Глаз сердца

В душной пещере áло и страшно… Дьявольский свет густо чадящих факелов бесновато пляшет по неровным каменным стенам, перемежаясь с диким хороводом уродливых теней — то тошнотворно бесформенных, то зловеще чётких. В невыносимом жару запах жжёного жира, повисший в спёртом воздухе плотным туманом, душит и сводит с ума, впитываясь в лихорадочно работающие лёгкие. Боль в груди от недостатка кислорода переплетается с болью, пронзающей всё тело через глубокие кровоточащие раны, скручиваясь в тугой жгучий узел в районе солнечного сплетения — будто внутренности перемешались и мучительным тяжёлым комом сконцентрировались под рёбрами, мешая совершить даже малейшее движение. Сбежать невозможно. Попытка шевельнуться завершилась лишь собственным болезненным стоном и достигшим слуха шипящим скрежетом цепей, проползших по камню из-за неуклюжего движения пленника. Скован… Глубоко в душе укоренившийся страх нарастает тем сильнее, чем громче и ясней становятся исполненные яростной ненависти голоса, как будто принадлежащие наполняющим тёмно-огненное пространство пещеры чудовищным теням, наперебой твердящим ему обвинительное: «Отвратительный!» «Ты отвратителен!» — оглушительно грохочет одна из отделившихся от камней тень, постепенно приобретающая черты человеческой фигуры, медленно приближается к скованному болью, сталью и ужасом пленнику, и узник видит представшего перед ним вместо жуткого сгустка тьмы человека, лицо которого настолько невыразительно и серо, что запомнить его представляется достаточно затруднительно. Но прикованный к скале юноша его узнаёт. Этот человек не так давно стрелял в его спутника и ранил его. «Ты отвратителен…» — повторяет зловещий в своей невзрачности мужчина, склоняясь к юноше ближе, и пленник изо всех оставшихся сил, не отнятых нанесёнными его телу ранами, отчаянно рвётся вперёд — и задыхается от непроизвольно вырвавшегося из груди крика. Но его мучитель не удовлетворяется. Он тихо и вкрадчиво твердит, словно желает, чтобы узник твёрдо усвоил бросаемые ему неприязненные слова: «Отвратительное чудовище! Такие монстры как ты…» Узник чувствует, как его захлёстывает неконтролируемая паника, которая, соединившись с взъярившимися в сердце от слов мужчины обидой и гневом, стремится вырваться из пропитанного вкусом крови горла озлобленным: «Прочь!» Но голос ему изменяет, когда человек перед ним вновь обращается тенью и внезапно рассеивается… У противоположной стены поражённый юноша видит распятого мужчину. На нём нет цепей. Его удерживает сама скала. Он весь испачкан в крови — с волос она капает на землю тяжёлыми, вязкими каплями, на груди, животе и плечах сочится из небольших отверстий, часто усеявших кожу. Голова мужчины тяжело опущена, и лицо его разглядеть не получалось. Остальное тело его целиком было поглощено камнями. Оцепеневший, юноша внезапно ощущает, насколько пугающей стала тишина вокруг. Тени исчезли. Огонь факелов начал светить ярко и ровно. А он остался один на один с таким же замученным до полусмерти человеком. Который медленно поднял голову и уставился на него пронзительным хищным взглядом… Юноша нервно сглотнул. Он видел уже этот взгляд, от которого совершенно разумно бросало в дрожь. Но тогда этот взгляд был живым и яростным. Мужчина напротив него теперь смотрел с потусторонним холодом. Не сумев вынести этот взор, юноша опустил глаза и скользнул взглядом по ключицам второго узника пещеры. Из-за опущенной головы он раньше не разглядел, что тот, ко всему прочему, тяжело ранен. Посреди мрачной давящей тишины мужчина вдруг заговорил, хрипло и насмешливо: — Такие монстры… Юноша вскинулся, вновь посмотрев в глаза своему товарищу, и застыл в ошеломлении и страхе. Мужчина напротив усмехался отчаянно и жутко, его благородное лицо было искажено, словно то был лик разъярённого демона, который был застигнут в момент сбрасывания человеческой личины… Изо рта его, когда он говорил, чёрным потоком вытекала тягучая кровавая субстанция, что делало его слова ещё более жестокими и мучительными… — Такие монстры как мы… — Его левый глаз полыхнул пламенем свирепой горечи, а правый словно потух и поблёк, точно сделался слепым. Правый глаз пленника скалы сжался в глазнице и начал медленно вытекать, сползая по щеке жутким отталкивающим сгустком… А мужчина вдруг прорычал: — Должны страдать! От резкого окрика юноша вздрогнул и внезапно вскочил… Датэ Масамунэ… Едва Каманоске сопоставил пугающий образ из своего кошмара с раненым гостем Уэда, как тут же поднялся с футона, наскоро переоделся и вышел из комнаты. Дурной сон, будто возвративший Юри в жестокий ад его детства, оставил неприятный гнетущий осадок. Ещё сызмальства его не принимали за человека и держали под строгим контролем, точно детёныша хищного зверя, взращиваемого для охоты и полностью управляемого. Сила, о которой Каманоске и сам не подозревал, искушала тех, кто желал власти и искал могущества ради её обретения… Зверь дрессировке не поддался, но чётко усвоил неизъяснимую красоту боли и кровопролития, что — такие привычные и родительски близкие — стали для него эталоном искажённого удовольствия, незыблемость которого начала постепенно рассыпаться лишь совсем недавно. В любом случае, больше дурацкого кошмара парня сейчас интересовал раненый Дракон, явившийся ему во сне в совсем уж неутешительном виде. За всё время после ранения Масамунэ приходил в себя лишь один раз. Тогда он уныло усмехнулся, увидев шедшего подле носилок мрачного Катакуру Кодзюро, успевшего нагнать своего сумасбродного господина, а заметив с другой стороны около себя взъерошенного запыхавшегося Юри, возвратившегося к товарищам с указаниями от Санады, тихо, но задорно спросил: — Ждёт в гости?.. — и вновь впал в забытье. До поместья их процессия добралась далеко за полночь, ближе к рассвету. Немудрено, что после всех произошедших событий, Каманоске, стоило ему наконец возлечь на футон в родной комнате, тут же забылся глубоким сном, пусть и тяжёлым и тревожным. Ещё и отталкивающий незнакомец, с циничной вежливостью разбрасывающийся оскорбительными словами, пусть и в чужой адрес… Своим нелестным высказыванием, посланным сопровождавшему юношу Датэ, он невзначай разворошил в чувствительном по натуре парне его чудовищно безрадостное прошлое… Добравшийся до комнат, в которых был размещён гость, Юри остановился, увидев, как изнутри вышел Санада Юкимура, удручённо искрививший губы и нахмуривший брови. Заметив с любопытством рассматривающего его Каманоске, он сокрушённо выдохнул: — Этот Кагэцуна такой страшный, — Санада возмущённо всплеснул руками и воскликнул: — Вытолкал меня из комнаты! Прямо как матушка! — Он ещё не очнулся? Юкимура, посерьёзнев, отрицательно покачал головой. — Катакура сейчас омывает его и перевязывает рану, — ответил Санада и, перехватив за локоть упрямого парня, вознамерившегося самостоятельно убедиться в состоянии владыки Осю, мягко, но убедительно произнёс: — Не стоит… Пусть о Масамунэ позаботится тот, кому он больше всех доверяет. И хотя Юри был не из тех, кто с лёгкостью уступает, — как правило, он спешил действовать другим наперекор — сейчас, вразумлённый словами Юкимуры, сказанными с искренней сердечностью, он не решился перечить. В любом случае, он всё равно ничего не мог поделать, кроме как ждать, когда Датэ оправится от кровопотери и выкарабкается из опасной пучины последовавшего за ранением жара. — Хорошо! Хорошо! — раздражённо выпалил Каманоске, вырвав руку из лёгкого захвата Санады. — Вернусь, когда Маса очнётся. Быстро развернувшись, парень отправился искать того, кто заверил его, что с Драконом всё будет в порядке. Проследив какое-то время за удаляющимся юным синоби, Юкимура оглянулся на затворённые сёдзи и задумчиво взъерошил на голове растрёпанные волосы. Предупреждение, поспешно брошенное Катакурой, когда Санада предложил ему свою помощь с уходом за гостем, его озадачила. Нет, даже обеспокоила. В каждом слове Юкимура ощутил неизбывную, возможно, чуть приглушённую временем печаль… Так строго и так горестно — она была изречена человеком, ставшим единственным для её закона исключением… «Масамунэ-доно не любит, когда его касаются».

* * *

В вечер следующего дня лихорадка у гостя Уэда спала. Опасная рана под ключичной костью перестала кровоточить и начала понемногу затягиваться, так что жизни Датэ Масамунэ больше ничего не угрожало. Когда владыка Осю пришёл в себя, он обнаружил сидящего рядом Катакуру, собранность и суровая стойкость которого не могли замаскировать отпечатавшуюся на всем его облике усталость. Масамунэ некоторое время, прищурив глаз, искоса поглядывал на своего товарища, не выдавая себя, потом недовольно цокнул языком. — Ты так и просидел подле меня всё это время? Кодзюро, не выдавая своих просветлевших чувств, строго посмотрел на господина и лишь сдержанно кивнул. — Это было лишним… — укоризненно вздохнул Датэ. — Я уже давно вырос. Так повелось с того самого дня, как Катакура начал служить маленькому Бонтэнмару. Первая симпатия друг к другу с годами обратилась во взаимную приязнь и безусловную преданность. Поле боя или болезнь — Кодзюро защищал и оберегал господина в любых обстоятельствах, невзирая на тяготы и опасности. И Масамунэ опеку старшего друга принимал с благодарностью, но его совершенно не радовало, когда тот заботился о нём себе в ущерб. — Ваше ребяческое поведение говорит об обратном, — холодно возразил Катакура, но Датэ на это только легко улыбнулся. Он совсем не верил сердитому виду товарища. — Да будет тебе! — примирительно воскликнул Масамунэ. — Зато гляди как запросто я проник противнику в самое сердце. Кодзюро промолчал, но в его бессловесности ясно угадывалось осуждение. Некоторое время прошло в тишине, в которой Катакура проверил повязку на груди Датэ, с удовлетворением отметив, что ткани, закрывающие рану, оставались по-прежнему белыми. — В жару Вы были беспокойны, — осторожно произнёс Кодзюро, помогая господину удобней расположиться на постели: слабость от кровопотери мешала владыке Осю двигаться свободно. Интонация, с которой Катакура произнёс эти слова, не требовала продолжать затронутую тему. Однако Масамунэ откликнулся довольно охотно. — Мне снилось, — губы Датэ исказила кривая усмешка, — детство… Моя болезнь. Тогда, похоже, только ты и отец не испытывали ко мне отвращения или бесполезной жалости вместе со страхом заразиться. Неосознанно Катакура напряжённо сжал кулаки, смяв ткань хакама на коленях, но, заметив, что господин внимательно всматривается в его лицо, он заставил себя расслабиться и, вернув самообладание, спокойно спросил: — Есть ли связь между ранением и вашими сновидениями? — Довольно! — резко отрезал Масамунэ. — Ты выглядишь просто ужасно. Иди спать. Нечего сидеть тут надо мной. О серьёзном будем говорить завтра. — Как прикажете, — покорно ответил Кодзюро, поклонившись. Уже за створками сёдзи его настиг вновь сделавшийся задорным голос господина: — И пусть Санада позаботится об ужине! Я голоден! Спустя некоторое время сёдзи в комнаты, отведённые гостю из Осю, вновь распахнулись, и внутрь, держа в руках столик с яствами, вошёл Санада Юкимура. Следовавшего позади хозяина замка Катакуру Датэ окинул мрачным взглядом, и тому пришлось уйти. Ранее отданный ему приказ отдыхать Масамунэ ни отменять, ни даже отсрочивать ради помощи господину с принятием пищи не собирался. Закадычные противники остались друг с другом наедине. Свободно усевшись на татами, не соблюдая никаких условностей этикета, Юкимура поставил поднос с едой около футона раненого Дракона, и первым нарушил молчание. — Каманоске в восторге от владыки Осю, — произнёс он с хитрым прищуром. Масамунэ, осторожно повернувшись на правую — здоровую — сторону, оперся на локоть не отдающей от движения болью руки и попытался усесться на постели. Выходило раздражающе медленно. Рядом Санада чуть подался вперёд, но попытки помочь не предпринял и ничем не выдал наличие такого желания. Он всего лишь наклонился забрать с подноса свой веер, которым начал неторопливо обмахиваться; и — кинуть взгляд под распахнувшиеся полы юката своего недруга, чтобы проверить, не открылась ли опасная рана снова. Болезненная слабость уступила упрямству Одноглазого Дракона, и, наконец приняв надлежащее для принятия пищи положение, Датэ, вступив в словесную игру с Юкимурой, ответил: — Владыка Осю со своей стороны находит дерзкого юнца весьма забавным. Поудобней устроившись в постели с едой, Масамунэ отправил в рот кусочек пресной рыбы, приготовленной с травами на пару, запил её лёгким соевым бульоном, после чего продолжил: — А что о владыке Осю думает хозяин Уэда? Уперев подбородок на вершину сложенного веера, Санада изобразил на лице глубокую задумчивость, потом взглянул своему собеседнику прямо в лицо. — Хозяин Уэда следует обычаям гостеприимства, наблюдает и присматривается. Датэ насмешливо фыркнул. — Прожженный лесной лис… — Бесстыжий горный змей, — не остался в долгу Юкимура. — Тебе следовало бы тщательней присматривать за порядком в собственных владениях, — поддел беззлобно хмыкнувшего Санаду Масамунэ, расправляясь со своей скромной трапезой и отмечая, что его язвительный благодетель позаботился о том, чтобы не принимавшему несколько дней пищу ослабшему организму не досталось ничего тяжёлого и жирного. — Ну, знаешь, ко мне не каждый день наведываются убийцы, преследующие главу клана Датэ. Одарённый тяжёлым взглядом единственного глаза своего гостя, Юкимура понял, что ненароком сказал нечто недопустимое или неприятное для владыки Осю. Однако кроме непродолжительного острого взора из-под упавшей на лицо белоснежной пряди волос никакой больше реакции не последовало. Масамунэ отложил палочки, самостоятельно отставил поднос с опустошённой посудой на пол и заявил так, словно Санада был у него в услужении: — Принеси лекарства и бинты. Мне нужна перевязка. Он держался с безупречным достоинством, пока без чьей-либо помощи поднимался с постели, ел и поддерживал колкую беседу с хозяином поместья, ничем не выдав то, что от неудачных движений его рана, едва начавшая затягиваться и беспечно потревоженная, вновь открылась. На охватывающих грудь Датэ повязках начали проступать огненные в тусклом свете вечерних фонарей пятна. Юкимура досадливо покачал головой, сетуя на собственную невнимательность после недавно произнесённых громких слов. — Я позову Катакуру-доно, — сообщил он, памятуя о том, что говорил ему о Драконе его Правый Глаз. — Нет, — остановил его Масамунэ. — Кодзюро не буди. Покажи мне хвалёное гостеприимство Санады, — Датэ коварно усмехнулся, поймав на себе недоумённый взгляд Юкимуры, и добавил: — Сделай это сам. Удивлённо вздёрнув бровь, Санада не сдержал ехидную ухмылку. — Как изволит дорогой гость, — патетично протянул Юкимура, при этом бравируя настолько шельмовским видом, что Датэ уверился: самобытное гостеприимство Санады рискует прийтись ему по вкусу… Затворив за собой сёдзи, Юкимура, оказавшись в коридоре, как вчера, озадачено взъерошил волосы на затылке. Ухаживать за Драконом, не прикасаясь к его чешуе… — Вот же напасть… — тихо выдохнул Санада, размышляя, то ли это такая экстравагантная провокация, то ли изъявление доверия. Но всё же здравомыслие подсказывало, что ответ лежит на поверхности: Датэ просто проявлял заботу о своём верном соратнике, запретив его беспокоить. Когда Юкимура вернулся в гостевые покои со всем необходимым, Масамунэ уже разделся по пояс и снял намокшие повязки. Кровотечение не было обильным. Сукровицы было больше. По краям раны была заметна корочка подсохшей крови. Пулевое отверстие рассекали тонкие полосы, оставленные ножом, с помощью которого Сарутоби извлекал из тела снаряд. С удовлетворением Санада отметил, что рана не была воспалена и выглядела чистой и более не опасной. — Я соберу тебе волосы, чтобы не мешали, — предупредил Юкимура, после того, как разжег в комнате больше ламп, чтобы ярче осветить помещение. Без лишних слов Масамунэ протянул мужчине гребень, а сам занялся обработкой раны. Словоохотливость обоих исчезла под воздействием непривычности ситуации. Оба чувствовали неоднозначность момента и его знаковость — будто здесь и сейчас, когда один воин бережно расчёсывает своему врагу волосы и собирает их на затылке повыше, обнажая беззащитную шею, а другой в это время смывает с себя кровь и втирает в рану заживляющую мазь, доверив противнику свою спину, происходит нечто большее, чем безмолвное соглашение о перемирии. Будто сам статус врагов между ними стирается и приобретает новую ценность. — Не трогай, — вдруг остановил Санаду Масамунэ, когда тот потянулся убрать с его лица длинный белоснежный локон, закрывающий его правый глаз. — Я без повязки. В его спокойном голосе Юкимура не различил ни недовольства, ни раздражения, ни волнения. Скорее всего, подумал Санада, всё дело было в привычке скрывать свой незрячий глаз, поэтому он просто оставил всё как есть. Усевшись рядом с Драконом, Юкимура взял в руки мягкую ленту бинтов и задумчиво уставился на чужую грудь, прикидывая, как подобраться к норовистому зверю так, чтобы ненароком к нему не прикоснуться. Пусть он частенько намеренно выводил владыку Осю из себя и находил в том, чтобы задеть его, особенное удовольствие, но пользоваться его уязвимой чертой, тем более в такой особенный момент, когда ему представилась возможность узнать Датэ Масамунэ ближе, Санаде не хотелось. — Кроме уродливой дыры от пули на моей груди нет ничего интересного, — насмешливо бросил Датэ, заметив замешательство хозяина Уэда. — Или ты не умеешь перевязку делать? — Умею, — в тон гостю возразил улыбнувшийся своим мыслям Юкимура. — Только драконов перевязывать мне ещё не приходилось. И, словно догадавшись о терзавших Санаду сомнениях, Масамунэ забрал конец белой ленты из чужих рук и приладил его у своего тела, дальше действовать позволив Юкимуре. Памятуя о словах Катакуры, Санада слишком усердно старался не задевать кожу своего проблемного гостя, из-за чего повязки никак не хотели ложиться ровно и достаточно плотно, чтобы не съезжать, так что начавший раздражаться из-за затянувшейся процедуры Дракон, едва сдерживая пламя в своём дыхании, почти зарычал: — Это Кодзюро проговорился? Отстранившийся от Датэ Юкимура, поняв тщету своих попыток перевязать раненого в заданных условиях как подобает, отпустил края повязок, и они свободно повисли на груди нахмурившегося мужчины. — Я был несколько назойлив, — оправдывая чужого вассала, признался Санада. — Он был вынужден привести весомые аргументы. Масамунэ некоторое время изучающе разглядывал собеседника, потом снисходительно усмехнулся и медленно, чтобы снова не потревожить рану, освободился от никудышно наложенных бинтов. — Я не люблю, когда меня касаются, — подчеркнуто проговорил Датэ, протягивая внимающему ему мужчине вновь смотанные в плотный небольшой рулон повязки, затем некоторое время вглядывался в его лицо серьёзно, словно желая отыскать в этом человеке причину своих теперешних поступков, и изрёк, будто вызов бросил: — Но ты можешь попробовать. Непринятие семнадцатым главой клана Датэ тактильного контакта не было связано ни с неконтролируемым страхом, ни с брезгливостью. Это была привычка, порождённая сделанным давным-давно внушением человека, долженствовавшего быть для ребёнка самым близким… Внушение переросло в предубеждение, что никто не должен к нему прикасаться. Предубеждение против себя самого… Раньше из этого правила было два исключения, одним из которых по-прежнему оставался ближайший товарищ Масамунэ, Катакура Кагэцуна. Другим был Датэ Тэрумунэ, его отец. Любопытство оказалось сильнее предубеждения: что возможно ощутить от контакта с противником, намерения которого в настоящий момент исключительно благие? Когда на тело владыки Осю легли уверенные ладони воина, против которого ему не единожды выпадала честь сражаться, и ловкими движениями споро покрыли рану лечебной повязкой, Датэ Масамунэ кисло поморщился. Ощущения были донельзя странными, абсурдно глупыми и совершенно непредсказуемыми — будто ему помогает облачиться в боевой доспех жена. — Ну, вот — готово! — удовлетворенно воскликнул Санада, когда процедура была завершена, и панибратски хлопнул Дракона по правому плечу. Адресованный ему сложно интерпретируемый взгляд он предпочёл проигнорировать. — Вполне сносно, — Датэ сдержанно оценил работу Юкимуры, проверив ладность наложенных бинтов, а потом совершенно внезапно расхохотался. Сперва поражённый такой удивительной градацией настроения — от хмурого, затем загадочно-изучающего и, наконец, весёлого — Санада тоже подхватил звучный смех своего гостя. О том, что он представил хозяина Уэда, взлохмаченного и с многодневной щетиной на лице, в женском кимоно, учтиво встречающим его у порога в глубоком поклоне со словами: «Добро пожаловать домой, ояката-сама!», Масамунэ тактично промолчал…

* * *

Ночь выдалась дождливой и свежей. В такую погоду дышится свободно и легко, и столь же легко мыслится — не о серьёзном, а о волнительном. Мысли о серьёзном, как он и сказал Кодзюро, Датэ отложил на следующий день. Сейчас же, лёжа в темноте в замке отнюдь не дружественного феодала, Масамунэ думалось о том, что же этот с виду легкомысленный хитрый лис предпримет дальше, заполучив в свое распоряжение временно источившего смертоносные когти дракона. На которого, к тому же, кое-кто объявил охоту… Он нёс за собой неприятности. Обитатели поместья опасались его не зря, и затаённое напряжение, вызванное его щекочущим нервы присутствием, так и витало в атмосфере скромного замка Санады. И хотя сам Санада с виду пребывал в чрезвычайно благодушном настроении, Датэ не верилось, что он вот так запросто предоставит его самому себе. Пока за ужином и нелепой перевязкой они вели беседы, снаружи нёс стражу один из Храбрецов — Рокуро Унно. Масамунэ узнал его по ровной, как водная гладь горного озера, и такой же холодной ауре. Гадание о том, кого Юкимура мог приставить к нему наблюдателем в ночи, было прервано отъехавшей в сторону створкой перегородки и ввалившимся в комнату футоном, смятым в охапку, из-за которого выглядывало рассерженное и сонное юношеское лицо. Вторженец без спроса обошёл постель изумлённо поведшего бровью Масамунэ, деловито разостлал футон и скользнул под одеяло, накрываясь почти с головой. — Мне, конечно, передали, что ты от меня в восторге, но не настолько же, чтобы проводить со мной ночь? — уколол незваного гостя Одноглазый Дракон. Юноша что-то недовольно промычал неразборчиво, повозился в постели, сердито скидывая одеяло, и одарил Масамунэ рассерженным взглядом, в котором явственно читалась обида. — Сэйкай и Джинпачи сегодня ночуют в замке! — Каманоске от досады разве что зубами не скрипел. — У меня от их храпа мозги сотрясаются! Старик как специально поселил меня рядом с этими чудовищами. Мне что теперь, прикажешь на улице ночевать?! — Почему бы тебе не пойти спать к кому-нибудь из своих товарищей? — предложил Датэ и, выдержав паузу, с усмешкой добавил: — К мрачному парню по имени Сайдзо, например… Увидев, как потрясённо вытягивается лицо Каманоске и округляются его и без того большие зелёные глаза, а врождённая разговорчивость сменятся несвойственной этому ветреному парню немотой, Масамунэ пришёл к выводу, что он точно попал в цель. В частых стычках с воинами Санады Датэ подмечал, как этот вспыльчивый юнец хвостом бегает за своим лидером, невзирая на грубость последнего, когда показную, когда искреннюю, так преданно, будто жизни без него не представляет. Какого бы рода эта привязанность ни была, реакция Юри на меткую подначку владыки Осю выдавала его однозначное смущение вперемешку со стылой тоской по чему-то недостижимому. — Эта комната самая тихая, — после нескольких мгновений молчания упрямо ответил, наконец, Каманоске, отвернувшись от Дракона и вновь кутаясь в одеяло. И добавил совсем тихо, почти шёпотом: — Он как обычно прогонит меня… Датэ же, вложив в интонацию как можно больше разочарования, сокрушённо протянул: — А я-то думал в тебе больше настойчивости! — Уж на то, чтобы прирезать тебя, моей настойчивости хватит, — зло буркнул из-под одеяла Юри, впрочем, сонно и без особого энтузиазма. И, выслушав обидный уничижительный драконий смех, Каманоске воинственно решил, что когда-нибудь однажды он и правда попробует заночевать в комнате Сайдзо и прогнать себя не позволит.

* * *

— Этот неугомонный балбес снова исчез, — с усталым раздражением оповестил Киригакурэ собравшуюся на завтрак шумную ватагу Храбрецов. Сегодня они все были в сборе, не считая одного непоседливого Ветра, который не отыскался ни в собственной комнате, ни в замке, ни в окрестностях. — Если речь идёт об аловолосом юноше, — степенно проговорил Катакура, приглашенный хозяином замка разделить трапезу вместе со всеми, — то он спит в покоях господина. Среди Храбрецов поднялся галдёж, среди которого явственней всего выделялся зычный голос Джинпачи: — Ну, Каманоске! — одобрительно хохотал мужчина, густо пыхтя табачным дымом. — Ну, проныра! Захомутал такого мужчину! Я всегда знал, что у него огромный потенциал! Киригакурэ злобно зыркнул на него, но промолчал, только проницательный Санада Юкимура всё равно сумел разглядеть на его мрачном лице сложную гамму эмоций. Хозяин Уэда поднялся со своего места, подошёл к лидеру Храбрецов и ободряюще похлопал того по плечу, урезонивая принявшихся обсуждать горячую новость синоби: — Уверен, это зверский храп Джинпачи вынудил Юри искать убежище в самой бесшумной комнате в замке. Нечего придумывать небылицы, — мягко заключил он. — Что ж, думаю, Датэ-доно уже проснулся, — обратился Санада к Катакуре. — Отнесёте завтрак господину? Кодзюро, который беспочвенные досужие сплетни выслушал с гордым скептическим молчанием, сдержанно кивнул и немедленно направился к нужным комнатам. Юкимура направился следом. Прозорливый хозяин Уэда как никто другой понимал сейчас Сайдзо… Датэ Масамунэ проснулся от того, что в его бок упиралось что-то тёплое и лохматое, а одна рука порядком занемела. Он приподнял голову и с обречённым вздохом вновь повалился на подушку. Несносный юнец, видимо, был беспокойным до такой степени, что даже сон его был беспорядочным, так что он в беспамятстве скатился со своего футона и уткнулся макушкой в рёбра своего соседа, а распростёртой в сторону рукой придавил и без того зудящую после ранения руку. На постели парня оставались лишь его ноги да скомканное одеяло. — Вот прилипала, — беззлобно выдохнул Датэ и безуспешно попробовал вытянуть прижатую чужим телом руку. Нарушение его личного пространства не отозвалось в нём никаким чувством отторжения. Будто к боку прильнул младший брат. Эта мысль поразила сердце полузабытой ноющей болью… Так и застала их вошедшая внутрь троица — невозмутимый Кодзюро, хмурый Сайдзо и озадаченный Юкимура, чей направленный на гостя подозрительный взгляд так и вопрошал: «Это так ты не любишь прикосновения?» — Подними его, Кодзюро, — раздражённо зашипел Масамунэ, которого изрядно нервировала собственная беспомощность, мешающая нормально шевелиться. — Я уже руку не чувствую. Поставивший около господина поднос с завтраком, Катакура двинулся исполнить пожелание господина, но опередивший его Киригакурэ глухо произнёс так, будто предостерегал врага от необдуманного шага: — Я сам. Сайдзо наклонился над крепко спящим парнем и без малейшего проявления заботы схватил того за предплечье и резко потянул на себя, вызывая возмущённое ворчание. — Лучше в следующий раз пригласи его ночевать в свою комнату, — едко прокомментировал Датэ чужие грубые действия и заслужил от синоби испепеляющий взгляд. Датэ Масамунэ Сайдзо откровенно ненавидел. И его вопиющая бесцеремонная проницательность эту ненависть делала ещё более острой. Лишь наказ Санады об уважительном отношении к гостю останавливал Киригакурэ от опрометчивых действий, хотя в груди так и свербило вызвать на битву зарвавшегося Дракона. Чтобы призвать к ответу за похищение Юри в том числе… Под звонкий голос бесцеремонно пробуждённого Каманоске Датэ, размяв замлевшую руку, принялся за свой завтрак. Рассерженный речью своего лидера, в очередной раз распекающего его за неподобающее поведение, Юри вылетел вон из комнаты. Свой расстеленный футон он так и оставил в комнате гостя. — Теперь можно и поговорить, — снисходительно вздохнул Санада, когда привычно переругивающиеся между собой синоби ушли. Он расположился напротив Датэ и закурил. Катакура принял официальную позу сбоку от постели господина. Масамунэ удивлённо приподнял бровь: — Хозяину Уэда есть что мне сообщить? — Думаю, это владыке Осю есть, что сообщить мне, — мягко улыбнулся в ответ Юкимура. Обманчиво тёплой лисьей улыбкой. Выдержав острый прищуренный взгляд единственного драконьего глаза, Санада продолжил сам, поняв, что его собеседник не намерен ничего объяснять. — Кто тот безумец, что решился убить Датэ Масамунэ на моей территории? — вопросил Юкимура напрямую. — Не верю, что у владыки Осю нет мыслей на этот счёт. — Похоже, мальчишка кое-что подметил, смышлёный какой, — пророкотал Датэ низким, бархатистым голосом, не сулящим ничего доброго, и отрезал: — Но советую тебе не влезать, Санада Юкимура. Этот противник не тот, с кем я позволю сражаться посторонним. — Он хозяйничал на моих землях, — надавил Юкимура. — Я на твоих землях хозяйничаю регулярно, — насмешливо парировал Датэ. Санада раздосадованно фыркнул. С этим было не поспорить. — Что ж, — внезапно легко сдался Юкимура, вставая и направляясь к выходу. — Если почувствуешь, что хочешь со мной поделиться — я буду весь к твоим услугам. И захлопнул сёдзи. — Проклятый шельмец! — вдогонку недругу прошипел Масамунэ. Перед его мысленным взором так и стояла стойкая нестираемая лисья ухмылка Юкимуры. — Господин, — негромко обратился к Датэ Кодзюро. — То, о чём я спрашивал вчера… — Погоди, — остановил Масамунэ товарища и, запрокинув голову, обвёл потолок невыносимо высокомерным взглядом, будто собирался его уничтожить одной силой мысли. — Эй, ниндзя над потолком! — угрожающе прорычал Одноглазый Дракон. — Живо унёс отсюда свои уши! Сидящий на потолочных балках Киригакурэ, которому Санада заранее наказал шпионить за неразговорчивым в его присутствии гостем, чувственно чертыхнулся, затем ещё раз повторил проклятие, когда сквозь щель в потолке увидел, как в комнату вернулся Каманоске с полной чашей собы и вольготно уселся на свою постель. — Так что, Маса, что это за жуткий тип был? — затараторил Юри, попутно набивая рот лапшой. — Мне из-за него дурной сон приснился… — пожаловался парень и ткнул в сторону Датэ сложенными вместе хаси. — Я спас тебя, так что отвечай! Возмущённый невоспитанностью юноши, Катакура хотел было выставить его вон, но Датэ жестом ему помешал. Масамунэ тоскливо посмотрел, как Юри бодро поглощает свой завтрак и совершенно искренне ждёт от него правды. Святая простота… Датэ задумчиво водрузил голову на ладонь опирающийся о колено руки и несколько минут рассматривал беспардонного юношу перед собой, не находя ни одной причины, для того чтобы ему отказать. Каманоске ему и правда пришёлся по сердцу. К тому же, он действительно был у парня в долгу. — Ты мне нравишься, парень, — наконец, смилостивился Одноглазый Дракон. — Ты умеешь расположить к себе людей вроде меня. В этот момент Сайдзо ненавидел Датэ ещё сильнее. Масамунэ, уже наплевав на шпиона сверху, повернулся к Кодзюро и проговорил, подтверждая тревожную догадку своего товарища: — Это без сомнений была моя матушка… — лицо Масамунэ застыло, лишенное каких-либо эмоций. В этот момент ему не хотелось ничего чувствовать. Он просто выдавал информацию, механически, бездушно. Потому что мотив её действий был ему прекрасно известен. — У убийцы за поясом был её веер. — Вы уверены? — Катакура понимал, что дела обстоят именно так, как говорил господин, но всё равно задал этот вопрос, словно сам надеялся, что, возможно, произошла ошибка. Датэ перевёл на того враз потяжелевший взгляд. Голос его охрип, когда он развенчивал робкую попытку Кодзюро воззвать к глухой к чьим-либо мольбам надежде. — Этот веер — подарок матушке от Кодзиро. Цветы персика на нежной лазури, пластины из сандалового дерева. Пожелание долголетия и защита от зла. Я слишком хорошо знаю этот предмет, чтобы ошибиться… То, что в комнате посреди его признания появился ещё один слушатель, Масамунэ больше не останавливало. Когда его объяснение закончилось, он перевёл серьёзный взор на застывшего в проходе Юкимуру и непреклонно повторил: — Этот противник не тот, с кем я позволю сражаться посторонним. И Санада согласно кивнул. Влезать без спроса в дела чужой семьи, пока это напрямую не затронет семью его собственную, было бы крайне бестактно. Юкимура не чувствовал сожалений из-за того, что вскрыл чужую болезненную тайну. Но то, что он узнал, пришлось ему не по душе.