***
Ультрамариновое облако у него внутри. Это его цвет. Оно прекрасно и бездонно в своём отражении. Она видит это отражение в стеклянной раме террасы коттеджа. Ему кажется, что он не способен мечтать (это почти смертная казнь, парень). Но ведь может, правда же? У неё всюду кружит ультрамариновый туман (как его глаза в этих линзах, детка), вертолетами "Виски-кола" унося из гостиной в стиле вечерней пати. Он не помнит её, как вчера (ведь правда не помнит же?). Она ему не нравится. Совсем вот ни капли. Наверное, именно поэтому в ту ночь берет под руку и ведёт за собой вникуда. Никуда - ваша станция, парень, ты можешь сойти сейчас. Ему было все равно, наверное, поэтому держал бережно волосы, пока её нещадно рвало в ближайшие парковые кусты. Они разошлись в тот вечер, не зная имён, чтобы встретиться вновь спустя неделю. Ей было девятнадцать. Д-е-в-я-т-н-а-д-ц-а-т-ь ребята. Он же не совсем придурок? Ему было д-в-а-д-ц-а-т-ь ш-е-с-т-ь. Достаточно, чтобы она сошла с ума. В тот февраль она смеялась слишком громко, привлекая ненужное внимание прохожих. Он прятал лицо под козырьком чёрной кепки, беззвучно сжимая от злости челюсть. Совместное фото в их истории было бы совсем лишним, особенно в жёлтой прессе. Фото, где они вместе, вообще, лишнее (достаточно, что оно есть в его памяти). В том феврале он помнит её разбросанные по квартире вещи, крики, обвинения и угрозы. Как нелепа была её неряшливость на фоне его идеальной чистоты. Но он не был так же чист, как гребанный пентхаус. Она это видела. Видела черную дыру внутри его сути. Она знала, кто там живёт. Чёртов монстр из хоррора, кажется, отвернешься и он сожрёт тебя, вопьется гнилыми зубами в глотку, не отпустит. А она будет цепляться тонкими пальцами за его плоть, отдирая от себя, ломая ногти в мясо. Его монстр был реален так же, как и тот февраль. Он жрал его на завтрак, обед и ужин. И он сожрёт её, если не сбежит. Та улыбка - ложь во благо, наверное. Но ей так не кажется, особенно, когда его тело ритмично движется поверх её. Когда чужие руки сжимают ягодицы. Когда он, черт возьми, внутри. А на этом красивом лице херова п-у-с-т-о-т-а. Он считал, что Мин А несовершенна. Она сама простота, помноженная на два. Девочка из Вегаса, девочка вникуда. И ему совершенно не больно, когда бледную кожу кроют мурашки. Ему совершенно все равно, что она его боится. Ведь ему не по пути с девочкой вникуда. Он не волнуется, когда она исчезает на неделю, он не радуется и её возвращению. Ему, в принципе, все равно. Именно поэтому, когда девочка-помешательство тихо стонет в тёмной комнате, откидывая голову вверх, обнажая шею, он мягко прикусывает выпирающую ключицу. Именно поэтому после кутает её в тёплый плед, пока варит горячий шоколад. Именно поэтому ставит на повтор её любимый фильм, хотя сам его терпеть не может. Ему все ещё все равно. Иногда ему кажется, что она сделана из мелко битого хрусталя, смешанного с молотыми зернами арабики. Она варит ему кофе, куда щедро отсыпает кусочки себя вместо сахара. А ему не надо больше (понимаешь, детка?). Ему, блядь, достаточно. Ей кажется иногда, что его тёмные глаза, вообще, чёрные. В них она видит нечто большее, чем скуку. Ей нравится наблюдать, как он хмурится и просит мыть за собой посуду. Ей, черт возьми, весь он нравится. Но она-то знает. Когда-нибудь монстр сожрет ее, выдирая внутренности длинными когтями. Он сожрёт все, оставив только каменное ледяное сердце. И оно перестанет биться. Оно замрет, отбивая напоследок ритм его имени, под мелодию последнего выпущенного трека, который она даже не слышала. Поэтому ей хочется кричать в голос, оставляя на идеальном лице царапины своих ногтей. Хочется целовать до искусанных кровоточащих губ. Но она не кричит. Потому что девочка-в-никуда боится. Его боится до одури. Страх в ней неизлечим, он прогрессирует, чтобы когда-нибудь убить их симбиоз в организме. И, наверное, со временем, постепенно, Мин А забудет, как это было. Забудет тот февраль, где ему двадцать шесть. Он касается лбом её живота, замирая от мелодичного: - Хо Сок? - Ему точно нравится собственное имя её голосом. - Ты знаешь, я должна уехать. - А он не знает, мать её. Совершенно точно этого не знает.***
Тот февраль встретил его одинокой фигурой на балконе, нервно сжимающей рукой экран телефона. Она улыбалась, стирая текущие по бледным щекам слезы. Она, черт возьми, улыбалась, когда говорила "прощай". И ему совершенно точно не было все равно.