Скорбящий

Тишина давит, как стены шума, Ты становишься беспомощным и пустым. Ситуация выходит из-под контроля, Ты выходишь из-под контроля. Чем больше ты делаешь, тем меньше получаешь, Яд течет по твоим умирающим венам. Injected Paradise

Семь лет назад ***       Аннет Ользон была самым очаровательным и одновременно самым отвратительным созданием, которое Петеру доводилось встречать в своей жизни. Он познакомился с этой эффектной голубоглазой брюнеткой в канцелярском магазине. Невысокая кудрявая девушка стояла у полки с научно-фантастическими романами и задумчиво перебирала корешки. По странной случайности, Петер тоже зашёл сюда. Себастьян, ходивший в школу, заболел, и Петеру, на чьи плечи недавно свалилось бремя воспитания мальчика-подростка, было поручено купить авторучку. Ручку Петер уже взял, но не смог игнорировать навязчивое желание проверить, не появилась ли в продаже какая-нибудь его книга. Сколько он сюда ходил, в отделе новинок выставляли только модных авторов и всякую эзотерическую муть для озабоченных. И, конечно, детективы, отпечанные на газетной бумаге, куда же без них. А книг Петера не было. Ни "Компьютерного бога", ни "Экстатических облаков", ни даже "Вколотого рая", который, по словам издателя Свалланда, совсем недавно вышел в печать. Но Петер не унывал. В глубине души он чувствовал, что его книги недостаточно хороши. "Марсианские хроники" Брэдбери казались ему недостижимым совершенством. Петер честно пытался писать так же просто и хорошо, но получалось затянуто и плохо. Вместо описаний чувств он описывал устройство космических кораблей, вместо пейзажей Марса выписывал трудности жизни там, где нет кислорода. И, что самое грустное, постоянно мусолил одни и те же темы, любимые, но надоевшие до смерти. Понятно, что читать такое никто не хотел. И тем более тратить деньги на книги столь низкого качества. Лишь бы себя не расстраивать, Петер предпочитал считать тупой публику, которая книжки из рода "Как перестать бухать и начать дегустировать" раскупала охотнее, чем романы малоизвестного фантаста о полётах к далёким планетам, написанные так, будто их автор готовился стать космонавтом, но не прошёл по здоровью.       Петер привычно прошёл вдоль стеллажа, пробегая глазами забитые полки, и остановился рядом с девушкой. — Что-то ищете? — осведомился он тоном консультанта. Петер обожал передразнивать незнакомых людей. Примерять чужие маски получалось лучше, чем писать книги.       Судя по тому, как презрительно нахмурились тонкие брови девушки, она не нуждалась в услугах консультанта, но увидев, что с ней разговаривает мужчина весьма неординарного вида, обернулась к нему и кокетливо сощурила светлые глаза. — Да вот, хочу почитать одного автора, — призналась она, машинально скользя изящными пальцами по корешкам новеньких книг. — Фамилия из головы вылетела, а название книги помню. Необычное такое. — Подскажите, вдруг знаю, — подмигнул ей Петер, — я в фантастике хорошо разбираюсь. Наверное, новинка, не классика? — Да, "Вколотый рай" называется, — девушка улыбнулась, и стало видно, что несмотря на удивительную стройность, щёчки у неё белые и круглые. — А, так это Тэгтгрен, я этого автора знаю, — Петер продолжал отыгрывать роль кого угодно, но не самого себя. Вряд ли девушка знала, как выглядит автор интересной ей книги на самом деле. — Давайте поищем.       Получив в ответ милую улыбку бледных тонких губ, Петер подошёл к полке и привычно оглядел корешки. Если книга найдётся, он признается, что девушка говорила с писателем, если нет — разойдется с ней как ни в чём не бывало, и пройдёт на кассу. Девушка ему понравилась, и хотя после развода с женой Петер клялся больше никогда не водиться с женщинами, он бы попросил у этой милой особы номерок. Не то что бы он настолько любил женскую красоту, что был готов перепихнуться с первой встречной... Просто... Надо искать книгу.       Лучше бы они ничего не нашли. — О, смотрите! — девушка, не прекратившая поисков, вытащила с верхней полки довольно тонкую книжку — больших романов Петер почти не писал — и протянула её замершему в удивлении мужчине. — Ну надо же, — только и смог выдохнуть он при взгляде на обложку. Все эмоции в этот момент как будто выключились.       На обложке, выполненной в зелёных тонах, был изображён космонавт в полной экипировке, который, вяло опустив руки, парил в открытом космосе. На заднем плане разрывали безмятежную тьму горящие астероиды, кометы врезались в Землю, а космонавт летел навстречу своей смерти, и на его лице за стеклом шлема были лишь глаза — две огромные чёрные дыры.       "Петер Тэгтгрен. Вколотый рай" — значилось на обложке.       У Петера было слабое сердце, и в этот момент он мог поклясться, что оно билось так быстро, будто грозилось разорваться. Он поспешно вернул девушке книгу, опасаясь даже проверить содержание.       Его книга. В книжном магазине. Продаётся здесь, на равном положении с "Вином из одуванчиков" и "Сиренами Титана" авторов, которые, в отличие от Петера, кое-чего добились в жизни. Например, славы. — Кстати, — словно невзначай обронил он, пока девушка с любопытством листала книжку, — вы только что говорили с автором этой книги. — Оу, — разумеется, эта девушка не каждый день видела настоящих писателей. Петера трясло, но он, нацепив одну из своих любимых гримас — сонную и абсолютно безразличную — протянул девушке руку. — Петер Тэгтгрен. — Аннет Ользон. Приятно познакомиться. А можно автограф? — Ну и холодные были у девушки руки!       Петер чувствовал, что понравился ей — девушка была одета как рокерша, вот и в облике нового знакомого нашла черты кого-то из своих кумиров. Что ж, и такое внимание Петеру было приятно. — Извините, Аннет, я не могу больше задерживаться, — расписавшись на форзаце и заодно опробовав ручку, признался он и солгал, — дела, понимаете. А второго экземпляра там нет?       Девушка отрицательно качнула головой и отдала Петеру книгу, которую только что собралась положить в корзину. — Я бы хотела когда-нибудь прочитать её вместе с вами, — тихо произнесла она, пытаясь загипнотизировать мужчину взглядом густо накрашенных голубых глаз. — Не поделитесь телефончиком? — очарованный, Петер не забыл и про свои приёмы ухлестывания за девушками. — Можем сходить куда-нибудь вместе. Когда-нибудь.       Аннет годилась ему в дочери, но ни его, ни девушку это не останавливало. — Конечно, одну минуту. У вас есть, куда записать?       Когда Себастьян выздоровел, они стали встречаться. Сейчас ***       Петер проснулся с ощущением, что сон был ужасным монстром, из чьих когтей он с трудом вырвался, прежде чем чудовище успело его изувечить. Сердце тяжело бухало, и его набатный бой растворялся в мягком матрасе. Петер поспешно перевернулся на спину — тогда сердце не так его доставало — и распахнул глаза, лишь бы не уснуть снова. Обстановка спальни выглядела безопасной и уютной, но Петер, ещё не проснувшийся, не был уверен в реальности окружавших его предметов. — Пап, иди завтракать! — раздался за приоткрытой дверью звонкий голос Себастьяна. Вчера они повздорили и договорились, что в спальню юноша будет заходить, только если Петера там нет. — Иду! — хрипло отозвался Петер и скинул одеяло. Что бы ни подкидывало ему прошлое, он должен жить дальше. — Как ты спал? — Утро Петера начиналось с этого вопроса, заданного неизменно осторожным, предупредительным тоном. Себастьян ласково огладил отца по острому плечу и поставил перед ним тарелку. — Не лучше обычного, — Петер недоверчиво сделал вилкой несколько дырок в яичнице, удивившей его своим аппетитным видом. — Ты знаешь, я всегда сплю отвратительно. Нет смысла об этом спрашивать.       Надо же, человеческая еда. Давно он такой не видел. Жалко только, что в кружке снова молоко — пресное и безвкусное. Казалось, будто пьёшь клей. — Понятно, — Себастьян тоже принялся за еду, иногда бросая настороженные взгляды на отца. Петеру есть не хотелось. Уставив остекленевший взгляд на кружку с ненавистным молоком, он пробовал представить в ней какое-нибудь ядерное пойло, которое как следует прополоскало бы ему нутро и заставило бы очнуться. Но как он мог встряхнуться, придти в себя, если сын не пил ничего крепче кока-колы? Ни кола, ни кофе Петера никогда не бодрили. От молока клонило в сон, а ведь он совсем недавно проснулся. Все деньги остались на старой квартире. А просить у Себастьяна на выпивку Петеру не позволяла совесть. Интересно, откуда она вдруг взялась? Раньше же он ничего не стеснялся. — Наверное, из твоей квартиры до сих пор запах дыма не выветрился, — внезапное предположение Себастьяна разорвало неловкую тишину. Юноша содрогнулся, вспомнив ужасную картину, и румяные щёки его побелели. — Да я сам провонял им насквозь, — безразлично произнёс Петер, поправляя воротник рубашки.       Себастьян одолжил отцу свою одежду на время, пока Петер согласился жить у него. Раньше Себастьян весьма терпимо относился к запаху дыма, но сегодня утром Петер обнаружил свои вещи в стирке, а себя — в одежде сына. Штанины треников оказались длинными, рукава клетчатой рубашки пришлось закатать, иначе манжеты съезжали на пальцы, воротник футболки постоянно сползал, открывая плечо. От всей одежды пахло порошком и ещё какими-то примочками для домохозяек. Привычный никотиновый запах остался только в волосах Петера, на его пальцах, испещренных жёлтыми пятнами. В душ он так и не сходил, и по тому, как раздражённо раздувались ноздри Себастьяна, Петер чувствовал, что его хотят тоже запихнуть в стиральную машину и прокрутить в режиме отжима. И желательно с кондиционером — лишь бы вывести этот ужасный запах, заставлявший прокручивать в памяти одну и ту же мысль.       Почему он тогда вышел на балкон?       Петер жил у сына уже второй день, но никак не мог привыкнуть к новой обстановке, раздражавшей его неизменностью своего спокойного уюта. Память понемногу возвращалась к нему, и квартира Себастьяна не казалась совсем чужой, но лучше Петеру не становилось. Наоборот, он ощутил себя ещё более хмурым и недовольным, чем раньше. Ему было стыдно — снова это дурацкое чувство — признаваться себе, что причина этой обиды, разъедавшей его изнутри, как кислота, заключалась в Себастьяне. Юноша взял отгул с самыми добрыми намерениями, но Петер дичился его, отказывался разговаривать, и делал всё, лишь бы меньше сталкиваться с сыном. Подолгу спал, не выходил из комнаты, а если и показывался на кухне, то из цели утащить еду в свою берлогу. Себастьян неприкрыто вздыхал, боясь, какой бедлам успел развести отец в его аккуратной спальне, но не приставал с разговорами. Если бы не никотиновая ломка, от которой Петеру постоянно хотелось плеваться, жизнь с сыном казалась бы ему вполне сносной. Он по-прежнему ладил с Себастьяном и своё поведение неправильным не считал. Он — отец, значит, сын должен считаться с каждым его словом. — И сколько же это будет продолжаться? — вдруг спросил Петер с явной нервозностью в хриплом голосе. Тарелка почти опустела, отчего взгляд Себастьяна на мгновение осветился радостью. Но отцу он ответил совсем сухо: — Пока ты не оправишься и не найдёшь работу.       Ну да, Петер ещё не настолько стар, чтобы его содержали. Хотя после всего пережитого он бы не испытывал угрызений совести, если бы сел Себастьяну на шею. — Разумно, — пауза была длиннее, чем следовало. — А ты уверен, что меня возьмут обратно в издательство? Мне кажется, я за это время разучился писать. Да что там — я двух слов даже связать не могу, всё путается. Да и кем я могу быть? Я же ничего, кроме как писать фантастические рассказики, — это Петер произнёс, не скрывая презрения к своей профессии, — не умею. — Но мне нравятся твои рассказы, — тихо возразил Себастьян, пытаясь его поддержать. — Ты ничего не понимаешь в литературе. И говоришь это человеку, который хвалил твои пирожки из песка. Не надо мне врать, — заключил он и отпил большой глоток молока. Кружка казалась бездонной. Они бы и дальше ели молча, если бы Петер вдруг не решил спросить: — Можно одолжить твой ноутбук? — Да, а зачем? — Я всё-таки попробую что-то найти. Не хочу больше бездельничать. — Но ты всего второй день как выписался! — От того, что я посижу немного в интернете, ничего со мной не будет, — Петер хотел успокоить сына, но говорить получалось только раздражённо. — Ну, ладно. Только... твои очки. Ты что-нибудь видишь без них? — Точно, — очки Петер тоже оставил дома, и теперь в отчаянии схватился за волосы. Незадолго до больницы у него сильно село зрение, но очки Петер старался носить как можно реже. Он хорошо видел очертания предметов и различал лица, но буквы, увы, сливались в одну дрожащую кашу — мужчина убедился в этом, поднеся к глазам бутылку молока, которую аккуратный Себастьян почему-то не убрал обратно в холодильник. — Я могу привезти твои очки, — Себастьян забрал у него молоко, — совсем забыл про них. Извини. Но мне всё ещё страшно оставлять тебя одного. — Если ты боишься, что я разнесу тебе квартиру, то я бы сходил прогуляться, пока ты ездишь. Можешь не беспокоиться, что найдёшь меня под забором пьяным в сосиску — денег ты мне не даёшь, поэтому придётся быть трезвым. А то у меня уже все мозги застоялись, — прибавил он почти умоляюще, заметив, как Себастьян растерянно потупил взгляд. — Ладно. Но ключи я тебе не дам, — обронил юноша, выходя из кухни. За время вынужденной трезвости Петер вернул себе относительную ясность мыслей, и понимал, отчего сын решил установить над ним такую опеку. Боится, что отец обязательно встретит компанию алкоголиков и притрется к ним, или попросит у незнакомца сигарету. Несмотря на вздорный характер, Петер был очень общительным и непосредственным — если какой-то человек ему нравился, мужчина мог закорешиться с ним без труда. Успокаивало Себастьяна только то, что сейчас утро, и в парке у дома точно никого не будет.       Он вылез из-за стола и вышел в прихожую, где Себастьян уже натягивал куртку. — Кстати, — взглянув на ожидающее лицо отца, юноша, похоже, пожалел о своем решении. — Да? — Мне сегодня звонил твой редактор. Не смог дозвониться до тебя и откуда-то нашёл мой номер. — Какой именно редактор? — Петер нахмурился, и над заблестевшими глазами сердито нависли брови. — Если это Свалланд, то передай ему, чтобы катился к чёрту и... — мужчина хотел прибавить ещё что-то нелестное в адрес тезки его сына и по совместительству главного в издательстве "Кронос", но Себастьян оборвал его: — Нет, это был другой. Бихач.       У Петера подкосились ноги. Да, откуда-то он помнил эту фамилию. Но почему звонил именно он? Что ему было нужно? — А что он спрашивал? — поспешно поинтересовался Петер, схватив с этажерки солнечные очки, которые точно ему никогда не принадлежали. Выходить на улицу без какого-то барьера между собой и людьми было страшно. — Сам у него спроси, — грубо ответил Себастьян, но Петер, вместо того чтобы рассердиться, умиленно улыбнулся. Всё-таки нахватался от него ребёнок. — Ладно. Пошли, — Петер первым вышел на площадку, и, затаив дыхание, слушал, как Себастьян поворачивает ключ в скважине. Молча спустились в подъезд, молча вышли на улицу, где солнце по-вчерашнему выжигало глаза. Молча подошли к машине — должно быть, солнце её раскалило, как печку. И только здесь, достав ключ зажигания, Себастьян решил уточнить: — Так, очки, телефон, ключи от дома... Точно тебе больше ничего не нужно? — Ноутбук мой не забудь, — вспомнил Петер и поднялся на цыпочки, чтобы на прощание потрепать сына по щеке. Иногда он воспринимал его как маленького. — Я одним мигом, туда и обратно. Не навреди себе, — смущённо покрасневший Себастьян нырнул в машину, которая тут же тронулась с места, но Петер ещё долго стоял на тротуаре, спрятав дрожащие руки в карманы чужих брюк. Треники были велики — смысл их постоянно подтягивать? Очки вторили штанам и всё норовили упасть с острого носа. Пришлось высоко держать голову, хотя больше всего Петеру хотелось втянуть голову в плечи, сгорбиться и идти так быстро, чтобы никто не успел его заметить. Одет мужчина был ярко и броско — заметили бы точно — да и чувствовал себя ещё плохо. Не отрывая от горячего асфальта подошвы старых кед — ну хоть их Себастьян пожалел — он поплелся к парку. Выходить на улицу в такую жарищу было ошибкой, но домой бы он не смог бы попасть. Прогулка стала вынужденной мерой. И чем только Себастьян думал, отпуская отца на улицу? Они же знали друг друга наизусть, и юноша точно предполагал, чего можно ожидать от взбалмошного отца. Но у Петера не было никакого желания доводить и без того натянутые отношения до того, чтобы Себастьян окончательно перестал ему доверять.       В совершенно бессознательном состоянии он обошёл торцевую часть дома, вышел на улицу, где уже шумели машины и быстро шли люди, и неспешно побрёл к парку. У очков оказались такие тёмные стекла, что Петер едва различал дорогу, но он ни за что бы их не снял. Снять очки — значит окончательно перегрузить себя впечатлениями. А ему нужно было очень о многом подумать. Утренний разговор несказанно его раздосадовал, и Петер никак не мог перестать прокручивать в памяти то, каким напряжённым было обычно расслабленное и добродушное лицо Себастьяна. До эмоций окружающих Петеру раньше не было дела, но сейчас он, не зная почему, сделался очень внимательным, хотя не должен был ничего соображать. А сейчас... Новые воспоминания наслаивались на обрывки старых, и приводить их в порядок было мучительно. Петер терпеть не мог убираться. Особенно в своей голове. Может, поэтому он так часто страдал головной болью. У него вошло в привычку сжимать виски, лишь бы унять боль, раскалывающую череп пополам. Обломки мыслей беспорядочно крутились в мозгу космическим мусором, и Петер ощущал себя астронавтом, которого выбросило в открытый космос вместе с баллоном, где стремительно кончался кислород.       Ему снова сделалось тоскливо. Вот только их с сыном отношений тоска никак не касалась.       Петер закатал рукав и недоумевающе посмотрел на татуировку с изображениеи незнакомого мужчины. Он прижимал палец к губам. Просил молчать? Хранить какой-то секрет? Никому ничего не говорить? Изображение показалось вырванным из контекста. У него точно имелось продолжение. Не мог тату-мастер из головы придумать такое лицо.       Свернув на гравиевую дорожку просторного парка, Петер заметил на берегу пруда скамейку и направился к ней. Неважно, занята она или нет — думать и идти одновременно все равно не получается. На скамейке сидел старичок интеллигентного вида и читал газету. Обессиленно опустившегося рядом Петера он и не заметил. Старики почему-то всегда читают газеты с таким интересом, что и самому хочется заглянуть им через плечо. Скорее всего, там что-то невероятно скучное — другого в газетах и не пишут. Но Петер не удержался. — Что читаете? — поинтересовался он светским тоном, обернувшись к старику. — "Литературную газету", — ответил тот, не отрываясь от чтения напечатанных мелким шрифтом колонок. — А, — хоть старик и не подумал удостоить собеседника вниманием, Петеру стоило большого труда изобразить такое же безмятежное равнодушие. Название газеты было ему очень хорошо знакомо. — И что пишут? — Да вот вчера какой-то писака умер, — в тоне старика было ясно слышно презрение к творчеству покойного. Вполне возможно, что он не был знаком с произведениями почившего автора, но не одобрял их. Таким тоном люди обычно говорят про маркиза де Сада. — Иронично. Я как раз вчера из больницы выписался, — поддерживать разговор с незнакомым человеком оказалось так же просто, как раньше. — Может, этот писатель в одной палате со мной был. — Ясно, — старик не производил впечатления мизантропа, но назвать его разговорчивым было нельзя. — А что за писатель? Я просто очки дома забыл, не вижу ничего. — подкрепляя свои слова, Петер спустил очки на кончик носа и взглянул на старика поверх стекол. Только сейчас он разглядел, что видел любитель литературных новинок прекрасно.       Вместо ответа неприветливый старик протянул ему газету и указал скрюченным пальцем в нижний угол последней полосы. «Вчера, на пятьдесят восьмом году жизни, в своей квартире был найден мёртвым Тилль Линдеманн, известный читающей публике как автор нескольких романов и прославившийся благодаря сборнику эротических рассказов "Умение закинуться таблетками", выпущенному в соавторстве с фантастом Петером Тэгтгреном, автором романа "Вколотый рай"».       У Петера потемнело в глазах, и последним, что он увидел, была обложка того самого сборника. На фоне горящего дома стоял блондин в чёрном костюме, чьё имя Петеру теперь было известно, и прижимал палец к губам. А испуганного человека в котелке Петер видел каждое утро, когда смотрелся в зеркало.