Нежность

Весёлая божья коровка ползла по клеенчатому листку на скатерти, радуя глаз. Она была такая яркая, выпуклая, практически живая, что Стервятник не удержался и потрогал её пальцем. Сфинкс — разобранный терминатор с одним протезом — улыбнулся:       — А мне иногда хочется её лизнуть.       — Лизнул? Они засмеялись, стряхивая, разрушая напряжение людей, встретившихся спустя почти полгода и не знающие, о чём говорить. Рекс оглядел белые кафельные стены кухни. Намытая столешница, плита и раковина без намёка на грязную посуду.       — Чай будешь? — Сфинкс встал и потому, как он ловко двигался, набрал водой чайник из-под крана, достал кружки и блюдце с нарезанным и уже подсохшим сыром, Рекс понял, что поспешил с выводами о тяжёлом быте бывшего состайника.       — А кофе?       — Кофе нет, — Сфинкс обернулся от плиты. — Я им в Доме напился под самую крышечку. Помнишь, мелкие думали, что это напиток взросления и давились горькой бурдой.       — Типа старшаки пьют его без сахара, — Стервятник обнажил в улыбке кривые зубы. Безопасные воспоминания, если не углубляться, с ними можно кружить какое-то время, топчась у невидимой границы. Но рано или поздно кто-то ошибётся.       — Почему ты пошел на педагогический? — Рекс достал из рюкзака бутылку и маленькие металлические стопочки, похожие на колокольчики без язычка. Он нашёл их у Ральфа, когда в очередной раз проводил даже ему самому необъяснимые раскопки в завалах вещей в узком чулане. Однажды Ральф застукал его за этим занятием и поинтересовался, что он хочет найти? Или это такое занятие от безделья? В тот раз Стервятник отделался фразой про пыль и лишние вещи, захламляющие помещение, но до конца смысла своих действий не понимал и он сам. Самое лучшее объяснение, которое он мог себе придумать было то, что он пытается узнать Ральфа получше. Найти в этом хламе какой-то крючок, отмычку, мастер-ключ что откроет для него глухую дверь, загадку по имени Чёрный Ральф.       — Это, наверное, единственная профессия, где не нужны руки, — Сфинкс по одной перенёс налитые кипятком кружки на стол. Рекс оценил деликатность Сфинкса, который не спросил, а чему же он сам научился за прошедшее с выпуска время. В его случае, попытка жить могла уже считаться большим достижением.       — Сладкое, — Сфинкс выпил налитую настойку так, как делал это в Доме, даже если был обряжен в полный комплект грабель; наклонился к столу и, обхватив губами края стопки, резким движением головы закинул жидкость в горло.       — Мы так стремились повзрослеть, что, по-моему, практически и не ели конфет, — Рекс медленно осушил свою стопочку и подержал во рту, растирая каждый глоток по нёбу.        — Это у тебя не ели, при тебе. А так все знали, что фантики на первом этаже — это Бабочка запускает их с площадки у столовой. Рекс понимающе улыбнулся. Конечно, он знал тоже. Сам он не ел сладкого, кроме горького шоколада, тем самым наказывая себя и усугубляя свою скорбь, а Птенцы просто копировали повадки вожака. Но все они были всего лишь дети. Брошенные, одинокие, никому не нужные дети, лишённые родительского тепла и участия, и свою боль они всегда заедали. Даже тот, кто предпочитал штукатурку любому пирожному.       — Ты боишься спросить, но слишком громко думаешь, — лицо Сфинкса исказила гримаса, которую с натяжкой можно было назвать улыбкой, и Стервятник поспешил налить им по новой.       — Он жив, — сказал Сфинкс, не дожидаясь, когда тягучая жидкость наполнит его стопку.       — Но ты бы предпочёл, чтобы он умер, — продолжил Рекс, глядя в багровое озерцо своей рюмки.       — Я бы сказал, что ты забываешься, Стервятник, но мы уже не в Доме, — Сфинкс смотрел исподлобья с бессильной злобой, густо замешанной на отчаянии и, пожалуй, Рекс понимал его как никто.       — У нас так было много запретов, — он пересел боком, чтобы не смотреть в лицо собеседнику, так было проще всем. — А ночь прощания я пропустил, проведя её у Ральфа в кабинете. И потом говорить с кем-то о смерти Макса, — Рекс махнул рукой, будто отгонял назойливую муху, — ужасный моветон. Можно было продолжить разглагольствовать о том, что невысказанные слова сначала острыми стрекозиными крыльями рвут горло и щёки, прорываясь наружу, а потом задавленные и отравленные собственной болью, оседают внутрь и уже там перерождаются в скользких чёрных червей, покрывающих нутро холодной слизью отчаяния.       — Ты мог бы поговорить с ним.       — С Ральфом? — Стервятник поднял брови. — Разговоры по душам, конечно, входили в его обязанности. Но мне казалось, что моей персоной он и так перегружен сверх меры.       — А сейчас ты тоже так считаешь? — вкрадчивый вопрос, мягкий, как кошачья лапка со спрятанным в подушечке когтем. А сейчас Стервятнику хотелось думать, что он необходим Ральфу так же, как тот ему. Что Ральф тоже начинает дышать полной грудью только тогда, когда рядом он. Что Ральф спешит домой, нигде не задерживаясь не потому, что боится найти его болтающегося в петле или в ванной полной крови, а потому что хочет быть вместе, даже если они больше молчат, чем разговаривают.       — Он — мумия, — не дождавшись ответа, сказал Сфинкс, — пережившая все прогнозы и диагнозы. Я не знаю, что это такое. Просто тело, оболочка почему-то дышащая и, наверное, что-то выделяющая. Не знаю. Я давно не ездил к нему, просто оплачиваю уход и всё. Рекс достал из внутреннего кармана деньги и выложил их на стол, прижав купюры блюдцем. Сфинкс кивнул, никак не комментирую помощь.       — Спящие, — сказал Рекс. — Как-то в Блюме была статья про то, что будет с теми, кто не сможет перейти полностью? Истлеет ли их тело или просто будет лежать, как мёртвая царевна в сказке? А если это какой-то вид комы или сна, можно ли их вернуть сюда, тыкая иголкой или поджигая бумагу, вставленную между пальцами?       — Автор, как всегда, остался неизвестным, — утвердительно сказал Сфинкс.       — Само-собой, — согласился Рекс. — Но Рыжий с Табаки сцепились не на шутку, выясняя возможность такого перехода за стенами Дома.       — И к чему пришли? — такого разговора Сфинкс не помнил, но это не значит, что его не было. Спасаясь от скуки, они все могли обсуждать самые идиотские вещи. Например такие, как секта двадцатиков или что было бы, если бы люди жили как листья, умирали осенью и возрождались весной. Были бы они теми же самыми, что прошлым летом, или утрачивали все воспоминания, начав жизнь с чистого листа?       — К оскорблениям и швырянию стаканами в Кофейнике, насколько я помню. Кролик потом их долго не пускал внутрь. Сфинкс кивнул, ничуть не удивлённый ответом. Конфликт, как основной способ взаимодействия в домах-интерната. Пожалуй, не плохая тема для курсовой работы.       — Но что, если это возможно? — Рекс развернулся обратно к столу, садясь лицом к лицу со Сфинксом, не избегая рентген-лучей зелёных глаз.       — Но Дома больше нет. Мы сами наполняли его своими фантазиями и страхами, болью и радостью, играми и страшилками. Только мы сами, и никто больше.       — Ты не веришь в то, что говоришь, — Стервятник наклонился, нависая горгульей над столом, и улыбнулся острой улыбкой Монстра Дома — Потому что так же, как и остальные, отсаживался от меня подальше, не желая ощущать могильный холод Тени. В поединке взглядов не было такого, что бы Сфинкс проиграл кому-нибудь, но в этот раз и Стервятник не намерен был сдаваться или отступать.       — К чему это разговор, Стервятник?       — А к чему все наши разговоры? — Рекс пожал плечами. Настойки оставалось ещё не на один час посиделок, но он не собирался задерживаться надолго. Он старался быть дома, когда Ральф возвращался с работы. Это было лично его правило, которое он сам себе установил и неукоснительно соблюдал. Маленький пакетик ускользал от пальцев, словно живой, крутился в кармане пальто. И Рекс даже придержал другой рукой карман изнутри, опасаясь, что сейчас, пока он гоняет юркий свёрточек по карману, тот волшебным образом провалиться на подкладочную изнанку и исчезнет так же, как они исчезали в путанице коридоров Дома, нащупав ногой влажную лесную тропу или разбитую бетонку шоссе.       — Вот, — Рекс выложил на стол перед Сфинксом пакет. Пластиковым пальцам было не ухватить тонкую кожицу полиэтилена, Сфинкс взял пакет зубами и выронил себе на колени, наклонился, практически спрятавшись под стол, чтобы рассмотреть закопчённую, будто она побывала в огне, шестерёнку.       — И что это даст?       — Не знаю, — Рекс снова наполнил стопки-колокольчики, — возможно, ничего. А, может, всё и даже больше, чем ты разрешаешь себе помыслить.       — Ты заговорил, как Табаки, Стервятник, — Сфинкс смотрел на него всё такой же сгорбленный, скрюченный над ценностью, за которую многие в Доме были готовы даже убить. — Почему ты сам не воспользовался ею?       — Я пытался, у меня не получилось, — Рекс соврал, не чувствуя никаких угрызений совести. Соблазн был очень велик, но ещё сильнее был страх, что Табаки, гнусный шут Табаки, подсунул ему всё тоже самое. Ещё одна незабываемая возможность пережить состояние абсолютного единение, а потом полной потери самого себя. Ещё раз расколоться, разбиться, искрошиться в пыль. Он не настолько силён, чтобы выдержать это ещё раз.