Место девочки — в политике

Вальбурга Блэк

      Когда Риддлу без пары дней тридцать шесть, Вал хочется провалиться сквозь землю, лишь бы не встречаться с ним взглядом.       Последний раз они виделись полтора года назад, когда Вал была беременна Регулусом. После этого Риддл опять пропал, занимаясь какими-то своими таинственными делами…       И вот он здесь.       Вальбурга замечает его рядом с Арктурусом и Ликорисом; и несложно догадаться, что он тут делает. Две недели назад кресло Министра Магии у Ликориса украл грязнокровка Нобби Лич, и с тех пор все древнейшие благородные дома похожи на разворошённые гнёзда обозлённых змей.       Риддл выглядит пугающе хорошо. Мантия сидит на нём как влитая. Он больше не выглядит худым и измождённым — наоборот, из него во все стороны буквально сочится сила. Он всё ещё строен, даже изящен, но Вальбурга может поклясться, что прикоснись она к его плечу, под её пальцами окажутся стальные мышцы.       Вот только ей совсем не хочется к нему прикасаться. Она холодеет, лишь заметив его, разворачивается на каблуках и идёт — бежит! — прочь.       Она надеется отсидеться в одной из гостиных — всё же на Рождество в Блэк-мэноре достаточно шумно, а сейчас из-за этого грязнокровки особенно. Но через какое-то время понимает, что жажда её общества у Риддла никуда не пропала: он бродит по коридорам, ищет её взглядом. Полтора года назад Вал, совершенно счастливая и довольная собой, в очередной раз наслаждалась его комплиментами. А теперь…       Теперь она может ему предложить лишь тот же уровень безысходности, что и в пятьдесят седьмом.       Он ловит Вальбургу в саду под засыпанной снегом яблоней. Подходит из-за спины и цедит в ухо, вцепившись в плечи:       — Какого Мордреда ты избегаешь меня, Вал?..       Это риторический вопрос, потому что он всё прекрасно понял. Ему даже не нужно смотреть ей в глаза, чтобы узнать, что произошло. И, конечно же, он в бешенстве.       Вальбурга пытается отцепить его пальцы от плечей, но они удивительно сильны. И она не в силах с ними справиться.       — Отпусти меня, мне больно, — говорит она злобно, когда ей надоедает эта глупая борьба. — Не хочу тебя видеть. Никого не хочу.       Ей хочется, чтобы он, как тогда, в доме на Гриммо 12, отвесил ей пощёчину. Или лучше чтобы он поцеловал её и сказал, что дело вовсе не в ней, а в изменнике-Орионе. Что она всё так же прекрасна, что она заслуживает счастья и любви, как и всякая женщина…       Но жёсткие пальцы на плечах внезапно ослабляют хватку, и Риддл отступает.       Вальбурга оборачивается. Она видит его холодные тёмные глаза, и ей ужасно хочется выколоть их, чтобы он больше не смел так на неё смотреть, с сожалением и брезгливой жалостью. Так смотрят только на людей, что подавали большие надежды, восхищали, а потом эти люди не выдержали, разрушились и упали на самое дно.       Он уже смотрел на неё так однажды. Только в этот раз желания поднимать её со дна у него нет.       Целый год его отвратительный голос цедит в голове Вал:       "Подумать только, и таким красавицам, как ты, изменяют…"       Он насмехается:       "Какая же ты жалкая и потерянная, Вал, вечно нуждающаяся в спасении…"       Он издевается:       "Я знал, что всё закончится именно так. Жизнь тебя ничему не учит?"       Но это всё призраки прошлого. Нынешний Том Риддл так никогда не скажет. Он практически перестал тратить свои злые слова понапрасну. Взор его устремлён в небеса, усыпанные звёздами.       — Вот поэтому я и ненавижу людей. Маглы, волшебники, всё едино, — его глаза темнее безбрежного космоса. — Я одинаково разочарован во всех, но ты… Ты апогей всего, Вал. На тебе сошлись все звёзды.       Он качает головой.       — Ты была такой яркой. Ты заслуживала всего, о чём так мечтала… Но в то же время говорила и делала невыносимые вещи. Непростительные вещи. И мне в том числе.       — Ты тоже, — шепчет Вал, — ты тоже наговорил мне много…       — О, да. Конечно же, наговорил.       Риддл улыбается, и Вальбурге кажется, что он устал так же сильно, как и она сама.       — Это всё потому, что люди отвратительны, Вал. Они могут быть красивыми, но ровно до тех пор, пока не ломаются, словно карточный домик. И ладно бы они ломались лишь от внешних обстоятельств, но нет же… — он переступает с ноги на ногу, будто ему холодно, и снег хрустит под подошвами его ботинок. — Люди делают это. Ломают друг друга. И им это нравится.       Риддл смотрит на Вальбургу с глубокой задумчивостью.       — Буквально недавно ты невыносимо сияла. Даже на некоторое время заставила меня усомниться в себе и своих взглядах. Ведь Орион собрал тебя заново по кусочкам, как не мог и не желал сделать я... А сейчас? — он качает головой. — Снова разбил. Так в чём же тогда был смысл этого спасательства?       Он поднимает руку к ветви яблони, изнемогающей под весом снега, но в то же время безмерно красивой. Резкое движение — и весь снег, такой блестящий и нарядный, рушится вниз, обнажая беззащитные, уязвимые ветки.       Вальбурга столь же лжива, что эта яблоня. Под её красочным фасадом лишь узловатые ветви, которые видит только один человек.       И этот человек качает головой и говорит:       — Ты часто говорила о любви, Вал, и я очень много думал об этом… Почему в то время как все вокруг одержимы любовью, жаждут взаимности и бьются в конвульсиях, не получая желаемого, я настолько спокоен и холоден? Почему даже на тебя, обворожительную, умную и прекрасную, я не могу смотреть с обожанием и трепетом? И вдруг я понял…       Улыбка Риддла холодна, как декабрьский воздух.       — С самого детства я знал, что никто и не обязан любить меня. У меня не было семьи, и никто не внушал мне абсурдную идею о том, что что-то полагается мне по праву рождения. У меня всегда был только я сам, мальчик-из-ниоткуда, мальчик-со-странностями. И потому любить я могу лишь одного человека — себя.       Вальбурга закатывает глаза, обхватывает плечи руками и фыркает:       — Что-то не вижу особого счастья на твоём лице по этому поводу.       Но он лишь усмехается, и от этой усмешки ей становится неуютно:       — А я вижу, что с тобой сделали люди, Вал. Так что спасибо, но в твоём лживом временном счастье я тоже не нуждаюсь. Я попробую другой способ.       — Это какой же? — фыркает она вновь, но осекается от его улыбки.       — Я буду любить себя ещё больше, — Риддл смеётся, и смех его раздаётся, кажется, по всему саду. — Я подарю Луну, весь мир или даже Вселенную лишь себе одному. Мне не нужно больше ничьё одобрение. И я буду делать с людьми всё, что захочу... Потому что могу.       От его взгляда её выворачивает наизнанку.       — Ты так и не станешь кому-то нужна, Вал, в том числе и мне, пока не станешь важна для самой себя. Вот ответ на все твои незаданные вопросы.       Она не знает, как ему ответить, и потому просто провожает взглядом его удаляющуюся средь заснеженных яблонь фигуру. Слушает хруст его шагов и отчётливо понимает — у неё ничего не получится, даже если она очень сильно этого захочет.       Её сердце бьётся мучительно громко, потому что знает: Вальбурга никогда не сможет полюбить себя. И она, — она, девочка-из-Блэков! — завидует в это мгновение Риддлу, как никому другому на свете.              Именно поэтому, когда Риддлу сорок два, а мир волшебников в огне из-за обострившихся отношений маглорождённых и чистокровных, Вальбурге так скоро надоедает слушать нытьё старших Блэков, Розье, Прюэттов и прочих высокородных. Она, практически единственная женщина среди своры старых пердунов, поднимается из кресла в гостиной Блэк-мэнора и говорит:       — Сколько можно терпеть?..       Она обводит гостей их дома, родственников и не очень, презрительным взглядом.       — Я спрашиваю вас, как долго мы будем закрывать глаза на то, что происходит? — она едва дышит от гнева, вырывающегося, наконец, наружу. — Вначале грязнокровка — Министр Магии… Потом убийство Ликориса сквибами… А теперь предательница крови, покрывающая этих мерзких отродий, лишённых искры, — она неверяще качает головой. — Теперь, когда Дженкинс спустила на нас авроров, когда пролилась кровь, когда они ворвались в наши поместья… Сколько ещё мы будем терпеть?       Они молчат, словно завороженные. А Вальбурга почти рычит и не может остановиться:       — Им всегда будет мало. Они никогда не оставят нас в покое. Они и дальше будут пытаться переделать наш мир на свой магловский лад… Так сколько ещё людей, бесценных артефактов и редких знаний мы должны потерять, чтобы каждый из нас, наконец, понял?..       Вальбурга едва выдыхает, но все вокруг неё вздрагивают:       — Это война.       Она облизывает губы и обходит одно из кресел. Её рука скользит по резной спинке.       — Если мы не сплотимся, если не дадим им отпор… Они убьют нас, — говорит она хладнокровно. — Медленно, но верно. Сотней новых законов, разбавляющих нашу кровь, затуманивающих наш рассудок... Мы сами не успеем оглянуться, как станем ползающими по земле маглами! И неужели у нас, чистокровных и сильных, нет совсем никого, кто мог бы возглавить нас?..       Она улыбается и переводит взгляд на Риддла, сидящего в кресле. Вальбурга знает, чего хочет старый друг, и собирается преподнести ему целый волшебный мир на блюдечке — так сильно ей хочется, чтобы он получил своё, раз уж у неё самой ничего не вышло… А она станет свидетельницей триумфа.       Риддл и так ужасно близок к нему. Его уже почти семь лет никто не называет по старому имени. Лорд Волдеморт массово принимает клятвы верности в тот же год, в который Нобби Лич, неразумный грязнокровка, становится Министром Магии. Тогда катализатором изменений становится Альфард, вступивший в перепалку со скептически настроенным Ликорисом… А теперь вот Вальбурга подхватила его знамя.       — Это война, — рефреном повторяет она, заколачивая это слово в окружающих. — Не мы её начали. Но мы обязаны победить, иначе всё, что мы строили веками, канет в Лету.       Лорд Волдеморт вальяжно откидывается на спинку кресла, лукаво смотрит на неё, чуть повернув голову, и улыбается.       Он оценил её подарок.       Вальбурга знает, что её слова — паразит, который начнут передавать из уст в уста по благородным гостиным. И скоро этот паразит заставит всех от мала до велика восстать против Министерства под руководством самого разумного, самого дьявольски коварного из её друзей…       Вальбурга улыбается вместе с ним.       Однако спустя всего два года улыбаться Вальбурге уже совсем не хочется. Она смотрит на совершенно безмятежного Тома Риддла на свадьбе Беллатрисы и внутри у неё тяжёлый камень. Ведь, кажется, Риддл совершенно перестал биться с Вал на шпагах слов лишь потому, что решил найти себе жертву попроще.       Беллатрису. Милую славную Беллс, которую Вал любит сильнее, чем других дочерей Друэллы.       Вальбурга понимает, что войны ведут преимущественно мужчины. Вальбурга знает, что мужчинам нужны трофеи. И Вальбурга только сейчас осознаёт, что её дочери, единственной дочери, одиннадцать лет.       Кто знает, сколько продлится война? Кто знает, с кем захочет расплатиться Кассиопеей старый добрый Том Риддл?..       Вальбурга думала, что она давно мертва, но дети, и в первую очередь Кассиопея, разбудили её от этого долгого, мучительного сна. Любовь, о которой она так мечтала, пришла в её жизнь и теперь никуда не собиралась исчезать…       Если только не вмешается лорд Волдеморт.       Вальбурга смотрит на этого совершенно неизвестного ей Волдеморта и не понимает его. Она словно и не знала его никогда. И не было ни Гриммо, ни нежной руки, лежащей на её животе, ни заснеженного сада. И уж тем более не было украденных друг у друга поцелуев и томительной страсти, так и не вскружившей их расчётливых голов. Она смотрит на него и в кои-то веки понимает, где именно ошиблась, где не так ответила ему, неправильно себя повела… И где он тоже мог бы повести себя иначе.       Вальбурга хочет понять его, как никогда не понимала. Подарить ему Магическую Британию, раз он так хочет её, потому что если бы не он, в её жизни не случился бы Орион. Не случилось бы Кассиопеи, заставившей говорить всех в доме на Гриммо 12 только правду. Не случилось бы всех тех счастливых моментов, которые она никому не позволит у неё отобрать.       Но больше Магической Британии она хочет подарить Тому Риддлу счастье, но совсем не знает, как сказать об этом. И не знает, о каком именно счастье мечтает лорд Волдеморт.       Они возвращаются в гостинную из мучительных воспоминаний Вальбурги под дребезжащий звон старых антикварных часов. И теперь перед Вал стоит не ужасный Тёмный лорд, а её старый добрый Том Риддл, уставший и немыслимо постаревший.       Она никогда не видела его столь отчётливо, как сейчас. И поэтому слова, горькие, словно яд, обжигают её изнутри, но выходят наружу:       — Спасибо, — Вальбурга не отводит глаз от него. — Без тебя я тогда бы не справилась.       Он молчит. Лицо его спокойно, но грудь вздымается от каких-то неведомых чувств.       — А ещё мне стоит попросить прощения… За всё, — она тоже глубоко вдыхает, словно в первый раз. — За письмо, брошенное в огонь. За отказ… Отказы быть с тобой.       Вальбурга кусает губы, потому что знает — этого мало. Не хватит ни слов, ни мыслей, чтобы он понял её. И уж точно ни о каком прощении и речи быть не может.       Как ни странно, она тоже, скорее всего, никогда не сможет его простить — слишком много времени они мучили друг друга. Но всё же она хочет попытаться.       Вал поднимается и подходит к Риддлу. Берёт его за руку, и он, на удивление, не противится ей. Она становится смелее и ведёт его прочь из гостиной, так изменившейся с тех пор, как он был здесь в последний раз.       Ведь не только гостиная сменила тяжёлые слизеринские цвета на светлые, нейтральные, радостные. Вместе с Вальбургой изменился весь дом. То и дело мелькают воздушные, белые подсвечники. Прозрачные тюли. Кремовая и шелковистая ткань диванов и кресел. Широкие зеркала, в которые хочется смотреть вечность... Вал ведёт его сквозь коридоры своего сердца, чтобы он смог увидеть и понять.       Может, хотя бы этого будет достаточно?       Они останавливаются на чёрной лестнице у стены гордости. Риддл с интересом рассматривает гербы и с удовольствием слушает историю, которую ему рассказывает Вальбурга. А потом усмехается:       — Кажется, ты и правда любишь своих детей, Вал.       Она улыбается ему в ответ и видит в его глазах привычную борьбу.       Риддл смотрит на неё и пытается уговорить себя не очаровываться вновь. И всё же, когда они доходят до кухни, в которой он однажды бесновался, словно разъяренный дракон, его пальцы оказываются на плечах Вальбурги, и Том шепчет в её волосы:       — Что же ты делаешь, Вал?..       Он скользит ниже, находит её запястья. Вал и Том переплетаются пальцами, как когда-то давным-давно — не то в школе, не то в тихих осенних скверах. Они стоят так долгую минуту, которую Вальбурга боится спугнуть, и Риддл, наконец, выдыхает:       — Я подумаю. И над тем, чего ты хочешь… И над Уэзерби — фамилия очень уж знакомая. Я подумаю, и ты узнаешь, что я решил, очень быстро.       Она чувствует его невесомые губы сквозь волосы на своей макушке, и Том Риддл отстраняется. В этот раз, когда он уходит, на губах его играет улыбка, и хлопок, раздающийся из прихожей, заставляет Вальбургу не вздрогнуть.       Он заставляет её рассмеяться.