Сердце, полное горечи

Но ты всё же поглядывай на горизонт Никогда, Я пришлю тебе весточку с белым почтовым китом. Хелависа, Кирилл Баринов, «Dreadnought» 19 декабря 1234 года

«Моя дорогая кузина! Спешу сообщить самую главную новость: доктора ошиблись, и их крайне печальный прогноз не сбылся. Корабль капитана Васко, любезно согласившегося доставить меня домой, невзирая на все связанные с моим состоянием риски, вскоре войдет в порт. Что до меня — я по-прежнему жив вопреки всем заверениям врачей и чувствую себя неплохо — настолько, насколько это вообще возможно в моем состоянии. Видимо, снадобья, которыми меня щедро снабдили наши клювоносые друзья, действуют как надо. Не беспокойся: мое плавание было в высшей степени беззаботным и даже приятным. Меня почти не одолевала морская болезнь, наоборот, качка оказала поистине умиротворяющее воздействие, в кои-то веки мне удалось забыться сном. Как видишь, все лучше, чем изнемогать от тоски, развлекая своим обществом знатных господ. Прошу, прости мне этот малодушный побег. Ты бы не отпустила меня в эту долгую дорогу, я знаю, но я должен был попытаться. Если это — мои последние дни на земле, то единственное, о чем я буду сожалеть — что провел их в бесплодном ожидании. Судьба не подарила мне возможности искать лекарство вместе с тобой. Придется заняться чем-то менее значимым, но тоже важным. Никогда бы не подумал, что столь рьяно захочу повидаться с отцом и матерью и примириться с ними, но... Никогда не знаешь, чего ждать от грядущего дня, верно? Я не загадываю наперед, моя дорогая кузина, но в одном уверен наверняка — эти письма станут мне отрадой в последние дни. Я не питаю иллюзий: моих сил чудом хватило на то, чтобы пересечь море, и дни мои сочтены, но даже самые темные из них согреет мысль о том, что среди полных жизни и красок земель Тир-Фради ты молишься за меня». Подождав, пока высохнут чернила, Константин сложил письмо и потянулся за конвертом — медленно, чтобы не всколыхнуть притаившуюся в груди боль. Порой хватало одного неосторожного движения — малихор никогда не щадил заболевших. На конверте он вывел дату и адресата. На последних буквах ее имени рука предательски дрогнула, оставив на желтоватом картонном поле россыпь черных брызг. Константин тяжело вздохнул, отодвинул испорченный конверт и взял чистый. Де Сарде ни к чему знать, что приступы тремора накрывают все чаще, пальцы немеют так, что он едва чувствует зажатое меж ними перо, и совладать с собственным телом, сгорающем в жаре лихорадки, становится все труднее. В конце концов, думал Константин, старательно выводя буквы, это — одна из причин, почему он отправился в путь, игнорируя предостережения врачей. Самая главная. Куда важнее примирения с отцом, на которое он не слишком-то и рассчитывал. Они попрощались наспех. Де Сарде нервно выкручивала пальцы и теребила перчатки, не зная, остаться ей в Новой Серене или прочесывать остров в поисках лекарства, имея лишь смутные ориентиры. Было бы жестоко заставлять ее делать этот выбор — своим отъездом Константин лишил ее необходимости выбирать. Она, конечно же, ничего не знала. Даже не удивилась тому, что Константин обнял ее крепче и держал в объятиях дольше обычного — в конце концов, болезнь объясняла все. Де Сарде покидала дворец Новой Серены, пребывая в уверенности, что они свидятся через несколько дней. Константин смотрел на нее — встревоженную, бледную, с красными от слез глазами — и не мог помыслить, что это в последний раз. Они не встретятся, даже если он переживет плавание. Его дорогая кузина останется на Тир-Фради, окруженная друзьями, которые помогут ей в поиске лекарства и поддержат в горе. По крайней мере, ей не придется видеть, как он угасает. Ей не придется смотреть, как он умирает у нее на руках. Предупредительный стук в дверь каюты отвлек его. Константин поставил занесенную над конвертом свечу на место и стиснул в пальцах слиток сургуча — так крепко, чтобы ощутить его плотность даже сквозь немоту. — Корабль входит в гавань, ваша светлость, — доложил застывший на пороге охранник: собранный, вышколенный, но — не Курт. Солдат — юноша ненамного младше самого Константина — не слишком удачно скрывал ужас перед лицом болезни и держал почтительную дистанцию. — Капитан ждет на верхней палубе. Это неважно. Константин не ждал ни участия, ни унизительной жалости. Он чувствовал себя одинаково одиноким и в гулком полупустом зале дворца, когда де Сарде с товарищами отбывала вглубь острова, и в тесной клети каюты. Никакой разницы. Константин кивнул, вновь взялся за свечу и запечатал конверт. Когда письмо дойдет до Тир-Фради, он, скорее всего, будет уже мертв: лишь клочок бумаги и несколько капель чернил сохранят частичку его. Он был почти готов к прибытию. Немногочисленный багаж, впопыхах прихваченный из Новой Серены, он и не разбирал вовсе — разве что смену одежды. Ему теперь требовалось немного — вряд ли богатая вышивка камзола затмит его лицо, почерневшее от вздувшихся вен, несущих в себе черную заразу. Константин с трудом поднялся из-за стола. В его каюте не было даже небольшого зеркала для бритья — он избавился от него, едва внешние симптомы болезни стали слишком заметны. Радовало одно: де Сарде не увидит его таким. Она запомнит юношу на портретах — аристократически бледного, с острыми — хоть режь! — скулами, капризным чувственным ртом и упрямым подбородком. Не его — исхудавшего, изможденного, сменившего полнокровный цвет юности на мертвенную синеву. Так и должно быть. Меньше всего Константину хотелось оставить кузине воспоминания, больше похожие на ночной кошмар. В ящике стола — последняя склянка с зельем. Запаса, которым его снабдили врачи, по расчетам должно было хватить еще на несколько недель, но в последний месяц плавания пришла боль, выдерживать которую было выше его сил. Лекарства погружали его в беспамятство столь плотное, что даже настигший корабль шторм не сумел его разбудить. Васко потом сказал: команда подумала, что он мертв; Константин с иронией подумал о том, что эти сны, в которых он не чувствовал ничего, кроме небытия, были своего рода репетицией встречи с госпожой Смертью. Он рассчитывал, что это хоть немного притупит страх. На деле же — ужас душил его, и Константин, лежа на узкой жесткой корабельной койке и глядя в темный потолок, обмирал, лишь допуская мысль о том, что однажды не проснется. Медикаментозные сны, в которых он тонул, позволяли ему забываться, но лучшее, что в них было — миг пробуждения. Однажды, пока он балансировал между дремой и явью, ему приснились тонкие прохладные пальцы де Сарде и ее губы, легко коснувшиеся лба. Константин силился удержать это полувоспоминание-полумечту, но чем крепче хватался — тем неуловимее оно становилось, утекало сквозь сведенные судорогой пальцы, оставляя его в реальности, в которой не было ничего, кроме привкуса крови на языке и пробуждающейся боли. Что ж, ему когда-то хватало задора ввязываться в сомнительные авантюры и кабацкие драки — глупая, бессмысленная бравада! Куда большего мужества требует малихор — и все задуманное им предприятие. Константин набросил на плечи богато расшитый камзол, сунул флакон с лекарством в карман и, то и дело опираясь на переборки, поднялся на верхнюю палубу. Гакан вздымался впереди темной, почти черной громадой — гнилостный нарыв, полный гноя бубон на теле мира. После бирюзовой, искрящейся на солнце глади волн, после зеленого Тир-Фради это сравнение казалось поразительно очевидным и оттого врезалось в разум, как острое лезвие ланцета. «Морской конек» бегло рассекал волны, но в них не было больше той прозрачной чистоты, которую Константин мог наблюдать еще несколько дней назад. Воздух больше не полнился солью и бодрящим холодком — от берега тянуло гнилостным смрадом. «Костры, трупы и дешевая выпивка», — подумал Константин, хмуро вглядываясь в горизонт. Не похоже, чтобы в Серене что-то изменилось. Рана на теле мира. Отвратительная незаживающая язва, некроз, плоть, изуродованная болезнью точно так же, как и он сам. Константин растянул сухие губы в подобии улыбки — тонкая кожа тут же лопнула. Вот он, весь полный заразы, и такому ему нет места на Тир-Фради. Он возвращается домой: кровь от крови измученного континента, плоть от его плоти. Если бы кто-то спросил, Константин бы ответил, что в этом была какая-то поэтическая правильность. Следующий глоток воздуха, уже напоенного ядом, отозвался приступом удушающего кашля. Константин поспешно прижал к губам платок. — Ваша светлость? Откашлявшись, он вытер рот и, не глядя, убрал платок в карман. Константин и без того знал, что на белом шелке теперь россыпь черных брызг — пятна, которые вряд ли выведет даже самая старательная прачка. — Прошу, капитан! Не спрашивайте меня о самочувствии. — Нет нужды, ваша светлость, — учтиво отозвался Васко. Константин вздохнул — глубокий вздох разлился в груди ноющей болью. — Не волнуйтесь, капитан, — он выдавил еще одну вымученную улыбку. — Меньше всего мне хочется усложнять вам жизнь... собственным хладным трупом. Приберегу эту выходку до встречи с отцом. — Мне казалось, вы хотели с ним помириться. Константин опустил взгляд на руки: россыпь язв да все те же змеящиеся вены, разбухшие и уродливо толстые. Он побарабанил пальцами по гакаборту — они вновь занемели до нечуткости. — Боюсь, это будет... непросто. Стена, которая стоит между ним и отцом, слишком высока и сложена из такого количества претензий и обид, что не перечесть. Стены такого рода не рушатся после пары душевных бесед и признаний на смертном одре. — Я бы хотел, — вновь заговорил Константин, — извиниться перед вами, капитан. Это плавание... — он заставил бесчувственную руку повиноваться и широким жестом обвел горизонт. — Вряд ли оно входило в ваши планы. Но я больше никому не мог довериться в столь деликатном деле. Васко смахнул с рукава бушлата высохшую соль. В отличие от солдата, приставленного к Константину для охраны, и всей команды корабля, Васко смотрел ему в лицо прямо — и так, словно это лицо вовсе не было обезображено. — Пустяки, — отозвался навт. — Вы попросили за меня у адмирала — и, видимо, были достаточно убедительны, чтобы она вам вняла... Константин издал смешок. — Семейная черта. Васко усмехнулся и покачал головой. — К тому же, — продолжил он, — доверие наследного Князя — весьма лестная рекомендация. — Наследного Князя, который умирает. — Леди де Сарде... — Найдет лекарство? — перебил Константин. — Да, я знаю. Вот только... не для меня. Порт Серены близился, разрастался вширь и ввысь, неотвратимо заполнял собой горизонт — рыжевато-черная громада, затянутая в саван смолянистого дыма. Константин почувствовал, как горло стиснуло спазмом, и в этот раз болезнь была ни при чем. Он не скучал по Серене. Он был счастлив покинуть ее несколько далеких месяцев назад. Возвращение рисовалось ему изгнанием из Эдема, возвращением в пучину безысходности и страданий, и все же в груди болезненно клокотало мрачное удовлетворение: он добрался, он преодолел. Васко нахмурился, что-то высмотрев в порту. — Когда корабль причалит, — негромко заговорил навт, — я сойду на берег и осмотрюсь. Вы сойдете позже. Константин попробовал было вглядеться в маленькие фигурки, снующие туда-сюда, будто растревоженные крысы, но не обнаружил ничего подозрительного. — Вас что-то тревожит? Васко пожал плечами. — Я не уверен. Но лишняя предосторожность не повредит. Константин хмыкнул. Васко невозмутимо продолжил: — При всем уважении, ваша светлость: смерть от рук мародеров вряд ли входит в ваши планы. К тому же, она вряд ли будет... более милосердна. Возражать было бы пустой тратой сил, а их и так теперь не водилось в избытке. Константин нехотя кивнул. Он мог бы предположить, что всаженный под ребра кинжал оборвал бы его жизнь быстро и почти безболезненно, но... Всегда было какое-то «но». Если уж умирать — то на своих условиях, а не по прихоти какого-нибудь пропойцы. — Я всецело полагаюсь на вас. Васко поклонился и отступил. Константин, по-прежнему вглядываясь в близящийся город, слышал его приказы и бойкие отклики команды, слышал свист снастей и треск натянутой ветром парусины, сжимал фальшборт так крепко, что белеющие костяшки грозили прорвать ставшую слишком тонкой кожу — но все еще не чувствовал под пальцами ничего. Серена. Его дом. Место, которому суждено стать его могилой.