Нежность

Конечно же, старая карга не сказала Стервятнику о своём замысле; не захотела портить праздник, предоставив это «сердечному другу». Ральф, чертыхаясь, бродил впотёмках, стараясь найти выход, хотелось свежего воздуха и унять горячую пульсацию в голове. Входная дверь была открыта, то ли в этом посёлке-деревеньке по старинке не запирали дверей, то ли хозяйка рассудила, что беспокойные гости могут решить уехать без уведомления, и во избежание лишнего шума решила оставить замки открытыми. Ночь встретила тишиной. Так тихо и темно бывает только вдали от оживлённых трасс, освещенных городских улиц и людской суеты. Тонкая плёночка снега лишь усиливала ощущение глубокого неба и всеобъемлющего покрывала ночи, обнявшего мир и поглотившего звуки. Даже собаки не лаяли. Мысль всё бросить и уехать была очень заманчивой. Но он порядочно выпил, пусть и не чувствовал сильного опьянения, так, приятная расслабленность, тепло в теле и сумбур в мыслях. Он решил пройтись вокруг дома, проветриться, успокоиться и придумать, как сообщить Стервятнику о запланированной похоронной терапии. Ральф выругался, оступившись на прихваченной морозцем ступеньке. Старуха права, несмотря на кажущуюся жестокость такого решения, вероятность того, что это сработает, очень велика.       — А если нет? — он сказал это вслух, так было легче. Будто выпуская из груди слова, которые тут же превращались в пар и растворялись в ночи, он выпускал и собственную неуверенность. Если нет, тогда вместо обновленного и адекватного парня они получат окончательно разрушившуюся личность, погрузившуюся в горе. И получается так, что он ничего не может сделать! Вернее, может, да только, что бы он ни решил — результат неоднозначный. Забрать сейчас Стервятника, увезти в город и жить так, как раньше: ни соседи, ни друзья, ни любовники, ни родственники. Кто тогда? Он и сам не знал ответа. Сколько они ещё смогут продержаться в этом невнятном статусе «никого»? Тогда было проще, в Доме. У них были чёткие роли, границы дозволенного. Надо было просто соблюдать правила, а теперь они свободны от всех условностей и возрастных ограничений, и оказалось, что Стервятник растерял былую наглость и желание заполучить Ральфа любой ценой. А сам Ральф так и не мог честно ответить себе на вопрос: что он чувствует к Большой Птице? Только ли это чувство ответственности, сожаления и желание помочь, готов ли он теперь сам сделать первый шаг навстречу? Тогда в них была страсть, преодоление запретного. Вожделение Стервятника против его злости и да, желания. Он тоже тогда хотел чего-то такого — сломать все условности, разрушить этот панцирь рамок из обязанностей, наложенных должностью воспитателя, поддаться тёмному началу, которое незримо присутствовало в Доме, перестать сопротивляться. Крикнуть этому серому чудищу в облике трёхэтажного здания, непомерно разросшегося в стороны, нарастившего себе жировик Могильника, дополнительное крыло для девочек и облепленного хозяйственными постройками, как жаба бородавками: Смотри! Ну и что теперь? Что ты ещё сможешь со мной сделать? Только легче не стало, наоборот, он испугался. Как будто после этого болезненного поцелуя кто-то шепнул ему в ухо, что ты один из нас. Такой же тёмный, порченый, меченый, слабый, и ничего ты с этим не сделаешь, темнота живёт в тебе и всё равно одержит верх рано или поздно. А он так не хотел, через злобу, через дурацкое доказывание и противостояние, не хотел, а оказалось, что по-другому никак. Они слишком все изменились. Ральф обогнул торец дома и вышел к веранде, где его первый раз принимала Крёстная. Клумба с розами была укрыта сосновыми лапами на зиму, а рядом он увидел девушку, сидящую на корточках и игравшую с кошкой. Цвет волос не допускал ошибки — Рыжая. Кошка, испугавшись Ральфа, сбежала, а Рыжая чуть не упала, попытавшись резко встать.       — Напугали, — она улыбнулась ему, глядя снизу вверх.       — Не спится? Рыжая пожала плечами, поплотнее запахивая куртку. Сам он вышел без верхней одежды, но на улице было тихо, лёгкий мороз больше бодрил, чем заставлял мёрзнуть.       — Давай пройдёмся, — предложил Ральф. — Тут по дорожке прямо выйдем через сад к воротам и вернёмся. Рыжая кивнула, он предложил ей руку, чтобы не споткнуться, она отрицательно мотнула головой, и медные пружинки волос взметнулись, создавая ореол пламени вокруг лица. Они шли медленно, словно плыли по неглубокому ручью с плотной тёмной водой, ветви деревьев создавали ажурный шатёр над головами с проглядывающими бесстрастными звёздами. Две ночные рыбины: придонный чёрный сом и сияющая золотая рыбка, где-то потерявшая былой блеск и огонь.       — Будто космос, — первой нарушила молчание Рыжая. — Так тихо. А они там играют в карты, пьют, смеются, шутят. Я лишняя, потому и ушла, увидела кошку на веранде и вышла погладить. А вы?       — Решил подышать, — ответил Ральф. Дальше надо было спросить про неё и Лорда, потому что больше говорить не о чем. Все разговоры сводились к что, кто, где и как устроился. Обычная беседа любых выпускников и преподавателей. А ему было неинтересно, но молчание становилось совсем неловким, и он всё же спросил:       — Вы встречаетесь с Лордом?       — Не знаю. Наверное, да, — она ухватила его за локоть, очередной раз поскользнувшись. — Я сиделка, приживалка, компаньонка и девушка по вызову. Всё сразу. Впереди показались кованные ворота, за которыми поблескивала боком машина Ральфа, соблазняя уехать. Ну вот ещё одно признание, с которым он не знает, что делать, как отвечать. Сочувствовать, журить, осуждать, учить жизни? Разве у него есть на это право? И разве ему не всё равно? Рыжая вскочила на створку ворот и, оттолкнувшись ногой, стала раскачиваться туда-сюда. Петли тихонько поскрипывали, старая решётка болезненно дрожала при каждом толчке.       — Так ничего и не скажете? — не выдержала Рыжая, в её голосе привычно прозвучал вызов, протест, знакомый по домовским временам.       — А ты хочешь мне что-то рассказать? — Ральф достал последнюю сигарету и прикурил.       — Могли бы и мне предложить, — Рыжая спрыгнула с ворот и встала перед ним. Она почти не выросла, так и осталось сердитым вихрастым воробьём, макушкой еле-еле достающая ему до плеча.       — Курить вредно, а девушкам вдвойне, — он поднял руку, угадав её желание выхватить у него сигарету. Она фыркнула, скрутила непослушные волосы в пучок, заткнув поднятой веточкой, и, притопывая ботинками на тонкой подошве (явно не по сезону), потребовала:       — Расскажите про Слепого.       — Почему не спросишь Сфинкса?       — Он слишком хорошо врёт. Считает, что обязан меня оберегать, — Рыжая смотрела на него, ожидая ответа, а Ральф думал, что вот ещё один геометрический выверт: треугольник или квадрат, и опять все не там и не с теми, с кем хотели бы быть.       — Слепой в больнице, состояние тяжелое, но что за болезнь — не ясно.       — Болезнь потерявшихся, — Рыжая опять топнула ногой, на этот раз скорее сердито, чем желая согреться. — Она есть у всех у них, а мне отказано и в этом. Даже Рыжий, которому наш Дом — кость в горле, и тот чешется, кобель блохастый, а я нет! Ральф слушал эту гневную тираду и думал, что, наверное, и Стервятник помечен Домом, потому что всегда носит одежду с длинным рукавом, возможно, скрывая не только шрамы на запястьях, но и сыпь. А он за это время ни разу не видел его раздетым.       — Сфинкс знает, что ты с Лордом?       — Знает, но не про все аспекты нашего взаимодействия, — последние слова Рыжая произнесла с интонациями, в которых он сразу распознал голос матери Лорда. Ральф ещё раз осмотрел Рыжую с ног до головы: одета она была опрятно, но откровенно бедно, и это очень бросалось в глаза, особенно на фоне Лорда. Только сам Лорд вряд ли обращал внимание на такие мелочи, как одежда, не то воспитание, и жизнь в интернате тоже научила быть толерантным к некоторым вещам. Но вот мать Лорда вряд ли будет держать при сыне такую замухрышку.       — Я переодеваюсь, когда прихожу к ним, — она вздёрнула подбородок. Будто он обвинял её в чем-то.       — Они мало платят?       — Достаточно, — Рыжая перестала сверлить его сердитым взглядом. — Но у меня на руках Кошатница и Кукла, а ещё я хочу забрать Толстого из приюта. Ему там плохо, вы бы знали, как с ними обращаются! Уж это-то Ральф знал, и никаких угрызений совести не испытывал. От этой беспомощной жалости он излечился ещё в студенческие годы, когда чётко расставил для себя жизненные приоритеты: можешь — помоги. А если нет в тебе на это ни душевных, ни физических сил — нечего и душу рвать. Он бы мог сказать, что Толстому без разницы, в каком углу мусолить во рту игрушки, а вот за Кошатницу он, пожалуй, даже испытал уважение к Рыжей. Безрукая и безногая повелительница всех кошек в Доме, капризная и едкая, как серная кислота, Кошатница доводила своих соседок по комнате до того, что они сбегали из своей же спальни, разругавшись с ней и друг с другом насмерть. А потом всё равно возвращались, пристыженные сами собой, и не сказать, что Кошатница принимала их помощь с благодарностью и смирением.       — Думаете, что я с ним из-за денег? Ну и что? Думаете, честнее мыть тарелки в пивнушке за углом и голодать? Ну, а вы сами здесь зачем? Не за этим же? Стервятник теперь богат, а вы пользуетесь его слабостью, присосались пиявкой! Обвинения были столь нелепы, что Ральф расхохотался в полный голос. Рыжая покраснела стремительно и жарко, до обидных слёз, которые она не смогла удержать и теперь яростно утирала с полыхающих щёк.       — А вдруг Стервятник не так богат, как всем кажется, — Ральф всё никак не мог успокоиться, и смех то и дело прорывался наружу, сыпался искрами, щекотал в носу. — Да я и сам неплохо зарабатываю, чтобы идти в содержанки или содержанцы. Как правильно? Рыжая сильно оттолкнула створку ворот, наверное, желая оцарапать машину, отомстить за насмешку, и, стараясь не сорваться на бег, пошла к дому. Самодельный пучок распался, и теперь волосы мотало при каждом шаге из стороны в сторону, выдавая волнение и злость девушки.       — Ну дурак, — от смеха заболел живот. — Обидел девчонку, а ещё взрослый мужик, называется! Глупые и беспомощные обвинения Рыжей разбили вокруг него пузырь тихой паники, и возвращался он уже относительно умиротворённый. Как бы завтра ни прошел день, он справится, сдюжит, выстоит, а с ним и Рекс сможет. Он поможет. Единственное горящее окно на первом этаже он заприметил ещё с улицы и довольно быстро сориентировался внутри. Дверь была прикрыта не плотно, полоска света падала на стену, рассекая её надвое, в щель тянуло сигаретным дымком и почему-то яблоками. Ковровая дорожка глушила шаги, он взялся за ручку, собираясь резко войти и напугать полуночников, как делал в Доме, вылавливая картёжников после отбоя то под лестницей, то в одном из туалетов, забившихся в кабинку и играющих на крышке унитаза, то за кулисами актового зала.       — И каково это, жить со своим воспитателем? — с насмешкой спросил Лорд. Ральф замер, сжав мгновенно вспотевшей ладонью гладкую ручку.       — Считай взятки лучше, — голос Рыжего с тягучими гнусавыми интонациями, за которыми скрыта угроза. — Валет устал за тобой очки пересчитывать.       — Пересчитает, ему не привыкать, — огрызнулся Лорд. — Тебя не спрашивали. Ты за Рыжую, что ли, мне тут пальцы гнёшь? Так она сама ко мне в постель залезла, я не приглашал!       — То есть, ты её нанял только жопу себе подтирать? Но как-то так вышло, что и потрахиваешь невзначай, да? Можно было бы вмешаться, дело явно шло к мордобою, но Ральф решил повременить. Давно он не слышал, чтобы они говорили вот так, не стесняясь и не выбирая выражения. Чтобы за столом сидели почти все вожаки и обсуждали свои дела, ему было интересно: поставят ли они на место зарвавшегося Лорда или опять вопросы будут решаться кулаками. Почему Сфинкс, а он тоже был там, не вмешивается, пресекая конфликт в зародыше. И он бы хотел услышать ответ Стервятника на вопрос Лорда.       — Не пойму, Рыжий, что ты завёлся, — не повышая голоса, сказал Сфинкс. — Ты вроде не обделён женским вниманием. А если тебя так вдруг взволновала личная жизнь Рыжей, что же ты её к себе в общину не взял?       — А то я не звал? — возмутился Рыжий. — И её, и всех прикормышей, которых она на своём горбу тянет. Всем бы место было. Ну так она же гордячка, ей помощь не нужна. Мы всё сами будем, блядь, сосать с волосами!       — Так она просто не захотела смотреть, как ты там плодишься и размножаешься, не покладая рук, — разрядил обстановку Валет. — Черви, марьяж.       — Ох, ну и суки вы, — заржал Рыжий. — Но я вас всё равно люблю. Куда лапы тянешь, Птица, моя взятка, твоя дама против моего короля не пляшет. Опять мухлюешь, так и дал бы тебе в носяру! Давай, скажи этому говнюку с гербом и лилиями, как ты там с Ральфом трёшься, а то он с тебя не слезет! Ральф облизнул пересохшие губы, нехорошо было стоять и подслушивать не предназначенный для его ушей разговор, некрасиво и недостойно. Но ему хотелось знать ответ, вдруг это всего лишь игра, притворство, и они зачем-то лгут друг другу.       — Что ты хочешь знать, Лорд? — спросил Стервятник после затянувшейся паузы, Ральф уже решил, что ответа не последует. Голос и тон Стервятника предупреждали, что расспросы продолжать не стоит, но Лорд сам мог кого угодно заморозить одним взглядом, чтобы внять предупреждению. У этого парня никогда не было тормозов и уважения ни к кому, за исключением, пожалуй, Сфинкса.       — Например, каково быть с тем, кто тебе в детстве сопли утирал и за ручку на уколы водил? Ральф перестал дышать, он не видел Стервятника и Лорда, только слышал голоса. Зато он видел, как морщится Сфинкс, ему неприятна такая бестактность, кривую усмешку Рыжего, который тоже предпочел бы избежать таких разговоров. Видел руки Валета, тасующего карты с умением заправского крупье, карты рассыпались веерами, треща, раскладывались в пёструю дорожку и переворачивались. Эти руки тоже нервничали, пытаясь отвлечь своим искусством, красотой и точностью движений, но никто не смотрел.       — Мне с ним спокойно. Ральф тихонько шагнул назад, отпуская дверь, у него не было права нарушать то доверие и покой, которые ему вверил вместе с собой Стервятник. И он был ему благодарен за такой ответ. Утром, он всё скажет ему утром, не сейчас.