Сердце, полное горечи

И теперь горит огнём тоска. Лишь бы вновь услышать, друг, тебя. Солнце уснуло, встретимся скоро. Марина Демещенко, «Юность» 22 января 1234 года

Корабль швартовался до невозможного медленно. Де Сарде расхаживала по палубе, постукивала каблуком по деревянному настилу, и Курту казалось, что еще немного — и она бросится за борт и вплавь доберется на пристани. Капитан, совсем не похожий на Васко, косился на нее со смесью раздражения и страха, и в этом не было ничего необычного — эмиссар Торгового Содружества проела ему всю плешь и едва не довела до нервного срыва, ежедневно напоминая о необходимости добраться до Серены как можно быстрее. Они везли ценный груз — просмоленные, надежно запечатанные ящики с чудесным лекарством. Ответ был на поверхности, но они сумели увидеть его лишь тогда, когда En on mil frichtimen указал на него. И вправду — глупые дети, слепые в своей алчности. Едва грубо сколоченный настил протянулся между высоким бортом корабля и причалом, де Сарде легко перемахнула через него и бросилась вперед. Курт окликнул ее — она лишь на миг обернулась, неопределенно махнула рукой — и побежала прочь по улице так, словно земля горела у нее под ногами. Курт поджал губы и сглотнул. Ценный груз в трюме корабля, сотни больных не волновали де Сарде так, как волновал один-единственный. Это из-за него она так спешила. Это из-за него все вглядывалась в синеву горизонта, отчего ее серые глаза, казалось, вобрали в себя этот цвет. Курт покачал головой и крикнул матросам. Доставка ценного груза станет его заботой. Что до де Сарде... Слишком много времени прошло, чтобы надеяться. Она ворвалась во дворец, миновав незадачливых гвардейцев. Склянка с травянисто-зеленым зельем казалась тяжелой и оттягивала карман дорожного камзола, но де Сарде то и дело запускала ладонь за клапан и ощупывала граненое стекло. Этого количества должно хватить для начала лечения. А потом... А потом... Де Сарде едва не задохнулась. Знакомые коридоры дворца переплетались в лабиринте. Она спешила — перешагивала через ступени, оббегала неторопливых горничных. За ее спиной зазвенел оброненный кем-то фарфоровый сервиз. Де Сарде не остановилась, даже когда ей в спину прилетел оброненный вздох — то ли испуганный, то ли удивленный. Она спешила так, как не спешила еще никогда в жизни. Дверь в апартаменты Константина оказалась не запертой. Де Сарде решительно дернула ручку — и едва не столкнулась нос к носу со смутно знакомым молодым мужчиной. Который совершенно точно не был Константином. — Леди де Сарде? Его голос звучал так же, как тот вздох, ударивший в спину, — одновременно испуганно и удивленно. В большей степени — удивленно. Флориан, вспомнила де Сарде, разглядывая его лицо. Племянник Ее Светлости Княгини и еще один кузен Константина. Он стоял перед ней в выпущенной поверх кюлот сорочке с распущенной тесьмой у ворота с небрежно рассыпанными по плечам смоляными волосами и никак не походил на гостя — скорее уж на хозяина. Де Сарде нахмурилась. — Милорд, — она сдержанно кивнула. — Вообще-то я рассчитывала повидаться с кузеном. Вы не могли бы объяснить мне свое присутствие в его покоях? Выражение лица Флориана изменилось, и она почувствовала, как груди коснулся тревожный холод дурного предчувствия. — Леди де Сарде, — прочувствованно заговорил он. — Пройдемте. Вам... Вам будет лучше присесть. Он доверительно коснулся ее плеча — де Сарде отдернула руку. Ее собственный голос зазвенел от напряжения. — Где, черт возьми, Константин? — резко бросила она, совершенно позабыв о манерах. — И что, ради всего святого, вы здесь забыли в таком виде? Флориан отвел взгляд и кашлянул, невыносимо затягивая ожидание ответа. Когда же он заговорил... Де Сарде с ужасом осознала, что, не успев задать первый вопрос, уже знала ответы. — Константина... то есть, я хотел сказать, его светлости Принца — больше нет, миледи. Врач смотрел на нее из-под набрякших век с усталой настороженностью. Он учтиво поднялся со своего места и обошел стол и приставленную к нему картотеку. Де Сарде скрестила руки на груди — это позволяло ей не выкручивать пальцы и не теребить манжеты: слишком красноречиво выдающие ее жесты. В безмолвном присутствии Курта за спиной она едва ли ощущала себя увереннее — ничуть. Но осознание того, что в скорби своей она не одна, помогало держать лицо. — Миледи, — врач встал перед ней и загородил собой дверь в мертвецкую. — Я искренне соболезную, но, боюсь, ничем не могу вам помочь. Губы де Сарде дрогнули. — В таком случае, — жестко сообщила она, — боюсь, мне придется напомнить вам, что я — эмиссар Торгового Содружества и племянница Князя. Если вы намерены мне препятствовать... Врач вздохнул и помял переносицу. — Ни в коем случае, ваша милость. Вы... Вы неверно меня поняли. Присядьте, прошу вас. Де Сарде осталась стоять. Ей сполна хватило этих увиливаний и отговорок во дворце. Когда Флориан рассказал ей о смерти Константина, она, вопреки его ожиданиям, не разрыдалась и не упала в обморок — поднялась, напряженная, как струна, стиснула кулаки и решительно зашагала прочь, не обращая никакого внимания на его встревоженные оклики. Не обратила внимания она и на княжеского секретаря — тот попробовал было ее остановить у дверей кабинета Князя д’Орсея, но — тщетно. Ей нужны были ответы, объяснения, сожаления — ей нужно было посмотреть на человека, ради которого Константин покинул Тир-Фради, и увидеть в нем хоть каплю той же горечи, которую она сама только что испила до дна. Она не увидела. Князь, разумеется, был недоволен и ее вторжением, и ее расспросами — от последних он отмахнулся с возмутительной небрежностью и тотчас потребовал отчета об экспедиции на Тир-Фради, сославшись на то, что ее пришедшее неделю назад письмо с известием об успехе было лишено подробностей. Де Сарде сопротивлялась, но, в конечном счете, сдалась — она надеялась, что, когда расскажет об успехе и доставленном лекарстве, Князь все же ответит и ей. Это была бы честная сделка. Весьма в духе Торгового Содружества. Как жаль, что Князь д’Орсей никогда не ведет кристально честных сделок. И все же, когда она, отчаявшись, получила дозволение покинуть кабинет, он задержал ее в дверях. «Можешь заняться похоронами, — сухо сказал он, — если посчитаешь это достойной наградой за свои труды». Неудивительно, что ее появление заставило нервничать врача: он уже получил указания и никак не рассчитывал, что в процесс приготовления тела к похоронам вмешается еще одна особа из княжеской семьи. — Я жду, — поторопила де Сарде. Врач кашлянул. — Видите ли, ваша милость. Его светлость Принц... выглядит... не так, чтобы это стоило видеть молодой леди. Она фыркнула. — Не несите чушь! Я знаю, как выглядят больные малихором. Думаете, это может меня напугать? Я должна увидеть Константина в последний раз. Он мой... кузен, в конце концов, — ее голос все же предательски дрогнул. Де Сарде судорожно сглотнула, сдерживая подкатывающие к глазам слезы. — И мне совершенно неважно, как он выглядит. Тишина, повисшая после этих слов, показалась ей такой плотной — хоть ножом режь. Масляная лампа на столе мерцала, заставляя тени плясать по изрезанному морщинами лицу врача. Ей показалось, что в его глазах мелькнуло сожаление. — Дело не в малихоре, ваша милость, — негромко произнес он. — Его светлость умер не от болезни. Разве вам не сказали? Она потрясенно затрясла головой. Курт, все такой же молчаливый, приблизился. — Нет, мне... Не от болезни? — де Сарде вскинулась. Последние крохи самообладания покидали ее. Она вцепилась пальцами в собственные плечи, уже не заботясь о том, насколько ее выдает этот жест. — Миледи, — врач вздохнул. — Болезнь, бесспорно, вскоре свела бы его светлость в могилу, он был уже очень плох. Но это случилось бы, в лучшем случае, через несколько дней. — «В лучшем случае»?! — Он страдал, миледи. Каждый день, проведенный в малихорной горячке, — это невыносимая мука. Ее плечи опали, руки безвольно повисли. Курту она вдруг показалась беспомощной, беззащитной и маленькой, будто сжавшейся в комок от преисполнившей ее боли. Он осторожно тронул ее плечо, будто напоминая, что она не одна, но с невыносимой ясностью осознал, что это бессмысленно. Без Константина де Сарде всегда будет чувствовать себя одинокой. Она взяла себя в руки — по крайней мере, попыталась. — Вы говорили, — прерывисто сказала она, — то Константин умер не от болезни. — Да, миледи. — От чего он умер? — Миледи... — О, проклятье! Да говорите уже, черт вас дери! Масляная лампа на столе врача давала немного света, но когда он ответил, де Сарде показалось, что все погрузилось во тьму. — Миледи... Мне очень и очень жаль. Его светлость Принц застрелился. Комната, в которой Константин коротал последние недели, была по всем меркам скромной и темной, расположенной в северном крыле дворца. Де Сарде застыла на пороге в нерешительности. Она уже знала, что апартаменты Константина Флориан занял едва ли не сразу после его отъезда, а потому возвращение Принца вызвало во дворце переполох. В конечном счете было решено не тревожить племянника Ее Светлости, тем более что он оказался занят помолвкой и некоторыми государственными поручениями — де Сарде полагала, что, покуда Князь больше не нуждается в ее услугах, Флориан займет ее место на посту эмиссара. Константину же пришлось довольствоваться одной из гостевых комнат. Когда они отбывали на остров, Константин предположил, что отец поручил ему Тир-Фради лишь чтобы отослать его подальше. Тогда это показалось ей драматическим преувеличением: Князь хоть и никогда не выказывал приязни к собственному сыну, все же не мог настолько его ненавидеть. Или же, все-таки... Де Сарде сделала осторожный вдох и переступила порог. Запах болезни еще не успел окончательно выветриться — тягостный флёр на миг ошеломил ее, выбил из колеи. Встряхнув головой, де Сарде сделала еще несколько шагов, коснулась резной спинки приставленного к письменному столу стула, огляделась — ей все еще казалось чудовищно немыслимым, что Константин провел свои последние дни совершенно один. Скупое убранство комнаты оставалось безликим, будто никого и никогда здесь не было. Константин никогда не тяготел к порядку: в его кабинете всегда царил творческий беспорядок, в котором он, тем не менее, с легкостью ориентировался. То же касалось и спальни: разбросанные рубашки, оставленные книги со сломанными корешками, прихваченная с дворцовой кухни утварь с остатками еды — меньшее, с чем приходилось иметь дело горничным. Гостевая была прибрана столь идеально, что де Сарде не верилось, что еще несколько дней назад Константин был здесь. Поддавшись порыву, она распахнула створки гардероба. По крайней мере, его вещи все еще оставались на месте. Протянув дрожащую руку, де Сарде коснулась мягкого бархата, сукна и шелка аккуратно развешанных камзолов. Обширный гардероб Константина часто становился предметом ее шуток, но сейчас она разглядывала немые, будто враз потускневшие вещи. Всего несколько комплектов — набор, мизерный не только для дворянина, но и для зажиточного горожанина. Закусив губу, она привстала на цыпочки и стянула первый, подвернувшийся под руку. Антрацитовый бархат с золотым шитьем; она без труда разглядела въевшиеся брызги вина и крови на кружеве воротника и манжет. Де Сарде отступила назад, села на край кровати и уткнулась в бархат лицом, смяла, стиснула его в пальцах, прижала к груди. Ей хотелось уловить хоть крохи его запаха, пусть и отравленного, искаженного болезнью — но она не чувствовала ничего. Ей хотелось разрыдаться, чтобы стало хоть немного легче — но ее плечи лишь вздрагивали в сухих позывах, а слезы никак не шли. В кармане камзола она нашла смятый платок: кипенно белый батист, отороченный тончайшим кружевом и вышитый ее собственной рукой. Время замерло, покинуло ее, оставив наедине со скорбью. Ее солнце погасло. Неотправленные письма сыскались в ящике стола. Де Сарде перебирала их отрешенно, гладила чернильные строки, и каждый раз напоминала себе — это все, что осталось ей от Константина. Конверты, каждый из которых был адресован ей, стопки исписанных листов; ее внезапно осенило: это все — черновики, оборванные на полуслове, испачканные кровью или кляксами чернил, и рядом с ними — старательные, будто в прописях, послания. Она вчитывалась в них — и в одни, и в другие, — и не могла сдержать дрожь. Константин вымарывал из писем целые строки — те неосторожные слова, в которых отчетливо сквозили тоска и боль, те, в которых болезнь брала над ним верх. Те, в которых он клялся ей в любви, — во всех письмах до самого последнего, того, у которого не было ни одного черновика. Уронив последнее письмо на колени, де Сарде закрыла ладонью глаза. Ее плечи вздрогнули. Жгучие слезы покатились по щекам. Найти де Сарде в порту оказалось легко: навты по-прежнему пропускали к пристаням пассажиров и немногих дельцов, с которыми условились о встрече заранее. За самого Курта похлопотал Васко: «Морской конек» отбудет сегодня до заката, и это было своего рода последней услугой, которую он мог оказать на берегу. Курт поглядывал по сторонам, привычно выискивая признаки возможной угрозы — но порт был безмятежен и тих. Де Сарде, облаченная в траурное шерстяное платье, стояла на краю причала и всматривалась в даль. Холодный бриз тревожил вуаль, скрывающую ее лицо, и Курт боялся, что, приблизившись, увидит ее пустые, выцветшие от выплаканных слез глаза. Действительность оказалась хуже. Де Сарде, заслышав его шаги, обернулась, встретилась с ним взглядом: ужасающе живым, беззащитным и все чувствующим, — и что-то оборвалось внутри — даже у него, сурового вояки, привыкшего не вести счет потерям. У него язык не повернулся назвать ее зеленокровной. Белокожая, светловолосая и сероглазая, она казалась смертельно бледной — сотканный из тумана призрак, случайно затерявшийся в этом мире, сердце которого полно скорби и горечи. — Миледи, — хрипло поприветствовал Курт. Она кивнула. — Курт. — Я слышал, ты возвращаешься на Тир-Фради. Ее бледные губы тронула тень вежливой улыбки. — ...и не сообщила об этом никому, кроме навтов, — закончил он. Де Сарде отвела взгляд, вновь погрузив его в по-зимнему свинцовые воды. — Да, я... тоже решила сбежать. Только, похоже, у меня не вышло. Между ними повисло молчание, хрупкое, будто хрусталь, и никто не осмеливался его нарушить. Невысокие волны бились о штевни пришвартованных кораблей; де Сарде, прикрыв глаза, вслушивалась в их плеск. Она зябко обхватила себя за плечи. Курт, привыкший реагировать на угрозы молниеносно, замешкался — он знал, как разить врагов из плоти и крови, но что делать с такой неприкрытой ранимостью, не имел ни малейшего представления. Кое-что, впрочем, он мог. Торопливо стянув с себя куртку, пахнущую дубленой кожей и терпким потом, он набросил ее ей на плечи. Не бог весть что, но хотя бы убережет от холода и ветра — полагаться на плотную шерсть зимнего платья при нынешней погоде по меньшей мере наивно. — Он любил меня, — глухо выговорила де Сарде. — И даже хотел просить моей руки. Ты знал? Курт дернул щекой. Его контракт предполагал, что он обязан защищать кузенов, а не разбираться в их деликатных чувствах. Однако же он всегда был рядом, исподволь наблюдал за ними и, возможно, видел больше, чем ему следовало. В конце концов, Константин, перебравший дешевого пива в таверне Монетной Стражи, однажды сам проболтался ему. А наутро, страдая от похмелья, не стал отпираться — лишь попросил сохранить это в тайне. Просить дважды ему не пришлось. — Да, — признался Курт. — Достаточно было посмотреть на Константина в тот момент, когда он смотрел на тебя, чтобы все стало ясно. Она приподняла вуаль и торопливо смахнула с ресниц слезы. — А вот я не догадалась, — негромко сказала де Сарде. — Любила его — и даже не подозревала. Волны плескали о сваи. Глухо поскрипывали дремлющие в гавани корабли. — Миледи! — окликнул ее спустившийся с корабля Васко. Подходя, он кивнул товарищу: — Курт. Все готово к отплытию, но если вам нужно еще время... Де Сарде покачала головой. — Нет. Здесь меня больше ничего не держит. Она двинулась было к кораблю, зашуршав фалдами юбки, но, не пройдя и десятка шагов, остановилась и обернулась. — Курт! — позвала она. Он смотрел на ее тонкую, затянутую в черное фигуру, и видел их обоих — детей, которых ему надлежало беречь: неразлучных и тянущихся друг к другу. Кузены всегда были вместе, и что-то явно неправильно с этим миром, если они столь жестоко разлучены и ей осталось лишь одиночество, такое же бесконечное, как стелющееся за пристанью море. Большую часть их жизни Курт был ей наставником, но теперь она нуждалась в друге. — Да, Зеленокровная? Она нервно стиснула пальцы. — Я хотела бы попросить тебя о последней услуге. Константин... не хотел быть похороненным здесь. Я собиралась развеять его прах над морем, когда корабль отойдет дальше от континента, но... Курт размышлял недолго. За его спиной черной громадой высилась Серена, пропитанная горечью и болезнью. Лекарства, которое они привезли, хватит, чтобы залечить раны города; пройдет время — и они затянутся, оставив в напоминание о себе только шрамы. Но всегда будут вещи, которых нельзя исцелить: что-то, что всегда будет кровоточить и ныть, оставаясь открытой раной в беспокойной памяти. Здесь больше нет ничего, что могло бы его удержать. Его контракт с домом д’Орсеев разорван. Князь уже дал понять, что более не нуждается в его услугах. В конце концов, с горечью думал Курт, еще на Тир-Фради Константин взял с него слово беречь ее, что бы ни случилось и куда бы их ни занесло, и это было куда весомее любых заключенных контрактов. Курту хватило нескольких широких шагов, чтобы оказаться рядом с де Сарде и подставить ей локоть. — Разумеется, Зеленокровная, — отозвался он и, бережно поддерживая, повел ее к кораблю. — Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Она поднималась на борт, не оглядываясь. Серена — гнилостный нарыв, полный гноя бубон на теле мира — оставалась за спиной, мрачная, налитая тяжестью гнева, полная скорби. Они не останутся здесь — ни она, ни Курт, ни Константин. Среди лесов Тир-Фради, под сенью его горящей чистым золотом листвы каждый из них обретет покой. Ее Принц, наконец, сможет уснуть спокойно.