~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Новосельцев стал просыпаться. Первыми ощущениями нового дня была рука Калугиной около его щеки. В первые минуты осознания стало так тепло, мысли кружились сладостным вихрем о том, что любимая женщина так нежно будит его. Однако когда настало время открыть глаза, он понял, что Людмила спит. Причем в довольно любопытной позе: закинув правую руку за свою голову так, что она касалась щеки мужчины. В груди пробежала грустная молекула крови, но организм её понес куда-то дальше, вперед, и Толя обратил внимание на играющего в коридоре Вову. Мальчик тихо разбирал какую-то вещицу и совершенно не обращал внимание на отца. — Вова! — шепотом «крикнул» Новосельцев, а потом тут же взглянул на Калугину. Та не среагировали. Мальчик поднял голову и посмотрел на папу. Мужчина махнул рукой, подзывая его к себе. — Принеси фломастер, — продолжал шепотом он. — Какого цвета? — Да любого. Давай зеленого, найдешь? Мальчик убежал. Новосельцев замер и стал смотреть на её пальцы, а заодно прислушиваться к Вове в соседней комнате. Как только Новосельцев заполучил фломастер, он, не шевелясь, открыл его зубами и радостно стал тянуться к щеке женщины, желая написать «я люблю Толю». Сердце в груди стучало сильно. Он боялся все завалить. Зубы стискивали колпачок с жуткой силой, а губы расплывались в улыбке. Он уже написал «я люблю», теперь нужно перейти на другу строчку и записать «Толя». Калугина дернула уголком губы. Новосельцев мигом убрал руку и еще больше сжал колпачок зубами. Затаил дыхание… Но Людмила продолжала спать. Мужчина осторожно поднес фломастер к щеке и начал писать дальше: «Т». Как только он вел линию по букве «о», Калугина зашевелилась. Толя опять быстро убрал руку и не отрывал от нее взгляда. Людмила начала тянуться, тогда Толя в экстренном порядке перебрасывает фломастер в другую руку и зажимает. Вова начинает предательски смеяться. — Тихо ты! — сам смеялся Толя. Людмила за это время успела провести рукой по щеке и открыть глаза. — Я понимаю, что могу выглядеть утром страшной... но чтобы смешной... — абсолютно серьезно, но сонно, сказала она. — Да мы так... о своём, — гасил смех Толя. — Доброе утро, — резко пресек он всплеск смеха. — Вовка! Пойдем завтракать, — поднялся Новосельцев и не без улыбки направился в коридор.~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
На столе был сооружен завтрак с космической скоростью. Импровизационно-импрессионистически, так сказать. Но пока Толя раскладывал вилки, он прислушивался к шорохам в спальне. Калугина встала с кровати… Улыбка снова захватила лицо мужчины. Он положил заключительную вилку и замер с ожидании… Шаги… Людмила направилась в ванну. У Новосельцева уже сводило скулы от улыбки, внутри все кипело от жгучего, детского восторга. Дверь закрылась… Пауза… Тут из ванны доносится злостный крик: — АНАТОЛИЙ ЕФРЕМОВИЧ! Шаги Калугиной уже подбирались к кухне. — Что за «Тс»? — возмутительно улыбалась она. — Я не успел дописать «Толя», — тут же оправдался он. — Это всё его фломастер! — перевел стрелку мужчина. — Хулиганы, — тихо, с теплотой сказала она, а потом внутри все зажгло, женщина взглянула на Вову еще раз и чистейшее счастье забило у нее в душе. А мальчик заливался смехом, ему нравилась эта игра, тем более со взрослыми! — Аааа чьи это щеки? А? — обняла она мальчишку. — Чьи такие щёки? Мои? —ДА! — ответил он вперемешку с визгами и смехом. — Мои щёки! — удивленно раскрыла глаза Калугина. — Что за беспорядок, Людмила Прокофьевна? — наигранно грозно спросил Анатолий. — Что такое? — тут же влилась в игру Калугина. — Устроили тут, понимаете, капитализм! Мое/не мое! Калугина тут же рассмеялась от неожиданности интерпретации слов. — Хорошо-хорошо, — сиюминутно вернулась она в роль и продолжила официально, — щёки государственные, принадлежащие муниципалитету города Москвы от 1970 года. — Отрекаетесь от капитализма? — Во имя неприкосновенности щёк Вовы, — сидя за столом смотрела она на Новосельцева снизу вверх. — Как Вы благородны, сеньора, — он коснулся губами её головы. Людмила немного поплыла от мягкости момента, от его тепла и юмора. Она перестала играть и, собрав последние силы, которые успели разбежаться по её телу, сказала ему: — Благодарю Вас за любезность… У вас, Анатолий Ефремович, между прочим, сын ночью ревел, а вы даже глаз не приоткрыли. — Все… было под контролем. — Он тут же рассмеялся. — Позже у вас тоже выработается чутьё на «стоит подниматься или нет»~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
— Сколько время? Успеваем? — суетился Анатолий, надевая ботинки. — Ну если выйдем сейчас, то да, — застегивала Людмила плащ. — Побегу к Михаилу Степановичу. Гляньте Сережку, — открывал он дверь. Толя ринулся к двери соседа, время поджимает. Стук в дверь. Тишина. Стук. Тишина. Тогда Новосельцев стал жать дверной звонок, с каждой секундой все сильнее вдавливая его и глядя на время. Он еще раз постучал. Неожиданно дверь открылась. Но не соседа, а соседки сбоку. Она осторожно высунула голову так, чтобы тела не было видно вовсе. Судя по бигуди на голове, она только собиралась на работу. — Не открывает? — Как видите, — злился на нее Толя, но виду не подавал. — Я его с субботы не видела… Он обычно всегда тут, — озабоченно и аккуратно говорила она, держась пухлыми руками за дверь. Толя заволновался. — Я, признаться, к нему вчера не заходил… Может, спит еще? Я сейчас схожу за запасными ключами. Толя мигом влетел в квартиру, рывком открыл ящик, схватил ключ и побежал к двери.~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Мужчина зашёл в безмолвную квартиру. Коридор обволакивал чернотой. Он осторожно ступал по полу, боясь неловкости. Мимо глаз плыла пустая кухня… Он шел дальше, в комнату, в которой сосед обожал читать газеты. Мужчина сидел в кресле лицом к окну, который обливал его ярким рассветом. Было жутко тихо. Толя замер. Он напряг зрение, чтобы уловить движение его груди. Душу Новосельцева скрутило как половую тряпку. Дыхание! Руки стали потеть. Страх отравлял тело и горчил на языке. Дыхание, Боже мой, где дыхание! Новосельцев не смог удержать предательские слезы. Дыхание… Толя почувствовал пустоту. Внутри все постепенно стало рушиться. Шаг за шагом его надежды на то, что сосед обернётся, что Толя увидит его старческую, родную улыбку гасли. Подойдя совсем близко к нему, Новосельцев понял, что тяжелого, местами рыхлого дыхания нет... Толя, боявшись до умопомрачения, не веря всему, пощупал пульс.~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
— Где Вы? — поднималась Калугина по лестнице. — Мы опаздываем! Анатолий Ефр… — замолчала она, увидев Новосельцева, стоящего на лестничной клетке со стеклянным взглядом. — Вызывайте скорую… — Господи, что случилось? Я сейчас, — засуетилась она. — Можете не торопиться. Людмила все поняла. Она остановилась и не могла поверить в это. В душе все упало. После секундной паузы, она в задумчивости пошла назад в квартиру.~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
Ночь. Кухня. Мысли. Монолог внутри.
«Я всегда понимал, что этот день настанет когда-нибудь… Но мне хотелось его отдалить на неслыханное расстояние. И в то же время я готовился… чтобы пережить, чтобы не упасть вглубь, чтобы… В этот момент Земля будто бы потеряла в весе. Я чувствую, как уменьшилось давление на нее после его ухода… Вроде бы привыкаешь к смерти, но приходит час, когда осознаешь — нет, не привык. Нет, нельзя. А сейчас… в окнах домов продолжается жизнь, радость. Кто-то рождается взамен уходящим… Все так… Моя душа сейчас так сцеплена с ним. Я не отпускаю всей сущностью. Я слит с ним в эту минуту. И знаю, что он чувствует, как мне больно… Я хочу чтобы он чувствовал. Чтобы знал, как он был дорог мне. Он сейчас точно это знает! Он видит. Я уверен. Да, мне очень больно. Невыносимо больно»