Мириады звуков

POV Will Graham Сколько себя помню, я всегда прикладывал усилия к тому, чтобы сделать окружающий мир хоть сколько-нибудь более гармоничным и предсказуемым, но, несмотря на все случаи, что я сумел предугадать, всегда оставались те, предсказать которые я не мог. Неожиданные, спонтанные вещи, вносящие хаос, ломающие устоявшийся порядок. Странным и немного пугающим выглядел тот факт, что одним из самых непредсказуемых явлений неизменно оставался мой собственный мозг. Время от времени он заводил меня в дремучие глубины подсознания, толкал на непонятные, опрометчивые действия, и мне оставалось только удивляться его изощрённой способности приводить меня в недоумение. Подчас произошедшее начинало мне казаться логичным и оправданным лишь постфактум. Спустя время мне становилась понятной цепь логических причин, побудивших к действию. Так случилось и на этот раз. Пара простых решений, внезапно, словно по щелчку пальцев, перевернули все мои предыдущие логические построения. *** Однажды настал момент, когда потрясения остались в прошлом: с тех пор, как нас покинула маленькая Лариса, тянулась череда невыразительных похожих один на другой дней. Наши отношения с Ганнибалом к этому времени перешли в спокойное русло, в нейтральную форму ничего не выражающего взаимного уважения. Каждое утро доктор уходил на работу в больницу; я нашёл время наведаться в тот самый гараж, где, как узнал, работал с Родригесом в компании некоторых других механиков. Там я договорился о паре рабочих дней в неделю, что на данном этапе казалось мне достаточным, учитывая, что я всё ещё не до конца знал о собственных обязанностях и умениях на рабочем месте. Страсти утихли. Мне становилось легче дышать. С каждым днём я чувствовал, что всё больше прихожу в нормальное состояние, вновь могу здраво рассуждать и адекватно воспринимать окружающий меня мир. Часто после ужина в компании молчаливого Ганнибала я предпочитал проводить время перед работающим телевизором в гостиной. Иногда я что-то смотрел, иногда просто думал о своём под мерный шум из динамиков. В один из таких вечеров во время очередного скучного новостного блока на одном из центральных каналов, я сосредоточенно вычищал полоску чёрной грязи из-под края ногтя и размышлял о какой-то ерунде, когда краем уха уловив тихий скрип дивана справа от себя. Я понял, что это Лектер, который, видимо, также, как и я, планировал бездумно посидеть перед телевизором, чтобы отдохнуть, впустив в голову немного информационного шума. Продолжая скоблить палочкой под ногтем, я поднял голову, искоса взглянул на него: рукава его рубашки были закатаны, на колене лежало сложенное кухонное полотенце, которое он придерживал пальцами. Его взгляд был обращён на экран. В сумраке вечерней гостиной бело-голубые блики особенно ярко отражались в его тёмных глазах. Заметив, что я на него смотрю, он повернул голову в мою сторону, и я, копируя его движение, тоже посмотрел на него, приостановившись в своём занятии. Что-то произошло со мной за секунду, пока я смотрел на его лицо, застывшее в выражении ожидания. Я зачем-то вдруг вспомнил, как отмывал руку, после того, неудачного раза с засунутыми в анус пальцами. Мой мозг связал всё это с тем фактом, что теперь я чистил ногти — и ассоциация сама появилась в голове. Стоило мне об этом подумать, как вдруг ни с того ни с сего меня захлестнуло едва ли не полузабытое ощущение желания. Я подумал о том, как сильно устал от ребячества, от беготни друг от друга, от собственных «но» и беспочвенных страхов в чём-то таком, что не так уж и важно, если говорить честно. Я захотел прервать собственную взволнованную возню, и просто позволить себе быть с этим странным, но моим парнем, которого я, кажется, выбрал сам из числа всех людей, живущих теперь на свете. Мне захотелось сжать его в объятьях, захотелось обладать им без всяких усложняющих обстоятельств, без мыслей о различии-сходстве полов, игнорируя стыд и столкновения любых философий бытия. Это без сомнения был правильный, «тот самый» момент. Я поднял колено на диван, повернулся, опираясь на него, забыл о палочке для ногтей и салфетке, которые были у меня в руках — словно их не существовало -, потянулся к Ганнибалу и поцеловал его в губы. На мгновение мы оба замешкались — ровно, как и должны были — и после продолжили целоваться. Я схватил его полотенце, выкинул на пол за спинку дивана. Он принялся расслаблять галстук, опускаясь на диван и укладываясь, а я расстёгивал пуговицы на рубашке, нависая над ним и через раз целуя. Он помог мне стянуть её, уже расстёгнутую, с плеч, кинул за спинку к полотенцу. Я вытягивал ремень из джинсов, и на этот раз это не казалось мне чем-то особенным. Как иначе, — приходило мне в голову. — Мы встречаемся, живём в одном доме, спим в одной постели, я люблю его. Что же тут неправильного? Всё более, чем правильно. Не нужны никакие оправдания и объяснения. Не должно быть приготовлений, ничего помпезного, не нужно никакого ожидания и подготовки. Приходим с работы, ужинаем, и дальше всё вот так, просто, в гостиной, когда обоим хочется. Мне показалось, он хотел ещё встать, но я не позволил и он остался. Возможно, он был прав и прихватить презерватив было бы не лишним, но в тот миг я не думал головой, важно было только то, чтобы он ни на секунду не прерывал меня. Я сам снял с него брюки, посчитав, что могу это сделать и мне даже нравится делать это собственноручно. Раздевшись полностью, свалив одежду на пол, я потащил его за руку, заставляя подняться, и сам лёг на диван на спину туда, где только что лежал он. Всё было очевидно, никаких сомнений. Он был сверху, между моих коленей. Я не чувствовал никакого унижения, не думал, что что-то серьёзно для себя изменю в жизни — мне было любопытно. Хотелось, чтобы он позволил мне это пережить и чтобы мы разобрались с этим. Будет ли такой опыт последним, что мы сделаем вместе или станет чем-нибудь простым и обычным, что мы будем делать часто — мне было всё равно, я был согласен попробовать. Ганнибал целовал меня и не сказать, чтобы медлил, но не торопился, делал всё аккуратно и медленно. Тихо и глубоко вздохнув, когда он отпрянул от моих губ, я почувствовал, как он скользит пальцами по моей коже, прижимает их ниже моего живота, касается меня и, в конце концов, проникает ими в меня. Осторожно, как чёртов джентльмен. Почему-то он выглядел при этом виноватым, как будто не я сам на него накинулся, как будто его пальцы в заднице — изощрённая форма принуждения. Я закусил губы, но сдержать лёгкую нервную улыбку не смог. Обхватив его за шею, я притянул его к себе и, потянувшись, ухватил зубами за мочку уха. В ответ на такое он протолкнул в меня пальцы поглубже и я со вздохом выпустил его ухо из зубов, судорожно думая о том, какого чёрта я с ним такое творю. У меня почти не укладывалось в голове: я кусаю его за ухо, его — за ухо! Это же в какой-то мере отвратительно! Но тело его было тёплым, прикосновения его были приятными, руки — мягкими, немного щекотящими. Никакой дряни, только человеческое живое и тёплое тело. Я снова выдохнул. Он убрал руки из моего зада, приподнявшись. Свет голубого телевизора, меняющего кадры, освещал его справа дрожащим светом. Чёткие скулы, чёрные глубокие тени. Я поцеловал его нос сбоку, он поймал мои губы, целуя, используя язык. Немного холодноватый по ощущениям. Никакого вкуса. Только ощущение лёгкой влажной прохлады, почему-то совсем чуть-чуть отдаёт в голову и самую малость хочется блевануть… Но это всегда было терпимо. Может быть, это даже необходимое условие. Я сглотнул — немного пересохло в горле — и отважился открыть рот: — Долго там ещё? — шепнул я. Он с едва уловимой усмешкой выдохнул носом и коротко поцеловал мою щёку. Приподняв мою ногу, он пододвинул меня и бросив на меня мельком контрольный взгляд, опустил руку вниз и почти сразу вошёл. Чудо, — подумал я, не испытав ничего, ни единого предполагаемого ощущения. Лёгкий дискомфорт, как от любого вторжения в организм, и ничего кроме. Мне не нравилось то, как он стал двигаться. Буквально. Стало немного более неприятно. Так, как если бы я попросил кого-то ущипнуть меня, чтобы удостовериться, что я не сплю, а этот кто-то всё никак не мог остановиться и продолжал щипать меня, хотя я уже давно проснулся. Да, пожалуй, похоже это было именно на то, как когда кто-то щипал бы мою кожу, и после вновь щипал за то же самое место. Об этом я думал все первые полторы минуты проникновений, а потом всё стёрла первая внезапная судорога нежнейшей слабости. Меня даже встряхнуло её внезапной волной. Да, я ждал какого-нибудь удовольствия или его подобия, но не чего-то такого. Это было как-то слишком сладко для такого вида секса. Так быть не должно, — думал я, слегка ошарашенный этим ощущением. Может быть, такого не должно было быть, но сладость повторилась вновь, такая же: цепкая, опоясывающая, блаженная. Нет, само собой, это не было самым прекрасным в моей жизни ощущением, но это было очень, очень хорошо. Тем более, что я заранее был согласен на полное отсутствие приятных ощущений. Я вёл себя тихо. У меня не было желания проявлять себя или стонать, не из-за неудовлетворительного акта, скорее, от робости перед Ганнибалом — всё ещё было стыдно вести себя с ним слишком раскованно. Несмотря на обоюдные чувства, откровенные сцены и вообще то, что мы занимаемся сексом, что я лежу под ним, позволяя ему себя иметь. Несмотря на всё это пока ещё я чувствовал потребность комкать собственные реакции. Может быть, когда-нибудь я смогу позволить себе большее, но пока даже тихого мычания в его плечо было слишком. Мне не понадобилось много времени, чтобы кончить, и произошло это приятно, более чем удовлетворительно. Лектер не позволил себе остаться внутри меня, но он замер рядом, заканчивая рукой. Я подумал тогда: молодец, так и следовало, отлично всё сделал. После оргазма он не убежал в душ и не стал играть из себя педанта. Он незаметно вытер руку страницей журнала, найденного рядом с диваном. В темноте гостиной, освещаемой лишь телевизором, я, в самом деле, почти ничего не заметил, а после сделал вид, что не заметил вообще ничего. Чувствуя моё к тому желание, он улёгся поверх моей груди головой и пролежал так до тех пор, пока я не вдохнул и, приподняв голову, не проговорил поверх лепета рекламного ролика тихим отчётливым шепотом: — Потрясающе. Он медленно поднял голову и посмотрел на меня такими глазами, как будто был благодарен мне за одно это слово больше, чем за всё остальное в своей жизни. «Конечно, — хотелось сказать мне и потрепать его по загривку, — ты был хорошим мальчиком». Разумеется, я не стал ничего больше говорить, только отвёл глаза. Да, он был хорош. Не только его член в моей заднице — тут ничего особенного. Хорош тем, что постарался и сделал мой первый раз идеальным во всех отношениях. Пожалуй, впервые я на пару минут напрочь забыл обо всех его ужасающих меня до сих пор поступках. Не забыл… потерял их из виду. Они исчезли в сокращенной версии его биографии, в которой он живёт со мной, готовит ужины и занимается со мной сексом. Стоило этим минутам окончиться, как всё вновь вернулось на круги своя, но ощущение отсутствия его грехов я запомнил, просто для того, чтобы знать, что где-то когда-то и такое может иметь место. Когда я вспомнил, я почувствовал сожаление — я возвратился к версии мира, в которой Ганнибал прекрасен настолько, насколько страшен и мерзок в своих поступках. Это всегда было и будет так. Как это ни печально, не существовало ни единой лазейки, где бы он мог спрятаться, как не было её и для меня, поскольку, как бы глупо и пошло это не звучало, а то, какой он, возможно, всегда играло не последнюю роль в том, насколько я считал его привлекательным. Мог бы я полюбить парня, способного говорить то, что говорит он, но не способного совершить ни единого поступка в подтверждение своих слов?.. Разве не подумал бы я, что такой тип просто болтун, поверхностный глупец? Он мог бы лишь рассуждать о том, что такое убийство или боль потери. Ни разу не ощутив ничего подобного на собственной шкуре, мог бы он быть настолько же искренним? Заинтересовал бы он меня? Неприятно и стыдно себе в этом признаваться, поскольку, разумеется, нет. Однозначно, нет, никогда, ни одного шанса для болтуна. Шанса не было и у этого, но, вопреки общепринятому образу действий, он перевернул всё с ног на голову: вынудил меня сперва чувствовать раздражение и гнев, поверить, что невозможно не мечтать убить его, чтобы просто заставить заткнуться. Поцеловать за секунду до убийства, остановиться, поцеловав, из опасения стать таким же, как он, зверем; и тогда, по его тонкому расчету, из-за нелепой человеческой тяги к справедливости оказаться на его месте, а после сразу понять, что сопротивление бесполезно и бессмысленно. Осознать себя зверем, который не может перешагнуть черту в обратном направлении и вернуться в человеческий мир. Существом, что не знает никого, кто мог бы помочь выжить в зверином мире. Никого, кроме Ганнибала. Так ли он перетянул меня за руку через эту границу? Я бы мог его за это ненавидеть, если бы в этом был смысл. Но ненависть себя исчерпала, а у меня был только он один. У него — весь мир, а у меня — только он. Наверное, я бы мог ему подражать, если бы хотел. У меня же не было к этому ни желания, ни способностей, я не был в этом заинтересован, как он в своё время. Меня не прельщали игры с огнём. Не воодушевляли так, как воодушевляли его. Может быть, и он наигрался? Может быть, всё это было нужно только для того, чтобы найти меня? Кого-то вроде. Я не был уверен, что он собрал свою дань с этого мира полностью, но одно я знал наверняка — меня он заполучил. Эта жертва им выкуплена. После того, как Ганнибал взглянул на меня с благодарностью, я протянул руку и провёл пальцами за его ухом. Его взгляд превратился в кошачий, почти ленивый. Вспомнив о том, что хотел пить, я осторожно сдвинул его со своей груди, и он быстро сел, прикрывшись чем-то из одежды, отворачиваясь от меня. У меня в планах не было его прогонять, но я был смущён происходящим, поэтому счёл за благо просто схватить трусы и поскорее уйти на кухню, пока он не обернулся. В кухне я натянул бельё, протёр бумажным полотенцем живот и руки, после чего разыскал бутылку с холодным чаем и, взяв стакан, налил себе немного. Я пил, когда Ганнибал — в брюках — появился на пороге кухни. Он поправлял чёлку — то ли хотел убрать с глаз, то ли наоборот, спрятаться за ней. — Можно? — спросил он. Я едва не поперхнулся чаем, давясь улыбкой. Отставив стакан, я протянул к нему руку и он, ободрённый позволением, бесшумно скользнул ко мне, заключая в объятья. Какой он ласковый, мой убийца, — невольно подумал я. — Ужасно… Подумав так, я почему-то захотел сию секунду отпихнуть его и сделал это, но почему-то пальцами и прямо в лицо, и не грубо, а как-то тоже ласково. В итоге это вышло даже смешно и, вместо того, чтобы сердиться, оба мы усмехнулись. Я взглянул на него — мать моя, да он же был просто до черта счастлив. Это выглядело немного пугающе. Снова ухватившись за меня, как утопающий за надувной круг, он слегка приобнял. — Убьёшь меня? — спросил я, взявшись за стакан с недопитым чаем. Он ткнулся носом мне в ухо. — Да, — пробормотал он. — Да… Я обхватил его голову рукой, теребя по волосам. Что делать — я и сам пропал. Пока мы стояли на кухне в молчании, прижимаясь друг к другу, как впервые оказавшиеся в постели любовники, на кухню, тихо стуча подстриженными когтями, вошёл сонный Уинстон. Он наклонился к миске и принялся шумно лакать воду. Я слегка отклонился назад, слушая чавканье и фырканье пса. Ганнибал поцеловал край моих губ. Я наклонил голову, целуя его в ответ. Недолго, неглубоко, но приятно, поглаживая его тёплую руку от запястья до локтя. Вспомнив о своём напитке, я залпом допил его и, освободившись от объятий, ушёл к раковине, чтобы поставить стакан туда — вымою завтра. Вернувшись в гостиную, Ганнибал принялся собирать скомканную одежду. Я, сдерживая зевоту, прошёл мимо. — Иди спать, — велел он шёпотом. — Я разберусь. Немного неловко потирая шею, я ушёл в спальню. Через пять минут пришёл и Лектер, лёг на свою половину кровати. — Будешь убивать — не буди, — попросил я. Он бесшумно повернулся ко мне и, не отважившись сделать что-то, что, кажется, собирался, просто сказал: — Ладно. Шелестя постельным бельём, найдя, видимо, удобное положение под одеялом, он окончательно улёгся и спокойно выдохнул. И что он такое о себе возомнил. Зачем всё так идеально, что я ему за это должен? Быть рядом? Несмотря ни на что? *** Когда Грэм проснулся утром, в спальне он был один. За окном, судя по звукам, шёл дождь. Который час? — подумал он. Издалека раздался приглушенный стук посуды. Возможно, ещё достаточно рано и Ганнибал не успел уйти, или у него был выходной. Натянув брюки и майку, Уилл умыл лицо в ванной и направился на кухню. Ганнибала он нашёл сидящим за кухонным столом. Тот пил кофе, уткнувшись взглядом в экран планшета. Когда Уилл вошёл, Лектер бросил на него строгий, почти равнодушный взгляд и вновь вернулся к чтению. Добравшись до кофеварки с чашкой в руке, Уилл услышал, как Ганнибал кашлянул за его спиной. — Доброе утро, — глухо произнёс он. Грэм обернулся и кивнул ему, наливая кофе. — Знаешь… — пробормотал Уилл. — Что? — отозвался доктор. Уильям вздохнул, но промолчал. Взяв кофе, он подошёл к окну, чтобы взглянуть на тучи. — Ничего. Постояв некоторое время перед окном, он снова набрал в лёгкие воздуха. — Говори, прошу тебя, — велел Ганнибал. — Я вспомнил, как ты принёс куриный суп, — произнёс Грэм, наконец. — В больницу. Помнишь? — Да, — подтвердил Ганнибал, ожидая пояснения о том, к чему это упомнание. — Я думал, мы тогда… Мы толком и знакомы-то не были, — пробормотал Уилл, приостановившись, и со скепсисом покачал головой: — Куриный суп. Ганнибал молча сделал глоток кофе. — Может быть, это самый романтичный поступок, который совершали по отношению ко мне, — сказал Уилл, помолчал и продолжил: — Не понимаю, как я мог не замечать. — Искал то, что хотел найти, — сказал Лектер. — Определённо, — отозвался Уилл. Оставив планшет на столе, Ганнибал поднялся, отнёс свою чашку в мойку, вымыл и, убрав сушиться, вышел из кухни. Уилл обернулся ему вслед. Рано ещё всё-таки или у него выходной? — вновь подумал он.