Место девочки — в политике

Вальбурга Блэк

      Тем же вечером Вальбурга лежала в объятиях спящего Ориона, слушая его уверенное, такое родное дыхание. А в её голове продолжали крутиться строки письма, которое она передала Уэзерби:       "Миссис Грета Уэзерби,       с прискорбием сообщаю вам о кончине вашего супруга. Он сослужил мне хорошую службу напоследок — выманил из Хогсмида вашу дочь, Хельгу. И она, в отличие от вас, куда умнее, так что всё ещё благополучно находится в Хогвартсе, живая и невредимая.       Это честь для Пожирателей — принять её в свои ряды.       Мои соболезнования и поздравления.       С уважением, тот-кого-больше-не-стоит-разочаровывать".       Вальбурга не была кремнём. Она сочувствовала Грете и совсем не хотела, чтобы подобное происходило — но у неё не было выбора.       Вальбурга пыталась понять, когда именно чистокровные свернули куда-то не туда. Откуда взялись пытки, угрозы, шантаж, убийства. Почему теперь Вал вместо того, чтобы судить простых растратчиков и воров, собственноручно бросает чистокровных с обеих сторон баррикад в жернова войны, перемалывающие их прямо в зале суда.       Она не знала ответов на первые два вопроса. Но зато знала, зачем так поступает. Все эти судьбы, чистокровные и не очень, должны завязнуть в жерновах. Жернова должны остановиться.       Иначе кто знает, когда в них попадут её собственные дети?..       Вальбурга написала ему в начале второй недели своей подрывной деятельности. Она совершенно не хотела идти на этот шаг, собиралась всё сделать сама, но к Уэзерби оказалось не подступиться. Коллега сводила любые разговоры к рабочим, да и общалась исключительно через губу, что Вал совершенно не устраивало.       Ей нужно было не просто большинство обвинителей на стороне Пожирателей, ей нужны были все.       Все, кроме стальной, неподкупной Амелии. Амелии, чьих родителей Волдеморт выкрал в первые годы войны, но шантаж настолько не удался, что Вал даже и не думала о том, чтобы давить на неё через братьев. Она была уверена, что Мелли способна пожертвовать всеми, но не собой и гипотетической возможностью победы.       Но вот Уэзерби — это другой вопрос. Наверное, Вальбурга тоже могла бы стать такой, расти она не в семье Блэков. Правильной, верящей в справедливость, крайне семейной. И очень из-за этого уязвимой. Впрочем, Вал и сейчас не была уверена в том, что могла бы пожертвовать хоть кем-то из своей семьи. Она просто надеялась, что до этого не дойдёт — она же не Грета Уэзерби, а Вальбурга Блэк.       "Дорогой Том, — написала она, чувствуя, как дрожат руки. — Как ты знаешь, я вернулась обратно в строй. И у меня есть первые успехи..."       Она писала долго, обстоятельно, чтобы у него не осталось никаких вопросов к её плану, и отдала письмо Кричеру. Он исчез с наказом вернуться исключительно с ответом… И, — о чудо! — с каким же красноречивым ответом он вернулся.       Вальбурга сидела в гостиной с рабочей корреспонденцией, когда услышала медленные шаги, которые она узнала бы и в следующей жизни. Быстрее, чем успела подумать, она вскочила с дивана, схватила палочку и выудила из головы воспоминания — те самые, связанные с Беллатрисой и Андромедой. И бросила их в камин, надеясь, что пылающий огонь убережёт их от его внимательного взгляда.       Она спрятала палочку и развернулась вовремя. Лорд Волдеморт застыл в дверях, оценивающе осматривая её. Холодно, пронзительно. А потом усмехнулся, словно сбрасывая маску, и в его чертах проглянул Том Риддл, которому она писала письмо.       — Домашняя Вал, не готовая к моему визиту, как и в прошлый раз… — он придирчиво скользнул взглядом по её не самому свежему тёмно-синему платью, скрывавшему как запястья, так и лодыжки. — Однако сегодняшняя Вал мне нравится гораздо больше.       Это не было комплиментом. Это была пощечина, от которой Вальбурга поморщилась. А он продолжил, игнорируя её недовольство:       — Если ты и правда решилась на такие игры, я буду вынужден очень глубоко залезть в твою голову, чтобы удостовериться в полной лояльности и компетентности. Ты уверена?       Вальбурга едва сдержалась, чтобы не рассмеяться — не то истерически, не то польщённо. У многих ли лорд Волдеморт спрашивал разрешения? А вот у неё спрашивал, у неё единственной.       Она пожала плечами.       — Я уже влезла в это, Том, — она отвела от него глаза и многозначительно улыбнулась, возвращая пощёчину. — Возможно, в кои-то веки решила сказать тебе "да"?       Волдеморт позволил себе ответную усмешку, и подошёл к ней тихо, словно Аид к Персефоне. Он невесомо коснулся подбородка длинными пальцами, заставляя её поднять глаза. И Вал почувствовала, как голова пошла кругом — это её бездна раскрылась перед ним. Раскрылась, словно постаревший цветок. Сбросила лепестки под напором ветра и обнажила хрупкую суть.       И правда, слишком глубоко.       Волдеморт искал преданность их общим идеям, но находил лишь чахлый призрак — настолько Вальбурга была равнодушна к войне чистокровных. Но потом он искал преданность лично себе, и нашёл то, от чего изменился в лице.       Вал отстранилась, чувствуя, будто дом на Гриммо ходит ходуном. Она села на диван, чтобы не упасть, и, не смотря ему в глаза, указала на диван напротив.       — Нам нужно обсудить Уэзерби, если ты узнал всё, что хотел.       Но он не двинулся с места. Она чувствовала, как он жёг её взглядом, но не смела посмотреть на него… До тех пор, пока он не сказал:       — Взгляни на меня ещё раз, Вал.       Голос его был настолько нежным и просящим, что она не могла не подчиниться, даже зная, что это ложь. И он увёл её в водоворот смазанных образов и чувств, отдававшихся острой болью в сердце.       Вот ему восемнадцать, и Том Риддл немыслимо хорош собой. Темноволосый, черноглазый… Такой похожий на Блэков, что, кажется, только среди них ему и место. Красивое лицо Риддла искажается от чудовищного гнева, когда он видит в её глазах, с какой отвратительной улыбкой патриарх Сириус сжигает его письмо с предложением о помолвке. Что именно он говорит.       Риддлу почти двадцать. Вальбурга приходит к нему на Лютную аллею, как бывало уже много раз прежде. Она не знает, зачем подбрасывает дрова в едва тлеющие угли их взаимных обид.       После окончания его рабочего дня у Горбина, они уходят в один из тихих скверов. Осеннее солнце настолько очаровано им, что украдкой целует Риддла в губы сквозь золотые и алые листья. Вальбурга же целует его, потому что может. Потому что хочет сбежать от безысходности и отчаяния, сжирающих её заживо. Она наслаждается обществом Риддла, наслаждается тем, как играет с ним, словно кошка с мышкой, пока он не шепчет ей в волосы:       — Давай сбежим, Вал. Будь моей, и я дам тебе всё-всё земное. Всё, что ты захочешь, — и Вальбурга понимает, что в такие лживые игры играть ей больше не нравится.       Когда Риддлу двадцать два, Вал видит не его лицо, а невыносимо аккуратный почерк. Ей хочется смять письма и от него, и от Альфарда — она ненавидит их обоих. Она не знает, как будет справляться одна. Они уехали, сбежали, а что остаётся ей? Гнить заживо в доме на Гриммо 12 вместе с Сириусом? Почему он не спросил её ещё раз, ведь теперь она сказала бы "да" — так сильно ей всё надоело...       Когда ему двадцать пять, он почти не меняется. Лишь черты лица становятся чуть более мужественными. Он стоит рядом с ней перед могилой Сириуса, пока остальные не уходят. Риддл не пытается утешить Вальбургу. А когда её слёзы кончаются, он делает немыслимое. Он плюёт на могилу, пронзительно смотрит в расширившиеся глаза Вал. И, прежде чем уйти, говорит голосом, полным ядовитого торжества:       — Ты ведь тоже всегда этого хотела, правда, Вал? — и она ненавидит его ещё сильнее. Потому что он ушёл и снова не забрал её с собой.       Потерянную, разбитую, умершую.       А вот ему тридцать… И Вал предпочла бы умереть, чем снова пережить тот день.