***
Уэйду нужно отлить. Не при таких обстоятельствах, конечно, хотелось бы ближе знакомить Паучка с Уэйдом-младшим. Но ссать в банку — слишком дико даже для Дэдпула. — Кузнечик? — М-м? Уэйд не может сдержать улыбку от того, насколько быстро и без возражений Питер отзывается на его ласковые прозвища. Паучок сидит за столом и читает, может, даже и не понял, что сказал Уэйд, и ответил на автомате — к кому тут еще обращаться? Но Уэйду хочется думать иначе. Он откидывает ворох ткани, из которой успел соорудить целое гнездо, пока валялся, силясь мысленно ускорить регенерацию. Он все еще не понял, получается ли у него. — Ты куда это собрался? — Питер отрывается от книги и выпрямляется. — Я честно оберегал тебя, сколько мог, кнопочка, но отлить мне все-таки придется. — Ты уверен, что вставать сейчас это хорошая идея? — У тебя есть какие-то предложения? Стоп. Если скажешь про горшок или бутылку, честно слово, я… — Я не собирался, — Паучок смущенно снова утыкается в книгу. — Но… эм-м… твоя поддержка мне бы не помешала… Питер. Питер, оглушенный собственным именем, смотрит на Уилсона непонимающе, а потом поднимается, суетливо закрывает книгу, вытирает ладони о потертые джинсы, подходит, наконец. Протягивает руку. Уэйд крепко цепляется за ладонь Паучка. Холодную, чуть липкую. Чувствует его силу, когда он без труда помогает ему подняться. — Так. Пойду я сам, — предупреждает Уилсон. — Разумеется! Я не собирался тебя на руках нести, — Паук фыркает и закидывает руку Уэйда себе на плечи. — Вот еще… Они ковыляют к двери, шатаясь, спускаются по раздолбанным ступенькам, и Уэйд отпускает Паука. Питер стоит, чуть отвернувшись, держит его одной рукой за талию. Уилсон с любопытством косится на него и чуть спускает штаны. Под неловкое журчание он начинает насвистывать какую-то несуществующую мелодию, разглядывая обрывки облаков на синем небе. Паук абсолютно неподвижно замер где-то сбоку в тщетной попытке стать максимально незаметным. Закончив, Уэйд глубоко вдыхает вечерний воздух. Паук тут же тянет его в дом, Уилсон чуть не падает и морщится, вынужденно наступив на больную ногу. — Ты чего, Паучок? — он пытается заглянуть в лицо Питеру, — такой волшебный вече… — Шевелись, Уэйд, я тебе не нянька, — ворчит Питер раздраженно. Уилсон кидает на него полный упрека взгляд, но молчит. В доме все же не сдерживается и брякает: — Просто любопытно: а какой уровень ранений должен быть, чтобы ты все-таки побыл мне нянькой? Паук не удостаивает Уэйда ответом, оставляет в его спальном ворохе, а сам скрывается за шторкой. Уэйду нужно перестать быть сраным мудаком и озабоченным кретином. Сложно, очень сложно.***
Среди ночи Уэйд кое-как добирается до буфета и на ощупь пытается выцепить оттуда бутылку. Что-то шуршит, что-то падает, что-то, наконец, желанно позвякивает. — Я смотрю, тебе лучше, — голос Паучка режет тишину, но Уилсон не то чтобы сильно удивлен… Напротив, он вроде как будил Паука намеренно. — Значительно, — отвечает Уэйд бодро, но оседает в стоящем в шаге от него кресле. — Присоединишься? — без особой надежды предлагает он. Питер молчит, судя по шороху одежды — мнется на месте. Решается. — А как… Как зажечь эту штуку? — Паук подходит к камину и заглядывает внутрь. — Проще простого. Только принеси немного дров, я видел, валялись за домом. И какой-нибудь бумаги. И где у нас спички вообще?.. И мне бы не помешала твоя помощь, прости, все силы ушли, чтобы добраться сюда. — Проще простого, говоришь… — ворчит Питер, но отправляется за дровами на улицу. Он возвращается с ними, вываливает возле камина, шуршит в груде хлама в углу — ищет бумагу. За спичками лезет в карман. Смотрит на Уэйда — тот, словно дитя, просящееся на ручки матери, тянется к нему, широко раскрыв объятия, держа в одной руке бутылку. Питер вздыхает и обнимает Уэйда за талию, ведет к камину. На втором шаге Уилсон случайно утыкается носом Питеру в макушку, испугавшись, тут же отстраняется, пока Паучок не оттолкнул. Но тот крепко держит его и ведет дальше. То ли решил — не жалко, то ли поверил — случайно. Пока Уилсон разводит огонь, Питер подтаскивает ближе кресло и спальник. В комнате приятно пахнет легким дымком, свет от разгорающегося огня ласково ложится на их лица, смягчая черты. Паук забирается с ногами в кресло. Уэйд остается на полу, сидит, откинувшись спиной на обшарпанную, в цветочек, обшивку и иногда запрокидывает голову, чтобы где-то над собой поймать взглядом растрепанного Паучка. Они пьют из горла по очереди, молча слушая, как в огне трещат дрова. Уэйд отбивает пальцем по колену ритм. Питер заинтересованно косится на него и не выдерживает: — Что ты там отстукиваешь? Уэйд перестает барабанить и, полуобернувшись, утыкается подбородком в подушку кресла. Смотрит на Питера исподлобья, как собака, которую не пускают на диван. — Да так, одну забавную старую песенку, засела в голове, не дает покоя, интересно, почему… Питер ерзает, устраиваясь удобнее — Уэйд знает, какая просьба последует дальше. Он хитро улыбается. Питер — тоже. — Споешь? — ни за что и никогда Уэйд не отказал бы этой милой вдохновленной мордашке. Он откашливается и поет хриплым фальцетом, смешно морща лицо при растягивании строчек: I know what I want I want you Shed your cloths forget your codes You know this is nothing new Тут Уэйд приподнимается, упирается локтями в диванную подушку, располагаясь почти на одном уровне с Паучком: I smell your scent I taste your sweat I feel this passion too Let's trust our senses not our minds Lets break all the rules Паучок с забытой улыбкой на губах смотрит на него, щеки раскраснелись — то ли от рома, то ли от довольно прямолинейных излияний Маккаферти-Уилсона. We are animals Уэйд берет слишком высокую ноту и, смеясь, закашливается. Питер тоже смеется и с ленцой хлопает в ладоши. — А мне больше эта нравится, — внезапно выдает он, смело глотает из бутылки и тоненьким голоском, все еще не в силах убрать с лица улыбку, затягивает пронзительное: I'm young, I know, But eeeeeven so I know a thing or two I learned from you I really learned a lot, Really learned a lot Love is like a flame It burns you when it's hot Love hurts, ooh ooh love hurts Последнюю строчку они пропевают вместе с Уэйдом, довольно глазеющим на окончательно засмущавшегося Паука. — Боже, это все ром, — Питер закрывает руками лицо, трет глаза. — У меня ж нет голоса, зачем я вообще… — Паучок, ты чудо, я говорил тебе? — Кажется, да. Уэйду хочется сгрести его, уютно сидящего так близко, в охапку, в этих смешных огромных носках, выцветшей футболке и легких пижамных штанах, зарыться во все это носом, обвить руками-ногами, не отпускать. Мое. Мое! Уилсон жмурится и с трудом сползает с кресла обратно на пол. Потому что голова мгновенно заполнилась сладкими стонами Паучка. Опять. Он смотрит в огонь, делает пару глотков рома, надеясь, что так концентрация Желтого немного подразбавится, и им не придется снова чувствовать себя мудаком и извиняться. Удивительно, но соседи молчат. Дают ему заслуженную, хоть и мнимую, передышку? Да ну как же! Питер обрывает разгоняющуюся паранойю Уилсона неожиданным вопросом: — У тебя есть кто-то близкий? Семья? Уэйд вскидывает взгляд наверх, туда, где, предположительно, должен находиться Паучок, но не видит его. Питер сидит, вжавшись в спинку кресла, за плечами Уэйда, смотрит на огонь. Дэдпул кривится. — Нет у меня никого, — он снова делает большой глоток. — Когда ты бессмертен, держаться от всех подальше единственно верное решение. — И когда ты наемник. Уэйд резонно кивает, молча соглашаясь. — Но это же ужасно. — Вовсе нет. Я привык. Мне… нравится. — Но ты же с кем-то… встречаешься? — Уэйд начинает подозревать, что ради этого вопроса и затевался весь этот неловкий разговор. Ему нравится это подозрение. Он расплывается в широкой улыбке (все равно Паук не видит) и уклончиво отвечает: — Время от времени. Паук молчит. Бессмысленный ответ, разочаровывающий, Уилсон знает. Но ему необходимо убедиться, что вопрос был намеренным, что ответ важен Паучку по какой бы там ни было причине. — Что это за ответ такой? — Питер сердито ведет плечом. А сердце Уэйда захлебывается во внезапном галопе, получив свое подтверждение. — Значит, что иногда я трахаюсь со случайными знакомыми. А иногда — со старыми знакомыми. А иногда — с вообще не знакомыми. Но я ни с кем не строю планов… И я никому не готовлю завтраки, — последнее он добавляет гораздо тише и делает еще один приличный глоток из бутылки. Не глядя передает ее куда-то назад за плечо, Паучку. Но никто ее не берет. Уэйд изгибается и заглядывает наверх и назад: Паук сидит, обхватив руками колени и смотрит на Уэйда. — Пропускаешь? — говорить с запрокинутой башкой неудобно, но Уэйд старается. Питер медленно берет из протянутой руки бутылку, отпивает, кривится всем телом, но не возвращает ее — отставляет в сторону. Уэйд уже вернулся в нормальное положение, а Питер все еще смотрит ему в затылок. — У меня тоже нет отношений, — говорит он вдруг, неожиданно сипло, откашливается. — Наверное, потому что завтраки у меня — говно. Уилсон задыхается в праведном гневе: — Как ты можешь такое говорить?! Я не ел ничего вкуснее! — Обманщик, — легкая улыбка трогает губы Питера. — Я? Посмотри в эти честные глаза! — Уэйд снова запрокидывает голову и видит, как Паук подается вперед, чтобы в них заглянуть. Непослушные волосы обрамляют его лицо, будто тянутся навстречу. Глаза Уэйда мечутся между глазами Питера: туда-сюда-туда-сюда. Ничего не происходит. Откуда тогда столько паники? — Ко мне ведь тоже очереди не выстраиваются, Паучок. — Странно, ведь ты такой… Уэйд еле заметно поджимает губы. Он забыл, какой он. Питер протягивает руки, пальцами-бабочками порхает где-то возле висков Уэйда — он чувствует кожей движение воздуха, неуверенную его рябь, едва ощутимое касание подушечками холодных пальцев. Глаза Питера блестят, там всполохами играется огонь. Уэйд сглатывает. Питер проводит пальцем по его брови, перемещается на скулу, спускается к уголку губ. А Уилсон смотрит, смотрит — он впился Питеру в глаза, хотя тот наблюдает лишь за следами собственных прикосновений. Потом ощущение рук на лице пропадает — они смещаются на шею. Все десять пальцев лежат там плотно, считывают бьющийся пульс. Скользят ниже по ключицам на грудь. Все. Дальше Паучок дотянуться не может. А Уэйд все смотрит снизу на треугольник его острой челюсти, на кадык, который медленно двигается — Питер незаметно сглатывает. На порозовевшие мочки ушей. Грудь обжигают невесомые робкие касания Паучка. Сердце Уэйда в срывающемся ритме бьется в постепенно теплеющих ладонях Питера. Уэйду хочется притянуть Паучка к себе — совсем не сложно — тот и так завис над ним всего в десятке дюймов. Он чувствует дыхание — оно теплое, с каждым выдохом мягко разбивается о лицо Уэйда. Он даже старается делать вдох именно тогда, когда Питер выдыхает. Чтобы один воздух на двоих внутри. И притянуть его к себе проще простого, но только Уэйда парализовало. Страх потерять то, что есть, оказывается, сильнее желания большего. Но Уэйд все равно теряет, когда Питер отстраняется. Белый молчаливо одобряет — все правильно. Желтый пьяно хныкает от потери возможностей. Уилсон еле слышно выдыхает. Где-то сверху Питер делает глоток из бутылки и сует ее Уэйду. — Боже, к-какая гадость, — говорит он, откашливаясь. — Ты уже пьян, Паучок? — до Уэйда, наконец, доходит первопричина такой тактильной смелости Питера. Он не уверен, что именно испытывает сейчас — облегчение или разочарование — от обоих вариантов тошнит. — К-кажется, да, — Питер икает. — Почему остановился? Тишина. Уэйд смотрит на огонь. Он и так получил больше, чем мог ожидать, несмотря на все свои бравады. Но алкоголь путает реальность и желания, есть большая вероятность, что это просто плод воображения, ложные ощущения его истосковавшегося по ласке тела. — Я… Я не знаю… — голос Паука дрожит. Уэйд разворачивается к нему лицом, забирается в кресло — на самый краешек, осторожно, чтобы не соприкоснуться с Паучком. — Все хорошо, ты можешь делать, что угодно. Если тебе просто любопытно, как и что, можешь что угодно... - Уилсон трижды проклинает себя за косноязычие. Паук смотрит на Уэйда своими огромными огненными зрачками, будто видит впервые. Уэйд замолкает, с грустью смотрит на прекрасное, чуть тронутое тревогой лицо Паучка, в очередной раз мысленно ругая себя за слишком смелые надежды, за слишком быструю готовность. На все. Отводит глаза. Тогда Питер осторожно касается ладонью колена Уэйда. Тот недоуменно смотрит на его руку, потом поднимает взгляд. Паук тоже смотрит, и с каждой секундой тревога все больше разрастается в его глазах, будто он сделал что-то не то, будто забыл подумать прежде, а теперь в панике пытается сообразить, как все откатить назад. Он убирает руку с испуганным: — Нет-нет-нет, Уэйд, это не то… Я не то имел в виду… Уэйд неловко тыкает себя в грудь большим пальцем, сердце оглушительно колотится. — Я… нравлюсь тебе? — Ты не так меня понял! — жалостливо восклицает Питер, с непонятной надеждой смотря на Уэйда. — Тише, тише, Паучок, — Уилсон вдруг плотно прижимает ладонь к его губам. Он не хочет понимать никак иначе. Он готов вырвать Паучку язык, чтобы тот заткнулся и не объяснял ему, что он должен понять что-то отличное от «Уэйд нравится Питеру». Он так сильно не хочет слышать его слабые оправдания, что жмет ладонь сильнее. Глаза Паучка расширяются, он слабо стонет Уэйду в пальцы, почему-то напрочь забыв, что у него вообще-то есть еще две руки и паучья сила. Уилсон, наконец, убирает ладонь, но лишь для того, чтобы тут же жадно прижаться ртом к бледным губам Питера. Это сумасбродное решение, конечно, не остается незамеченным притихшими соседями. [Бля… Ну ты вообще все делаешь не так] — уставший Белый уже и не отнимает воображаемую ладонь от воображаемого лица. {Не слушай этого нудилу, все правильно делаешь. Только поглубже засунь язык ему в горло} — маньячный шепоток Желтого желанно впитывается, словно губкой. Уэйд не сует язык в горло, он даже не пытается проникнуть за сжатые зубы Питера. Они почти и не целуются, просто жмутся губами и горячо и рвано дышат друг другу в лицо. Глаза Уэйда закрыты, а вот Паучок таращится вовсю, но не отстраняется. Тогда Уэйд шевелит губами, совсем немного, в любой момент готовый отхватить по роже. Он бережно обхватывает ими нижнюю губу Питера, слегка тянет и отпускает. Да он никогда не делал ничего невиннее! Он даже ложку мороженного обычно обсасывает с большей страстью. Не получив по щам и не обнаружив со стороны Питера никакого сопротивления, под исступленное {Давай!} Желтого, Уэйд дает. Он уверенно накрывает ртом губы Питера, легко скользит между ними языком, осторожно просясь дальше. Питер не двигается — он почему-то все еще позволяет себя целовать, не отвечая, но и не отталкивая. [Он живой там, как думаете?] {Дрожит. Значит, живой. И, кстати, раз никто сильно не против, давайте уже потрогаем…} И Уэйд не видит причин себе в этом отказывать. Одну руку он робко кладет Питеру на бедро. Чувствует, как оно напряжено и мелко подрагивает. Нежно, успокаивающе гладит, продолжая проситься языком. Питер слабо, почти плаксиво стонет и отстраняется. Уэйд шумно выпускает носом воздух и опускает голову, по-прежнему держа ладонь на бедре Питера. — Все еще считаешь, что я не так тебя понял? — тихо и хрипло спрашивает Уилсон, так и не поднимая головы. Пусть он и красавчик сейчас, но для него его теперешняя внешность — плотный морок, искусно одуряющий всех вокруг, а то, что он прикрывает — уродство и неполноценность — никуда не делись. Все по-прежнему в нем. Паук молчит. Горечь заполняет рот Уэйда, не поднимая на Питера глаз, он встает, отворачивается и, хромая, отходит к окну, пялится там в слепое стекло. В отражении мутным пятном дрожит сидящий в кресле Питер, вытирающий рукой губы. Уэйд сжимает челюсть, подрывается и, шатаясь, быстро выходит из дома. Febris erotica.