Девять месяцев назад. Сентябрь 1994 года
Ей снилось что-то замечательное. Когда тебе восемнадцать, замечательным, как правило, бывает ощущение рядом существа, которому ты дорога, которое хочет делать тебе приятно, а ты согласна и с готовностью принимаешь ласку. Беверли казалось, будто её гладят шесть пар нежных рук, и она тянулась к ним, выгибалась, пытаясь подставиться разом подо все… И разочарованно застонала, услышав безжалостный звон будильника. Беверли открыла глаза, ударом ладони, не глядя, заставила адскую машину замолчать и тупо уставилась в потолок. Ей не хотелось думать о том, что будет, когда она встанет, но одно-единственное слово похоронным звоном гудело в голове. Грёбаная, мать её, школа. — Ты встала, Бевви? — крикнул из ванной отец, и Беверли кубарем скатилась с кровати. — Да, папочка! Она наскоро расчесала волосы, наклонила голову и заплела немного неаккуратную, но пышную и толстую косу. Волосы на ощупь были как шёлк — Беверли любила украдкой трогать его, когда ей случалось гулять по недавно достроенному местному моллу. Она прикрыла глаза, проводя рукой по кончику косы, но, едва услышала, что отец вышел из ванной, на цыпочках, чтобы не топотать, побежала туда. Почистила зубы, умылась. Ни грамма косметики, разумеется, не нанесла — косметика тревожила отца, как и сигареты — с пятого по седьмой класс Беверли курила, потом бросила. «Ты тревожишь меня, Бевви». Беверли встряхнула плечами, сбрасывая прилив неясного страха, и, забежав в комнату за рюкзаком, вышла в гостиную. Отец уже раскрыл газету. От его утреннего кофе шёл пар. Беверли улыбнулась уголками губ — это была такая родная и привычная для неё картина, что она тут же вспомнила детство. Как уютно и хорошо ей было с отцом, пока… Пока её грудь не начала расти. Беверли поставила рюкзак у стены и села за стол. Быстро соорудила себе сэндвич с тунцом и огурцом, с наслаждением вгрызлась в него и, пока жевала, добавила сахар в чай. Отец был занят газетой, и она чувствовала себя в безопасности. — Автобус придёт только через час, Бевви, — Беверли вскинула взгляд, но газета не опустилась. — Да, папа. Беверли приготовила себе ещё несколько сэндвичей, два из которых завернула в коричневую хрусткую бумагу и спрятала в рюкзак. Газета опустилась, когда она снова села за стол. Взгляд отца впился в её лицо рыболовными крючками. — Тогда почему ты так торопишься? Для этого нужно немало сил, но Беверли заставила себя повернуть голову и посмотреть ему в глаза. — Хочу прогуляться вдоль канала, папа. Это не по пути, зато я могу набрать яблок в Бэсси-парке и испечь пирог, как только приду из школы. Отец нахмурился: — А где это ты видела яблони в Бэсси-парке, Бевви? Это был достаточно простой вопрос. Беверли мысленно выдохнула. — Чуть в стороне от моста. Недалеко от бара, куда заходят дальнобойщики. Уже договорив, Беверли поняла свою ошибку. Не стоило ей упоминать бар — но он самое примечательное и шумное место-ориентир неподалёку от тех злосчастных яблонь. Отец преобразился — его глаза засверкали, рот искривился в ухмылке. Беверли будто сидела на расстоянии удара рукой от почуявшей кровь акулы. — От бара? Ты что, ходишь туда, Бевви? Беверли быстро помотала головой — наверное, слишком быстро по меркам отца, потому что он вцепился в предплечье Беверли и резко дёрнул её на себя. Беверли едва не смела со стола свой завтрак и кофе отца, нервно сглотнула, заставляя себя смотреть в его льдисто-голубые, совершенно чужие сейчас глаза. — Нет, папочка. Просто оттуда так сильно шумят… Отец ещё сильнее стиснул её руку, и Беверли подавила всхлип. — И тебе совсем не хочется туда? К тем грязным и потным мужикам, что бухают там, а, Бевви? Кровь отлила от головы и рук к сердцу, и Беверли едва не упала в обморок от внезапного недостатка кислорода. — Нет, папочка, — пролепетала она, — конечно, нет. Там просто яблони… Отец отпустил её, и Беверли чуть не упала на пол — еле успела приземлиться задницей на стул. — Это хорошо, — задумчиво сказал отец, — ты же знаешь, что тревожишь меня, Бевви? Иногда ты так сильно тревожишь меня, девочка. — Прости, папочка, — Беверли почти прошептала, — прости. Отец улыбнулся — резко, как оскалившийся бойцовский пёс. — Я верю тебе, малышка. А теперь доедай и иди в школу. Папочка весь день будет мечтать о том, как попробует твой пирожок. Беверли вздрогнула от отвращения и уставилась в тарелку. Она ясно уловила второе значение слов отца, и её затошнило от этого. Но, пока она не закончит школу, бежать ей некуда. — Да, папочка. «Пожалуйста, не тронь меня, папочка, я так не хочу, чтобы это случилось».***
Как и обещала отцу, Беверли сделала крюк, чтобы набрать отличных спелых яблок. Её то и дело передёргивало от воспоминаний о поведении отца, и Беверли молила бога о том, чтобы его грязные намёки так и остались намёками. Она не была глупой — сразу поняла, к чему идёт дело, как только лет в тринадцать у неё начала расти грудь. Беверли никогда ни с кем не дружила в школе, и это её спасло — тогда отец начал допрашивать, не гуляет ли она с мальчиками, и его вопросы становились тем более частыми, чем больше наливались её груди, чем быстрее округлялись бёдра. Беверли обещала вырасти невероятно красивой девушкой — но искренне желала стать такой, каких парни называли уродинами. Беверли не находила ничего ужасного в полненьких девушках, у которых лица не выглядели так, будто выступали прообразами для кукол. Но, несмотря на травлю, такие девушки хотя бы не удостаивались сальных взглядов. В последние пару лет отец часто вёл себя странно — например, просил Беверли сделать ему массаж, как раньше, но, стоило ей дойти до поясницы, хрипло просил «помять и пониже», что означало его ягодицы. И Беверли не нравились звуки, которые он при этом издавал. Но пока, во всяком случае, ничего не происходило. И Беверли надеялась, что в свой последний год в школе ей удастся избежать отцовских приставаний. Из-за отсутствия друзей Беверли спокойно работала каждое лето. Она вела себя максимально тихо и скромно, потому что мужчины рассказывали отцу о каждом её шаге. Беверли не могла поднять глаза на какого-то парня без того, чтобы вечером отец не спросил, какие дела у неё с «тем мальчиком». Но во всём Дерри не было ни одного человека, с которым Беверли по-настоящему хотелось бы общаться. Летом она работала в одном кафе со своей одноклассницей, Бетти Рипсом, и немного подружилась с ней, но, кроме Бетти, никто не горел желанием разговаривать с Беверли, если это не касалось очередной порции оскорблений. Беверли подошла к яблоням и наклонилась, собирая сочные, немного подбитые яблоки с земли. От них пахло свежестью, яблочным сидром и совсем немного опавшей листвой. Беверли поставила рюкзак на землю, раскрыла его пошире и принялась складывать туда яблоки, протирая их носовым платком. Свежий ветерок, дующий по направлению к Каналу, трепал её волосы. Дышалось легко — откуда-то доносился запах моря и водорослей, поднимающееся над горизонтом солнце пригревало Беверли спину, подсвечивало яблоки так, будто они были рождественскими ёлочными шариками… Вдруг впереди что-то ярко сверкнуло, и Беверли сощурилась, пытаясь рассмотреть, что именно. Никак. Она встала, застегнула рюкзак — яблок набралось достаточно: и на пирог, и просто так съесть парочку. Отряхнув юбку, Беверли медленно двинулась вперёд, к предмету, отбрасывавшему яркие блики на солнце. Это оказался небольшой складной нож — самый обычный, из тех, что вечно таскают с собой мальчишки в надежде, что найдётся подходящая палка, которую можно будет обстругать, или дерево с корой, подходящей для вырезания каких-нибудь непристойностей, или… Да мало ли вещей, нежно любимых мальчишками, для которых нужен складной нож? Беверли подняла его и внимательно осмотрела. На рукоятке были выцарапаны инициалы: «Э.К.». Беверли нахмурилась, пытаясь вспомнить, кто из школы носил именно такие инициалы, как вдруг её внимание привлекло кое-что ещё. На земле, слегка сырой от уже рассеявшегося утреннего тумана, чернели две борозды, ведущие куда-то к Каналу. Рядом валялась перевёрнутая скамейка. Скамейку Беверли подняла и поставила, как надо, а потом двинулась по бороздам. — Куда же вы ведёте? — тихо спросила она вслух, ощущая себя Нэнси Дрю, расследующей интересное дело. А кому не хочется стать Нэнси Дрю? Земля в бороздах была мягкой и сыроватой — значит, то, что произошло, случилось не раньше вчерашнего вечера. Ровные и прямые, борозды имели немного разную форму и глубину, и больше всего они были похожи на следы, оставляемые чьими-то ногами, если кого-то тащат волоком… Тащат? Беверли вздрогнула от этой мысли, но всё сходилось — если одна нога была в обуви, а другая — без… Беверли вернулась на несколько шагов назад и пошарила рукой в высокой траве. Когда пальцы наткнулись на матерчатый край кроссовка, она едва не вскрикнула. Потянула находку на себя, подняла и вновь пошла вдоль бороздок, рассматривая кроссовок. Потёртый, грязный — обычный мальчишеский кроссовок. А на подкладке обнаружились те же самые инициалы, что и на ноже. — Э.К. — кто же ты? — прошептала Беверли, останавливаясь, и подняла глаза. Она стояла на берегу Кендускига в том месте, где Канал уходит под землю. Бороздки закончились возле тротуарной дорожки, но грязный след продолжался до самой реки — и обрывался вместе с землёй. — Кто-то или что-то утащило Э.К. под воду, — машинально проговорила Беверли, внутренне холодея, и взглянула вниз. Мутные воды Кендускига, бурля, уходили под мостовую. Мусор: ветки, опавшая листва, которой в начале сезона было ещё маловато, упаковки от пива и тех вредных сладостей, что покупают дети, чтобы съесть тайком от родителей, — всё это забивало сток, и казалось, что Кендускиг одновременно был рекой и болотом. Беверли склонилась ещё ниже, и вдруг из стока, куда, громко журча, стекала вода, раздался детский смех. Это был не такой смех, который слышишь, проходя мимо площадки, где идёт весёлая игра, нет — это был смех, который приходит в страшном сне. Если в фильме ужасов хотели нагнать пущей жути, включался именно такой смех. По коже Беверли побежали мурашки, она задрожала. Послышалось? Но тут смех повторился снова, и из мутной воды показалось чьё-то лицо. Эдди Коркорэн, несколькими годами младше неё, Беверли мгновенно узнала его, смотрел на неё из-под воды белесоватыми глазами мертвеца. — Отдай моё, — пробулькал он и протянул руки вверх. Сизые пальцы, мокрые и наверняка очень холодные, высунулись из воды, скрючившись на манер куриных лапок в лавке мясника. — Отдай моё, — повторил Эдди замогильным голосом и гадко ухмыльнулся, — хотя можешь прыгать ко мне, Беверли Марш. Мы все тут летаем. То, как голос Эдди менялся, пока он говорил, превращаясь в потустороннее гудение, и стало спусковым крючком. Беверли взвизгнула, кинула в воду ножик и кроссовок и побежала прочь во всю прыть, которую только могла выдать. Сердце колотилось в горле, оглушая гулом несущейся по венам крови, и Беверли относительно пришла в себя только на проезжей части, когда её едва не сбила несущаяся машина. Беверли отскочила на тротуар, ведущий к школе, и водитель крикнул ей вслед: — Совсем ебанулась! Смотри, куда прёшь, маленькая шлюха! Беверли остановилась, оперлась ладонями о колени и постаралась отдышаться. Увиденное в Канале не шло у неё из головы — в висках стучала мысль: «Не может быть, не может быть, не может быть», однотонным мерным ритмом. Но Беверли совершенно точно верила, что действительно стала свидетельницей чего-то необъяснимого и страшного. Она выпрямилась, огляделась — и в глаза ей бросились висящие повсюду чёрно-белые листовки, расклеенные по всему Дерри. «Разыскивается Вероника Грогэн», «Разыскивается Мэттью Клементс», «Разыскивается Черил Ламоника», «Разыскивается Патрик Хокстеттер» … — Разыскивается Эдди Коркорэн, — прошептала Беверли, и к глазам её подступили слёзы, — но никогда не найдётся, помоги мне, господи, никогда. Остаток пути Беверли шла, как во сне, вспоминая руки Эдди, тянущиеся к ней из-под мутной воды, его мёртвый взгляд. «Мы все тут летаем». Увиденное потрясло её — впервые Беверли задумалась, что в исчезновениях и убийствах, происходящих в Дерри, может быть виноват кто-то, обладающий сверхъестественной силой, а не ублюдок со съехавшей напрочь крышей. Эдди был мёртв, кто-то убил его — не мог же он утопиться сам, в самом деле? Беверли видела синяки на теле Эдди, знала, что его братишка, вроде бы, умер после того, как упал с лестницы, но в действительности ли малыш Дорси Коркорэн оступился, или оступился их с Эдди жестокий отчим? Беверли видела его несколько раз, и знала, что человек с таким взглядом без колебаний поднимет руку на более слабого. Её отец был таким. Однако, даже если в смерти Дорси виноват человек, из-за человека ли умер Эдди?.. Школа будто из-под земли выросла перед ней. Беверли остановилась на мгновение перед тем, как войти. Мёртвый взгляд Эдди Коркорэна не выходил у неё из головы. «Последний год, Беверли, — подумала она, — Потом — свобода. Ты сможешь. Не гулять по ночам, всегда быть в людных местах, избегать внимания отца. Не так-то просто, но ты ведь никогда не искала простых путей, верно?». Ей очень хотелось услышать эти слова от кого-то другого, но Беверли была реалисткой. Не в этом году, не в этой школе. Не в Дерри с его хладнокровными убийствами, о которых забывают на следующей неделе — увешанные листовками стенды, казалось, никого не волновали. Лишь мамочки пропавших детей дежурили возле школы, будто их чада могли сами вернуться оттуда, куда их, наверное, забрал… Кто? Кто мог забрать Эдди? Наверняка тот же, кто забрал и Черил Ламонику, и Мэттью Клементса, и Веронику Грогэн, и Патрика Хокстеттера (хотя тот и был психопатом почище Генри, Беверли даже ему не пожелала бы закончить в канализации). А был ли это кто-то? Может быть, что-то? Какое-то страшное существо, которое водилось под мостом, и не только под мостом — исчезновения и смерти ведь происходили в разных частях города, в Дерри часто случались жуткие вещи, и никто особенно этому не удивлялся… «Мы все тут летаем». Беверли стиснула в руке лямку своего потрепанного рюкзака, глубоко вздохнула и толкнула дверь, входя в школу, в её шумное, набитое гулким эхом детских голосов нутро, как в пасть гигантского кита, который или переварит Беверли, или выплюнет наружу этим вечером. Никто, разумеется, не замолчал, увидев её. Никто не сказал что-то вроде «Шлюха», глядя на неё, — это должно было случиться потом. Сейчас все оживлённо галдели, слишком занятые облизыванием сплетен с летних каникул. У кого-то, как у Беверли, они были последними в качестве школьников, у кого-то — в силу особенностей криминальной обстановки в Дерри — последними в жизни. Ничего из этого не имело значения — та бурная юная сила, которая переполняет детей, отдохнувших и всё ещё пьяных от трехмесячной свободы, кипела в коридорах, как горная река. Беверли лавировала между взбудораженно переговаривающимися школьниками и невольно заражалась всеобщим энтузиазмом. В конце концов, это действительно был последний год. На информационном стенде трепетали от сквозняка яркие листовки университетов и колледжей, такие живые, обещающие будущее — ничем не похожие на печатные плакаты «Разыскивается…». Беверли бросила на листовки беглый взгляд, потом ссутулилась и проскочила мимо стайки ярко одетых девчонок к своему шкафчику, кивнув Бетти Рипсом, пристроившейся к компании Греты Боуи. Та еле заметно кивнула в ответ, но не заговорила с Беверли открыто — и Беверли не собиралась её за это винить. В конце концов, у каждого своя жизнь. Бетти принадлежала к другому кругу, и то, что они с Беверли начали общаться летом, не могло этого изменить. Почему-то, когда она приоткрыла дверцу шкафчика, в голове мелькнула глупая мысль о том, что сейчас ей прямо в руки может выпасть какая-нибудь открытка от тайного поклонника. Беверли поймала бы её в подставленные ладони, быстро пробежалась глазами по тексту и спрятала открытку обратно в шкафчик, а потом прикрыла дверцу, спрятавшись за ней, чтобы никто не увидел её счастливую улыбку… Громкий звук шлепка напугал её так, что она отшатнулась в сторону. Боль пришла мгновением позже, и Беверли пристыженно покраснела, оборачиваясь. — Как провела лето, шлюшка? — ехидно спросил её чёртов Генри Бауэрс, второгодник, придурок и главный школьный хулиган, останавливаясь посреди коридора. В этом году Генри должен был учиться в одном классе с Беверли, и от одной этой мысли её передёргивало от омерзения. Кругом раздалось хихиканье, все зашушукались — и Беверли с ужасом смогла разобрать среди невнятного шепота слова «она с ним точно трахалась». Вопросительная интонация к этой фразе не прилагалась. Отличное начало года, ничего не скажешь. Если отец узнает, он убьёт её — или изобьёт. Ему будет плевать, что это неправда. Генри ухмылялся, сально глядя на неё. В его глазах Беверли чувствовала себя обнажённой, измазанной в грязи, слюне и сперме. Использованной. Жалкой. Он хотел видеть её такой, хотел сделать её такой. (так же, как её отец) А может, Генри хотел бы видеть её ещё и мёртвой, каким был Эдди Коркорэн? «Мы все тут летаем». Ярость вскипела в крови, отключив здравомыслие. И Беверли, сжав руки в кулаки, процедила сквозь стиснутые зубы: — Я? У меня были восхитительные каникулы. А с хуя ты-то интересуешься? У таких пидоров, как ты, на шлюх не встаёт. В коридоре мгновенно воцарилась полная тишина. Лицо Генри налилось краской, он качнулся в сторону Беверли, и она зажмурилась, ожидая удара. Скрипнула дверь. — Что происходит? — недовольно спросила миссис Дуглас, оглядывая столпившихся в коридоре детей. — А ну, шустрее, по кабинетам! Урок начнётся через пару минут. — Ничего, — буркнул Генри, уничтожающе глядя на Беверли, — мы идём. Беверли шмыгнула в класс следом за миссис Дуглас, и, сев за парту, вздохнула с облегчением. У неё с Генри было мало общих предметов — всё же Беверли готовилась к поступлению, а Генри всего лишь в очередной раз пытался выпуститься из школы. Но спокойствием от ближайших дней и не пахло. За такие слова Генри обязательно ей отомстит. И Беверли собиралась как можно дальше отодвинуть срок своего наказания, надеясь, что Генри переключится на кого-то ещё. Она повесила рюкзак сбоку парты и достала учебник биологии. В этом году, несмотря на ужасы, увиденные в Канале, отца и Бауэрса, Беверли собиралась сдать экзамены на максимально возможный балл.***
Уроки, как ни странно, принесли Беверли странное спокойствие — случившееся около Канала перестало казаться таким пугающе реальным, гнев Генри отошёл на дальний план. Предметы, которые Беверли выбрала для продолжения обучения, заняли её достаточно, чтобы не думать ни о чём, кроме учёбы. Генри на тех уроках, которые у него совпали с Беверли, вёл себя тихо, но она чувствовала на себе его взгляд — пристальный, сверлящий. К концу дня Беверли научилась абстрагироваться от этого, однако, когда их отпустили немного пораньше со сдвоенного урока литературы, она сразу вспомнила об опасности встретить вне школы Генри, жаждущего мести. Так она и попала в городскую библиотеку Дерри. Её здание находилось недалеко от корпуса школы, и Беверли посчитала неплохой идеей переждать там. Ни Генри Бауэрса, ни его дружков — Виктора Крисса и Рыгала Хаггинса — не было видно, но Беверли боялась, что кто-то из них мог заметить, куда она пошла, и доложить Генри. В любом случае, в тишине библиотеки Беверли позволила себе расслабиться. У неё уже был формуляр в зале для взрослых, и выглядывать в стеклянный коридор, который вёл к зданию детской библиотеки, не пришлось. Беверли кивнула библиотекарше, миссис Уильямс, и пошла гулять вдоль стеллажей, пахнущих пылью и типографской краской. Библиотеки всегда завораживали её, хоть и не настолько сильно, как, например, журналы кройки и шитья. Но Беверли нравилось бродить в книжном царстве, вдыхая запах, который, наверное, был запахом самого времени. Столько жизней, столько интересных историй окружало её, что Беверли казалось, она слышит их тихий шёпот, даже не открывая книг. — Беверли… Она тут же остановилась. Зовущий её по имени тихий голос доносился из-за дальних стеллажей, где находилась дверь, ведущая в архив. Неужели кажется? — Беверли… Сам голос был другим, но шёл оттуда же, откуда первый. И они определённо не являлись галлюцинациями. — Беверли… «Я не должна слушать. Если я поддамся, эта штука, что живёт под мостом, заберёт меня», — думала Беверли, не зная, что делать. — Беверли… Голос каждый раз менялся. Он точно шёл из архива, и то самое чувство, которое волной накатывало во время просмотра фильмов ужасов — предчувствие чего-то мрачного, жуткого, может, самой смерти — захватило Беверли. Но этому чувству невозможно было противиться — ноги сами понесли её вперёд, навстречу странным голосам. — Беверли… «Оно точно убьёт меня, — кричал разум Беверли, бился в истерике. — Убьёт! И сожрёт! И я тоже буду летать!» С чего она взяла, что её обязательно должны сожрать, Беверли не знала. Она просто внезапно уверилась в этом — как если бы никогда не видела травы, но потом посмотрела на неё и сказала, что трава зелёная. Она знала. — Беверли… Уже шесть раз звучали голоса — и ни разу не повторились. Беверли остановилась перед лестницей, ведущей вниз, в картотечный архив. Она слышала, что там хранятся экземпляры редких старинных книг, которые не дают посетителям даже в читальный зал, но никогда там не была. — Там же закрыто, куда меня несёт, — прошептала Беверли, сойдя на последнюю ступеньку, и взялась за ручку двери, полностью уверенная, что там будет заперто. Ручка провернулась до конца, и дверь с лёгким скрипом открылась. Беверли оказалась в помещении, полном шкафов с выдвижными ящичками. Шкафы стояли стройными рядами, просматривавшимися с того места, где стояла Беверли, целиком. В архиве никого не было, но голоса явно слышались отсюда. — Что, чёрт возьми, происх… На слове «чёрт» один из ящичков медленно выдвинулся из шкафа. Беверли замерла на середине слова, расширившимися от ужаса глазами глядя на то, как из ящика сами по себе начинают выпрыгивать листы бумаги. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее… Беверли шла навстречу этому водопаду листов, как загипнотизированная змеиным взглядом обезьяна шла прямо в пасть гигантскому питону в «Книге джунглей». — Идите ко мне, бандар-логи! — ехидно прошептал голос, казалось, над самым её ухом. Беверли остановилась. Теперь она могла видеть, что осталось лежать на дне выдвинувшегося ящика. В чёрном переплёте, на вид из кожи, небольшая, как ежедневник, обитая чем-то серебристым и красным книжка. На обложке значилось: «Ритуалы чёрной магии». Руки сами, мимо воли Беверли, потянулись и взяли её — бережно, словно сокровище. — Бред какой-то, — фыркнула Беверли нервно, — какая, к чёрту, чёрная магия? — Такая! — вкрадчиво сказал кто-то, и выдвижной ящик захлопнулся. — Позови нас, — ухо Беверли защекотал лёгкий ветерок от слов невидимого собеседника, — и мы придём. — Но ты должна позвать. — Иначе тварь из канализации сожрёт тебя, Беверли. — Она живёт в канализации, Беверли. — Выбор за тобой. — Позови нас, если хочешь жить. Теперь она слышала голоса так ясно, будто их обладатели находились прямо здесь, в той же комнате, где и она. Но не видела никого. Последняя реплика была сказана тоном Кайла Риза — Беверли частенько смотрела Терминатора, и легко узнала её, даже переделанную. — Кого это — нас? — осторожно спросила она. — Мы не можем ответить. — Наша воля тут ограничена. Мы больше ничего не скажем, пока ты не позовёшь нас. — У нас не хватит сил. Но ты должна позвать, Беверли. Именно ты. В комнате поднялся ветер, ящик снова открылся, листы взметнулись и быстро прибрались на место. Ящик после этого захлопнулся, и наступила полная, оглушающая тишина. Тишина — и запах серы. Беверли стояла, быстро и поверхностно дыша. Она прижимала к груди книжку, подаренную ей неведомыми обладателями голосов, и неожиданно чётко осознала — кто бы они ни были, они не имели никакого отношения к убийствам в Дерри. Беверли была в безопасности. И от этого чувства — что кому-то небезразлично, что с ней будет, по её щекам потекли слёзы. — Что это ты здесь делаешь? Беверли испуганно обернулась, но за её спиной стояла всего лишь библиотекарша, миссис Уильямс. — Я… Она машинально подняла руку, стирая слёзы, и взгляд миссис Уильямс тут же смягчился. — Тебя кто-то обидел, милая? Это было странно. Взрослые в Дерри никогда не проявляли особого интереса к чувствам детей, но, может быть, обладатели неизвестных голосов как-то смягчили влияние (твари, живущей в канализации) города и Беверли могла получить капельку участия прежде, чем всё вернётся на свои места. В Дерри не принято обращаться за помощью к взрослым — это первый урок, который выучиваешь, но таинственная книга придала Беверли уверенности, что на этот раз всё будет по-другому. — Да, — выдохнула она, — я очень боюсь уходить. Меня преследует мальчик, хулиган из школы. Он наверняка поджидает меня снаружи. — Пойдём, — мягко сказала миссис Уильямс, приобняв её за плечи, — я напою тебя чаем. Расскажешь, что произошло, и мы придумаем, что с этим делать. Беверли кивнула и, когда миссис Уильямс двинулась вперёд, приостановилась и быстро прибрала книгу в рюкзак, решив изучить её вечером.***
Чай у миссис Уильямс оказался очень вкусным: душистым, с привкусом мяты и долькой лимона. Беверли взяла с тарелочки красивое печенье и понюхала его — пахло корицей. Миссис Уильямс сходила в детскую библиотеку, чтобы забрать кое-какие документы, и подтвердила, что Генри и его дружки засели напротив выхода из взрослого зала. Беверли благодарила неизвестные голоса за вмешательство — кто знает, встала бы иначе миссис Уильямс на её сторону. — Так, говоришь, как долго Генри Бауэрс преследует тебя? — Переспросила миссис Уильямс, отставляя чашку. — С сегодняшнего дня — конкретно меня, — Беверли отхлебнула чая и блаженно зажмурилась, — а так — он всех, кто его слабее, гоняет. Миссис Уильямс нахмурилась и подставила к себе телефон. Беверли откусила печенье, наблюдая, как она набирает номер. — А что вы делаете? Миссис Уильямс улыбнулась. — Отец Генри, Бутч Бауэрс, мой бывший одноклассник. И я знаю, что он работает в местной полиции. Как у Генри с успеваемостью? Беверли немного подумала, прежде чем ответить. — Пару «E» он сегодня точно получил — на тех уроках, куда мы вместе ходим. А так — не знаю. Миссис Уильямс кивнула и сняла с рычага трубку. Беверли положила в рот печенье и старалась жевать потише, вслушиваясь в гудки. Наконец на том конце провода раздалось зычное: «Алло». — Бутч? Это Амелия. Амелия Уильямс. Да. Твой сын… Нет, не в библиотеке. Он чуть не побил девочку. Да, девочку, Бутч, я понимаю, что ты пытаешься воспитать из ребёнка чёртова берсерка, но девочку! Ты знаешь, что так он может закончить в тюрьме? Кстати об этом. Ты в курсе, что он в первый же день учёбы умудрился схватить две «Е»? Какая разница, откуда я знаю. Твой мальчик вообще не появляется в библиотеке, хотя, видит бог, ему следовало бы. Да. Уж будь добр, Бутч. До свидания. Беверли, забыв о чае, смотрела на то, как миссис Уильямс кладёт трубку. — Что он сказал? — нетерпеливо спросила она. Миссис Уильямс взяла чашку в руки и откинулась в кресле. — Приедет через пять минут и серьёзно поговорит с Генри. Он отвезёт его домой и, думаю, разгонит остальных. Я выйду проверить, ушли ли они, и можешь идти, Беверли. — Спасибо, миссис Уильямс! — Беверли едва не рассмеялась от облегчения. — Всегда пожалуйста, дорогая. Через несколько минут в приоткрытое окно ворвался звук полицейской сирены, и миссис Уильямс выглянула в стеклянный коридор. Беверли, надев рюкзак, стояла у дверей её кабинета. Наконец миссис Уильямс вернулась. — Они уехали, Беверли. Бутч забрал Виктора и Реджинальда, наверное, отвезёт их домой и расскажет их родителям, чем занимаются их отпрыски. — Редж… — нахмурилась Беверли, и только потом до неё дошло, что миссис Уильямс говорила о Рыгале Хаггинсе. — А. Понятно. Я пойду? — Иди, дорогая, — миссис Уильямс улыбнулась, — и будь осторожна.***
К счастью, домой Беверли добралась без приключений. Отца ещё не было, так что Беверли разобрала рюкзак, сложила на стол учебники, по которым собиралась позаниматься для завтрашних занятий, и, взяв яблоки, отправилась на кухню, где занялась пирогом. Когда отец вернулся, Беверли успела приготовить ещё и ужин. — Привет, пап, — она высунулась из кухни с полотенцем на плече, — как прошёл день? Отец поставил ботинки на обувную полочку и улыбнулся ей. — Хорошо. А у тебя, малышка? В его голосе не было и следа утренней сальности. Беверли засияла. — Отлично, папочка. Я получила сегодня две «А» с плюсами за ответы. И приготовила пирог. Отец повёл носом. — Я чувствую. Добавила корицы? — Да, — Беверли смущённо потупилась. Пирог с яблоками и корицей был маминым рецептом — тем немногим, что осталось на память об Элфриде Марш после того, как она покончила с собой. Когда отец был трезвым, они никогда не говорили об этом. А когда пьяным… Впрочем, Беверли предпочитала не вспоминать о том, что происходило между ними с отцом, стоило ему выпить. — Умница, детка, — отец подошёл к ней и чмокнул в макушку, — я помою руки и приду ужинать. Как с уроками? Беверли кивнула на лежащий на столе учебник. — Читаю Шекспира между делом. Листаю страницы чистой лопаточкой, чтобы не мыть руки каждый раз. — Аккуратнее, — отец рассмеялся, — смотри, не поранься, Бевви. — Не поранюсь, — Беверли махнула рукой, — я пока разрежу пирог, пап? — Режь, я сейчас буду. Отец ушёл, а Беверли достала пирог из духовки и счастливо улыбнулась. Она любила дни, когда отец был в хорошем настроении.