Несколько лет назад, когда Дилюк только вернулся в город, мондштадцы выдумали себе глупую забаву – прятки на Винокурне. Не смущал их ни грозный вид хозяина поместья, ни прямая угроза жизни его несчастным кустарникам. Шефствовал над проказниками, разумеется, Кэйа – Дилюк не сомневался в этом ни на единую секунду.

— Все кончено, Ризли, — холодный взгляд исподлобья заставляет герцога замереть на месте. Кажется, его ноги теряют всякую опору, и потому ему хочется жалко опуститься на пол, но он держится из последних сил. Усмехается — смешок такой громкий, что отскакивает от стен просторного кабинета. А ещё до ужаса неуместный. Невиллет теперь смотрит с подозрением и наверняка думает: всегда ли люди смеются, когда их вот так бросают? Действительно ли это кажется им смешным? [сборник зарисовок из твиттера]

Дилюк едва ли смог бы четко сформулировать свое отношение к детям. Он сторонился их, не выносил детских криков, не слышал ничего членораздельного в детском лепете и совсем не помнил правил детских игр. Даже малышка Кли, какой бы славной она ни была, не затрагивала струн его души. Рагнвиндр привык считать, что он и дети – крайности никак не совместимые. Параллели, которые никогда не пересекутся.

В руках Моракса оказывается ещё одна лента. — Закройте глаза. Рагнвиндр подчиняется, предвкушая начало сладкой пытки. Чжун Ли вяжет красивый узелок у него на затылке, поправляет края ленты спереди. Дилюк временно лишается зрения. Около минуты ничего не происходит. А потом Дилюк чувствует, как его и без того израненное, полуживое сердце с оглушительным звоном пробивает грудную клетку.

– Паймон! – путешественник поспешил одернуть спутницу, пока она не наболтала лишнего, и взглянул на Альбериха совсем виновато. – Прости нас, Кэйа. Слухи о вашем с мастером Дилюком… романе распространились аж до Сумеру. Было сложно оставаться в неведении. Кэйа понимающе мотнул головой, но задумался: как же так вышло, что их персоны оказались так интересны народу?