Место девочки — в политике

Вальбурга Блэк

      Вальбурга приходит в себя от звонкой пощёчины и слышит, как под его ногами хрустит стекло и шуршат смятые газеты — она отослала Кричера в Блэк-мэнор сразу же после смерти Сириуса, и теперь Гриммо 12 превращается в руины. Она открывает глаза и испуганно вздрагивает, потому что Том Риддл выглядит совершенно не так, как она привыкла.       Белки его глаз и тёмную радужку затопила алая кровь. Только чёрные зрачки выглядят, словно пробои в иное измерение. А черты лица какие-то поплывшие, восковые, ненастоящие…       Перед ней какое-то воистину демоническое существо, а не Том.       Она протягивает руку, чтобы убедиться в реальности своего гостя, но он перехватывает её и отвешивает ещё одну пощёчину, от которой звенит в ушах. И, отстранившись, отряхивает руки, будто ему противно к ней прикасаться.       Он реален — эта простая мысль приводит её в себя и тут же начинает разрушать изнутри.       Ей хочется испариться, но она может только глухо застонать, схватившись за голову. Она не хочет поднимать на него глаза, потому что знает: он посмотрит на неё так же, как на мёртвого Сириуса. Она почти слышит голос Риддла, наполненный ядовитым торжеством:       "Всегда хотел увидеть Сириуса в состоянии свиньи воочию… Но ты — неплохая замена. Не ожидал от тебя подобного подарка, Вал!"       Вот только почему-то на его обычно лживо-ласковом лице не торжество — отвращение.       — И вот эту… женщину, — цедит Риддл, — я желал долгие годы?       По кровавым глазам почти невозможно прочесть эмоции, но в голосе его столько неверия, столько презрения, столько разбитых надежд, что Вал чувствует, как желудок поднимается к горлу.       Лучше бы он издевался над ней.       — Ты тоже ужасно выглядишь, Том, — каркает Вальбурга, пытаясь выпрямиться. — Так что тебе ли судить меня?       На секунду ей кажется, что его сейчас стошнит. Она цепляется пальцами за серую обивку пыльного дивана и выпрямляется, но руки её худые, испещрённые шрамами и уродливыми синяками. На них нет ни единой вены.       Вальбурга внутренне дрожит, так ей хочется поскорее впасть обратно в спасительное небытие… Но она старается держать расплывающееся сознание в узде.       — Зачем ты пришёл, Том? — спрашивает она, будто находится как минимум в кабинете Блэк-мэнора, а не в холодной затхлой гостиной Гриммо 12.       — Я пришёл, — холодно отвечает он, — потому что Альфард просил.       Конечно, просил… Вал ведь закрыла аппарацию для всех Блэков, чтобы они не смогли увидеть её в таком состоянии.       — Пусть он провалится туда же, куда и ты, — очень вежливо отвечает она. — У меня заслуженный отпуск.       — Правда? — красные глаза светятся злобой, и Вал застывает, когда видит тонкую коробку в его руках.       Она знает, что он сейчас сделает, и ей впервые в жизни не хватает выдержки, чтобы удержать лицо. Вал бросается наперерез, пытается выхватить коробку, но путается в собственных ногах и униженно падает на пол прямо перед его остроносыми туфлями.       Коробка приземляется прямо перед носом, и Риддл мстительно наступает на неё. Звук лопающегося стекла режет ей не только уши, но и глаза. Вал зажмуривается, чтобы Риддл ни в коем случае не увидел слёз: она и так унижена достаточно.       Он уже увидел её такой.       Риддл садится на корточки — так непохоже на него. Вальбурга чувствует невесомые прикосновения к своим грязным, запутавшимся волосам. Риддл будто бы преодолел свою брезгливость и ему теперь всё равно. Он спрашивает:       — Зачем ты с собой это делаешь, Вал? Кому и что ты пытаешься доказать? — в его голосе насмешка, но она какая-то усталая, вымученная. — После смерти Сириуса никто больше не любит тебя, никто не будет плакать по тебе. Никто не придёт к тебе на помощь. А те, кто могли бы, ничего не знают. Ты не даёшь им даже шанса увидеть тебя вот такой, настоящей… Ты очень хорошо притворяешься, Вал, слишком хорошо.       Его пальцы скользят по её лицу, добираются до подбородка. И она позволяет Риддлу посмотреть себе в глаза.       — Я уничтожил все твои запасы, — тихо говорит он. — Сделать из собственной кухни зельеварню… Даже разочаровывая, ты можешь удивить, Вал.       Ей хочется завыть от унижения, но она держит лицо. Держит в слабой надежде, что он не поймёт — но что она может скрыть от легилимента?       — Я пришёл сюда, Вал, — продолжает шептать он, — не только потому, что Альфард попросил. Я пришёл, потому что очень давно не видел тебя, и… — он выдавливает из себя слова через силу. — Прошло столько лет. Я пережил все твои прошлые отказы и подумал, может, мы просто были малолетними идиотами? Может, ещё что-то возможно исправить?..       Вал настолько удивляется, что пытается встать. Вырасти в прежнюю Вальбургу, сильную и колкую на язык. Стать равной ему… Но он не позволяет.       Риддл поднимается и нависает над ней всем своим немалым ростом. И теперь она вместо того, чтобы униженно лежать, униженно сидит перед ним, а его пальцы всё также невесомо касаются её подбородка и губ.       — Я видел тебя в Министерстве недавно, — он щурится, окидывая её взглядом. — Мельком, но ты была такой резкой, обворожительной… И я подумал, может, всё это время я ошибался? Может, мне стоило прийти раньше?       Он саркастично поводит бровью, но с алыми глазами это смотрится скорее зловеще.       — Однако теперь я вижу, — пальцы на подбородке Вальбурги становятся жёсткими, — ты всё так же нуждаешься в спасении. А мне не нужна послушная собачка, которая будет готова на всё просто потому, что я её спас. Мне нужна равная, Вал. Такая, какой ты была в прошлом. Такой, какой ты можешь стать снова, если захочешь.       Она кривит губы.       — И для кого же мне такой становиться? — презрительно фыркает она и, вцепившись в его ладонь, отводит его руку от своего лица. — Для тебя? Ты того не стоишь, Том.       — Для себя, — внезапно говорит он и, сжав её пальцы, тянет на себя.       Только тёмные маги могут снимать наитемнейшие проклятия — такова их суть. И накладывать их тоже могут только они. Видимо, именно поэтому вся её жизнь — одно сплошное проклятие, от которого нет спасенья.       Вальбурга не хочет давать Риддлу столько власти над собой. Не хочет быть слабой перед ним. Но всё же вместо того, чтобы оттолкнуть, цепляется за него, как и всякая проклятая за тёмного мага.       Кажется, именно его она ждала все эти долгие четыре года, потеряла всякую надежду. Не верила, что он придёт — но вот он, здесь. Тянет её к себе. И Вальбурга не в силах отказаться.       Иначе почему она, не желающая, чтобы кто-либо увидел её в таком состоянии, закрыла аппарацию для всего мира… но не для него?       А от его прежнего отвращения не осталось и следа. Он какой-то другой, не такой, как обычно. Ведь когда она покачивается от слабости, Риддл осторожно придерживает её за талию. И, когда понимает, что она не в силах пока что удержать себя на ногах, подхватывает её на руки — он никогда так не делал.       Вальбурга бы залилась краской, если б могла, но последний раз, когда она чувствовала волнение и робость, был слишком давно. Теперь всё выжжено, ничего не осталось. И поэтому, когда он раздевает её, когда кладёт в ванную, она не чувствует ничего, кроме холодной белой эмали под пальцами. Ничего, кроме слёз, текущих по лицу.       В память врезаются острые, словно стекло, пальцы Риддла в её волосах и горькая пена, стекающая вниз. Алые глаза, из которых на неё смотрит пустота. Она не понимает, зачем он всё это делает. Можно же было сдать её с потрохами Альфарду, тот прислал бы Кричера… Но он делает.       Когда Вальбургу начинает бить дрожь и она совсем не способна её скрывать, Риддл спускается в столовую и приносит из буфета нужные зелья — именно с их помощью она и кажется всем нормальной. Резкой и обворожительной.       Он вливает их в неё, и она становится такой — до следующего раза. Она чувствует себя человеком, каким совсем не хочет быть. Вал подбирает под себя коленки и тихо воет в них под равнодушным взглядом его алых глаз. Она не понимает, как так вышло, что он видит её настолько уязвимой и поломанной. Почему она позволяет ему это.       Вальбурга не понимает, по кому или по чему она плачет. По Сириусу? По разбившимся надеждам? Или по себе самой?       Когда слёзы кончаются, Риддл снова подаёт ей руку. Ноги скользят по кафелю, но он держит её крепко. Он помогает Вал одеться, и не в домашнее свободное платье, среди которых не осталось ни одного чистого — он неумело застёгивает на ней корсет, будто надеется этим привести её в чувство.       И он прав. Она снова ощущает эту непонятную, самодовольную уверенность в себе. Только если на работе она притворяется, то теперь и правда чувствует её, словно одно бессловесное присутствие Тома делает из неё гораздо лучшего человека. Более сильного.       И вот Вал стоит перед ним, одетая, словно закованная в броню. Но она не чувствует этой брони, ведь он на Гриммо 12, в её расколотом, сгнившем заживо сердце. Он видит её насквозь.       Риддл берёт её за руку. И Вал беспрекословно идёт за ним.       Они заходят обратно в гостиную — в ней Вальбурге не хочется находиться больше всего. Именно тут она играла на рояле, когда Сириус читал газету и курил что-то гадкое. Сейчас одна из стен зияет разодранным кирпичным нутром — после его смерти она сорвала с неё обои в приступе гнева.       Риддл взмахивает палочкой. Ему явно хочется по-волшебству склеить обратно в целого человека и Вальбургу, но получается починить только стену. Обои оказываются на своём месте, целые и невредимые.       А он продолжает. Пыль испаряется, а на диван, множество раз залитый зельями, теперь можно сесть без брезгливости. В камине пылает огонь. Свечи горят уютным светом, от которого Вал тошнит.       А Риддл, всё ещё держа её за руку, идёт дальше.       Он чинит её дом, он чинит Вал изнутри. Злобный, мерзкий, ненавидящий людей Том Риддл… Если он может по-настоящему заботиться о ком-то, если может нежничать, а не лгать, то именно происходящее сейчас — вершина его способностей. Он молчит, чтобы не сказать что-то резкое. Он молчит, чтобы не разрушить этот хрупкий момент. И Вальбурга впервые в жизни так глубоко благодарна ему.       За то, что он делает. За то, что он молчит.       Когда они проходят по всем комнатам и спускаются на кухню, Вал вздрагивает. Всё разрушено настолько, что, кажется, здесь в ярости бился живой дракон, но она знает — тут после неё был только один человек.       И этот человек хладнокровно убирает за собой разбитое стекло. Стирает сажу с обгорелых столешниц и протирает заляпанные реагентами окна. Его палочка творит чудеса — Вал на подобное не способна, хотя училась в Хогвартсе, казалось бы, на всё те же "превосходно".       В конце Риддл приоткрывает окно. Трансфигурирует из ближайшего посеревшего полотенца голубку, надиктовывает ей сообщение и выбрасывает наружу. Вальбурга морщится от упоминания Альфарда, но не смеет перечить. Сегодня Том — хозяин её сердца, и она позволяет ему многое.       Риддл устало садится на один из стульев, закрывает нечеловеческие глаза. Вальбурга видит своё отражение в одном из собранных заново стёкол буфета, и понимает, что даже сейчас выглядит лучше, чем он. Всё же тёмные ритуалы никого не милуют.       — Это Ал сделал с тобой? — она садится напротив и, когда Риддл поднимает на неё глаза, делает неопределённый жест рукой, как бы указывая на него целиком. — Миленько. Если бы сейчас тебя взяли преподавать в Хог, ты бы стал просто ночным кошмаром всех первокурсников…       Риддл усмехается.       — Ты не поверишь, — он отвечает как ни в чём не бывало, словно включаясь в непринужденную беседу на каком-то приёме, — но я буквально неделю назад там был. И Дамблдор вполне ожидаемо отправил меня обратно в мои путешествия.       Он закатывает глаза, но из-за слившейся алой радужки и белков, выглядит это странно. Риддлу совсем не идёт это новое лицо, и Вал говорит ему об этом. Но Том лишь фыркает:       — А зачем мне милая мордашка, Вал? Тебе вот твоя счастья не принесла. И ты точно так же губишь её.       Риддл неопределённо пожимает плечами.       — Я просто хотел взглянуть на Дамблдора. И чтобы он взглянул на меня. Чтобы помнил о моём существовании… И о том, что если однажды представится такая возможность, я верну ему должок. Ведь, кто знает, кем бы я был сейчас, оставь он меня преподавать сразу после школы?       — Вряд ли бы что-то изменилось, Том. Очень вряд ли, — Вал качает головой и решается, наконец, закончить их странный диалог, ступает на запрещённую территорию полутонов: — Ко мне ты тоже пришёл, чтобы напомнить о своём существовании?       Вальбурга невесело улыбается. Риддл долго смотрит на неё… А потом бьёт словами наотмашь так, что её снова начинает тошнить:       — Нет, Вал. Я не соврал тебе. Альфард и правда решил сделать первый шаг, помириться… А я этим воспользовался, — он морщится. — Кто же знал, что я сам растопчу в осколки все свои надежды?       В алых глазах бушует кровавый шторм, который вот-вот накроет Вал.       — Я подумал, — тихо шепчет Риддл, — может быть, сейчас, когда Сириус мёртв… Когда нет никого, кто напомнил бы тебе о важности чистоты крови… Когда нет никакой выгоды от того, что я женюсь на тебе… Ты согласишься. Согласишься несмотря на то, что я совершенно не могу дать тебе "любви", которой ты одержима. И ты скажешь мне, наконец, своё чёртово "да".       Вальбурга чувствует, что сейчас захлебнётся — она тонет в кровавых озёрах его глаз, а Риддл с удовольствием давит на её голову сверху, не даёт всплыть. Она почти чувствует его острые пальцы в своих волосах.       — Но вот я пришёл к тебе. Увидел. И, наконец, понял… — его белёсые губы особенно жестоки. — Ты не нужна мне. Мне не нужно мордредово "да" от женщины, которая может выглядеть настолько жалкой.       — Тогда зачем… — Вальбургу едва слышно, так тихо она говорит. — Зачем… всё это?       Она разводит руками, указывая на всё и сразу.       — В память о девушке, которая заставляла меня двигаться вперёд и становиться лучше. Кажется, четыре года назад она следом за лордом Сириусом легла в гроб, а я только сейчас это заметил.       Риддл смотрит на стены с какой-то мучительной грустью.       — Хотелось бы, чтобы её могила хотя бы была красивой. Такой, какой была эта девушка.       Вальбурге хочется убить его. Он не стесняясь режет её, приводит в чувство стыдом и ненавистью к себе. И Вал ужасно хочется содрать с него кожу — так ненавистен ей его мерзкий рот. Рот, который даже сейчас почему-то хочется поцеловать.       А Риддл переводит на неё взгляд. Риддл целиком пропитан ядом, и даже грусть в его глазах — надменная и безжалостная.       — Ты сейчас такая уязвимая, Вал, такая благодарная… — он вздыхает с отвращением. — Я могу разыграть страсть и взять тебя прямо здесь, на этом столе. А могу обнять, сказать, что защищу, что буду любить тебя — и ты поверишь мне. Скажешь своё "да".       Риддл смеётся.       — Вот только зачем мне что-то такое мягкое и ненужное? Чтобы ты раздвинула передо мной ножки и начала рожать мне маленьких визгливых младенчиков? — он брезгливо морщится. — У меня есть амбиции и планы, Вал, как были когда-то и у тебя. И в них ближайшие лет двадцать уж точно семья и дети не вписываются.       — Так чего же ты тогда хочешь? — Вал начинает трястись от гнева — так точно он бьёт по её слабым местам. — Власти, денег? Тайных знаний?       — Бессмертия, — спокойно отвечает он, и теперь смеётся уже она.       — А на что тебе бессмертие, Том, если ты совсем не знаешь, как им распорядиться? — она чуть наклоняет голову. — И разве ты его уже не достиг?       Риддл морщится. А она продолжает, отвечает ему так же злобно:       — Почти у каждого уважающего себя тёмного мага есть крестраж, но знаешь, чего нет у этих тёмных магов? — Вал облизывает искусанные губы. — Приятной компании. И удовлетворения от жизни. Они идут вперёд, не умеют наслаждаться моментом, и им всё мало, мало…       Она неотрывно смотрит в его алые глаза, надеясь, что он захлебнётся собственной кровью.       — Все эти годы ты рыскаешь вокруг меня, Том, потому что со мной тебе интересно и ты не чувствуешь себя одиноким. Я единственная умею тебе перечить так, что у тебя появляется не желание убить меня, а стояк. Как прозаично и унизительно — быть ведомым лишь похотью и гордыней!       — Вал… — в его голосе первый раз на её памяти звучит угроза, но она не даёт ему и слова вставить.       — Даже если бы я сказала "да", мой милый Том, — она цепляется пальцами за столешницу, — через неделю, максимум месяц, мне стало бы лучше. Ты бы обнимал меня, но я быстро бы поняла, насколько лживы твои объятья… И я бы ушла, потому что в тебе нет ничего хорошего. Дело не в деньгах, не в статусе крови. Просто ты пустой, Том, ты совсем не умеешь чувствовать. Тебе нечего предложить женщине, кроме бессмысленных обещаний достать луну с неба.       И вот снова. Они смотрят друг на друга, меряются силами. Бьются насмерть, потому что ни он, ни она не умеют говорить действительно важные вещи.       "Ты нужна мне" и "ты нужен мне" для них — ругательства. Слабость. Они могут лишь переплестись болезненным комком, словно две анаконды, пытающиеся задушить друг друга. И так каждый раз. Каждый мордредов раз.       — Уходи, Том, — говорит она, смотря ему в глаза. — Надеюсь, ты сполна насмотрелся на то, какая я жалкая. А я насмотрелась на то, насколько жалок ты... Поэтому уходи. Не хочу видеть тебя.       Из холла, словно завершающий аккорд, слышится хлопок аппарации — это Кричер. Домовой эльф заглядывает на кухню, и его уши дрожат — так он волнуется. Риддл поднимается, отряхивает каким-то заклинанием пыль, всё же осевшую на его тёмную мантию. И уходит, не произнеся ни единого слова больше.       Хлопок — и его нет.       Кричер подходит к дрожащей, разбитой Вальбурге. Вал скатывается со стула на пол и обнимает Кричера — единственное существо, которое любит её. Существо, которое она выгнала из его же дома, потому что считала себя недостойной его заботы.       Риддл ошибся — с ним такое случается часто, когда он недооценивает глубину и важность чувств других людей. У Вальбурги всё ещё есть те, кто любит её, и кого любит она. И если ради себя она жить не может, то хотя бы ради них будет. Ради домового эльфа. Ради идиота Альфарда. Ради дяди Ликориса и дяди Регулуса. Ради Ориона.       Или просто хотя бы назло ему, Тому Риддлу, она будет сиять. Она будет счастлива однажды.       Кричер начинает плакать и гладит Вальбургу по голове. Он причитает:       — Бедная, бедная хозяйка, как же вы без меня… Кричер всё починит, Кричер всё исправит…       Вал плачет вслед за ним. И клянётся самой себе, что никогда больше не разочарует его, своего домового эльфа — сердце дома на Гриммо 12.