Переступая черту

И все-таки что-то в ней надломилось. Все труднее было заставить себя вставать по утрам, все труднее было держать маску титанического спокойствия, все противней было смотреть на себя в зеркало. Отвращение и страх. Страх и отвращение. А еще — абсолютная, выстужающая пустота. Перегоревшее солнце. Перестала устраивать посиделки с Измайловой с бокалом вина и обсуждением сплетен; не выговаривала косячившим подчиненным; не донимала замечаниями и вопросами вернувшегося из Сочи сына и даже вздохнула с облегчением, когда он попросился пожить у бабушки. Впрочем, времени на какие-то размышления, терзания, навязчивые мысли особенно не находилось: приближался конец месяца, накопилась масса бумажной волокиты, к тому же начальство дергало то и дело. С Ткачевым виделись только по работе — на утренних совещаниях и мельком в отделе, опера уже вторую неделю пытались поймать банду грабителей и вовсю шерстили район. И все-таки он что-то уловил, почувствовал неладное — когда поздно вечером заглянул в кабинет, чтобы передать конверт с «данью» от одного из местных бизнесменов и обнаружил измученную начальницу среди вороха документов. Домой она, похоже, не собиралась вообще.       — Кофейком не угостите? Мне еще сегодня в ночь дежурить, — произнес как можно более непринужденно, настороженно приглядываясь к полковнику. Зимина, не сразу оторвавшись от бумаг, непонимающе взглянула на него, потом кивнула.       — Да, мне, пожалуй, тоже перерыв не помешает, совсем закопалась в этих бумажках, — пробормотала, откинувшись в кресле и расслабленно потянувшись. Паша, невольно залюбовавшись на плавную грацию хищных движений, отметил краем глаза несколько расстегнутых пуговиц на форменной рубашке начальницы и судорожно сглотнул. Внезапно стало невыносимо неловко и душно. Сколько они не виделись толком, не разговаривали о чем-то внерабочем, не оставались вдвоем? Неотрывно следя за Зиминой, пока она колдовала над чайником и чашками, Паша пронзительно-ясно осознал, как же сильно ему не хватало ее все эти дни. Не хватало всех, всех этих обыденных, но таких важных мелочей — мимолетных касаний рук, вечеров за бутылкой коньяка, беззаботной незначительной болтовни, совместных, почти-семейных завтраков и жарких, скомканно-сумасбродных ночей… Ее не хватало.       — Ткачев, ты меня так взглядом прожжешь, — насмешливо бросила полковник, не оборачиваясь. Паша, вспыхнув до жгучей красноты, поспешно отвел глаза — при взгляде на напряженно-тонкую спину, плавные линии бедер, изумительно-стройные ноги, почти полностью целомудренно скрытые строгой форменной юбкой, мысли в голове вспыхивали ну очень далекие от рабочих… Терпкий кофейный аромат, поплывший по кабинету, немного отрезвил, но когда Ира, устраивая на столе чашки, склонилась волнующе-близко, все же не удержался — перехватил ее за руку и настойчиво потянул к себе.       — С ума сошел? — как-то не слишком убедительно возмутилась товарищ полковник, с удовольствием позволяя теплым рукам сомкнуться на талии. — А если войдет кто?       — Так поздно же, все разбежались, — беззаботно отмахнулся Ткачев и добавил лукаво: — Да и потом, можно подумать, к вам кто-то без стука может ввалиться…       — Хитрюга, — фыркнула Ира, шутливо ткнув кулачком в бок. Паша с улыбкой скользнул ладонью по ее спине, всмотрелся в бледное лицо с залегшими под глазами тенями.       — Случилось что-то? — спросил тихо, разом посерьезнев. — С Сашкой проблемы? Или просто устала? Она встретилась взглядом с ласковым морем в его тепло-кофейных, и горло вдруг сдавило спазмом. Совсем не к месту, ожили в голове воспоминания невесть скольки лет давности — как точно также оставалась в кабинете наедине с Глухаревым. Тот же кабинет. Те же стены. И даже ситуация абсурдно-схожая — снова подчиненный младше на несколько лет… Но обожгло не это — Глухарев никогда, никогда, сколько она себя помнила, не смотрел на нее с таким встревоженным участием, искренне интересуясь, что у нее произошло. Да и сидеть с ним вот так просто — в какой-то степени даже двусмысленно, устроившись у него на коленях, было бы невозможно, Сергей при первом же удобном случае, оказавшись с ней в кабинете, норовил потратить выпавшее время с пользой и торопился закрыть дверь на ключ… А вот так просто сидеть в обнимку, чувствуя, как постепенно уходит накопившаяся усталость…       — С чего ты взял? — вздернула бровь. Таким уже привычным жестом Паша легко коснулся пальцами ее щеки.       — Ирин, ну я ж не слепой, — выдохнул мягко. — Ты вон домой каждый день уходишь под утро. И бледная такая… Неприятности?       — Да нет, — пробормотала Ира и, вдруг поддавшись, расслабленно уткнулась лбом в его плечо. — Просто устала. Просто я безумно устала… Столько всего… — и голос будто треснул, пробившись измученной хрипотцой. Ткачев осторожно провел ладонью по сникшей спине, по растрепанным волосам, почти-задыхаясь от странного приступа неизведанной прежде всепоглощающей нежности — острой, пронзительной и такой непередаваемо-сладкой… Кто бы сказал ему прежде, что испытывать такие искренние и бескрайние чувства — само по себе ни с чем не сравнимое наслаждение?       — Ну ничего, ничего, — прошептал едва слышно, не разжимая рук. — Ничего. Все закончилось, это главное. Тебе просто отдохнуть надо. Совсем себя загоняли, товарищ полковник, — улыбнулся, поглаживая ее напряженное плечо. — Знаешь что? Вот завтра же я тебя похищаю из отдела. К черту всю эту работу, все равно все дела не переделаешь. Никаких мобильников, начальства, проблем… Выспишься хоть нормально. А если хочешь, можешь сына с собой взять, нам же надо уже наконец познакомиться.       — Паш, ты это серьезно? — вскинулась Ирина, ошарашенно взглянув на него. Ткачев беззаботно пожал плечами.       — А чего тут такого-то? Надо же нам будет как-то налаживать контакт. Думаю, на природе самое то, в футбол там погонять, на рыбалку сходить… Что? — спросил озадаченно, совершенно не понимая выражения лица начальницы.       — То есть ты… ты что, прям готов… собираешься уже что-то налаживать? — выдавила наконец Ира.       — Не, ну, а чего тянуть-то? Вокруг столько всякой фигни происходит… Неизвестно, что будет завтра. Ирин, — бережно приподнял за подбородок ее лицо, глядя непривычно серьезно и как-то тревожно, — Ир, я не умею всей этой фигни… талдычить про «люблю», слова какие-то красивые говорить, романтику там разную, все такое… Но я с тобой хочу быть, понимаешь? Вот просто… сейчас, завтра, через год, всегда… И чтоб тебе со мной хорошо было… Мы столько всякой херни пережили… Мы заслужили теперь, чтобы все тихо, спокойно, хорошо, как считаешь?       — Паша… — И снова стало невозможно дышать. Слов не находилось совсем. С трудом вытолкнув из груди вдруг сгустившийся воздух, не сразу нашлась, что сказать. — Паш, ты уверен, что тебе это все нужно? Я же… ты… ты меня младше, ты свободный, ты молодой… А я… Измученная тетка… полковник… вечный командир… Зачем я тебе?       — Глупая вы, товарищ полковник, — улыбнулся снова, касаясь губами виска. Неприкрытой, ласково-безграничной, плеснуло в голосе теплотой. — Что я, за три года не понял, какая ты? А мне, может, это все неважно вообще? Мне ты важна. И нужна. Вот такая… строптивая, своенравная, непростая… ну, какая есть. Но нужна. Ира, ничего не ответив, прикрыла глаза, крепче прижимаясь к нему. Не в силах озвучить простую истину, которую все никак не хотела признавать: он тоже мучительно-сильно нужен ей.