дазай из коридора спустя десять минут. Чуя по инерции пробежал глазами по последней строчке документа, понял, что ничего не понял, и поднял голову, нахмурившись. — Что? — озадаченно переспросил он, уверенный, что услышал что-то странное. — Говорю, пора продавать вещи в сэкондхэнд, — смеясь, Осаму перешел из коридора ближе к комнате, встав в дверях. Аккуратный серый свитер, который он выудил из шкафа не глядя, чтобы одеться после душа во что-то кроме чистых боксеров, сидит на нем, как на манекене в витрине магазина — тот самый визуальный идеал, которого никогда нет у покупателя, но к которому он стремится и на который надеется, примеряя штампованные машинами вещи за шторками примерочных. Накахара секунду машинально любуется им, в груди разгорается хищное осознание обладания данным экземпляром рода человеческого, и плечи сами собой расправляются от гордости. Дазай, словно красуясь, встряхивает волосами, и рыжий не без труда напоминает себе о начатом диалоге. — Почему ты думаешь, что тебе пора избавляться от лишнего? — Накахара наклоняет голову к плечу, ерзает по дивану, подтягивая сползшее тело повыше, тут же зажав губами карандаш, которым он делал пометки в печатной версии. Дазай не единожды ругал его за эту привычку тянуть в рот все попало, но на своей территории Чуя и не думал бороться с этим. Сформировав мысль, Чуя почти сразу возвращает внимание на экран и вчитывается в строчки электронного документа. У Осаму — первый за много дней полноценный выходной, у Чуи — свободный от всех занятий, кроме самых необходимых, месяц, и весь его он занял переводами разной степени срочности и добровольности. Некоторые труды уже вернулись к нему деньгами на карте, другие пока ждали проверки заказчиков. Чуя работал по предоплате, и никогда — с непроверенными людьми. Большинство его заказчиков были серьезными бизнесменами, но любители халявы встречались везде: оказавшись наколотым раз, за «спасибо» Накахара больше никогда не работал, начиная перевод только после предоплаты. Сегодня все как-то не клеилось. Очередной текст выходил крайне корявой пародией на самого себя, Чуя пару раз с отвращением ловил себя на том, что мусолит слова туда-сюда, бессильный нормально сформулировать предложение, и злился из-за этого неимоверно. Возможно, сидеть толком не проснувшись за ноутбуком было плохой мыслью, тем более, что уже несколько дней он почти не выходил из дома, но парень всегда считал себя хорошим мальчиком, доводящим начатое до конца, раз уж взялся. Однако пришедший в комнату Дазай подкинул формальный повод бросить свое дело и заняться новым. Мысль притормозить работу показалось как никогда привлекательной. Для победы над упрямством не хватало приложить всего пару усилий… — Между прочим, твоя часть шкафа ломится от шмоток, которые тебе не подходят по определению, — поддразнил замершего перед гаджетом Чую Осаму, и почти танцуя вошел в комнату. — Ну же, Чуя, перевод никуда не убежит, если нужно — я потом помогу сформулировать тебе предложение. Это же французский, у меня с ним достаточно неплохо. Пуф! Задетый ногой провод зарядки вылетел из гнезда и свернулся вокруг тапка мертвой змеей, а техника, лишенная питания от сети, самопроизвольно вырубилась, оставив Чую расширившимися глазами смотреть на погасший экран. В груди тревожно стучало сердце. — Мой… перевод, — едва шевеля губами со все возрастающим ужасом выдохнул Накахара, пялясь на бездушную машину, возможно похоронившую плоды его двухдневной муки. Дазай виновато замер посреди движения, и оба они смотрели на отрубившийся компьютер, как будто ожидали, что сейчас тот включится обратно, и окажется, что его непорядочное поведение — всего лишь шутка над владельцем. Чуда не случилось. Осаму виновато прикусил губу. — Теперь я… определенно помогу тебе с этим чертовым переводом, — кашлянул он, неуверенный, что сейчас не упускает то самое время, которое отводится на побег и попытку заварить двери бункера изнутри, спасаясь от техногенной катастрофы в лице партнера — видел он как-то раз, как Накахара радикально скандалит с каким-то типчиком, тридцать минут пинавшим рыжего по удерживаемой в руках сумке. Лучше бы убил, чем мучил, честное слово — под конец незнакомец жался лопатками к остановке, а Накахара пер вперед, как будто собирался научить мужика проходить сквозь предметы от оказываемого давления. Чуя перевел на него взгляд абсолютно потерянного существа, несчастный и какой-то… обиженный? И Дазай только укрепился во мнении, что ради Накахары он этот перевод расчленит и морально изнасилует своим дотошным отношением к мелочам. — Ага, — в конце концов кивнул Чуя, бросил на черный экран последний разочарованный взгляд и захлопнул крышку. — Пойдем, разберемся с нашими вещами. И добавил по-детски плаксиво, уже стоя перед шкафом в коридоре: — Ненавижу переводы. Дазай весело вскинул брови на такое заявление, но ничего не сказал, опасаясь получить тапком — тем самым, оставшимся в комнате, вокруг которого по-прежнему как петля ковбоя обматывался выдернутый провод ноутбука.***
— Marc Benjamin — All The Time
Чуя не помнил, когда он в последний раз потрошил свой шкаф. Вообще, утверждая, что у него маленькая квартира, Чуя не сказать, чтобы врал, — но и правды такая характеристика не отражала. Проблема с местом возникла, в основном, из-за того, что половина пространства, отведенного под мебель, занимали коробки. Были у него коробки со старой посудой, выкинуть которую не поднималась рука, а также с вещами — заносить их до состояния «пора выкинуть» он был просто не в силах. Нищее детство приучило его бережно относиться к тогда немногочисленным личным вещам, особенно качественным, так что у него имелась часть гардероба, которую было не жалко в какой-то момент жизни пустить на тряпки и заплатки, но было две или три коробки, вещи в которых он не мог носить, потому что просто… вырос. Кота рос в отца, ему даже нынешние вещи Чуи на нос не могли налезть, что уж говорить о тех, которые парень носил год или два назад. А вещи были хорошие. И обувь. Куча обуви, носить которую он мог бы — но больше не хотел, или не мог по причинам личного характера. А еще были коробки, которые поставили, но так и не распечатали. Лезть в них было все равно, что открывать ларец Пандоры. Одна такая уже много месяцев загадочно собирала пыль на том самом обувном комоде, битком забитая невесть чем. Осаму не смог передвинуть ее во время последней уборки, и теперь иногда его так и подмывало спросить, что за наковальню упаковали внутрь, залепив все швы скотчем вдоль, поперек и даже по диагонали. Было время, когда Чуя мечтал выкинуть эти картонные башни из окна, прямо с балкона, прямо в мусорку на другой стороне улицы, но замирал, обливаясь слезами и сползая на пол в истерике. У него рука не поднималась решить судьбу этих вещей, ведь они принадлежали человеку, которого он любил — безумно сильно, катастрофично преданно. Дазай раньше никогда не комментировал эти коробки. Сейчас Чуя прихватил из комнаты нож для бумаги, и пока Осаму весело прикладывал к себе два одинаковых на вид пальто, решая, какое оставить, а какое лучше будет продать, он решительно вскрывал скотч. Изнутри на него пахнуло лавандовой отдушкой. Заглянувший Чуя сжал руку в кулак, потом выдохнул, и мужественно вытащил на свет очень знакомый — до последней полоски — костюм-тройку. Осаму за спиной присвистнул. — Ты очень фатально ошибся с размером, заказывая не по меркам? — насмешливо предположил он, наметанным взглядом определяя магазин и примерную цену одежки, но потом взглянул в белое, как мел, лицо Чуи, и осекся. Была только одна причина, по которой Накахара становился таким тихим. Его уничтоженная, униженная первая любовь. Осаму хотелось откусить себе язык, чтобы не ляпать очевиднейшую чушь. За первым костюмом на свет появился второй, третий. Коробка за коробкой — обувь, костюмы, медицинские халаты, белье, галстуки рядом со стопкой записных книжек. Чуя зашуршал листами одной из них, брови у него сошлись домиком, делая лицо печальным. — План лекции по латыни для нашей группы, — пояснил он, показывая на какие-то непонятные сокращения — «sg», «pl», «m», «f» «n» и на соседней странице — «interj» «praep» «subst» «conjct» «indecl» «sc». Для Дазая «sg» и «sc» отличались только наличием хвостика у «g» и значить могли что угодно, но Чуя погладил резкий почерк кончиками пальцев, как будто записи имели какой-то высший смысл. Осаму с тревогой отметил собравшиеся у него в уголках глаз слезы. Он уже не был уверен, что поднимать тему вещей было умной мыслью. Чуя резко захлопнул книжку и затолкал обратно в стопку, после чего продолжил разбирать коробки. Он перекладывал вещи, запаковывал заново, утрамбовывая все как можно плотнее. Закончив с одной он принимался за следующую, только и слышался звук скотча. Коробки подписывались и перекочевывали в коридор, становясь башней. В конце концов, у Чуи еще осталась лишняя, и в нее он стал собирать то, что захламляло его полки. — Это тоже его рубашки? — без особого восторга уточнил Дазай, наблюдая, как Чуя прикладывает рубашки и одна за одной они оказываются ему почти по колено. — Да, — чуть более резко, чем надо отозвался Чуя, и одну за одной стал освобождать вешалки. Пустая коробка заполнялась с бешеной скоростью, хотя Накахара ухитрялся успевать заботливо складывать чужие вещи, сортируя по цветам, рисункам и степени изношенности. Когда не хватило коробки — принес большие продуктовые сумки, сразу две, чтобы наверняка. Шкаф опустел на три четверти, Чуя посмотрел на оставшиеся вещи: затасканные футболки, кое-что, купленное уже при Дазае, с Дазаем, Дазаем для него, несколько классических рубашек, смотреть на которые без отвращения не получалось, причем было непонятно: это отвращение к себе или к человеку, презентовавшему недешевое пополнение гардероба? — Такое ощущение, что без моих мужиков мои вещи прекращают существовать, — сухо прокомментировал Чуя. Осаму заглянул ему через плечо, специально изогнувшись буквой зю. — Отложи на оплату и послезавтра пойдем скупать магазины, — постановил он. — Всегда мечтал закупить гардероб с нуля. — Ты и так платишь за квартиру два раза из трех, возишь меня покупать продукты и в принципе возишь мою задницу, когда мне лень ехать на автобусе, — возразил Чуя. — Ну и что? — беззаботно пожал плечами мужчина. — Я делаю это, потому что могу, хочу и заканчивать не собираюсь. Кстати, что будешь делать с коробками? — Позвоню, — подумав, пожал плечами Чуя. — Скажу — забери свое барахло. Не приедет — закажу перевозчика на адрес его работы, пусть требует оплату у получателя. У работодателя всяко есть и телефон, и адрес, как считаешь? — Резонно. Напомни мне, чтобы никогда тебя не сердил, малыш, — Дазай восхищенно рассмеялся, глядя на прищурившегося и очаровательно поджавшего губы рыжего. — Не зови меня малышом, — мгновенно среагировал Чуя. — Хорошо, малыш, — покладисто согласился Осаму и рассмеялся, уворачиваясь от целящегося ему в нос кулака. — Не отлынивай, я свои вещи отсюда тоже упаковал, время опять переставить коробки в проходе и взяться за шкаф в коридоре. — И за комод, — вздохнул Чуя. — Там его обувь тоже до сих пор стоит. — Принести еще один пакет? — участливо предложил Осаму. — Могу еще мусорный предложить, как решение. Накахара дернул плечом — для него выкидывать чужое было чем-то крайне кощунственным, воспитание не позволяло такого произвола. — Лучше посмотри, куда можно пожертвовать вещи на подростка — у меня где-то стоят коробки, даже подписаны уже, — Чуя потер шею, хрустнул позвонками и первым вышел в коридор, бросаясь на коробки, чтобы освободить подходы к шкафу и комоду. Обувь он скинул в простой пакет, несколько пиджаков и пальто легли в сумки, после чего пакет шлепнулся сверху, придавливая своей тяжестью и норовя «растечься» по всей территории в пределах сумки. Дазай скинул в сумку для своих вещей десяток рубашек, пиджаки, пару свитеров, несколько простых рубах для дома — футболок у него почти не было, зато были водолазки, и их он с радостью упаковал все. Через час они выпрямили затекшие спины и переглянулись. — Неплохо он к тебе барахла натащил, — неприятно удивился Дазай обилию сумок и коробок, мешающих уже пройти к дверям. Чуя покраснел, поджал губы, но ничего не сказал. Вместо этого он, встряхнувшись, поинтересовался: — Куда можно сдать мои вещи, посуду и прочее, посмотрел? — Детский приют, — мгновенно сориентировался Осаму. — Там всему рады будут, и игрушкам, и вещам, и даже посуде. Знаю один, хочешь побывать там? — Ты прячешь от меня своего отказного ребенка? — Чуя вскинул бровь, с подозрением глянув на любовника. Осаму удивленно моргнул на него, а потом привалился к шкафу спиной, сдерживая хохот. — К счастью, я не такой шалун, чтобы успеть сделать ребенка и даже отказаться от него, — отсмеялся он. — Но один мой друг как-то выручил пяток сирот, а где пять — там и пятнадцать. Я помогал ему искать здание для приюта и бегал с бумажками, так что мне там всегда будут рады. С подарками — тем более. — Тогда сейчас давай займемся, — тут взгляд Чуи наткнулся на несколько пакетов с вещами Дазая. — Для начала доедем туда, куда ты хочешь сдать свое добро и получить почти наверняка символическую йену… — Не такую уж и символическую, — пробормотал Дазай, и уже бодрее продолжил. — А потом погрузим твое добро, за раз все тащить не обязательно, но теплые вещи точно можно захватить, чтобы к осени они знали, что закупать. — У меня больше четырех коробок вещей, — Чуя оглянулся к нужному сборищу коробок. — Две очень большие коробки посуды, которая была тут еще до моего переезда, вообще не жалко ничего оттуда. Там еще вазы вроде бы какие-то были, столовые приборы… — Классический набор обнаруженного на месте, в которое въехал не первым, — кивнул Дазай. — Возьмем две коробки с вещами и одну с посудой, в другой раз довезем оставшееся. А вечером позвонишь сам-знаешь-кому, изобразишь злого бывшего, не проникнется — изобразишь очень злого бывшего, — и раньше, чем Чуя успел хоть слово вставить, Дазай наклонился и звонко чмокнул его в губы, мурча: — Обожаю, когда ты злая булочка. — Я не злая булочка, — буркнул Чуя и почесал нос, задетый чужими непослушными волосами, после чего пнул ближайшую коробку с наваленным в него барахлом, освобождая себе проход, и пошел в комнату, одеваться. Дазай только мечтательно вздохнул, пробормотав одобрительно что-то вроде «страстный», и решительно отправился на поиски своих брюк или хотя бы джинсов, в которых не стыдно будет ехать и за рулем ничего нигде давить не будет. На выходе он с удовольствием накинул на плечи выигравшее право остаться в шкафу пальто, шарф и стал ждать копающегося Чую. Тот вывалился из комнаты еще через пять минут, прыгая на одной ноге и поправляя носок на второй. Обувшись, Чуя ловко прыгнул в ветровку и по привычке нахлобучил шляпу на волосы. Дазай заметно подкис. — Ты опять возишься с этой ужасной шляпой? — скептично оценив получившийся образ, Осаму уцепил пальцами поля шляпы, снял с головы и на манер тарелочки для игры во фризби запустил в недолгий полет до комнаты. Чуя выдал возмущенную таким обращением к шляпе словарную конструкцию и побежал ловить свое добро. Вернувшись обратно, он почти демонстративно надел ее снова, и ткнул Дазая пальцем в грудь: — Не нравится моя шляпа — купи другую! — По правде сказать, твоя кудрявая головка больше нравится мне не покрытой всяким ужасом, — мягче заметил мужчина, встретил полный раздражения взгляд, и, не менее непреклонно, чем до этого, повторно стащил шляпу с головы, положив на самый верх шкафа. Чуя проводил ее ненавидящим и одновременно беспомощным взглядом, раздраженно скрестил руки на груди, потом подхватил сразу два пакета с вещами и под заинтригованным взглядом Дазая, проследовал с ними на улицу, открыв дверь к лифту ногой. Уже загрузив все в машину и устроившись на переднем сиденье, рядом с прогревающим двигатель водителем, Чуя снова скрестил руки на груди, и буркнул: — У тебя отвратительные комплименты. — Прямо как твоя шляпа, — мстительно отозвался Осаму без заминки, и Накахара снова насупился. До ближайшей точки сбыта вещей они ехали молча, продавать Дазай пошел один, потому что Чуя отказался помогать ему с пакетами. Вернувшись, Осаму посмотрел на продолжающего дуться Накахару, немного подумал, сходил за кофе в ближайшую кофейню, сел на свое место и решительно приобнял успевшего прямо-таки отвернуться Чую. — Я не хочу, чтобы ты обижался на меня из-за глупой шляпы, которая, как и все, что ты собираешься отправить в один конец грузовой машиной, была подарена тебе твоим бывшим, — пробормотал он на ухо парню. Чуя дернул плечом, обиженный, чуть не попав по челюсти, но Дазая таким было не смутить. — У тебя замечательные рыжие волосы, красивые, ухоженные, можем скататься к отличному парикмахеру и привести твой образ к чему-нибудь новому, но для того, чтобы выделяться из толпы, тебе не нужна эта шляпа. Можешь хотя бы когда мы едем куда-то вместе не надевать ее? Тем более с кроссовками и ветровкой? — Все дело в обуви и ветровке? — обернулся к нему Чуя, ожегши взглядом. Дазай покачал головой, закусив губу. — Нет, все дело в том, что я на двадцать сантиметров выше тебя, и шляпа вечно бьет меня по лбу, когда я наклоняюсь тебя поцеловать во время прогулок и в машине, — Дазай рассмеялся, и Накахара, недоверчиво вздернувший брови, через минуту присоединился к нему, ощущая, как разжимается неприятный ком в груди. — Дурак, я мог бы снимать ее, — пробормотал Чуя теплее, развернулся в кольце чужих рук и с готовностью встретил губы Осаму на полпути к своим, первым углубляя поцелуй и поглаживая гладкую кожу щеки, ощущая крепкую хватку рук на своей талии. От этого касания у него как всегда мурашки по телу побежали, чему он только улыбнулся, украдкой ежась. — Обожаю, когда ты улыбаешься, подарил бы тебе мир ради одной улыбки, — выдохнул Дазай в губы Чуе, потерся кончиком носа о его нос, и, отстранившись, моргнул, приводя хаос мыслей в подобие упорядоченности. — А теперь, когда мы прояснили этот вопрос и пришли к компромиссу, как я надеюсь… Хочешь кофе? Чуя закатил глаза, но принял стакан, и на протяжении всей поездки к приюту его ладонь лежала на руке Дазая, приклеившейся к навершию рычага переключения скоростей.