Ещё не всё потерянно.
Голос Абуто прервал поток мыслей, и Камуи снова почувствовал, что не от мира сего. Слышать человека, чья жизнь оборвалась десятки лет назад — как минимум — странно. Многие убеждены, общение с призраками для него норма, однако в реальности ничего нормального в посторонних голосах нет и быть не может. Для примера, пока разговаривал с Бо, едва удерживал нить беседы. Комментарии Абуто отвлекали, а это, между прочим, злит не меньше жужжащих над ухом комаров. Деревянная трубка кисэру стукнулась о форточку, пепел из металлической чаши посыпался на улицу. Ветер подхватил, вихрем унёс в сторону утёса. Камуи взглядом прошёлся по крутому склону. Голое дерево на пологой вершине наводит страх на местных, особенно — по ночам. Поговаривают, оно привлекает шинигами, чем — и начальница не ответит, та, что расхаживает, по мнению большинства, в чёрном балахоне с косой в костях. — Потерянно, — Камуи коротко выдохнул, лопатками нашёл опору. Тьма за окном рассеивается, свет пробивается сквозь толщу земли — медленно размывает очертания утёса. Он несётся по лабиринтам коридоров, в поисках цели заглядывает в каждую дверь. Белые стены давно не пугают, как и пропуски с датчиками распознавания ДНК. Ладони и пальцы изрезаны, едва ли найдётся участок кожи не израненный умным компьютером, но Камуи не обращает внимания. Ему всё равно. Он только что наткнулся на комнату с большим аквариумом, внутри которого безмятежно спит рыжее чудо из сказок мамы. Завидев знакомую спину, Камуи ускорился. Спустя секунду смёл друга, грудью впечатав в сверхпрочное стекло. — Абуто! Абуто! Я видел русала!!! Абуто кряхтя, не без труда соскоблил себя с вертикальной поверхности, неуклюже подобрался в позу лотоса. Глаза цвета серого агата осмотрели с головы до пальцев. Камуи дрогнул, несколько растерянно завёл руки за спину. Запёкшаяся кровь слишком сильно контрастирует с бледной кожей, чтобы остаться незамеченной. Не хотел он расстраивать Абуто очередными увечьями, но как обычно плюнул на перчатки — неудобно, а про бинты и подумать не удосужился. Ими и без того упакован от шеи до щиколоток. — Сколько раз тебе повторять, бродяга, русалов не существует, — занесённая для щелбана кисть остановилась. Абуто зажмурился, вены на висках вздулись, лоб мгновенно покрылся испариной. Камуи напрягся, настороженно покосился на руки друга. — Абуто… Камуи закусил щеку изнутри, когда услышал хруст костей с рванным выдохом. Чтобы унять боль, Абуто вывихнул пальцы. Две недели назад было два, сегодня — четыре. По всей видимости, боли усиливаются, а промежуток между приступами стремительно сокращается. Если так пойдёт и дальше, то совсем скоро Абуто возьмётся за кисти, потом предплечья. Но рано или поздно и вывихи перестанут помогать, тогда всё, что останется — переломы — открытые в том числе. Камуи видел такое не раз. На каждом этаже, за каждым поворотом. — Ты… — в горле резко пересохло, язык сухо прошёлся по нёбу, — … был на лечении? Глупо спрашивать, ведь знает ответ. — Я в порядке, — звук вправляемых костей прошил загривок. Абуто вымученно улыбнулся, привычно потрепал по волосам. Камуи поджал губы. Абуто врёт. Нагло, не пряча глаз. Он умеет делать вид, что чувствует себя превосходно, ловко отвлекает и переводит тему разговора. Абуто единственный, кто осмелился подойти и заговорить с ним, несмотря на всеобщее презрение и страх, единственный, кому до малолетнего жнеца вообще есть дело. Родители не в счёт, их Камуи видит реже, чем хотелось бы. Мать больна, ей нельзя переутомляться, отец — врач — ищет лекарства от недуга, которым страдают почти все обитатели особняка, чаще именуемого — Ренгоку. — Тебе станет лучше? Если продолжишь лечение, — с плохо скрываемой надеждой в голосе и мольбой в сердце. Он боится. До чёртиков боится узнать, что болезнь неизлечима, что однажды может потерять друга. — Никто не знает. На мгновение Камуи показалось, что в глазах Абуто мелькнула ненависть, но то оптический обман — иллюзия. Уверен. Отец говорил: Когда тело доведено до предела, рассудок не справляется с нагрузками, даёт сбой. Его тренировки закончились десять минут назад. Он измотан физически, истощён морально, оттого, наверное, и привиделось. — У тебя перерыв? Камуи кивнул. — Идём. Абуто поднялся, Камуи следом — засеменил в сторону коридора, в котором расположены комнаты для подростков старше шестнадцати. — Так что там — с русалом? Камуи вмиг оживился, вспоминая находку, о которой никому не успел рассказать, да и не собирался, ну, кроме Абуто, разумеется. Его личная тайна. Так волнительно — осознавать, что не только у взрослых бывают секреты. — Он такой маленький и миленький, а аквариум просто огромный! — воодушевлённо, как если бы позволили хоть раз покинуть пределы особняка и погулять в саду. О живописном уголке мама рассказывала с едва заметной улыбкой на измождённом лице, пока отец — злой и чем-то обеспокоенный не появился в её покоях и не запретил забивать сыну голову ерундой. — А хвост? — Хвост? Камуи вскинул голову, внимательно посмотрел на Абуто. Огрубевшая ладонь мягко легла на макушку. — Русалы отличаются от людей наличием хвоста. Камуи нахмурился. Хвоста он не заметил. Может, невнимательно рассматривал? А вообще, какой он — хвост? Как у птиц? Или собак, которых видел на картинках будучи совсем мелким и от которых до недавнего времени отбивался голыми руками — тренировка на скорость, мгновенную реакцию, выносливость и силу удара. Камуи помнит разочарование, когда впервые столкнулся с волкодавами — не добрые и верные пёсики, а злобные, кровожадные твари. Потом пошли питбули, бультерьеры, боксёры и, кажется, доберманы. С последними приходилось особенно тяжко. Шрамы на теле и собранная по кускам рука по несколько раз на дню напоминают о собственной медлительности и неосторожности. — Нет. А где он должен быть? Абуто подошёл к датчику распознавания лиц. Дверь разъехалась по диагонали. — Вместо ног. К слову, хвост рыбий. Камуи остановился на пороге, представляя, как выглядел бы Абуто с рыбьим хвостом. Гаденько хихикнул. Ему понравился воображаемый образ друга. Дверь противно запищала, оповещая о задержке. Через пять секунд комнату заблокируют электрическими решётками и пустят усыпляющий газ. Знает, регулярно зависает у дверей, с завидным упорством порывается выбраться наружу. Отец ругает, иногда наказывает — увеличением тренировок, чаще — неприятной процедурой по усмирению крови, говорит — ради безопасности, во избежание массового заражения неизлечимой болезнью. Камуи верит, ведь родителю нет смысла лгать. Если бы живущие здесь не представляли угрозы для внешнего мира, не сидели бы взаперти. Камуи зажмурился, костяшками пальцев сдавил виски. Каким же идиотом он был. Да, мелким, да, наивным, но не суметь распознать истинное назначение неприятной процедуры — на это нужен недюжинный талант. — … ну же! Пойдём! Посмотрим на кроху-русала! — Камуи потянул Абуто за локоть, но Абуто упёрся, перехватил кисти и пальцами впился в перебинтованные запястья — сам не двигается и ему не позволяет. — Это плохая идея, лучше останься здесь. Отдохни. Через десять минут у тебя тренировки. — Это неважно! Разве тебе не интересно?! — почти пропищал Камуи, пытаясь выдернуть руки. — Меня больше беспокоит твоё тело! — крикнул Абуто, сильнее сдавливая запястья. Камуи всхлипнул. Он не должен — не может. Ему нельзя, но… Больно. Позор сорвался с век, влагой оцарапал скулы. Вчера он допустил ошибку — непозволительную по словам сенсеев. В спарринге пять на одного умудрился выронить клинок, чем незамедлительно воспользовались противники втрое старше. Как итог, глубокие порезы — до костей, украсили предплечья по локоть. — Абуто… м-мне боль-но, — Камуи с трудом проглотил скулёж. Но Абуто будто выпал из реальности — не реагирует на стоны, испуг в глазах. В иной раз бы зло выругался, усадил на кровать и принялся обрабатывать раны, проклиная мир и себя заодно. — Разве не видишь? Неужели не понимаешь?! Пытки убьют тебя!!! Камуи вскрикнул. Кровь проступила сквозь слои бинтов. Абуто отшатнулся, едва удержал равновесие. — П-прости. — Пытки? — вопрос без подвоха, вопрос в никуда — не ответят — ни Абуто, ни сенсеи, ни тем более отец. Звучит смешно, но он действительно не понимал значения слова, которое слышал не единожды. Его учили многому, например, подчиняться — отцу, правилам, приказам. Учили держать рот на замке, эмоции в узде. Он не имел право жаловаться, не имел право отдыхать больше четырёх часов в сутки. Ел по расписанию и только то, что позволяли врачи. Каждый день принимал горсть пилюль и получал с десяток уколов. Камуи ненавидел читать, но читал. О строении тела, болевых точках и жизненно важных органах, об оружии — огнестрельном и холодном, о ядах, взрывчатках, компьютерах и фишках хакеров, зубрил морзянку, способы кодировки и дешифровки, обучался тактике ведения боя и прочей нудной, совершенно неинтересной чепухе. К семи годам точно знал, как и куда бить, чтобы смерть была быстрой и безболезненной или напротив — медленной и мучительной, к десяти без напряга сносил защиту Пентагона, НАТО, МО КНР, КНДР, Южной Кореи и других стран, в двенадцать прослыл неплохим стратегом (с последним заявлением наставников поспорил бы, но много позже), однако не научили главному — понимать — мир, людей… себя. Он умел говорить, но не понимал больше половины, умел взламывать данные, но не знал — зачем, умел убивать, но понятия не имел — для чего. Камуи с младенчества твердили: Мир жесток и беспощаден. … неустанно повторяли: Убей или убьют тебя. И он верил, наивно полагал — лгать не станут, просто потому что — незачем. Камуи потёр переносицу, лбом припал к прохладному стеклу. Голова раскалывается, стоит хоть ненадолго окунуться в воспоминания. Хотел бы избежать, но встреча с неотъемлемой частью прошлого не даёт — забыться. Спрятаться в измерении кривых зеркал. Удобно, если не акцентироваться на последствиях: транса и кучу всего, что неведомо обычному человеку. Тепличные условия Ренгоку сделали его неженкой. Кровь стекает по ладоням, пачкает белоснежный пол. Друг стоит неподвижно, смотрит так, как никогда ни на кого не смотрел. Камуи в растерянности. Не понимает, чем заслужил такой взгляд, что сказал, не так сделал. — Это очень… не очень. Реакция Абуто на происходящее за спиной насторожила. Камуи обернулся. Сердце больно ударилось о рёбра. — Нет… На стене у входа экран с данными о спарринге — номер тренировочного зала, время и две фамилии. Камуи сглотнул, неосознанно попятился назад. Катаканы расплылись в сплошную красную линию. — Ну, мы бы в любом случае… Гул в ушах нарастает, паника накрывает. — Только не Абуто, — сипло, почти неслышно. Отец знает, насколько дорог. Так почему? Зачем?! Его спарринги не тренировочные — насмерть — всегда. Если отказывается убивать, проигравшего устраняют наставники, и так, как того пожелают. Обычно, самым мучительным способом. — Нет… — Камуи?.. — Это должно быть ошибка. Он не может… Он ведь знает! Перед глазами размытый болью эпизод из прошлого. Питомец — белоснежный кролик, которого получил в подарок от отца на четвёртый день рождения, любил, лелеял и которого… — Убей. Год спустя услышал он приказ. — Что? — Убей. — Почему? — Мне повторить? — Отец!.. — Убей, я сказал. — Он ведь безобидный! Не гадит, и ест мало! — Убей! — Но!.. Он мой друг!!! — Выбирай, кролик или Абуто… И Камуи выбрал. На ватных ногах подошёл к кровати, а дальше — багровая пелена и смрад, что преследовал долгие месяцы во снах и наяву. В тот день он впервые познакомился со Смертью. Она стояла поодаль в белом хаори с бездной вместо глаз и полным ртом истерзанных тел. Камуи помнит её зубы, помнит пасть и причмокивающие звуки. Слюну, что тянулась за рвущейся, наполовину разложившейся плотью и обглоданными костями. — Не отдам. — Камуи! — Не позволю… Он видел, как Смерть обращается с телами и что делает с душами. — Камуи! Жрёт, перемалывает. Устилает ими дорогу к новым жертвам. — Камуи!!! Удар по рёбрам вывел из прострации. Сознание прояснилось. — Успокойся! Дыши глубже! Камуи судорожно вдохнул. Кислород резью прошёлся по лёгким. — Вот так. Дыши. Абуто помог найти опору. Вымазанные в крови ладони оставили на стене грязные разводы. — Ты умрёшь, — рвано, без тени сомнения. Кашель продрал горло. Абуто улыбнулся, пожав плечами, включился в режим — мне всё нипочём. — Я не ровня хозяину Ренгоку. Вот значит как. Не друг и даже не сопля — хозяин. Камуи оттолкнул протянутую Абуто руку, уверенно поднялся на ноги. — Посмотрим. Лицо Абуто изменилось. Дурное предчувствие страхом отпечаталось в глазах. — Не делай глупостей. — Время. — Камуи! — Встретимся в зале. — Я с тобой говорю! Камуи вышел из комнаты, неправильной комбинацией цифр заблокировав дверь. Приглушённые крики Абуто не слышал, полностью сосредоточился на предстоящем спарринге. Чтобы поговорить с отцом, придётся воспользоваться соображалкой — показательное выступление подойдёт как нельзя лучше, при ином раскладе о личной встрече и заикаться не стоит. — Надеюсь, ваш арсенал полон пушечного мяса. На одном я не остановлюсь. Камуи ослабил ворот танчжуана. Кисть небрежно шаркнула по бедру. Неожиданной находке в левом кармане штанов искренне порадовался. Всё-таки, он не Абуто и курить трубку, что является скорее демонстрацией статуса, чем пагубным пристрастием, не привык. Отложив кисэру, закурил. Знакомый аромат и привкус табака — почти нирвана, если бы не сгустившаяся над головой тревога. В погоне за лидерство рвёт дистанцию. С упорством рогатого отодвигает воспоминания всё дальше. Неплохо, конечно, но и не хорошо, учитывая, что ни один из вариантов не преподнесёт желаемое на блюдечке. Если рассуждать здраво, ему не стоит ввязываться в проблемы. Высовываться сейчас крайне рискованно. Гарма забыт, ходят слухи о возмездии. Камуи на руку. Есть шанс выманить крысу из норы, в которую ему вход закрыт. Восточноазиатские Тигры на пару с Макао, Японией и Северной Кореей о Гарме не знают. Их мало интересовали потасовки эсперов по другую сторону залива. Своими насытились, причём до рвоты. Гокудо, например, проливали кровь в межклановой войне, Порт подтирал задницу выжившему из ума старику, Триада усиливала влияние, объединяя разрозненные группировки в единую сеть Поднебесной, элитные подразделения Кореи выясняли, у кого толще да вооружение круче, в то время как правительственные шишки упомянутых выше стран, хватаясь за голову, решали — что делать с взбесившимися одарёнными, от которых вреда было больше, чем пользы. Чего не скажешь о Европе, в особенности — Карателях Нойшванштайна и Рыцарях Британии — охотились за мифическим псом с зонтом вместо способности. Да, Бо сказал, убивать никого не надо, следовательно, и рисоваться не придётся, но чутьё вопит не просто так. Отказаться несложно, скорее — необходимо, вот только… Камуи покосился на кисэру. Он на распутье. С одной стороны Бо, с другой — Кагура. Плюнет на первого — не сдержит слово, данное Абуто, забьёт на родную кровь — нарушит клятву, что принёс матери за день до её смерти. Даже, если сможет найти лазейку, не факт, что справится. В одиночку уж точно.Чем Чуя не подмога?
И снова голос Абуто встревает в монолог. Камуи почесал затылок, способностью объял необъятное. Ветер за окном усилился, поднял столб пыли, сорвав с нескольких домов прогнившие насквозь крыши. Подмога? В лице рыжего недоразумения? Чёрта с два! Хватит с него смертей. Лучше сдохнуть, чем подставить молокососа под удар, который и взрослый вряд ли выдержит. И секундной заминки не потребовалось на переваривание и осознание. Камуи рассмеялся. Надо же, он до сих пор видит в Бо сопливого, вымазанного в грязи, щенка. Не хорошо. Пора бы признать — Као-но Наи повзрослел.Признал?
— Может быть. Время — лучший наставник — покажет. Камуи стёк с подоконника, ладонями упёрся в колени. В глазах резко потемнело, в ушах зазвенело, а грудную клетку сдавило так, будто рёбра лёгкие проткнули. Ксо-о-о. Он сдаёт. В первую очередь — телом. Всё чаще мучают боли, всё чаще рвёт кровью. Рассудком — теряет ясность — кто он, где и когда. Приступы не дают покоя, вводят в состояние транса, после которых остаются лишь ворох бесполезных рисунков и ядерная смесь ненависти с неуёмным желанием мстить — каждой сучьей твари. Камуи уверен — чувства не его. Он не ненавидит мир, равнодушен к людям, однако понятия не имеет что не так и какого онрё с ним творится. За Абуто не наблюдалось столь масштабных отклонений. Как только инъекции прекратились, отступили и боли. Но самочувствие Камуи вне лаборатории не улучшается, стремительно ухудшается — по непредвиденному сценарию. Знает. Часто приходилось наблюдать за подопытными отца, но никого не мучали ни многочасовые трансы, ни приступы творческого психоза. И нет никого, кто бы смог разобраться, в чём же, блядь, дело, и если прогноз неутешительный, то хотя бы оттянуть неизбежное до момента, когда бангаса пронзит наконец сердце ублюдка. Камуи не раз обращался к подающим надежду специалистам. Несколько лет наблюдался у самых выдающихся учёных — Акинари Уэды, Роджера Ашэма и многих других. Зря. Деньги на ветер. Так он думал. Но жизнь снова подкинула угли в почти истлевший костёр надежды. Как оказалось, мир полон тёмных лошадок, и имя одной из них — Михаил, по батюшке — Васильевич. О Ломоносове Камуи узнал от занозы всея Японии. Не напрямую, конечно, вскользь, краем уха и к собственному изумлению — совершенно случайно. Номер с почтой вычислил не напрягаясь, связи, слава Ками, имеются, а дальше… Дальше — дебри. Пришлось стучаться в почтовый ящик. Представьте на мгновение — японец писать письмо на русский язык. Вот в таком примерно стиле Михаил Васильевич получил @mail. Ответ пришёл незамедлительно: На что, сударь, жалуетесь. Ну, Камуи и вывалил всё, чем грешил последние лет пятнадцать, ни на что не надеясь. Многие отваливались, едва он начинал список болячек. Но! Русских на слабо не возьмёшь! Проверено. Прочитав корявые строки, Ломоносов слёту выдвинул десяток диагнозов и выслал адрес, с расшифровкой которого возникли некоторые трудности. Хотя, чего душой кривить, некоторые — это мягко сказано. Ему пришлось досконально изучить карту Советов, чтобы по крупицам собрать информацию о месте обитания учёного на новый, так сказать, современный лад. Камуи хмыкнул, вспомнив экстремальное путешествие по матушке России. Русским американские горки ни к чему. Своих хватает. Что ни дорога, то родео. Каждый второй пилот под шафе и без прав. Камуи так и не смог понять, о каких правах ему говорили, зато сходу сообразил, почему русский дядька проявил сочувствие к растерянному, до смерти уставшему туристу и охотно поменялся с ним билетами, отодвинув свои дела на потом. Камуи тогда подумал — добрейший человек, а в реале — падаль ещё та. Кто летал на Ан-2 поймёт. У кого больше шансов попасть в фавориты: Кукурузник или Boeing? Полёт с крутыми пике и акселями по пять оборотов с погружением под воду на три метра опустим. Куда интереснее деревня, в которой жил и, наверняка, всё ещё живёт малоизвестный, по крайней мере — в Японии, учёный. Три бугра, на буграх три двора. Заборы деревянные, низенькие. По лугам живность разномастная снуёт, но стоило свисту рассечь округу, как гурт свиней и стадо бурёнок по стойке смирно разбежались по загонам. Встретили нерадушно. Мужик богатырского сложения с седой бородой до пупка и ручищами а-ля кувалда Советов, засекреченное оружие сталинских времён, со словами: А душка тебе не занимать, япошка. Заходи, коль своими пришёл. Затолкал в избу. Камуи ахнул, когда глазам открылось убранство деревенского мужика. Что для русских хижина, для японцев — замок. Просторно, светло, одним словом — роскошно. Ни пылинки, ни соринки. Лишь один угол прошёлся по нервам смычком — добротный стол впечатляющего размера, заваленный пожелтевшими бумагами, колбами и склянками разной степени причудливости. Пойдём, посмотреть тебя будем. Изрёк Михаил Васильевич, с грохотом распахнув стальную дверь, мастерски замаскированную под деревянную нишу. Камуи не ожидал, что следующие три недели проведёт в сыром, плохо освещённом подвале, смердящем заплесневелыми травами и подгнивающей картошкой, привязанным к металлическому столу. Да и не готовили его к пыткам ранга даббл-эс. Подручным отца — сенсеям-неудачникам, стоило поучиться у знахаря, как велел величать Ломоносов, искусству — надламывать-но-не-ломать. Точно помер бы раньше, чем осознал — кто есть кто и что из себя представляют. Короче говоря, помяли Камуи, помяли, неудобными вопросами закидали и отправили домой. А по возвращении получил весточку: Случай небезнадёжен. Отделить врождённое от вживлённого сложно, но возможно. Из письма Камуи понял одно: шанс есть, однако потребуется время. Время, которого почти не осталось. Взгляд сфокусировался на рукоятке ножа, торчащей из дверцы навесного шкафа. Бо — изверг. Так по-варварски уничтожить шедевр Садзи Такеси. Узнай Абуто, как именно умудрился просрать его подарок, убил бы — обоих. Камуи смахнул с подоконника сигареты, ловко сиганул в окно. Стопы мягко коснулись земли. Вид Сурибачи по ночам радует глаз. Тихо и до странного жутко. Не хватает мистических явлений — для полноты картины. Лёгкой поступью по безлюдным улицам. Мимо свалки, вверх по узенькой тропе. Десять сколотых ступеней, и трещина длинною в шаг. Рослые легко пройдут, мелкокалиберным придётся туго. Колкие замечания в адрес Чуи Камуи отбросил, не без удовольствия вдохнул полной грудью. Свежо и ветрено, как любил тогда и любит сейчас. Лишь здесь, в компании молчаливого камня он может быть собой: отбросом с охапкой комплексов и телегой страхов. Вспоминать, не опасаясь — чего — сам не знает. Но дома, в покорёженных стенах Камуи забывает, что ушло, давно прошло. Минуло не одно десятилетие. И несмотря на понимание, держится так, будто всё ещё там — с ними. Привычка или диагноз? Камуи окинул огни Йокогамы. Ярко. Он не любит большие города, шум и суету. Предпочитает догнивать в тишине, вдали от цивилизации. Может, поэтому выбрал место, куда нормальные не сунутся. Иссушенные солнцем ветки хрустнули, как снег под ногами после морозной ночи. Дерево не цветёт, но стоит, увядающими корнями цепляется за жизнь. Как нелепо — жить в тени, прячась от губительного света дня, в постоянном ожидании ночи. Последняя не жжёт, не причиняет боль, лишь тихо дарит исцеление — влагой, кутает долгожданной прохладой. В этом древе он видит себя — ничтожного червя, бьющегося в агонии, что по воле случая оказался на затвердевшей от засухи земле. — Я вернулся, Абуто. Пальцы невесомо касаются могильной плиты, до боли сжимают острый край. Треск едва слышен, но этого с лихвой, чтобы кисть ослабила хватку, а эгоистичное желание неконтролируемым потоком ринулось наружу. И Камуи нарушает собственное вето. Он держался семь долгих лет, но сейчас… Сейчас он хочет не просто слышать — видеть. Ощущать. Способность откликается, лепит из бесцветной воронки знакомый силуэт. Фантом медленно подходит. Сознание добавляет красок, мелкие детали оттеняют. И Абуто стоит плечом к плечу, как в старые не совсем праздные времена. — Чуя объявился. Фантом молчит, неотрывно смотрит вдаль. Туда, где море, звёзды… горизонт. Камуи садится, лопатками припадает к мрамору. Камень износился. Сколы мозолят глаза. И почва просела справа. Кулаками вбитый перфекционизм не унимается. А это значит, пора менять надгробье. — Удивил. Не думал, что хватит наглости сунуться к тому, кого почти уничтожил. — А ты надеялся, он всю жизнь будет нерешительной соплёй? Камуи криво усмехнулся, понимая — приплыл, окончательно свихнулся. Дурка по нему плачет, но смирительная рубашка подождёт. Сначала он должен решить, что делать с Бо. Оставить на растерзание падали или выступить в роли карателя. Вот только каратель из него нынче никакой. Камуи давно уже не молод, а с учётом множественных — но — почти мертвец. — Боишься стать обузой? — Есть те, кто не боится? — Тебя до сих пор мучает прошлое? Мучает, да? Предплечье упёрлось в колено. — Первый, — рыкнул Камуи, швыряя окровавленный ошмёток глотки. — Камуи… — кашляя, просит Абуто, пытаясь подняться на ноги. Но Камуи глух — к просьбам, слеп — к животному страху, что читаются в глазах наставников. Они сделали его таким — безжалостным чудовищем, бесчувственной машиной, для которой — жизнь — пустой звук. Камуи срывается, используя бангаса за опору. Удар с пол-оборота пяткой блокируется удачным выпадом, но именно он становится раковым. Кисть скользит по шее, и выждав нужный момент, впивается стальной хваткой в сонную артерию. Чужая кровь заливает лицо. Тело падает к ногам, бьётся в предсмертных конвульсиях. — Второй, — сухо ведёт подсчёт осипший голос. Камуи слышит движение по обе стороны. Стало быть, получили приказ — остановить вышедшего из-под контроля сопляка. Любой ценой. Но Камуи не остановится. Не сегодня. Все хотят жить, так почему? Кто дал им право решать судьбу Абуто, тем более его руками? Камуи не старается продумать стратегию боя, даже не знает, скольких мобилизовали, чтобы выбить спесь из обнаглевшего ученика. Действует по обстоятельствам, так, как делать запрещали, и если нарушал — наказывали. Не трудно догадаться, как часто подвергался истязаниям за непослушание. Теперь понял причину: просчитать проще, когда знаешь, чего ожидать. Противник с кашей в башке неудобен — не предугадать. Он резко уходит с траектории летящих наискось клинков. С разворота горизонтально полу перехватывает один двумя пальцами за лезвие и метает вправо аккурат в межбровье, второй пинком возвращает отправителю. Черная сталь вонзается в сердце по рукоять. — Четыре. — Остановись, Камуи! — задыхаясь, почти рычит Абуто. Единственный удар пришёлся ему коленом в рёбра. Камуи не рассчитал, и в этом не облажался. Абуто из тех, кто попытается остановить вне зависимости от последствий. Он боится, всегда боялся, и Камуи до сих пор не понимает — чего. — Седьмой. — Прошу… Камуи, хватит… Тупой наконечник бангаса ввинчивается в податливую плоть восьмого… или девятого, не помнит, потерялся в счёте, пока соображал, как показательнее расправиться с оставшимися, чтобы на него наконец обратили внимание. — Сенсей, вам больно? — интересуется Камуи, искренне улыбаясь. Ему весело, действительно весело, и плевать похож на психа или нет. — Разве не этим вы усмиряли мою кровь? Булькающие звуки с приглушённым чваканьем усладой по обугленным нервам. Вечность слушал бы, но оставшиеся ждать не будут. Камуи вогнал бангаса в пол, опираясь ладонью на рукоять, ударом с ноги по подбородку отбросил незваного гостя, что крысой подкрался со спины. Камуи хмыкнул, выдернул наконечник зонта из ключицы, упиваясь громким хрустом раздробленных костей. Сенсей взвыл, отполз настолько далеко, насколько хватило сил и воли, но Камуи мало. Крови, боли. Мало криков и стонов. Он хочет большего — получить компенсацию за ад, который испытал, когда табло высветило имя друга. Ни это ли называют справедливостью? Камуи двинулся на сенсея по рукопашке. Тот в испуге отполз на три шага, потом на два. Затем ещё и ещё, пока затылок не встретился со стеной тренировочного зала. Бангаса оскалился, раскрыл перепачканную кровью пасть и неровными зазубринами вгрызся в глазницу. Ор сотряс бетонные балки, пол завибрировал. А ведь Камуи сжалился, не стал искать опоры с обратной стороны черепа. Он всего лишь выколол глаз наконечником и слегка прокрутил, не лишая наставника надежды — самого ценного, что есть у людей. — Камуи! — холодно, как если бы никогда не был отцом. И спустя… — Десять. … трупов, исподлобья глянул поверх левого плеча. Камуи зажмурился. Жаль, что он так и не смог овладеть морзянкой сердцем. Не мучался бы, успокаивая слетевшую с тормозов мышцу. Его учили — это факт, но похвастаться может лишь вызовом сердечного приступа в самый ответственный момент. Разлепив налитые тяжестью веки, немигающе уставился на горизонт. Стальной отблеск у корня древа, что на протяжении нескольких минут раздражал периферию, добился внимания. Небольшое, прямоугольное, и, насколько может судить — неприлично дорогое. О неприятном сюрпризе Камуи предпочёл не думать, но догадка подтвердилась, стоило пальцам щёлкнуть по крышке. Почти незаметный зелёный огонёк издевательски подмигивает подбитым глазом. Интересно, как долго Бо пользовался зажигалкой, ничего не подозревая? Судя по трещине на лампочке — не меньше полугода. Камуи цокнул. Если бы не знал подопечного, устранил бы не задумываясь, ибо — намеренно навёл на след Гармы. К сожалению, Бо не умеет. Сам подставиться, но не при каких обстоятельствах не рискнёт жизнью друзей. Камуи кинул взгляд на копию Абуто, что соткал из способности. Он жалок. Продолжает цепляться за прошлое, тогда как настоящее сдавливает мошонку всё сильнее. Камуи боится. До истошных воплей боится принять решение — сделать выбор, за который придётся держать ответ. И всё бы ничего, если бы ответственность нёс лишь он один. — Нет… — в ужасе прошептал он, наблюдая за действиями отца через пуленепробиваемое стекло. Осознание ударило по вискам запоздало. Камуи устроил показательное выступление в надежде, что его выслушают, хотя бы попытаются понять, но… — Ты не можешь, — чуть громче, с мольбой в глазах. — Ты обещал мне… Обещал вылечить её! Не делай этого! Не убивай её!!! — Камуи! — голос Абуто звучит на задворках, но то галлюцинации. Отец бы не оставил Абуто в живых. — Мама! Мама!!! Камуи сбивает кулаки в кровь, кричит, срывая голос. Он бьётся плечом о толстое стекло, ногами выбивает дверь. Он не чувствует слёз, больше не чувствует боли, только бы спасти! Но способность сбоит тогда, когда отчаянно нужна. — Ну же! Ксо-о-о!.. — почти воем — надрывным, местами приглушённым — от всхлипов, слёз и сорванных связок. — Камуи!!! — и снова слышит его голос. Абуто! Абуто! — стонет Камуи, ломая ногти о гладкую поверхность. — Помоги. Отец закрывает перегородку, и будто в замедленной съёмке Камуи видит, как проворачивается затвор. Сердце пропускает удар. Второй. Третий. — Нет, — шепчет, понимая — слишком поздно, шансов нет. Хоть раз вдохнёшь, живым не выбраться. Её кожа темнеет, начинает лопаться и медленно отслаиваться. Камуи не осознаёт, что Абуто оттаскивает его от стекла и с силой прижимает к себе. Не понимает, как напуган друг нечеловеческими криками. Сколько усилий прилагает, чтобы удержать изувеченное болью тело, утешить измученную страданиями душу. Вот почему Абуто отказывался говорить Камуи правду. Молчал, глупо улыбался. Не хотел ломать. Но его сломали, и заново не собрали — не смогли. После смерти матери Абуто наблюдал за ним со стороны. Камуи никого не подпускал, держался на расстоянии двух этажей. Коротал свободное от тренировок время в обществе вечно спящего русала. — Я запретил тебе приходить сюда. Камуи даже взгляда не поднял на человека, которого ещё вчера называл отцом. — Я с тобой разговариваю. Карандаш плавно скользит по бумаге. Оранжевые линии складываются в идеальные рыжие локоны. Мальчика в толще воды за пуленепробиваемым стеклом он рисует с тех пор, как очнулся. Одна и та же поза изо дня в день, меняется лишь ракурс и завитки волос. Многие, увидев, пожалеют. Что ж, и Камуи жалел — ровно до того момента, пока не почувствовал зависть. Лучше блаженное неведение во снах, чем смердящая гнилью реальность. Дни шли, а Камуи не изменял новым привычкам. И однажды случилось то, о чём мечтать не смел — уничтожение лаборатории. Ошибка учёных, вторжение извне или ужасающая способность русала — не волновало. Камуи бесцельно бродил по округе, ни на что не надеясь, однако на исходе третьей ночи надежда сама нашла его — швырнула к ногам изодранное, но живое спасенье. Они обрели свободу вместе, вместе скитались по городам. Присматривались, искали — угол, где смогут осесть. Минули годы, прежде чем довелось услышать о Сурибачи — иностранном квартале на руинах засекреченной лаборатории. Захотели проверить. Ведь если выжили они, выжить могли и другие. Заново отстроиться и замаскироваться под что угодно. Но вместо серых стен фальшивой базы наткнулись на грязные улицы с людьми. Оказавшись в Сурибачи, оба почувствовали, что дома, но оба решили промолчать. Выбрали холм, на котором вскоре нарисовалась покорёженная хижина. Их учили убивать, а не строить, однако жизнь отличный наставник — подбросила несколько занимательных книг. Потихоньку, шаг за шагом расширяли комнаты, укрепляли фундамент. Обставляли, добавляли уюта. И когда Бо ворвался в размеренное существование рыжим вихрем хижина уже походила на добротный сельский дом. А после, спустя пару лет, Абуто совершил ошибку, за которую корил себя до последнего вздоха — представил Бо баранам. В его действиях не было скрытого мотива. Он просто хотел похвастаться воспитанником. Но всё пошло по наклонной. К Бо начали присматриваться, прощупывать, оценивать потенциал. Камуи с Абуто не отличались преданностью и фанатиками не являлись. Их боялись. А от тех, кого боятся стараются избавиться. Вот только силёнками не удались, да и мозгами не выделялись. Так он думал. Напрасно. Бо стал ловушкой, о которую первый из Ятагарасу разбился насмерть. Когда Абуто озвучил желание покинуть Сурибачи, Камуи взялся за Бо. Гонял так, что самому становилось плохо, поскольку пользовался методами, которые ненавидел всем сердцем. Паршиво признавать, но отец знал, как из облезлой дворняги выдрессировать бойцовского пса. Разумеется, тренировочные спарринги не остались незамеченными, и в один солнечный день, без дозволения войти и банального приветствия: — Возьмите меня в ученики, Камуи-сама! В их вотчину ворвался он. — Перебьешься. — Вы тренируете Чую. — И что? — Почему — Чуя? Чем Као-но Наи лучше меня? Он же животное! Ему нет места среди людей! Камуи даже не взглянул на Ширасэ, развернулся на пятках и потопал в сарай за тяпкой. Огород на заднем дворе сам себя не возделает. В доме два с небольшой половинкой мужика. Жрут немерено, оттого и запасаться приходится на десятилетия вперёд. — Значит… слухи не лгут. Камуи остановился, пригвоздил надоедливую муху заинтересованным взглядом. — Слухи? Это какие? — Щ-щенка… для утех подобрали, — заикаясь выпалил Ширасэ. Камуи оскалился. — Утех? Не понимаю. Будь добр, объясни. — Все говорят, что причин содержать Чую у вас нет. — Следовательно… — вкрадчиво протянул Камуи, намекая на продолжение. — … платит за кров и еду… т… т-телом. — А ты, я смотрю, с благодарностью уши развесил, — Камуи вплотную подошёл к малолетнему отродью. — Сплетни разносишь, как крыса блох. Пальцы сдавили тощую шею, искренне радуясь подвернувшейся возможности отвадить от Бо самую мерзкую срань из живущих в Сурибачи. Лицо Камуи исказила безумная улыбка, от предвкушения зрачки расширились, руки затряслись в агонии. — Таким как ты я выдавливал глаза, ломал кости, голыми руками вырывал сердца. Знаешь, каково это, когда в ладонях десятилетнего пацана бьётся хрень взрослого мужика? — Камуи склонил голову на бок, помутневшим рассудком мазнул по испуганному лицу. — Экста-а-аз, — хрипло, низко, шёпотом у самого уха. Ширасэ зажмурился, глухо пискнул. — Но есть то, что даже я не пробовал — сердце ребёнка. Ты ведь поможешь мне, Ширасэ? Утолить голод. Я сделаю маленький надрез, слегка надломлю грудную клетку и посмотрю, может, потрогаю. Обещаю сделать это максимально больно. Тебе понравится. Ширасэ заскулил, вызывая ещё больший прилив ярости. Хват на шее усилился. Послышался хруст, но не костей — эластичных бинтов, что буквально врезались в кожу и вздувшиеся вены. — Н-не н-надо… — задыхаясь, выдавил Ширасэ, почти теряя сознание. — Чуя выдержал. Уверен, справишься и ты. — Камуи!!! Как не вовремя. Камуи сморгнул, брезгливо отшвырнув Ширасэ, натянул привычную маску дружелюбия. Захотелось вымыть руки, желательно в хлорке. — Надеюсь, мы поняли друг друга, отребье. — Ты что творишь, идиот?! Абуто вылетел из дома босым и взъерошенным, в три прыжка сократил расстояние. Так сильно испугался за выблядка инцестников? — Занимаюсь воспитанием, раз родителям похеру. Камуи сосредоточенно принялся натягивать садовые перчатки, совсем позабыв, что секундой ранее собирался водить дружбу с отбеливателем. — Камуи! Ты пугаешь Чую! — Бо? Этим? Сомневаюсь. Абуто вздохнул, показательно сдавил виски. Камуи на осуждение друга лишь фыркнул. Не намерен он терпеть мерзость в доме. Подхватив тяпку, услышал обеспокоенное: — Ты в порядке? — В полном. Грабли помой, Бо драил полы щёткой, — кинул он напоследок и скрылся за поворотом. А через четыре месяца: — Отойди, Бо, — прорычал Камуи, сжимая окровавленную рукоять бангаса. Он просчитался, когда отпустил Абуто одного. Был уверен — не посмеют, побоятся. Посмели. Не побоялись. Задавили числом. Привлекли одарённых из числа военных. Абуто силён, но против эсперов обычному человеку не выстоять. Проклятье Ятагарасу активируется в момент полного истощения и непреодолимого желания победить. Кровь закипает, сознание отключается, тело теряет чувствительность. Ограничители спадают, и физические параметры возрастают в стократ. Быстрее пули, страшнее зверя, мощнее стихий, вот только… Это не способность, и не секретная техника — одноразовое экспериментальное оружие. — Нет. Камуи сорвался с места, обогнув Бо, ринулся на Ширасэ. Багровая вспышка преградила путь, блокировала удар гравитацией. — Уйди, — прошипел сквозь зубы, теряя самообладание. — Нет! Он бы смог остановить Абуто, если бы вовремя почувствовал всплеск чудовищной силы и распознал кому принадлежит. Но — поздно. Ему не помочь. Абуто умирает. — Я сказал — уйди! Способность ураганом обрушилась на Бо. Он устоял, но глубокие порезы покрыли почти всё тело. Истекая кровью, Бо рухнул на колено. Ладонь едва успела — удержать равновесие. Порез на шее в миллиметре от артерии. — Только если… — глаза Бо сверкнули в лунном свете ядовито синим. Овцы добились своего — противопоставили Ятагарасу Арахабаки. — … пройдёшь по моему трупу. Камуи отступил, зная, что ещё один психоз способности Бо может не пережить. Той ночью их пути разошлись. Камуи попрощался с Абуто, перевязал раны спящему Бо и исчез, вернее — сбежал. От всего, что напоминало о прошлом. — Немало дров мы наломали, — молчание длилось, пока тлела сигарета. Окурок лизнул пальцы ожогом, но Камуи не почувствовал боли. — Я ведь нашёл её. Там, где и не думал искать. Рядом с Бо. — Ты же не убил его? Камуи рассмеялся, но смех быстро перешёл в истерику без слёз. Окурок выпал, приземлился на штанину истлевшим концом. Их свела случайность. И Камуи благодарен Бо. Его сила неприступной горой скрывает её от ненужных глаз. — Они так похожи… Мама и Кагура. Камуи вздохнул, собрал себя по кускам и без тени сомнения шагнул в настоящее. — Что скажешь, Абуто, стоит или нет — помогать никчёмному ученику, которого бросил столь же никчёмный опекун-наставник? Порыв ветра ударил в лицо, как если бы и правда — получил затрещину. Камуи усмехнулся. Чего и следовало ожидать. — До скорого. И зажигалка стоимостью в несколько тысяч зелени нашла пристанище на дне залива.***
— Я пришёл тебя учить, полагаю, — скрипнул связками Камуи, надвигаясь на пацана, перед которым предстоит нахлобучить амплуа учителя по японской литературе, каллиграфии, живописи, математике, не дай Ками, высшей, космо-эзотерики, астрофизики, и это притом, что сам ни ногой в учёбу, ибо вырезал личный сенсеевский состав в тринадцать. Чёртов, Бо! Ничего умнее придумать не мог? Камуи выдохнул, лениво окинул Тая беглым взглядом. Так вот, как выглядит головная боль рыжей непоседы. Чуя точно свихнулся, раз добровольно подписался на роль опекуна, и не для малолетней козявки — подростка с весьма сомнительным прошлым (о, да, разузнал о многом, пока готовился к заданию ранга — даббл эс). По всей видимости, три года с мужиками в ветхой хижине на пике Сурибачи ничему не научили твердолобого пафосника. Должен был понять, насколько тяжела и ответственна ноша, но судя по тощему пацану, что топчется на пороге гостиной, сминая полы нелепой пижамы, Бо нихрена не понял и не осознал. Тай похлопал глазами в пол. Камуи вальяжно переступил порог. Не стоило. В кармане завибрировало так, что того гляди швы брендовых тряпок разойдутся. Нет, Бо, ты не бревно, ты, блять, булыжник! Только Тай хотел открыть рот и, возможно, возмутиться, как Камуи коснулся его губ указательным пальцем. Не издавая лишних звуков, подошёл к низкому столику и, отыскав взглядом пульт, щёлкнул кнопкой. Отличные динамики мэйд бай джапан завопили оргиями на всю элитку. Физиономию Камуи несколько раз прошило судорогой — от злости и картин без цензуры. И нет, не о постановочной порнухе речь — о наболевшем, долгое время зудящем под ложечкой. Пульт с характерным хрустом разлетелся на осколки. Клянусь, Бо, однажды, я раскрою тебе череп! Но! Несмотря на тараканы редчайшей породы, эффект по ту сторону жучков воистину впечатляющий. Кто бы не усеял хижину Бо прослушкой: прости-прощай — слух с соображалкой, по крайней мере, на ближайшие несколько часов. Способность отозвалась, расползлась по квартире микроскопическими иглами, пробираясь в самые труднодоступные щели и выводя из строя шпионские примочки. — Одна. Две. пять… Двенадцать. А фоном, вернее — очень и очень громко — оргазм с мощным сквиртом. Камуи поржал бы, вот только не до смеха ему. Руки страсть, как чешутся. Отвлекаясь от насущного, ещё раз бегло пробежался по квартире класса — элит. — М-да… Бо и правда — преуспел. Квартиры, особняки, машины и мотоциклы. Дизайнерские шмотки и коллекционные вина. Рад, рад — за воспитанника Абуто. В отличие от опекунов Чуя смог приспособиться к мирской жизни, найти своё место под солнцем. — Кто вы? Вас прислал Накахара-сан? Камуи вздрогнул, медленно обернулся. Он не ослышался? Китайский? — А… эээ… подожди! Достав из заднего кармана допотопный сотовый, Камуи надавил на кнопку вызова. Телефон жалобно пискнул. Три секунды идиотской песни, и с той стороны трубки грозным тоном пробасили: — Слушаю. — Ты какого хуя умолчал, что пацан по-шанхайски говорит?! — Подумал, лишняя информация только навредит. — Навредит? Я ни слова не понимаю! Как по-твоему нам изъясняться? Мимикой? Бо открыто ржёт над ним, слышит, как хрюкает в трубку. А оргии по ТВ всё продолжаются. Громко, сочно, умело и чего душой кривить — красиво. — Эм… Камуи, что у вас там происходит? — Ебля, блядь! Не меняй тему! — Жестами тоже неплохо. У меня гости. Я верю в тебя, Камуи. — Не смей отключаться, паршивец! Но короткие гудки не заставили себя ждать. Повторные вызовы не увенчались успехом, из чего сделал вывод — абонент занят мордобоем. Камуи выругался. Бо намеренно опустил подпункт с китайским. Знал, что пошлют. Итак, что дальше? Заднюю давать поздно. — Выучить — цзайцзиень-мэйгуаньси-хуаньин — невозможно. Остаётся один вариант — чокнутый изобретатель. — Вы знаете китайский? — с заинтересованностью пропел пацан глазами в пол. Камуи одарил убийственным взглядом, но Тай не увидел. Он и не мог. — Нет, не знаю. И будь добр — помолчи, пока я не придумаю, чем заменить незнание языка. Длинные гудки оповестили о соединении. Камуи спрятал перебинтованную руку в карман, подальше от пристального внимания удивительных глаз и подошёл к двери. Поведение Тая изменилось. В воздухе витает напряжение, в движениях читается страх. Замки щёлкнули. Путь к отступлению отрезан. Ему некуда бежать, разве что — в окно. Но вряд ли хватит духу. — Хай-хай, изобретатель Сосуке слуша… — Оборо. На несколько секунд воцарилась тишина. Единственный, кто знает настоящее имя талантливого хакера, замаскированного под чокнутого изобретателя — это Камуи. — Гарма… — пропыхтели в трубку недовольно. — Давно не слышались, и, если честно, предпочёл бы не слышать тебя ещё столько же. — Взаимно. Нужна помощь. — Я жалкий хакер… — Нужен переводчик. — Так найми, денег у тебя больше, чем у Илона Маска. — Живые проблемные, мёртвые — бесполезные, нужны неодушевлённые. — Google в помощь. Камуи скрипнул зубами. С Оборо всегда сложно. Ненавидит всех, кому с внешностью повезло, а уж если к внешности добавить ещё и силу с умением драться — всё — враги навеки. Гениальный идиот. — Я не пользуюсь смартфонами. На другом конце провода хмыкнули, довольно растянулись в злорадстве. Уверен. — Твои проблемы. — Не выёбывайся. Лишние кости появились? — Без угроз никак? — За языком следи. — Испанского нет, арабского нет… — Китайский. — Камуи, тебе не стыдно? Давно пора выучить! — Не пизди. Вышлешь два на старый адрес. И положи лишнюю пару наушников. — Деньги переведёшь на счёт Маккнамары. Номер отправлю смс-кой. Камуи отключился. Маккнамара в Японии? Значит ли это, что и ублюдочный Калирби здесь. Камуи пристально посмотрел на Тая. Спиной стоит у окна. Пусть стоит, а он поищет компьютер. В нём, по словам Бо, хранится информация о человеке, которого необходимо найти. Едва Камуи шагнул к низкому столику, на котором заприметил два ноутбука, как окно с грохотом распахнулось и Тай сиганул с высоты ста метров. Губы сжались в тонкую полоску. Приплыли, блядь. Камуи медленно подошёл к окну, плечом навалился на раму во весь рост и стал наблюдать за летящим вниз телом. Надо же, ни звука не издаёт. А у пацана кишка не тонка. Бо намучается с ним. Сомнений нет. Ветер подхватил его за миг до смерти и с той же скоростью отправил обратно. Камуи предусмотрительно отодвинулся влево. Тай влетел в квартиру со свистом, спиной ударился о барную стойку. Стон боли заглушился мёртвой хваткой на шее. — Мне насрать на твою жизнь, однако Бо просил за тебя, и я костьми лягу, но сохраню убогое существование тупоголового щенка. Возня за дверью насторожила. Камуи схватил Тая за шиворот и толкнул в первый попавшийся проём. Ловко расправившись с замками, распахнул дверь. В коридоре, напротив квартиры, сидит труп с запиской на лбу: Моя смерть на твоей совести. — Мы опоздали, Бо.***
Слежку Камуи заметил сразу, но не предпринял никаких действий. Решил, что Сурибачи лучшее место для драк и захоронений. На пороге, как и ожидалось, лежала коробка, внутри которой обнаружились два мини-аппарата синхронного перевода. Вещь классная, чрезвычайно полезная, конечно, если разработана с умом. Но думается, семи лет Оборо хватило, чтобы исправить выявленные постоянным клиентом погрешности. В прошлый, не самый удачный раз, используя аналогичное устройство, вместо обезболивающих прикупил противозачаточные, а вместо приветствия послал Триаду подрочить у осла. Что последовало за прекрасно озвученной фразой догадаться не сложно. Разобравшись в новой версии переводчика, Камуи всучил один Таю, второй засунул в карман. Показал, что следует включить и надеть наушник. — Раз-раз, проверка связи, — сказал Камуи на японском и стал ждать. Реакция Тая последовала незамедлительно. — Раз-раз, — ответил он на китайском и наушник мгновенно перевёл на японский. Отлично. В новой версии нет задержек с переводом. И голос максимально похож на тот, с кем ведёшь беседу. — Значит, слушай сюда, Тай. Ещё раз проявишь суицидальные наклонности, отпинаю так, что проваляешься в коме до возвращении Бо. Усёк? Усёк. Дальше. Моё имя Камуи. Чуя попросил присмотреть за тобой, пока он в отлучке. И ещё, никакой я не репетитор, и учить тебя японской литературе не собираюсь. — Я знаю… — перебил Тай, и после недолгой паузы добавил, — понял по бинтам на руках. — Наблюдательный малый. — Камуи засеменил на кухню. — Я голодный, ты должно быть тоже? Тай кивнул. И Камуи принялся греметь посудой. Достал муку, бобовую пасту. Вытащил рис, мясо, овощи, приправы. Закатал рукава, нацепил косынку и стал замешивать тесто. — А можно спросить? — Валяй. Камуи шарахнул тесто об стол и накрыл плёнкой. Со спины ойкнули, мышью притаились в углу. Испугал пацана. Ну ничего, хочет жрать, потерпит. В руки лёг цай дао и замороженный кусок говядины. — Кто такой Бо? — Бо-Чуя, Чуя-Бо. Тай хихикнул, Камуи же усмехнулся. Грозного мафиози называют несмышлёнышем. Слежка приблизилась к забору. Долго он. Изучает обстановку? Что ж, пока решается — ворваться или нет, выпарит ан-пан и зажарит мясо. — А вы Накахару-сана давно знаете? Камуи призадумался — откуда вести счёт — с совместного проживания или лаборатории? Ладно, скажет как есть. — С пелёнок. — А он был милым? Камуи обернулся. Глаза Тая горят — искрятся холодными оттенками льда и стали. — Пухлый, мелкий, прыткий засранец милым быть не может. Тай прыснул, прикрывая рот тыльной стороной ладони. — Как спина? Болит? — Немного, — Тай повёл плечами. — Будешь знать, как сигать в окно. — Я не знал, что вы одарённый. А что у вас за способность? — Ветер. Тара с бобовой пастой опустела. Выпачканные тестом руки водрузили на плиту женлон. А слежка тем временем уже во дворе — бесшумно осматривает территорию. Благо способность позволяет прочёсывать периметр, не выходя из дома. — Засеки время, через полчаса выключишь. Тай качнул шевелюрой, проводил Камуи взглядом, отмечая с какой тщательностью он вытирает руки полотенцем. Уже в комнате, за закрытой дверью, Камуи стянул косынку, снял вымазанный в муке пиджак и устало плюхнулся на край кровати. Локти упёрлись в колени, ладони закрыли лицо. День выдался тяжёлым. Сначала визит Чуи, после — воспоминания с самобичеванием, затем — сбор информации, квартира Бо, выпад Тая, Оборо, труп под дверью и в довершении — слежка. Но не последнее напрягает. Кто следит за ними Камуи знает, а вот кто охотится на Чую — нет. Единственное, что может сказать — это личное, однако исключать из подозреваемых Порт, Триаду, ВДА, Крыс и правительство слишком рано. Кажется в привычной одежде ему думается легче. Камуи поднялся, не спеша подошёл к тумбе. За монотонными движениями не заметил, как пролетело время. Способность кольнула кончики пальцев. Решился, значит? Камуи проверил Тая — сидит на кухне. Отлично. Рукоятка ножа удобно легла в ладонь. Камуи тенью скользнул ко входу. Замок не издал ни звука. Слежка гуру по части взлома. А вот дверь подвела — нараспев заскрипела. Камуи не смазывает петли больше пятнадцати лет, вот почему они поют громко и с душой. Лохматая голова показалась в проёме. Вот болван. Проникновение с треском провалилось, так какого тэ-но мэ входит целиком? — Интере-е-есно, — лезвие угрожающе коснулось горла. — Зачем известному на всю страну детективу следить за послушными овечками вроде нас? Тай с ан-паном во рту выглянул из кухни. Недоумённо посмотрел сначала на Камуи, затем на Дазая. Бывший напарник Бо сглотнул, в страхе распахнул глаза. Хороший актёр, ничего не скажешь. И придраться особо не к чему. Почти. Дыхание сбитое, даже пот проступил на лбу и висках. Это ж какой уровень мастерства! — Дазай-сан? — Привет, Тай… — Ты, случаем, не забыл обо мне? — лезвие метнулось выше, остриё упёрлось в гортань. О, да, Камуи неплохо разбирается в анатомии, и пусть с погрешностью на кожу, мышцы, хрящи, точно знает, чего коснётся холодное оружие. Дазай поднял руки, намекая на безоговорочную капитуляцию, но на его удивление нож не сдвинулся ни на миллиметр. — Я жду, — расслабленно, без нажима в голосе. — Решил присмотреть за Таем, пока Чуя… Камуи улыбнулся — по лисьи жутко, как однажды отметил Абуто. — … в Токио, — Дазай снова сглотнул, но на сей раз иначе, на порядок убедительнее, то самое — почти. — Я ответил на… в-вопрос? Камуи нацепил на лицо задумчивость, зачем — прихоти ради. А вообще, он в бешенстве. Как знал, что не стоило связываться с Бо и его проблемами. — Камуи-сан, это Дазай-сан, друг Накахары-сана. Камуи склонил голову на бок, оценивающе скользнул взглядом. — Ну, если друг, — нож полоснул по горлу. Дазай отшатнулся. Пальцы судорожно коснулись пореза. Камуи скривился в ухмылке. Так вот оно что. Забавные у тебя друзья, Бо. Смерти не боимся, ищем, но умирать не хотим. А Камуи думал, что один с перекосом на оба полушария. — Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях, друг Накахары-сана, — предупредил Камуи, громко хлопнув дверью. Дазай дрогнул, ошарашенно уставился на незнакомца. — Одарённость — штука полезная и в быту незаменимая, — пожал плечами Камуи и зашагал в направлении кухни. Недоумение Дазая обоснованно, учитывая, что соприкасались плечами, но раскидывать принцип работы способности Камуи не намерен. У него нет идентификационного номера, потому правительство, как и эсперы о нём не знают.***
План Камуи разговорить Дазая потерпел полный крах. На третьей минуте застолья бывший напарник Бо пробкой вылетел из Сурибачи и приземлился где-то в районе Портовой вышки. А причиной тому послужила отвратительная привычка вытирать руки об стол и сидушку стула. Именно поэтому, вместо того, чтобы нежиться в тёплых объятьях одеяла, присматривая за Таем, он шлёпает по тёмным улочкам захолустья, в поисках обшарпанного трехэтажного здания. Впрочем, нашлось оно на удивление быстро. — Де-е-ла-а-а-а… — Не ждал? Доброго суток времени. В противоположном от входа углу хмыкнули, вальяжно поднялись со скрипучего кресла. Громко клацнула клавиатура. Мониторы за спиной хозяина погасли, помещение погрузилось во мрак. — А с русским совсем плохо стало, нэ, Камуи-доно? Камуи усмехнулся, по памяти перешагнул высокий порог и без разрешения вошёл в логово самого опасного врага Японии. — Не начинай. Я и раньше говорил кособоко, — фыркнул Камуи уже на японском, в ожидании глядя в темноту. — Ну мои-то слова запомнил? — бросили ему в ответ русскими огрызками. Камуи не раз слышал от иностранцев о грубости русской речи, но никогда не воспринимал её таковой. Быть может, потому что с раннего детства учил, слышал говор? — Так и будешь у порога держать или… — …или приглашу на чашечку чая. Кажется, не только Камуи забавляет диалог на разных языках. Наблюдай за ними Дазай или Бо, попрощались бы с душевным равновесием. Помнится, Абуто, оказавшись в схожей ситуации, неделю ходил в прострации. — Только если с печеньками. — А как иначе. Логово по щелчку пальцев озарилось светом. Камуи осмотрелся. Просторная, полупустая комната. Напротив — стена из мониторов, справа холодильник прямиком из Советов (тарахтит на зависть раритетному трактору, и не спрашивайте откуда знает и где видел — видел, слышал, потому и знает) слева — диван. На низком столике чуть левее самовар — гордость славян, а рядом — слабость Камуи. Те самые печеньки в огромном вазоне из того же сплава, что и русский чайник, которые после первого укуса напрочь лишили рассудка и воли. — Чай с молоком или по-японски? Ехидство в голосе Камуи распознать сумел, а ведь при первой встрече каждое слово — чистой монетой по девственному сердцу. Как же давно это было. По ощущениям — в прошлой жизни. — Если захочу нихон-ский, в чайную схожу. Тощая фигура у холодильника сложилась пополам, икая, периодически хихикая. Смеётся, гад. Над ним — великим Камуи из великих Ято!!! Ну, да ладно. Чего не стерпишь ради вкусняшек. — Чем обязан? Шорох тапочек привлёк внимание. Распластавшись по дивану, Камуи внимательно посмотрел на пацана, которого не видел больше десяти лет. М-да… Не сопля сопливая, мужчина с пометкой — щетина вот-вот прорежется. — Спросить хотел, всё ещё надеешься избавить мир от эсперов? Глубокий вдох и резкая смена мимики ответили весьма красноречиво. Не просто надеется — жаждет. Изящная кисть поставила на столешницу бокал. Эти руки не созданы для подлости. Не созданы для убийств и крови. Они должны лечить, если не лечить, то творить. Но жизнь умеет сбивать с ног гнусной подсечкой. А подсечек в жизни Достоевского хватило бы на полроты, начиная с отца, заканчивая любимым старшим братом. Мучительная смерть последнего и стала триггером, после которого оскалилась бездна, а вскоре и — край — постучался в измученное болью сознание. И добрейшей души мальчуган превратился в, как его часто кличут на родине придурковатого друга Бо — демона. — Лукавишь, Камуи-сан. Камуи хмыкнул. Вечно голодными глазами обласкал вазон, высматривая ту вкусняшку, что одним видом попросится в желудок. И такая нашлась. На стороне Достоевского, аппетитно выглядывающая из-под двух менее симпатичных печенек. — Так — доно или — сан? — А есть разница? — брови Достоевского с театральной выучкой изогнулись домиком. — А есть разница между японской кухней и русской? Камуи намеренно свернул в проулок, ибо прямая дорога не всегда короче. — Странный разговор, не находишь, Камуи-доно. — Значит, всё же — доно. Нравится водить Дазая за нос? — Не понимаю, о чём ты. — Играть по чужим правилам, на чужом поле, да ещё и на языке, носителем которого не являешься. Ты умный парень, но исходя из того, что слышал — прогадал и не единожды. Вопрос — зачем? Достоевский скрыл улыбку за чашкой. — Так интереснее. Камуи похрустел печенькой, запил слегка сладковатым чаем со вкусом молока и немигающим взглядом уставился поверх макушки собеседника. Так не пойдёт. Игра в одни ворота начинает утомлять. — Накахара Чуя… Достоевский мгновенно отреагировал на смену тона, едва заметно дёрнул плечами. Камуи пристально посмотрел в глаза цвета аметрина. — Накахара Чуя… Глава Исполнительного Комитета Мафии. Бывший Король Овец, бывший напарник Дазая Осаму. Заноза правительства Йокогамы и всех одарённых, включая меня. Вот только… какое Гарме дело до ручного зверька суицидника? Спящего монстра потревожили. — Взрыв. Достоевский отложил чашку на край столешницы, отлип от спинки стула. Локти лениво расположились на коленях. — Обижа-аешь, Камуи-доно. Камуи получил подтверждение догадкам. Взрыв, истерзанное тело китайца под дверью — не его рук. Есть то, что не видит, упускает. Нить, ведущая от Порта к ВДА и Крысам оборвалась, стоило пристальнее присмотреться. Достоевский прав, Бо — заноза, и со ставкой в девяносто девять процентов не только японского правительства. Камуи многого не знает о Чуе. Он действительно приглядывал за любимчиком Абуто, но не двадцать четыре на семь. — Камуи-доно, что вас связывает с Накахарой Чуей? — осторожно вывел из раздумий писк африканского узкорота. Голос Достоевского меняется, когда говорит на японском — становится выше, визгливее. — Мой протеже, — Камуи сюрпнул чая — громко, с причмокивающим от блаженства звуком. Достоевский скривился. — Попадись моей карге старой, выбила бы японскую дурь из японской туши. Камуи расхохотался. Вот он — представитель древнейшего рода аристократов. Чуть что, не по правилам высшего общества — выбьем дурь. Но! Японцы в отличие от некоторых не издают лишних звуков, и не потому что этикет не позволяет, а потому что — нельзя тревожить окружающих. Это Камуи оборванец, плюёт на всех с башни Елизаветы. — Если Чуя протеже, то почему позволил Крысам, мне в особенности, протянуть щупальцы… — Тебе и без моего вмешательства укоротили их. Достоевский подавил смешок. — Не думал, что связь между бывшими напарниками настолько сильна. Но, мы отошли от темы. Так зачем пожаловали? — Дело не в связи, а в способности Дазая, которая, к слову, может обернуться для него проклятьем. И я получил то, за чем пришёл. — И что же это? — Чай, печеньки и разговор по душам.